Текст книги "Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары."

Автор книги: Арсений Несмелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

Ярыгин, георгиевский кавалер, аристократия полка, не очень тянулся перед Звягиным.

– Нам там бывать не придется, Георгий Иванович! – зевая заявил он. – Пусть другой командир старается.

Мягкий и чувствительный Звягин сейчас же струсил.

– Ну-ну-ну, – начал он, похлопывая Ярыгина по плечу. – Разве можно говорить так перед боем. Бог милостив! Где младший офицер?

– В землянках роты.

– Ну, как он? На вас-то я надеюсь как на себя (Ярыгин улыбнулся). Но как он, не струхнет?

– А не всё равно! – досадливо, как при зубной боли, ответил Ярыгин. – Да и не нужен он мне совсем. Тут офицерская инициатива ни к чему. Проспят немцы – мы пан, не проспят – мы пропали. Я бы не брал субалтерна.

– Ну, так нельзя!

– Я понимаю. Да и вы лучше уходите… Немцы ведь заградительный огонь по нашим окопам откроют. С землей сровняют.

– Выдумаете?

– А вы не знаете?

– Да, глупое дело! И на кой черт! Хотите коньяку, Ярыгин?

– Не пью перед боем, полковник: перебежку невозможно делать, жажда томит… слабеешь. – А командир полка не придет сюда?

– Нет, меня послал. Сам на наблюдательном.

– И вы бы шли.

– Послал, говорю.

По лестнице затопало несколько пар ног. Хлопнула дверь. Вбежавшие офицеры, увидев батальонера, взяли под козырек.

Один из них, молодой и лихой, в папахе, заломленной на затылок, в коротком кавалерийском полушубке, сочно отрапортовал:

– 11-я рота, господин полковник, прибыла в ваше распоряжение.

– Займите окопы 6-й роты.

Слушаюсь, господин полковник.

На случай контрвылазки немцев резервной роте было приказано занять окопы, которые опустеют, когда 6-я рота пойдет в удар.

Другой из вошедших был младший офицер Ярыгина, подпоручик Жмот.

– Как гренадеры? – спросил его Звягин.

– Вот, – пьяно улыбаясь, показал Жмот объемистую пачку солдатских писем. – Прощаются с женами и детьми, г. полковник. Все пишут. И тихие до чего, прямо слеза навертывается! Ягнята вроде перед бойней. А я, господин полковник, верю в удачу! – вдруг пьяно заволновался он. – И не страшно ни чуточки.

Звягин похвалил. Пьяный оптимизм Жмота был все-таки лучше унылой зевоты Ярыгина.

Наверху топотали тяжелые солдатские ноги и звякало снаряжение. Это 11-я рота занимала окопы шестой. Командир прибывшей роты имел словесное приказание: если 6-я рота, покинув окопы, заляжет и не пойдет вперед, открыть огонь по своим.

X

Тридцатисильный «Бенц» тряско шел по испорченной обозами дороге.

Хотя можно было удобно почти лежать на подушках, Нилов сидел совершенно прямо, нелепо, так, что иногда на ухабах его папаха ударялась о брезент фордека.

«Сидит как в двуколке, старый черт!» – досадливо подумал адъютант, расположившийся из вежливости столь же неудобно.

И ласково сказал:

– Ужасная дорога, ваше превосходительство!

– Напомните завтра, – проскрипел Нилов, – надо будет отметить в приказе корпусному инженеру.

«Бенц» замедлил ход.

– Что такое? спросил Нилов.

– Пост, ваше превосходительство, – ответил шофер, сын богатого московского купца, отбывающий воинскую повинность в автороте.

– Стой! – звонко на морозе крикнул впереди солдат. – Кто такие?

В голубом свете электрического фонаря виднелись две солдатские фигуры. В их руках блестели металлическими частями винтовки с примкнутыми штыками.

– Командир корпуса, – ответил Нилов.

– Пропуск, ваше превосходительство? – настойчиво попросил солдат.

Он вплотную подошел к машине, другой оставался на месте, загораживая дорогу.

– Разве не знаешь меня в лицо? – досадливо проскрипел Нилов.

– Темень, ваше превосходительство! – смело ответил солдат – В темное время всякий обман может быть.

