Текст книги "Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары."
Автор книги: Арсений Несмелов
Жанры:
Русская классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 50 страниц)
Золотой зуб. Р. 1930, № 11 (за подписью «А. Арсеньев»), «…серебряные савельевские шпоры» – шпоры работы знаменитого петербургского мастера Петра Савельева, поставлявшего клиентам шпоры с «малиновым звоном».
[Закрыть]
Комендант тыла 25-го армейского корпуса, мрачный, всегда угрюмый полковник Сотов говорил почтительно вытянувшемуся перед ним командиру комендантской роты, узколицему, стройному подпоручику Быстрицкому:
– Предприятие, как сами изволите видеть, довольно безнадежное. Примета единственная: три золотых зуба в верхней челюсти, слева… У кого теперь нет золотых зубов! Даже цвет волос не указан… Хотя и правильно: долго ли волосы перекрасить?
– Но, господин полковник, там ведь и еще кое-что есть, – вежливо остановил начальника подпоручик. – В бумаге указано: молодая, хорошенькая, выдает себя за сестру.
И Быстрицкий указал рукой на белевшую на столе четвертушку исписанной бумаги с четко выведенным и подчеркнутым вверху, над текстом: «Совершенно секретно».
Сотов кисло улыбнулся.
– Вы сколько времени не были в отпуску, поручик? – неожиданно спросил он.
Более полгода уже… Да, восемь месяцев! – высчитав в уме, несколько удивленно ответил молодой офицер.
– То-то и оно! – вскинув седые косматые брови, многозначительно буркнул комендант. – Скажите, пожалуйста, какая не очень старая и не слишком безобразная женщина не покажется вам привлекательной? А?
Быстрицкий улыбнулся, качнув вперед стройное, вытянувшееся «по уставчику» тело, и от этого движения серебряные савельевские шпоры издали жалобный подтверждающий звук.
– Однако, – вдруг свирепо закричал комендант, звонко шлепая ладонью по секретной бумаге, – хоть данные контрразведки и ничтожны, но поймать бабу надо… И вы, поручик, ее поймаете. Что?
– Есть, господин полковник! – по-морскому, что было модно в штабе, отрубил Быстрицкий.
– Кончено! – прохрипел Сотов. – И каждый день, пожалуйста, докладывайте мне, что предпринимаете.
И офицеры расстались.
Сотов отправился обедать в собрание, где солдат-официант предложил ему на выбор «бивштек» или «Строганов», а Быстрицкий пошел совещаться с фельдфебелем своей роты, хитрым, щуплым сибиряком Иваном Трофимовичем, что он обычно делал в трудные минуты жизни.
* * *
Прежде чем продолжать рассказ, необходимо познакомить читателя с содержанием той бумажки с надписью «Совершенно секретно», что мы видели лежащей на столе коменданта.
Содержание ее было немногословно, несложно и даже не очень необычно. Каждый месяц армейская контрразведка рассылала по штабам корпусов бумажки приблизительно аналогичного содержания.
В данном случае контрразведка писала:
«По сведениям агентуры, через Швецию в Россию два месяца назад прибыла германская шпионка Эльза Шрирер. Германским генеральным штабом указанной женщине дано задание обслуживать Владимиро-Вольшский участок фронта, а следовательно, она должна появиться в районах расквартирования 25-го или 43-го армейских корпусов. Приметы Эльзы Шрирер: три золотых зуба вверху рта, слева. Молода, хороша собою. Говорит с легким польским акцентом.
При совпадении вышеуказанных примет на какой-либо из женщин (так и сказано), проживающих в районе расположения корпуса, означенную предлагаем немедленно задержать и препроводить в контрразведку штаба армии».
Иван Трофимович, сухонький, седенький и чистенький, даже в форме фельдфебеля всё еще похожий на лавочника (он им и был в Томске, где до призыва из запаса торговал бакалеей), выслушал Быстрицкого строго и минуты две молчал, не торопясь высказаться.
– Что же делать-то, Трофимыч? – побеспокоил его наконец офицер, уважавший старика за ум и находчивость. – Надо бы того, поймать бабу! Сам понимаешь, за такое дело и к чину представят, и орден дадут. Ну, что скажешь?
Облизнув сухонькие коричневатые губки острым язычком и помолчав еще с полминуты, Трофимыч ответил так:
– Это, ваше благородие, дело нетрудное. Даже, можно сказать, плевое дело. Однако на него требуется время.
