Текст книги "Собрание сочинений. Том 3. Дружба"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)
Такую речь произнес перед колхозниками первый тракторист в наслеге, где жила когда-то Варвара. Она, тогда еще совсем девчонка, стояла в толпе женщин, и чувство гордой радости распирало ее сердце. Не было больше урядников в тайге! Никто не смел даже замахнуться на таежного человека. И сама Варвара хотя Не умела управлять трактором, но тоже не боялась его.
«А теперь мы должны не бояться ни танков, ни самолетов, которыми фашисты стараются запугать нас! Нам надо победить, иначе невозможно».
В Ахтубе красноармейцы молча высыпали из автобуса. Лица людей, толпившихся среди орудий и повозок у моста, напряжены и серьезны. Даже цирк, застрявший в тесноте у дороги со своими клетками на грузовых машинах, не привлекал ничьего внимания. Тигры и львы, точно перепуганные собаки, жмутся по углам, дрожа, слушают, как ворочается где-то гигантский обезумевший зверь, ревет всей глубокой утробой, сотрясая землю ударами могучих лап: у-у-у-у.
И вот машина снова катится среди пышного леса поймы, который превратился теперь в сплошной военный лагерь. Багровое сквозь дым солнце скользит по краснеющим в зелени зеркалам проток, краснотой отливают озера на заливных лугах, где травы, вымахавшие в пояс человеку, ложатся готовно под колеса и гусеницы, под ноги солдат, измученных зноем и страшной пылью. Вокруг раскидистых дубов и плакучих ветел, разодранных временем, окутанных живым серебром листвы, теснятся машины и танки, везде, ожидая очереди на переправу, толпятся бойцы, а кроны дубов и серебро ветел над ними тоже отсвечивают багрецом пожара. Дед застыл возле шалаша на бахче и, открыв рот, оглушенный слитным громом сплошных взрывов, смотрит на запад. Воинская часть расположилась на привал возле походной кухни, но солдаты не пьют, не едят – стоят и смотрят на запад.
Лес колодезных журавлей и обшитые тесом домики заречной слободы со ставенками, годными только для защиты от палящих лучей солнца, предстали перед Варей на дымном пологе. Теперь дым уже не казался сплошным облаком: отсюда он виднелся плывущими ввысь плотными клубами, струился, шевелился, прорывался снизу огромными языками огня – многослойный дым близкого пожара. Буйно вьющиеся на ветру багряные полотнища пламени напоминали массу движущихся флагов.
Грузовик вдруг мотнулся на ходу, точно его схватили за колесо, и остановился: лопнула шина. Не спросив о причине остановки, ни слова не сказав Пете Растокину, Варвара подхватила свою санитарную сумку, выпрыгнула из машины и помчалась к Волге. Притихшие домики, оживленное движение вдоль заборов и плетней, щели, забитые жителями, неугомонные наблюдатели-мальчишки… Еще один поворот, и Варвара выскочила на берег.
То, что она увидела, потрясло ее совершенно. Она даже не представляла, что каменный город может так гореть. Как будто он был построен из толстых сухих бревен – и вот пылал; пылал по всей гигантской дуге берега сплошным пожарищем на десятки километров. Немецкие бомбардировщики, проносившиеся над ним и над Волгой, казались просто летящими черными головнями: ни свиста бомб, ни отдельных взрывов не было слышно в ураганном реве. Теперь облако дыма стояло на той стороне вполнеба, а ниже ворочалась, раздуваемая ветром, сплошная масса огня. Казалось, город плыл куда-то под красными парусами. В глазах у Варвары тоже все поплыло, и она упала.
Но это был лишь миг помрачения. Едва коснувшись земли, она вскочила, словно обожженная мыслью: нужно немедленно действовать. Река несла багровые отблески огня, и на ней повсюду вставали и обрушивались тугие смерчи, разбрасывая обломки судов, били раскидистые фонтаны, кипели бугры белых бурунов, выталкиваемые из глубины омутов, и среди этой взбесившейся воды, захлестываемые ею со всех сторон, шли бронекатера, баржи, крутились и исчезали в воронках чудовищных водоворотов лодки волгарей: переправа, неся тяжелые потери, продолжала работать.