– Гм! – довольно пробурчал Нилов. – А если я не скажу пропуск, что ты сделаешь?

– Знамо что, – ответил солдат. – Препровожу в штаб полка

– Молодец, знаешь службу! Ну, «антапка», – сказал генерал секретное слово.

– Так точно! – обрадовался солдат и крикнул товарищу: – Махмудка, дай автомобилю дорогу!

Но генерал с адъютантом вышли из машины: на холме перед ними был наблюдательный пункт, за холмом противник.

Нилов огляделся. Ночь была безлунная, но звездная, и чуть волнистыми скатами белел и поблескивал снег. Справа и чуть назади желтели какие-то светы.

– Что там? – спросил генерал.

– Огонь в землянке артиллеристов, – не задумываясь ответил адъютант. – Два орудия там, ваше превосходительство.

– Не собьемся с дороги?

– Никак нет!

И они стали подниматься на холм, оставив за собой машину с шофером, зевавшим на своем сиденье.

– А и мягко же у них, язви их в душу! – с восторгом сказал солдат, старший поста, только что разговаривавший с генералом.

Он встал на подножку и щупал кулаком сиденье.

– Прямо для бабьего зада!

– Слезь, – строго сказал шофер.

– А что? Неужели солдату и рукой нельзя потрогать, на что господа… садятся! Ты сам-то чей, земляк?

– Я московский, деревня!

– А мы с Омского. Ну да всё равно. Дай уж закурить-то, што ли!

Шофер молчал.

– Ишь, гордый! – сказал солдат, обходя радиатор. – А и накручено же здесь всяких фигелей-мигелей.

«Ух!» – тяжело вздохнуло за горой, и в воздух ввинтился нарастающий звук летящего снаряда.

Блеснуло огнем и тарарахнуло в десяти шагах от машины.

– По нам! – дрогнул шофер.

– А то по кому! – ответил сибиряк. – Рассветился на весь свет. Над горой-то заревом оно выходит.

И крикнул земляку, юркнув в темноту:

– Бежим, Махмудка, лягим в яму. Снаряд в снаряд никогда не угодит!

Но шофер погасил фары, и немцы больше не стреляли. Через минуту ему стало скучно и жутко одному.

– Эй, ребята, – крикнул он, – ходи сюда, покурим!

– Стало быть, так, – ответил ему из темноты веселый солдатский голос, – сопрел один-то, парень.

Нилов с адъютантом в это время подходили к замаскированному блиндажику наблюдательного пункта на гребне холма.

От куста, где фыркала лошадь, отделилась темная высокая фигура и грубо крикнула:

– По тропе иди, дьявол! Не порти снег.

Не обращая внимания на окрик, генерал шел прямо по снегу к черневшей бревенчатым тылом землянке. Фигура сунулась вперед, всмотрелась и, вытянувшись, замерла, держа в правой руке повод мотавшей головой лошади.

В тесную каморку наблюдательного пункта зашел один Нилов и сейчас же вышел с двумя офицерами: командиром полка и его адъютантом.

Генерал и полковник взошли на самый гребень.

Адъютант комкора мотнулся за ними, но адъютант командира полка ласково удержал его за руку.

– Не стоит ходить, поручик. Артиллеристы просят не обнаруживать пункта. У немцев сильные прожекторы.

А перед глазами поднимавшегося на возвышенность Нилова вправо и влево развертывалось то, что было частью фронта его корпуса.

В глубокой лощине, на дне которой протекала безымянная речонка, теперь замерзшая, – иссиня-черная, клубилась снежная мгла ночи, и едва вырисовывались, белея мутно, противоположные, немецкие, склоны увалистых холмов.

Из черной глубины оврага, почти в полуверсте от наблюдательного пункта, медленно и беззвучно поднимались электрически-голубые шарики немецких ракет, высоко взлетали, останавливались в воздухе и здесь, разгораясь до нестерпимого блеска, медленно гасли, осветив на несколько секунд черные полосы своих, немецких, и наших окопов.

Эти шарики-ракеты появлялись и вправо и влево, вычерчивая длинную изогнутую линию фронта.

Ни единый выстрел не нарушил тишины ночи.

– Где участок 6-й роты? – спросил Нилов у командира полка.