– Ну-ну, а как? – заторопил фельдфебеля Быстрицкий. – Что ты надумал? Говори!
– Да что надумал, ясное дело! – степенно стал докладывать Трофимыч. – Много ли баб живет в тылу корпуса? Сестры в госпиталях, мамзели на питательных пунктах да приезжий элемент, – щегольнул словечком Трофимыч, – разные там невесты да жены господ офицеров. Я пошлю ребят побойчее – пошарить, которые из них с золотым зубом. Старух, конечно, тревожить не будем…
– Ты прямо Бисмарк, Трофимыч! – пришел в восторг Быстрицкий. – Прямо министерская голова! И до чего ведь просто. Ну, действуй!
И Быстрицкий ушел, пообещав Трофимычу на целый месяц отправить его в отпуск, как только шпионка будет найдена.
Через три дня командир комендантской роты уже держал в руках первые плоды работы фельдфебеля. Аккуратно разграфленный лист бумаги носил заголовок:
«Список дамского полу с золотым зубом, проживающим в районе тыла 25-го армейского корпуса».
Быстрицкий впился глазами в листок, даже не обратив внимания на безграмотность заголовка.
Лист был разграфлен на три столбика. В первом – имя и фамилия, во втором – внешние качества в оценке, сделанной «парнем побойчее», подосланным Трофимычем, и в третьем – адрес или «часть».
Примерно так:
Анна Сдобышева, сестра. Очень прекрасная. Волосом черна. Дивизионный госпиталь.
Клавдия Пикуль. Личностью не особенная. Пит. Пункт Пу– ришкевича.
И так далее – всего семнадцать женщин с золотыми зубами.
Внизу приписка:
«Насчет коренных зубов неизвестно, какие они, природные или золотые, потому что в рот антилигентной даме солдату никак не заглянуть. Тут способнее будет действовать г.г. офицерам».
Быстрицкий помчался к Сотову.
Тот к работе Трофимыча отнесся критически.
– По обыкновению своему вы, поручик, к поручению отнеслись легкомысленно, – строго сказал он, поверх очков взглянув на офицера. – Да-с, легкомысленно! Ведь сказано же: три золотых зуба, вверху рта, слева. Понимаете?
– Но как же проверить, господин полковник? – взмолился Быстрицкий. – Фельдфебель правильно докладывает. Блестит во рту, а сколько там золотых зубов, кто его знает. Женщина не лошадь, зубов у нее не сосчитать, тем более солдату.
– А вот вы сами и возьмитесь за это дело! – отрубил комендант. – Небось до трех считать умеете?!
– Старый черт! – чуть не вслух ругался Быстрицкий, выходя от начальника. – «До трех считать умеете»! Я-то умею, да не зубы во рту у посторонних женщин. Сам считай, чертова кукла!
Но того, что началось, остановить уже было невозможно.
Через день фельдфебель доложил:
– В передовой госпиталь, ваше благородие, прибыла новая сестричка. Слева во рту блестит золото, но на сколько оно зубов – никак не мысленно узнать!
– Слева-то вверху или внизу? – недовольно осведомился поручик, которому уже надоела вся эта история.
– Однако, вверху… И собой пригожа. Придется, ваше благородие, вам самим поехать.
Быстрицкий полетел к коменданту.
– Немедленно же поезжайте! – приказал тот. – Как только сосчитаете зубы, установите наличие акцента и прочее, немедленно же – арест…
– Но это же всё не так просто, господин полковник! – взмолился обескураженный офицер. – Инструктируйте меня, как технически это осуществить.
Представляю дело выполнения вашей собственной инициативе! – напыщенно заявил комендант. – Мало ли как! Вы молоды и интересны. Ну, прикиньтесь влюбленным или еще что-нибудь. Ну, поцелуйте там, того-этого!.. Словом, это дело вашей находчивости и сообразительности!
– Но ведь время же для этого надо, чтобы влюбленного из себя разыграть… Да и взаимности же надо добиться!
Но комендант уже не слушал.
– Отправляйтесь немедленно… и даю вам три дня сроку. Каждый день присылайте донесения. И помните, что комкор уже два раза спрашивал меня, почему я держу вас командиром комендантской роты – вас, еще ни разу не раненного! Что?