Осмотревшись, Варя вдруг увидела свой «Гаситель». Он как раз собирался отходить от берега. Дымок бойко валил из его трубы.
– Меня! Меня-то возьмите! – отчаянно закричала Варвара, бросившись к мосткам.
Но пароход уже отошел. Баржа, взятая им на буксир, тоже отчаливала, и между ее бортом и бревнами пристани темнела широкая щель. Девушка, не раздумывая, с разбегу прыгнула, и сразу несколько сильных мужских рук подхватили ее. Баржа была заполнена красноармейцами.
36
Лариса сидела в машине и угрюмо смотрела в окно, не обращая внимания на попутчиков – штабистов воинской части, которые тщетно пытались рассеять ее плохое настроение.
Чем ближе подъезжала она к Сталинграду, тем тревожнее становилось на душе. Шагали навстречу на рытье окопов и противотанковых рвов отряды из рабочих, служащих и домохозяек, шли и ехали на восток беженцы, передвигались войска. Встречное движение было значительно слабее, и Лариса подумала: «Все-таки линия фронта стягивается к городу».
На ближних обводах кишел сплошной людской муравейник, хотя то здесь, то там вздымались черные кусты взрывов.
Вот и город. Машина свернула с проселка и нырнула в общий поток, который медленно втягивался в уличку с маленькими деревянными домиками. Начиналась окраина. Взгляд женщины смягчился: она думала о встрече с детьми. Там, в центре, в тихом переулке возле Саратовской улицы…
«Лукоморье – это да! – зазвенел в ее ушах родной голосок, и серо-голубые глаза сощурились с мечтательным и таинственным выражением. – Леший бродит, и русалка на ветвях сидит – сказка, а кот ученый – правда. Ведь животных дрессируют!»
Ласковая улыбка тронула губы Ларисы.
«А Алешка-то, Алешка! – так и запело в ее душе. – „Там русский дуб… Там дубом пахнет!“ Чудовище ты мое! Вот бы показать их Ивану Ивановичу!»
Дорога незаметно вошла в каменное русло из навечно построенных домов затейливой кладки, со стенами в метр толщины, с железными балконами, лепными карнизами, с башенками и круглыми проемами на фронтонах. И новые многоэтажные постройки замелькали по сторонам. Лариса вспомнила свой недавний приезд сюда, впечатления мирной жизни.
Фруктовый киоск, заваленный яблоками, арбузами, дынями и ящиками алеющих помидоров, привлек ее взгляд.
Она подумала, что хорошо бы купить маленьких сладких дынек сорта «колхозница». Как раз произошел затор на улице, – машина застряла между грузовиком и бестаркой, запряженной волами и набитой разным домашним скарбом, – и точно кто подтолкнул Ларису.
– Я сейчас! – сказала она полковнику, открывая дверцу.
Быстро купила две желтые душистые дыни и побежала обратно. В это время все вокруг нее задвигались и тоже побежали, оглядываясь на юго-запад и крича:
– Немцы! Немцы!
Лариса посмотрела в ту сторону, и сердце у нее замерло: над Дар-горой, как грозовая туча, выплывали немецкие самолеты. Их было так много, что небо сразу стало серым.
– Бомбардировщики «хейнкель сто одиннадцать»! – крикнул кто-то.
Самолеты надвигались с воющим гулом, накрывали город, тяжело колыхаясь, точно дрожа от нетерпения, заполняли и затемняли синеву воздушного пространства… Послышался свист бомб. Это вывело Ларису из оцепенения. Залп зениток, стоявших вблизи, раздался в ее ушах, и она увидела штабиста, сердито махавшего ей из машины.
Теперь народ бросился врассыпную в подвалы домов, в щели… Взрыв бомбы ухнул впереди. Машина с ходу свернула с развороченной улицы в переулок.
– Смотри, задавишь кого-нибудь. Куда гонишь? – с неожиданным спокойствием сказал шоферу полковник. – Как знать, может, ты под бомбу торопишься!
Бомбы уже ложились повсюду. Многоэтажный дом на углу покачнулся и вывернулся наизнанку, будто гнездо картофеля, подкопанное сильным ударом лопаты. Рядом повалились стены другого здания, крыша его вздулась и, опережая весь падающий корпус, рухнула в облако клубящейся красной пыли.