– В ста саженях от нас, ваше превосходительство, – круглым и спокойным баритоном ответил командир, сгибая в полупоклоне стройную фигуру в романовском полушубке. – Видите, чуть чернеет дерево. Сейчас же за ним.

– Готовы?

– Так точно. Резервная рота уже заняла окоп (он посмотрел на светящийся циферблат часов), через пятнадцать минут начнут.

Нилов молчал, посапывая носом. Сзади вполголоса переговаривались адъютанты.

XI

– Пора! – со вздохом сказал Ярыгин, вставая. – Перед смертью не надышишься. Ну, полковник, будьте здоровы. Не поминайте лихом.

– Дай я тебя перекрещу! – по-старчески всхлипнул Звягин, снимая папаху и целуя ротного. – Ну, иди. Бог милостив!

В землянке уже никого не было, кроме них и денщика Ярыгина, хохла Скопиченко.

– Прощай, Василий, не сердись, ежели чего!

Солдат, румяный и круглощекий, глазами, пристальными от страха и жалости, безмолвно глянул на офицера.

– Иди в тыл, – приказал Ярыгин, – если убьют, отправь письма.

И, махнув рукой, метнулся к лестнице из землянки.

В окопах, рассчитанных на одну роту, стало тесно. Люди 6-й роты, уже в белых «саванах» поверх шинелей, топтались в ходах сообщения, выстраиваясь повзводно.

Одиннадцатая заняла окопы.

Ярыгин обошел взводы, расталкивая чужих солдат, не знавших его и не дававших дорогу его белому, скрывшему его офицерское снаряжение халату.

XII

Нервного позевывания как не бывало. Необходимость действовать успокаивала.

Два года тому назад Ярыгин мечтал (у него был приятный тенор) о карьере певца. Кадровый офицер, он в то же время учился и в консерватории, думая скоро бросить военную службу.

Но началась война, и она-то и обнаружила в (тогда) подпоручике Ярыгине умную храбрость, открывшую ему путь к незаурядным военным успехам.

Его знали не только свои, своя армия, но и немцы, оценившие, как упорно говорили в полку, его голову в пятьдесят тысяч марок: уж слишком он донимал их дерзкими наскоками, командуя полковыми разведчиками.

Про Ярыгина в полку говорили, что он умно храбр. Храбрость Ярыгина не была храбростью подпрапорщиков, «тянувшихся» на офицерский чин, или «геройством» (насмешливое слово в полку) подвыпившего прапорщика Жмота, готового очертя голову броситься на противника.

Зевая в блиндаже Ярыгин, потому что всё, что мог он сделать для удачи вылазки, он уже сделал, и в бездельи тоску, тошнотой подступавшую к горлу, одолеть было нечем.

А сделал Ярыгин вот что.

Он обошел землянки взвода, постарался отобрать «калечь»[20]20
  «Калечью» (ударение на первом слоге) во время войны называли стариков и слабосильных. (Прим. А. Несмелова.)


[Закрыть] и тех, кто был окончательно измучен страхом.

Ярыгин никого не обманывал.

Он сказал:

– Ребята, дело наше паршивое, трудное дело, но не выполнить его нельзя… Но стариков, у которых дети и прочая мура, пожалеть стоит. И должны пожалеть их вы сами.

– Мы-то что, ваше высокоблагородие! – загудели в землянке. – Что мы можем, если и вы сами тут ничего не поделаете.

– Стой! – крикнул Ярыгин. – Сейчас узнаете, только смотри, меня не выдавать!

– Не выдадим. Штык тому, кто слово скажет!

– Так слушайте. Первое – дневальные, рабочие на кухне, обозные и другие. Сколько их всего, фельдфебель?

– Двенадцать человек, ваше высокоблагородие!

– Этих людей сами выбирайте, бородачей туда, семейных! Теперь другое. Как нам успешно вылазку сделать? Ну-ка, ты? – ткнул Ярыгин пальцем первого попавшегося солдата. – Подумай-ка!

– Не могу знать, – вздохнув, ответил солдат. – Рази шапку-невидимку достать.

И в первый раз за сутки в землянке засмеялись.