– Ничего, господин полковник. Я через час еду.
– Да-с, поезжайте. И помните новый приказ по армиям фронта: на тыловые должности необходимо назначать лишь офицеров, признанных после полученных ранений годными к службе по третьей категории. Что-с?
– Так точно! Через полчаса выезжаю. Ввиду специальных особенностей поручения необходимо же мне хоть побриться и надеть новый френч.
– Конечно, конечно! Я так комкору и заявил. Ввиду исключительных способностей поручика Быстрицкого считал бы необходимым оставить его на занимаемой должности.
И Быстрицкий уехал.
* * *
Передовой госпиталь имени одной из великих княгинь квартировал в деревушке Георгиевке, в двенадцати верстах за штабом в тыл. Прифрантившийся Быстрицкий прибыл в деревню к вечеру, когда начинало уже темнеть, и, расположившись в халупе, которую занимал караульный пост от комендантской роты, отправился с визитом в госпиталь.
Главный врач, веселый военный доктор, встретил Быстрицкого очень радушно. Конечно, офицер был приглашен ужинать и вообще «бывать», причем были обещаны и спиртяга, и пулька.
Более удобных условий для выполнения «деликатного поручения» Быстрицкий и желать не мог. В этот же день – вернее, в этот же вечер – он должен встретиться и познакомиться с новоприбывшей сестрой и самолично убедиться в количестве золотых зубов в ее рту, в наличии польского акцента и прочего.
Так и случилось.
К ужину собрался весь «сестрянник». Свежевыбритый, надушенный, щелкающий шпорами Быстрицкий был немедленно же представлен всем дамам. Молодой поручик, галантный и веселый, имел определенный успех, но явно очарован был лишь одной из них, правда, изящной и стройной, Анной Осиповной Загржецкой, всего лишь три дня как прибывшей в госпиталь из Киева.
Многие сестры даже обиделись.
– И что он в ней нашел? – удивлялись некоторые из них, разойдясь после ужина по палатам и, по женскому обыкновению, шушукаясь. – Конечно, хорошенькая, но ни тела, ни души. Тонка, как жердь, и всё молчит. Да и зубы… Девятнадцать лет, а уже вставные!
– Да уж! – соглашались другие. – Уж эти мужчины! Ни капельки у них вкуса!
Быстрицкий же, сидя за столом в халупе комендантского взвода, строчил на листке полевой книжки донесение коменданту.
«Господин полковник, – писал он, – с Загржецкой познакомился и, кажется, произвел на нее благоприятное впечатление. Акцент есть. Зуб золотой есть. Блестит во рту как проклятый, но что за ним – ничего не известно. Едва говорит; слова прямо цедит и ни разу не улыбнулась. Надеюсь, что завтра зубы сочту. Поручик Быстрицкий».
Написав донесение, Быстрицкий запечатал его в конверт и, обозначив аллюр тремя крестами, отправил письмо в штаб корпуса с ординарцем.
В это же время Аня Загржецкая, готовя шприц с камфарой для раненого солдата, только что привезенного с позиций, не без гордости думала о впечатлении, которое она произвела на молодого интересного офицера.
– Глаз от моих губ не отрывал! – замирая сердцем, думала она. – Значит, правда, что у меня рот красивый. И стиль, конечно, у меня декадентский, строгий. Так и буду держаться – интересничать. Без улыбок, этак – разочарованно…
И, вспрыснув камфару стонавшему солдатику, всё время просившему пить:
– А он, видимо, из хорошей семьи… штабной, к тому же. Ну, что ж!
Пусть теперь читатель разрешит мне привести четыре полевых записки, две – от Быстрицкого к коменданту и две – в обратном направлении, которыми обменялись за два следующие дня Георгиевка и штакор.
От Быстрицкого к коменданту:
«Доношу, что сегодня прогуливался с известной вам особой по деревне Георгиевке и вел разговор о любовных чувствах и даже жал руку, но известная вам особа хотя и идет, видимо, навстречу, но грустит о чем-то или напускает на себя меланхолию и вовсе не улыбается. Зуб обозначается только один. Жду дальнейших инструкций».
От коменданта Быстрицкому:
«Атакуйте в лоб. Объяснитесь в любви и добивайтесь поцелуя. После этого, если вы не окончательно глупы, нет ничего легче пересчитать не только что зубы, а и всё прочее. Помните, что комкор два раза справлялся у меня, почему вы не на позициях».