Машина круто развернулась и нырнула в соседнюю улицу, затянутую дымом. Здесь тоже шатались и падали дома, бежали люди, обезумевшие от горя и ужаса, и багровые языки пламени выбрасывались из проемов окон, выдранных взрывами. Новый завал преградил дорогу машине. Неслыханный разгром и гульбище огня охватили весь город.
– Я пойду пешком! – крикнула Лариса, изнемогая от душевной боли.
– Сейчас выберемся к центру, оттуда вам будет близко, – сказал шофер.
– Мы можем захватить на переправу вашу больную матушку и детишек, – предложил полковник.
Машина двинулась назад, еще раз свернула в переулок. Обломки кирпича так и барабанили по ее кузову. Лариса задыхалась от жары, от дыма и известковой пыли. Или это тоска смертная душила, хватала за горло?
37
Вне города стоял еще белый день, а на улицах сделалось темно от черных туч дыма, от клубов пыли. Как ночью, колыхались, сталкиваясь, свет и тени пожаров.
Четырехэтажное здание госпиталя на Московской улице было охвачено пламенем. Деревянные казармы, где помещались санитарные взводы, тоже горели. Дружинницы спасали медикаменты, тащили ящики, бутылки, тюки ваты и марли, мешки с пакетами для перевязки.
– Вот оно, наше оружие! – охрипшим голосом крикнула Лина, подхватывая край тяжелого ящика. – Держи, Наташа!
Лину можно было бы узнать только по разлетавшимся рыжим кудрям, а недавно беленькое личико ее напоминало лицо арапчонка.
– Госпиталь-то!.. Раненые-то! – кашляя от едкого дыма, повторяла Наташа.
Растерянность, овладевшая ею в начале бомбежки, прошла. Теперь девушке хотелось только одного: везде успеть и всем помочь. Потом Наташа увидела, как из горевшего, такого знакомого дома выносили раненых, похожих на больших испуганных детей. Горели верхние этажи, и дружинницы устремились туда. Ha встречу по лестнице сползали со ступеньки на ступеньку те, кто мог двигаться. Багровые отсветы огня метались за окнами, стекла которых вылетели от взрывов, и белье на раненых казалось розовым, а глаза на искаженных лицах вспыхивали, как угли.
Вбежав в палату, девушки бросились к кроватям, стоявшим у окон, и стали отодвигать их от рам, по которым суетливо бегали лохматые красные зверьки. Ветер вталкивал в комнаты клубы дыма, пыль рушащихся домов, раздувал ползущие с кровли огненные языки. Горело и в глубине здания.
– Меня возьми, сестрица!
– Сестра, возьми меня! – словно младенцы, вопили раненые.
Глаза у девчат разбежались. Схватить и унести бы всех сразу!
– Потерпи, голубчик! – сказала Наташа ближнему бойцу и – откуда взялись силы? – взвалила его на себя, не разбирая, что у него болит, где болит, не сломается ли гипсовая повязка, и вынесла из палаты.
На улице раненого подхватили другие люди и потащили на берег Волги к переправе. Наташа – снова в огонь и дым. И снова крик:
– Меня, меня, сестрица!
И она хватала без разбору, взваливала, как мешок, на свои полудетские, трещавшие от тяжести плечи, но совсем не ощущала этой тяжести, когда спешила вниз по лестнице с терпеливо молчавшей живой ношей. С таким же упрямым ожесточением работали маленькая, но ловкая Лина, комиссар госпиталя, палатные сестры и врачи, и курносая Томка, бывшая поварихой на переднем крае, и командир дружины Муслима Галиева.
Вынесли раненых из одной палаты, из другой, из третьей. Потом загорелись перила лестницы, и дружинниц больше не пустили в огонь.
– Я не могу! Там еще есть! – Наташа оттолкнула бойца пожарной команды и помчалась наверх, откуда слышались нечеловеческие стоны.
Она ворвалась в коридор, но из высоких дверей вытолкнулся навстречу вихревой столб огня. Он вертелся перед отступившей девушкой так, будто торжествовал, что отрезал ей путь к своей добыче. Наташа оглянулась – выход на лестницу был уже закрыт. Пряча лицо от нестерпимого жара, она отступила к окну, рама которого была высажена взрывом, взобралась на подоконник и выглянула на улицу.