– Не смейтесь, ребята! – остановил Ярыгин солдат. – Он правду говорит. Чтобы невидно и неслышно подойти к немецкой проволоке – только в том и спасение наше. А чтобы идти так, должен солдат идти со мной своей охотой… Ну вот, нужно мне таких восемьдесят человек, а вас в роте сто восемьдесят. Сто пусть за проволоку выйдут и в снег залягут, а я с восемью Десятками ударю. Только чтоб начальству ни слова!

Ярыгин вдруг громко крикнул:

– Ну, кто со мной?

– Я! – выскочил из гула почти детский голос новобранца Семина.

– Я! – твердо отрубил всегда хмурый бондарь Лохмачев. – Дело мертвое, ваше высокоблагородие, да за семейных хочу пострадать.

После этого Ярыгин вернулся в землянку спокойный.

– Господин капитан! – остановил Ярыгина командир 11-й роты. – Два слова…

И он сообщил ему о секретном приказе открыть огонь по своим.

– Ну и правильно! – холодно ответил Ярыгин. – Только вот что: я оставлю взвод в резерве, за проволокой. Смотрите, не обстреляйте!

– Я вообще не исполню этот приказ! – обидчиво ответил офицер.

– Ваше дело.

И нырнул в темноту к проходу в проволоке, по которому уже ползли, тяжело дыша от волнения, гренадеры 6-й роты.

XIII

Из блиндажика наблюдательного пункта выскочил фейерверкер и, легко взбежав по снегу на вершину холма, отрапортовал:

Командир батальона докладывает, что 6-я рота выходит за проволоку.

– Минута в минуту! – хвастливо сказал командир полка, взглянув на часы.

Адъютанты, не утерпев, тоже взошли на холм.

Немецкие ракеты вспыхивали с той же спокойной правильностью. Вот одна из них поднялась против участка 6-й роты, осветив темное днище ложбины.

«Заметят или нет?» – подумал каждый из офицеров. Но немцы не заметили. Дно оврага снова погрузилось в черную глухую тьму.

Вспыхнул прожектор и повел свой белый световой конус справа налево.

– Ох! – вырвалось у адъютанта комкора.

– Никогда не заметят! – успокоительно пробасил командир полка. Они теперь легли и лежат, как кочки. Вот увидите.

Прожектор действительно, проскользнув совсем влево, угас.

Нилов молчал. Шли минуты.

Но вот, с едва слышной хлопушкой выстрела, в черное небо взвилась красная ракета, сигнализирующая тревогу. Вторая, третья. Беспорядочно, тревожно, истерически затрещали винтовочные выстрелы.

– Добрались до проволоки, – с облегчением вздохнул командир полка, которого, несмотря на его бравый и уверенный тон, всё это время не покидал страх, что шестая рота вновь откажется от боя. – Режут ее!..

А дно ложбины уже запылало в голубом свете прожекторов.

Они вспыхивали в разных точках немецкого фронта и, пошарив своей голубой метлой по дну оврага, упорно втыкали свой луч в то место, где в немецкой проволоке барахтались несколько десятков серых копошащихся фигурок.

Около них и впереди них, к немцам, вспыхивало красное пламя тротила, и через полсекунды оттуда слышались гулкие раскаты разрыва ручных гранат.

В бинокли так ясно и так близко были видны залитые голубым светом фигурки нападающих. Они махали руками, что-то делая, видимо, рвали и резали проволоку, которая, как цепкая паутина, обвивалась вокруг их тел.

– Что-то их мало! – проскрипел Нилов. – Тут нет роты. Остальные, значит, залегли.

Командир полка не успел ответить: немцы открыли артиллерийский огонь по окопам шестой роты и по всему дну оврага перед нею.

Летящая тяжесть упала, содрогнув воздух и землю. За ней вторая, третья.

Всё дно лощины поползло белесыми фантомами дымов. Столбы пламени, как гигантские факелы, вставали то там, то тут и рушились в шелестящем дожде вздыбленной земли, в вое осколков.

Командир полка видел в бинокль, как по дну оврага бежали крошечные фигурки солдат, разбегаясь влево и вправо; возврат в свои окопы для них стал уже невозможен: косил заградительный огонь.

Нилов смотрел не туда.

Он, наблюдая в бинокль, видел, как группа нападавших всё глубже и глубже вгрызалась в проволоку немцев.