От Быстрицкого к коменданту:
«Вчера на прогулке объяснился в любви и поцеловал. Сейчас же после этого спросил, сколько у нее золотых зубов. Хотя, кажется, обиделась, но ответила, что у ней только одна золотая коронка. Врет она или нет, не знаю. Не могу же я, господин полковник, просить ее открыть рот и залезть туда пальцами Большего, господин полковник, я сделать не в силах. Как говорили египтяне: “Я сделал что мог; пусть, кто хочет, делает больше". Не жениться же мне, в самом деле, на ней из-за ее золотых зубов. По-моему, надо сделать так, чтобы командир корпуса приказал дантисту всем сестрам осмотреть рты… Я же, господин полковник, не дантист, в конце концов!»
От коменданта к Быстрицкому:
«Если же вы столь недалеки, что не можете сосчитать золотых зубов во рту любимой девушки, – завтра утром возвращайтесь в штаб. Предписание о возвращении вас в полк уже готово. Остается его только подписать».
* * *
В этот вечер Быстрицкий пришел в госпиталь к ужину мрачный, как туча. Хотя, ввиду его явного ухаживания за Анной Осиповной, место за столом было ему оставлено рядом с нею, но он занял его без всякого удовольствия.
– Что это вы сегодня такой мрачный? – спросила девушка. – Совсем как будто вас подменили. Что случилось?
– Эх, – вздохнул офицер. – Неприятности! В полк меня отправляют!
– Но почему? Из-за чего?
– До трех считать не умею! – махнул рукой Быстрицкий. – Так… Интриги!
– Вы мне всё расскажете после ужина? Мы ведь пойдем гулять, я сегодня не дежурю, – заботливо и участливо сказала девушка, пожимая под столом руку офицера. – Вы ведь не забыли мой вчерашний поцелуй?
– Что поцелуй! Ты бы мне лучше зубы показала! – муть не выпалил офицер, но вовремя спохватился и, чтобы отделаться, ответил:
– Да, да, конечно… Только… у меня маленький разговорчике вашим доктором будет.
– Недолго?
– Два слова.
– Ну, я буду ждать вас у крыльца. Хорошо?..
И одними губами:
– Милый, милый, ты покорил мое сердце!
«Знаем вас, шпионок! – хмуро подумал офицер. – Небось зубы-то не показываешь!»
* * *
У Быстрицкого остался в руках один шанс, последний: откровенно признаться во всем главному врачу и попросить его под каким-нибудь предлогом заглянуть в рот Загржецкой.
Но, доверяя тайну врачу, Быстрицкий рисковал многим. Если об этом узнает беспощадная военная контрразведка – ему не поздоровится.
Но другого пути уже не было: возвращаться в полк от тихой, безопасной штабной жизни – тоже не сладко…
– Доктор, на два слова, но – по секрету.
– Ради Бога, милый! – с охотой согласился врач и увел офицера за печку. – Ну?
– Доктор, – начал офицер шепотом. – Дело государственной важности! Разрешите взять с вас слово, что то, что я вам скажу, так и умрет с вами?
Можете вполне! – твердо сказал врач.
Но Быстрицкий не рассказал еще и половины, как врач разразился неудержимым хохотом.
– Ха, ха, ха… – завизжал он. – Зу… зубы считали у Ани? В… в… любви объяснялись? Же… же… женихались? Ха, ха, ха… Шпионка?! Господи, вот насмешил! Лет пять так не хохотал… коньяком за это напою. Ха. ха, ха!..
Быстрицкий стоял совершенно обескураженный.
Справясь со смехом, главный врач наконец заговорил:
– Эх вы, Шерлоки Холмсы! Да знаете ли вы… Нет, погодите, постойте… Вам ведь всё равно необходимо знать, сколько у нее золотых зубов?! Да?.. Эй, кто там, позовите сюда сестру Загржецкую!
– Доктор, что вы… Ради Бога!.. Вы меня губите! Хоть без меня! – взмолился офицер. – Ради…
Но было уже поздно.
– Я здесь, Иван Петрович, – томно пропела Загржецкая, появляясь в комнате. – Что случилось?
– Ровным счетом ничего. Вы или кто-нибудь другая. Лучше вы, ведь вы, кажется, подружились с этим галантным офицером.