Дружинницы растягивали над мостовой какие-то зеленые полотнища, точно собирались ловить неводом рыбу. Взгляды их были устремлены вверх. И вдруг человек в белом вывалился из соседнего окна и, перевертываясь, полетел вниз. Потом еще один и еще…
– Раненых сбрасывают! – поняла Наташа и сжалась в комочек, представив, как больно падать с такой высоты тому, кто перенес ранение и операцию.
Но пламя уже подбиралось к ней.
– Меня! Примите меня! – звонко и надрывно закричала она, захлебываясь дымом.
Одновременно она увидела, как вслед за пятым или шестым раненым мелькнула знакомая женщина в горящем комбинезоне. Черные стриженые волосы ее разлетались в стороны, точно крылья грача. И сразу все лица обратились к окну, на котором, скорчась, как обезьянка, сидела Наташа.
Дружинницы бегом потащили полотна к ней.
«Галиева выбросила раненых и выкинулась сама. Вот молодец!» – подумала Наташа и тоже спрыгнула вниз.
38
Завал возле горевшего госпиталя снова преградил дорогу машине.
– Я больше не могу так! – Лариса открыла дверцу и выскочила на мостовую, загроможденную обломками кирпича, щебня и погнутыми железными балками. Но мысль о больной матери снова остановила ее. Да и детишек легче на машине доставить к берегу. Кто знает, как они там сейчас?..
Внимание Ларисы привлекли раненые, которых выносили из горящего госпиталя медицинские сестры и дружинницы. Солдаты в повязках, на которых от напряжения проступила кровь, помогали им, таща к берегу полуодетых, беспомощных людей.
Чувство воинского и гражданского долга подтолкнуло к ним женщину-хирурга, но страшная боль в сердце напомнила ей о другом долге.
«У лукоморья дуб зеленый…»
Большое, уже обожженное дерево рухнуло поперек улицы, срезанное осколком авиабомбы. Оно еще раз преградило путь машине.
Свалился дуб… И каким страхом переполнены теперь детские глаза!..
«А Алешка-то! Алешка!» – застонало в душе Ларисы.
– Доктор, кого вы ищете? – громко обратился к Ларисе один из легко раненных солдат. – Смотрите, ребята, это наша товарищ Фирсова!
– Правда, она!
Почерневшие от копоти лица солдат, узнавших своего фронтового хирурга, оживились.
– Куда вы, Лариса Петровна?!
Она с трудом выговорила:
– Дети… У меня дети здесь!.. В городе.
– Это ваша машина? – спросил лейтенант с повязкой на голове.
Она молча кивнула.
– Ребята, взяли! – закричал он, и сразу десятка два солдат поспешили на помощь к штабистам и на руках перетащили машину через груду щебня.
С той же суровой готовностью они откинули в сторону упавшее дерево и пустились бегом обратно к госпиталю…
Лариса посмотрела им вслед и снова замерла, увидев, как из окон верхнего этажа один за другим выкидывались раздетые люди. Падая, они тяжело перевертывались в воздухе, и белье на них казалось то черным, то розовым.
– Что же это такое?
– Раненых выбрасывают, – ответил ей попутчик полковник. – А это сестренки прыгают… Давайте в машину!
Но прежде чем сесть в машину, Лариса увидела подбегавших дружинниц. Среди них она узнала Наташу Чистякову. Та бежала, еще не опомнясь после прыжка, и кричала, размахивая руками:
– Ребята нам сказали! У вас дети остались. Мы вам поможем, если что… Езжайте! Я знаю где…
39
Мальчик лет трех не мог никого дозваться. Его оставили одного «на минуточку»: мать ушла за хлебом, сестренка выскочила на улицу за мячом, который она уронила с балкона. Потом раздался шум, какого малыш еще никогда не слышал. От страха он залез под кровать и долго стоял там на четвереньках – ждал, когда же придет мать. Она не возвращалась… Что-то сверкало за окнами, в разбитые кем-то стекла дул горячий ветер, вещи в комнате сами двигались, с потолка сыпались песок и белые камни.