– Какие молодцы! – голосом неожиданно страстным вдруг почти прокричал генерал. – Всех к крестам!

«На могилках! – злобно подумал адъютант, испуганный с непривычки гулом боя и визгом шальных пуль. – Молодцы-то едва ли выберутся из проволоки».

В немецких окопах, справа и слева от точки прорыва, взяв нападающих под перекрестный огонь, не торопясь, спокойненько закудахтали два пулемета.

– Пропали! – ахнул командир полка, въедаясь в бинокль. – Очень скверно!

В голубом кругу стекол было видно, как забарахтались в проволоке запутавшиеся в ней серые фигурки людей. Но вскоре движения их стали замедляться. Словно устали люди. Всё реже поднимались руки. Всё ниже наклонялись тела, падая на проволоку и повисая на ней.

– В чем дело? Почему они не отходят? – закричал Нилов, бросая бинокль, мотнувшийся на ремне. – Что такое?..

– Ничего не понимаю! – развел руками командир полка.

– Они мертвы, господин полковник! – зашептал, догадавшись, адъютант. – Не падают, потому что запутались в проволоке. Она их держит.

И, подтверждая слова адъютанта, немецкий пулемет оборвал свое кудахтанье, умолк, поперхнувшись последним выстрелом. Разбрелись и прожекторы, ползая своими голубыми метлами по всей лощине. Они выискивали серые кочки разбежавшихся солдат и, выследив, задерживались на них.

И тогда по этой цели снова начинал отрывисто лаять пулемет.

Серые кочки вскакивали, на секунду становясь людьми, делали несколько прыжков в сторону своих окопов и снова падали, уже навсегда.

Теперь всего один несильный прожектор освещал место гибели капитана Ярыгина. В бинокль уже плохо было видно, что делалось там, у этой проволочной могилы.

Слабел и артиллерийский огонь. Лишь тяжелая батарея откуда-то далеко, так, что почти не было слышно звука выстрела, с упрямой правильностью пауз бросала снаряды по козырькам и блиндажам несчастной роты.

Вот и наш мортирный дивизион начал отвечать по зарницам вспышек немецких гаубиц. Завязалась артиллерийская дуэль, словно подчеркнув, что уже нечего интересоваться тем, что делалось у немецкой проволоки.

– Поручик Долинский, – приказал Нилов, – передайте артиллеристам, чтобы они открыли огонь по окопам противника.

Командир полка дернулся было плечом, но адъютант уже гаркнул:

– Слушаюсь! – и исчез в темноте.

– Короткий удар был произведен блестяще! – повернулся Нилов к командиру полка, протягивая ему руку. – Благодарю вас, полковник. Шестая рота смыла свой позор.

– Рад стараться, ваше превосходительство! – прочувственно-вкрадчиво ответил командир полка. – Сделать большее было не в человеческих силах!

– Да. Я так и доложу командарму.

Снова заскрипели торопливые шаги по снегу. Вернулся адъютант с артиллерийским офицером.

– Ваше превосходительство! – отрапортовал офицер, со звяком шпор останавливаясь в трех шагах от генерала и говоря громко и раздельно, без торопливости. – Немцы подбирают наших раненых. Прикажете открыть огонь?

Нилова охватило темное бешенство, хотя офицер был прав, Доложив о том, что он видел в сильную трубу наблюдателя и чего уже не мог заметить генерал в полевой бинокль.

Но вопрос офицера в ушах Нилова прозвучал как; «Одно преступление сделали, прикажете ли сделать второе?»

«Я уже приказал, – из злого упрямства, вызванного неудачей удара, хотел крикнуть Нилов, – а за нераспорядительность вы будете арестованы!»

«Людишки, подлая слизь!» – злобно подумал генерал, всё же поднимая бинокль.

Офицер, ожидая ответа, стоял, вытянувшись, держа руку под козырек

– Ступайте! – справившись с сердцебиением, неопределенно приказал Нилов, ничего не увидев в бинокль, кроме мутного белесого пятна;, в поле которого что-то чернело.

Лощина засыпала.

Смолкли пушки. Угас прожектор, освещавший место прорыва. Лишь вспыхивали ракеты, электрически-белые шарики, высоко взлетавшие в черное небо. Изредка пощелкивали винтовки. Это немецкие часовые обстреливали серые бугорки уцелевших солдат. 6-й роты, возвращавшихся в окопы.