Да в чем дело, доктор? Ей-Богу, я ничего не понимаю!..
– А вот в чем. Солдаты нарочно, чтобы уйти с фронта, портят себе зубы. Офицерам приказано знать, какие зубы как называются. Кто не знает, из штабов – на фронт. Так вот вы и спасите своего приятеля, который так ухаживал за вами эти три дня. Можете вы ему показать свой ротик, а я буду называть зубы.
– О, конечно! – согласилась девушка. – Отчего же нет? я теперь понимаю, почему он был такой грустный за ужином Бедненький!..
В довершение комедии главный врач дал Быстрицкому карандаш и лист бумаги и заставил записывать латинские названия зубов.
– Знайте, милый мой, что Анну Загржецкую я знаю с детства. Никогда она за границей не была, зуб золотой у нее один, как вы сами убедились, а что самое главное, так это то, что отец ее, известный киевский нотариус, богат, и Анна для вас – подходящая невеста. Продолжайте-ка, дружок, за ней ухаживать!
В этот вечер Быстрицкий писал коменданту:
«Известная вам особа – дочь уважаемого человека. Золотой зуб у нее в ротике только один. Я сделал предложение и получил согласие. Прошу вас, господин полковник, дать мне отпуск на неделю – для поездки в Киев на предмет получения согласия на брак от родителей моей невесты. Так как я секретное поручение выполнил – смело могу сказать – блестяще, то полагаю, что вы мне не откажете в исполнении этой просьбы».
Комендант ответил:
«Возвращайтесь в штаб. Отпускной билет готов. От контрразведки получена новая секретная бумага, в которой сказано, что в первой она сообщила неверные сведения агентуры. У этой чертовой Эльзы не три золотых зуба, а два, и не наверху, а внизу. Пусть сами и ищут: мы им не зубные врачи!»
* * *
Всю эту историю мне рассказала сама Анна Осиповна Быстрицкая (конечно, я фамилию изменил), дама, хорошо известная Харбину. Ее супруг, уже отрастивший брюшко, имеет на Китайской небольшой магазин.
Под сердитую руку, когда муж возвращается домой навеселе или когда она найдет в его кармане подозрительную записку, написанную женским почерком, Анна Осиповна презрительно фыркает:
– Эх ты, золотой зуб! Туда же!
И всё же живут они неплохо.
ВСТРЕЧА НА МОСТУ[17]17
Встреча на мосту. Р. 1944, № 21. «…каким-то еще залетным земгором» – «Земгор», объединенный комитет Земского и Городского союзов, создан 10 июля 1915 г. для помощи правительству в организации снабжения русской армии. Ведал мобилизацией мелкой и кустарной промышленности. В январе 1918 г. упразднен декретом Совета народных комиссаров. «…бутылка депревского коньяку» – т. е. коньяка московской фирмы К. Депре. «…хозяйка этой “цукерни”» – герой рассказа иронически использует польское слово, говоря о московском кафе.
[Закрыть]
I
Бывает так, что вдруг вспомнится событие давнего прошлого, и всплывет оно в памяти совсем в другом освещении. Особенно если в этом событии была какая-нибудь неясность, затемненность. Все его рычажки, колесики и пружинки, раньше разрозненные и в прошлом никак не соединявшиеся, вдруг словно сами собою станут на надлежащее им место, и весь механизм события придет в самое точное движение.
И всё горе лишь в том, что… поздно уже: прозевал и не вернешь – кусай локти! Ведь был же Золотой Зуб в моих руках, и упустил я ее, молокосос!
А началось вот с чего.
Я, командир комендантской роты штаба 25-го армейского корпуса, играл в преферанс с начальником обоза поручиком Андреевым и каким-то еще залетным земгором, «земгусарами» мы их звали. И только что я хотел объявить восемь червей, как меня потребовали к коменданту штаба, полковнику Н. Выругавшись, я бросился на рысях, ибо полковник был адский ворчун, крикун, и я его побаивался.
Прибегаю:
– Честь имею явиться, господин полковник!
Н., седобородый старик сурового вида, предлагает садиться и протягивает бумажонку:
– Извольте прочитать, поручик.
– Есть!
Читаю: «Совершенно секретно. По имеющимся сведениям, в Россию проникла, тайно перейдя нашу границу с Норвегией, австрийская шпионка Ванда Рудко, полька по национальности, имеющая золотой зуб на левой стороне верхней челюсти. Известно, что она имеет намерение проникнуть в качестве сестры милосердия на австрийский участок нашего фронта. Благоволите иметь соответствующее наблюдение. За дежурного генерала такой-то».
– Прочли?
– Так точно.
– Распишитесь.
– Есть, господин полковник. – И я встаю. – Разрешите идти?
– Постойте. Что вы топочете ногами, как застоявшийся конь? Что вы намерены предпринять?
– Объявить восемь червей, – срывается у меня с языка. – Простите, господин полковник, это у меня такая дурная поговорка. С детства. Я даже гипнозом от нее лечился. Я, господин полковник, возьму на учет всех сестриц с золотыми зубами. Я… завтра же…
– Завтра же! – заворчал Н. – Я вас знаю. Вам бы только вылететь из штаба по госпиталям. Ведь сестер-то не пять, не десять!..
– Если десять, то пас! – вырывается у меня.
– Какой пас?
– Я хочу сказать, господин полковник, что если будет десять сестер с золотыми зубами, то есть если я обнаружу десять…
– Вот я и вижу, что вы всё напутаете, – подумав, неожиданно мягко говорит Н. и даже отеческим жестом кладет мне руку на рукав. – Вы ведь панику на всех сестер наведете! Так нельзя!
– А что же прикажете делать, господин полковник?
– А ничего.
– То есть как ничего? Совсем ничего?
– Совсем! Не наше дело ловить шпионов, это дело контрразведки. – И, явно иронизируя, полковник продолжал: – «Имейте наблюдение», как приказано, конечно, вот и всё. «Иметь наблюдение» – слова-то какие, хе-хе-хе! Кто вас сможет упрекнуть, что вы этого «наблюдения» не «имели»? Никто-с и никогда-с! И вы чисты. А начнете работу по этой линии и в такую кашу влезете, что и не вылезете. Понятно?
– Так точно, господин полковник!
– Ну, ступайте, – и начальник разрешил мне покинуть его.
Я вернулся к себе, закончил преферанс с приятелями, поужинал с ними и пошел в землянки своей роты на вечернюю поверку. И здесь я отступил от совета коменданта: инструктируя дозорных, охранявших тыл корпуса, я рассказал им о Золотом Зубе. Мое сообщение заинтересовало всех, особенно когда я упомянул, что если удастся эту бабенку задержать, то награда большая будет, да и отпуск домой недельки на три, а то и на месяц выпадет на долю счастливца. Тем всё, что касалось Золотого Зуба, на этот раз и ограничилось. Но уж на следующий день я стал нести печальные последствия того, что отступил от мудрого совета своего предусмотрительного начальника.
II
Штаб корпуса квартировал в деревне Малая Георгиевка, находящейся верстах в двадцати к западу от Луцка, где помещался штаб Особой армии; к западу от штаба корпуса, верстах в десяти, были позиции 46-й и 3-й гренадерской дивизий. Двадцативерстный участок от Малой Георгиевки и до Луцка, тыл корпуса, охранялся постами и дозорами моей комендантской роты. На пространстве этого участка имелось несколько деревенек и хуторов, занятых артиллерийскими парками, учреждениями интендантства, обозными командами, госпиталями, а также краснокрестными и питательными отрядами Земгора и Пуришкевича.
В госпиталях были сестры, служили женщины также в Земгоре и у Пуришкевича. Снабженные соответствующими удостоверениями личности, эти дамы и девицы свободно передвигались в тылу корпуса. Кроме них к господам офицерам, как штабным, так и полковым, не так уж редко приезжали их молодые жены – у этих дам тоже были надлежащие удостоверения…
Сообщив моим молодцам о Золотом Зубе, я, конечно, в тот же день об этом забыл. Двое суток прошло совершенно спокойно, но на третьи, и уже тоже под вечер, меня опять потребовали к коменданту, причем писарь предупредил меня, сказав, что «их высокоблагородие сильно не в духах».
Я явился и тотчас же напоролся на неистовый крик и даже на топотанье ногами:
– Я вам покажу восемь червей! – завопил комендант, лишь увидел меня. – Это что же такое у вас происходит, а? Вы чем командуете, комендантской ротой или зубоврачебным кабинетом? Вы что такое натворили на всех корпусных дорогах?..