Опять, уже неторопливо, к начальникам подошел артиллерийский офицер и сообщил, что в ходе сообщения убит осколком гранаты подполковник Звягин.

Командир полка снял папаху и перекрестился:

– Царство ему небесное!

– Жив ли командир роты? – спросил Нилов.

– Еще нет полных сведений о потерях роты, ваше превосходительство, – ответил офицер. – Из штаба полка сообщают, что 6-я рота постепенно сползается в окопы по всему участку батальона.

XIV

Нилов спал ночью не хуже, чем всегда, но утром встал угрюмее обычного. Была неприятная необходимость доклада командарму Гурко.

В оперативном отделении, где стоял аппарат прямого провода со штабармом, квартировавшем в Луцке, – в этот ранний час еще никого не было.

Генштабисты вставали поздно.

«Не зря встал в такую рань, – подумал адъютант, уже изучивший характер патрона. – Разговор будет неприятный, не хочет свидетелей».

И спросил:

– Мне остаться или прикажете выйти, ваше превосходительство?

– Можете остаться, – ответил Нилов, угадав мысль офицера, вызвавшую этот вопрос. Адъютанту комкор доверял.

Генерал надавил рычажок вызова. Желтый лакированный ящик заунывно запел:

– У-гу-гу… И-гу-гу-гу…

И этот же звук был повторен за тридцать верст, в Луцке, в оперативном отделении штабарма. Нилов, приложив трубку к уху, стал ждать ответа, повернувшись вполоборота к наваленным на столе снимкам немецких окопов, сделанных с нашего аэроплана,

– Что надо? – равнодушно булькнула трубка.

– Я – Нилов. Попросите к телефону командующего армией.

– Сейчас доложу, ваше превосходительство!

Нилов стал ждать, держа трубку правой рукой, а левой переворачивая фотографии. Кто-то тихонько, на узкую щель, приотворил дверь в оперативное отделение. Выглянуло усатое лицо старшего адъютанта штаба по оперативной части полковника Струйского. Офицер прибежал, не успев напиться чаю, предупрежденный денщиком, что комкор пришел в штаб.

Долинский, стоявший у двери, дружески сделал ему страшные глаза, и офицер, мотнув головой, тихонько прикрыл дверь.

– Соединяю с командармом! – звонко сказали в трубку.

– Слушаю! – ответил Нилов и бросил фотографии на стол.

Вслед за этим трубка сказала:

– Да, генерал, я вас слушаю.

Нилов, слегка подавшись вперед и улыбнувшись, начал докладывать:

– Во исполнение вашего приказания, ваше высокопревосходительство, для того, чтобы получить контрольных пленных, шестой ротой Фанагорийского полка был произведен короткий удар. Гренадеры с незабываемой доблестью врезались в проволочные заграждения противника и почти прорвались в его окопы.

– А-а-ах! – зевнула трубка и с надменной хрипотцой сказала, перебив Нилова:

– «Почти» не в счет, генерал. Пленные взяты?

– Пленных нет, ваше высокопревосходительство! – строго ответил Нилов.

– Ну, вот видите! – фыркнула трубка. – А всегда у вас доблесть и всегда незабываемая! Результаты же – ноль!

– Взять пленных оказалось свыше сил человеческих!

– Опять громкие слова! Зачем было тогда посылать роту? Зачем было предавать суду и расстреливать тех пятерых?

– Ваше высокопревосходительство. Отказ от выполнения боевого приказа! Надо же было заставить роту войти в подчинение.

– Эх, генерал! – кашляла трубка. – Всё это так, конечно, но надо проще, проще… Вот гвардейский корпус, например, на буханок ситного приманил австрийца… Кстати, какие потери?

– Один штаб-офицер, один обер и девяносто три штыка.

– Вот видите! Капитан Ярыгин убит?

– Да, видимо, погиб.

– Надо представить его в подполковники. Все-таки пенсия больше семье.

– Он уже представлен, ваше высокопревосходительство!

– Плохо… Даже наградить нечем! Ну, я кончил, генерал… Кстати, чуть не забыл. В Луцк приехал Пуришкевич, я даю завтра обед, обязательно будьте…

– Слушаюсь.