– Но, господин полковник, объясните, пожалуйста, в чем дело, – наконец нашел я возможность пролепетать. – Я не знаю, в чем я виноват.
– Не знаете? Вы не знаете, что у вас на постах происходит, а уже из штаба армии телефонируют и смеются… Возмущаются!.. Супруга командарма в форме сестры милосердия поехала в госпиталь 46-й дивизии и напоролась на одного из ваших дураков… – И что же, господин полковник? – чувствуя, что у меня слабеют ноги, прошептал я. – Что же случилось?
– А вот что!.. Супруга командарма с одной из сестер отправилась прогуляться по дороге, и дозор от вашей роты остановил обеих!
– Но ведь дозор имел право это сделать, господин полковник!
– Да, но ваши идиоты заставили дам раскрыть рты и чуть ли не пальцами лезли, ища золотых зубов! А у супруги командарма как раз вставная челюсть… Позор!.. Возмутительно!.. Дама вне себя… И всё вы! Почему вы не изволили, поручик, исполнить моего приказа – не шуметь, не делать глупостей?.. А? Почему вы ослушались? Почему вы так глупо вылезаете вперед и заставляете краснеть за свои поступки весь штаб корпуса?
Он орал на меня еще минут пятнадцать. И я молчал. Я, конечно, был виноват в том, что надлежащим образом не инструктировал моих молодцов, и должен был теперь покорно выслушивать брань коменданта. Но, накричавшись до полного побагровения, он наконец утих, видимо, обеспокоившись за свое сердце.
Упав на стул, он махнул мне рукой по направлению двери.
– Ступайте! – прохрипел он. – Объявляю вам строгий выговор. И чтобы сейчас же прекратить эти зубоврачебные глупости, иначе я подам рапорт о вашем несоответствии и об откомандировании вас в полк.
Я повиновался, чтобы сейчас же броситься в землянки роты и там, в свою очередь, в пух и прах разнести моих «дантистов». В роте, к ужасу своему, я выяснил, что мое краткое сообщение и наставление солдатами действительно было понято как право их осматривать зубы у всех попадавшихся им женщин, если они следовали по тыловым дорогам без военных спутников, и, стало быть, можно было ожидать поступления дальнейших жалоб и возмущений.
Что мне было делать, несчастному? Утопающий хватается за соломинку: я приказал оседлать коня и в сопровождении вестового поскакал по госпиталям, чтобы предупредить возможность поступления жалоб.
III
Недели через две после всего этого из штаба корпуса приказали мне произвести дознание по какому-то делу, помнится, уголовному. По ходу следствия надо было допросить одну из местных жительниц, крестьянскую девушку, проживающую в глухом углу нашего корпусного тыла.
Деревенька, в которой жила свидетельница, находилась за обширным лесом, принадлежавшим какому-то польскому графу.
Вот в один из дней, поутру, я и отправился в нужное мне место. На этот раз, так как стоял жаркий июль и путь был неблизкий, я поехал не верхом, а в экипаже, в двухместном драндулете. До леса от Новой Георгиевки было верст шесть или восемь, и наконец мы под полуденным зноем добрались до его опушки и въехали в тенистую аллею лесной дороги.
Говорить ли о том, как приятно после солнцепека оказаться в лесной душистой прохладе, среди протяжного шума ветвистых, могучих деревьев? Давно уж я не бывал в лесу, давно не леживал на прохладном, влажном мхе, давно не слышал щебета птиц… А тут, на этой лесной дороге, точно и войны нет и никогда не бывало, точно я в Серебряном Бору под Москвой…
И я велел моему Полину остановиться, – Полин был мой денщик, я его взял с собою в поездку.
Полин Степан Парфеныч – худенький мужичишка из-под Владимира, но с пышными усами, которые он носил а-ля Вильгельм, чем почему-то ужасно возмущал коменданта, – возражений на мое приказание не сделал, хотя возражать любил и, по правде сказать, обычно мне на пользу.
– Так точно! – сказал он. – Нам ведь не на пожар, а лесные воспарения понюхать надо. Тпру ты, черт! Полежите, ваше благородие, отдохните. А я повозку с лошадкой за кусты уведу, пусть и конь пощиплет чего ему надобно.
Я сошел с дороги и лег в густой прохладной тени за кустом ольхи. И только лег, как от запахов лесных, от прохлады и от протяжного шума ветровой волны, несущейся по верхушкам деревьев, мною стали овладевать томность и дрема. Так хорошо было лежать, наслаждаться полным покоем, молчать, слушать, думать, что я с трудом принудил себя ответить Полину, когда он крикнул мне, что в лесу грибы и он пособирает их.
– Славную поджарку соорудим в деревне, – пообещал он. – Со сметанкой, ваше благородие!
– Ладно, собирай, – и я опять погрузился в дрему.
Не помню, сколько времени я так лежал, сколько его прошло, когда мое ухо уловило неподалеку от себя хруст валежника. Кто– то шел на меня и вдруг остановился; постоял с полминуты и пошел назад – ибо хруст возобновился, но стал затихать.
«Это Полин, собирая грибы, набрел на меня и, думая, что я сплю, и не желая будить, пошел назад, – вяло подумал я. – Но уже пора ехать дальше, довольно валяться!» – и я, сев на землю, закричал по направлению затихшего хруста:
– Полин!
– Я, ваше благородие! – тотчас же ответил он, но совсем не оттуда, где, как думал я, он должен был быть. – Отдохнули? я грибов уйму насобирал: и боровики, и подосиновики – какого угодно сорта… Расчудесная поджарка выйдет.
И он вышел ко мне.
– Ты не подходил сюда?
– Никак нет, не подходил.
– А кто же тут валежником хрустел?
– Да кому же тут хрустеть? Разве зверь, барсук, скажем. Лес глушущий, ваше благородие.
– Ну, черт с ним. Поехали!
– Так точно. Чудесно будет по лесному холодку ехать.
И он стал выводить лошадь на дорогу. Конь потянулся к луже, оставшейся после прошедшего недавно ливня и пересекавшей дорогу.
– Балуй! – прикрикнул на него солдат. – Не поили тебя с утра, что ли, чтобы всякую заразу пить? Потерпишь до деревни! – И вдруг крикнул мне: Ваше благородие, а ведь тут женщина проходила. Не она ли вас побеспокоила? Свежий совсем след.
Я подошел и стал рассматривать след, четко отпечатавшийся на сырой земле у края лужи. Да, это был оттиск женской обуви.
– Видать, сестрица прогуливалась с кем-то! – многозначительно ухмыльнулся Полин.
– Мужских следов не видно, – заметил я.
– А может быть, и одни шли, – охотно согласился денщик и предложил мне садиться в драндулет. И мы покатили дальше.
Минут через двадцать неспешной езды мы наехали на дом лесника, о существовании которого я уже знал из данных имевшейся при мне двухверстки: небольшой дом со службами – сараем, погребом, какими-то пристройками.
– Здесь коня попоим, ваше благородие.
– Хорошо.
Вылез и я из экипажа: новое место, новые люди – надо познакомиться. Ведь в штабе всё одни и те же надоевшие сослуживцы, а тут, может быть, и девушка окажется, – ведь был я в ту пору совсем еще мальчишка. А не девушка, так, может быть, просто стакан чаю предложат. И это недурно.
Но хотя наше прибытие не могло остаться незамеченным для обитателей дома, к нам навстречу никто не вышел. Я взошел на крылечко и дернул дверь за скобу. Дверь оказалась заперта. Постучался. Не открывают.
– Какого черта? Нет у них, Полин, другого выхода?
– Есть, ваше благородие. Со двора. Я уж сунулся было за ведром, но псы… прямо волкодавы!
– Вот как! – и я стал барабанить в дверь уже по-иному. Ведь я же все-таки начальство этих мест, черт их всех побери!
Наконец дверь была открыта, и на ее пороге предстал видный, крепкий, красивый старик с подстриженными по-польски усами, с подусниками. Выражение глаз было гордое и даже надменное.
– Цо пану треба? – ледяным голосом спросил он, глядя мне не в глаза, а выше их,
– Только напоить лошадь, – ответил я. – Пожалуйста, дайте ведро.
– Зараз. Я сейчас прикажу слуге принести ведро. Больше пану ниц не треба?
– Больше ничего; Простите за беспокойство.
– Тогда я прошу пана извинить меня, – старик с поклоном отступил от порога и закрыл дверь. Затем мы услышали, как щелкнул в двери ключ.