Нилов положил трубку.

Адъютант, стоявший сзади, отставив ногу, вытянулся в струшу и, пропустив вперед не взглянувшего на него генерала, осторожно ступая щеголеватыми сапогами, пошел вслед за ним.

Был морозный солнечный день.

За халупой оперативного отделения, у штабного кипятильника, в ожидании, когда он забурлит, толкалось с чайниками несколько денщиков. Они были в затрапезных куртках, без погон, распоясанные. Увидев командира корпуса, солдаты, забыв о кипятке, бросились за сарай.

– Опять без погон и поясов! – придирчиво заскрипел Нилов. – Поручик Долинский, остановите их.

– Стой! – гаркнул офицер, вырываясь вперед.

Двое солдат успели удрать. Офицер задержал троих.

– Чьи вы?

Солдаты были бледны от страха.

– Прапорщика Стахеева. Полковника Струйского… ротмистра графа Келлера! – лепетали денщики, зная, что им теперь грозит отчисление в полки.

Офицер записал фамилии их господ.

Солдаты таращили глаза и тянулись изо всех сил.

– Ходите, как арестанты, по штабу! – добродушно журил их офицер. – Вот и отправитесь на позицию.

Денщики молчали.

Но когда поручик ушел догонять комкора, весельчак Степка Кольцо, денщик генштабиста Струйского, бросил чайник на землю, плюнул и развел руками:

– Четыре года по штабам мотаюсь, а такого генерала в жизнь не встречал! Рази ж это барин?.. Ну чистый каша-фельдфебель!

– Вот и зафельдфебелит он тебя червей кормить! – проворчал другой, матерясь. – И когда только эта каторга кончится!

XV

Недели через две наштакор, толстопузый, добродушный генерал Арликов, доложил Нилову, что командир полка, сменившего фанагорийцев, запрашивает, как быть с трупами, повисшими на проволоке против окопов одной из рот.

Немцы трупов не убирали для острастки русским. Время зимнее, заразы от них быть не могло.

Командир докладывает, – говорил Арликов, – что мертвецы плохо действуют на психику солдат, понижая боевой дух. Напоминают о неудаче, конечно. В случае наступления – прямой вред.

Разговор шел после обеда, в столовой офицерского собрания.

Нилов, позвякивая ложечкой, мешал чай в стакане. Погладив сухой острый подбородок, комкор скрипуче ответил:

– Ну что ж, уничтожьте их огнем.

Наштакору показалось, что Нилов говорит, думая о другом.

– Как-с?.. Чем? – переспросил генерал, подняв круглые брови, черные, как нарисованные.

– Огнем, – повторил Нилов, строго взглянув на начальника штаба. – Прикажите тяжелому дивизиону сровнять с землей это место!

– А моральное впечатление на солдат? – вкрадчиво возразил Арликов. – Учитываете ли вы, ваше превосходительство, почитание русским народом своих покойников?

– Раз трупы нельзя оставить висеть на проволоке, значит, их надо уничтожить, – спокойно скрипел Нилов, отхлебывая чай из обжигавшего пальцы стакана. – Позволить немцам депрессировать психику моих частей я не могу. Не испрашивать же у командарма разрешения начать переговоры о перемирии для уборки трупов?

И, скривив тонкие губы в усмешку, кончил намеком:

– Война не оперетка, генерал. Немцы правы – победит тот, у кого нервы крепче.

Солдаты полка, сменившего фанагорийцев, прильнули к бойницам, нутряно охая при каждом удачном ударе снаряда. А бомбы падали одна за другой с размеренной правильностью тяжелого обстрела.

Там, где пять минут тому назад в трехстах двадцати шагах от русских солдат висели на проволоке скорченные оснеженные трупы крестьян Сибири, Великороссии и Украины, доблестно, как писал Нилов в приказе, ворвавшихся в паутину немецкой проволоки, – теперь гудело, грохотало и бросало дымом, землей и кольями красное пламя тротила.

И вместе с ним в голубое бледное зимнее небо летели руки, ноги и головы.

Солдаты смотрели в бойницы, и глаза у них были круглыми с пустотой дикого ужаса в зрачках.