– Мама-а! – С этим отчаянным призывом малыш торопливо выбрался из-под кровати и в одной рубашечке, топая по колючему полу босыми ножками, побежал к двери. Она была закрыта. Тогда он вспомнил о мяче и сестренке и с плачем выбежал на балкон…
– Девочки! – крикнула Галиева, взглянув на двухэтажный дом, уже покосившийся от взрывов. – Там ребенок! Я возьму его, а вы бегите к Фирсовой.
С этими словами Галиева опередила девчат и на глазах у них вбежала в подъезд как раз под балконом, где стоял мальчик в белой рубашечке, но только она вбежала, над домом блеснул огонь, и густое облако дыма заволокло все.
Не сговариваясь, дружинницы и Лариса со своими попутчиками бросились туда… Под рельсами обрушенной лестницы они сразу обнаружили мерное пустое пространство, откуда слышался стон… Наташа полезла туда, протиснулась среди острых обломков и нащупала голову придавленного человека. Слабый свет ручного фонарика блеснул на ярко-черных стриженых волосах, и тогда послышался задыхающийся голос Галиевой.
– Спасите! Тяжело!..
С помощью военных девушки быстро разобрали кирпичи, балки и доски.
– Счастливо отделалась, – сказал круто затормозивший мотоциклист-связной, взглянув на Галиеву. – Я доставлю ее на берег.
Мотоциклисты то и дело проносились под бомбежкой, лавируя среди завалов.
«Как дорого сознавать, что мы не брошены на своем участке, что о нас не забыли, – думала Наташа, помогая Ларисе наложить повязку на кровоточащие, но не опасные для жизни раны Галиевой. – И Волжская военная флотилия действует на переправе, значит, не зря мы несем туда раненых, не зря рискуем. Где-то моя мама? Отец, конечно, на Волге».
Наташа привыкла видеть его капитаном с тех пор, как помнит себя. Его небольшое судно казалось девочке куда лучше белобоких теплоходов. Те плавали только мимо города. «Гаситель» ходил и мимо и на ту сторону, а брандспойты – золотые трубы, ударявшие враз десятью радужно-белыми фонтанами, – могли поразить не только детское воображение. Словом, Наташа не могла представить «Гаситель» без капитана Чистякова, а Волгу – без «Гасителя».
– Ой, посмотрите-ка! – вскрикнула Лина, приподнимая на ладони растрепанные волосы Галиевой. – Белые, как снег. Когда же она успела побелеть?
«Что, если мои тоже попали под завал, – вся холодея, подумала Лариса. – Ведь и Танечка поседеть может, и Алеша… Ох, только бы уцелели! Только бы остались живые! Какие бы ни были, лишь бы живые!»
40
Машина медленно завертелась по заваленным улицам. Двери в уцелевших еще домах распахнуты настежь. Повсюду валяются брошенные вещи, трупы убитых и обгорелых людей. Вдруг слон выбежал из переулка и едва не столкнулся с машиной. Летящие головни жалили его морщинистую кожу, отливавшую краснотой, хобот был вскинут, как труба горниста, маленькие глазки свирепо сверкали…
«Из зоопарка вырвался!» – тоскливо подумала Лариса.
– Стойте! Вот здесь… – крикнула она, схватив шофера за плечо, выскочила из машины и словно окаменела перед бесформенной грудой рыжего щебня. – Вот… здесь! – машинально повторила она, обводя потерянным взглядом горы дымящихся развалин, оставшихся вместо домов.
– Что, Лариса Петровна? – спросила, подбегая Наташа. – Я не узнаю места… Неужели?
Часть стены сохранилась среди навала осевших балок и кирпичей. Под развороченным пролетом окна лепилась батарея парового отопления.
– Это было мамино окно! – сказала Лариса со странным спокойствием. Серые глаза ее смотрели из густых ресниц неподвижно, точно у куклы. Нос, выпачканный сажей, которая сыпалась сверху большими хлопьями, заострился. – Это была наша квартира, – продолжала она с тем же задумчиво-отсутствующим выражением.
Тогда Лина обняла ее и, тормоша, крикнула:
– Не глядите так! Они в убежище.
– Да, наверно, здесь поблизости убежище, – в один голос подхватили попутчики Ларисы.
Лицо Ларисы дрогнуло, глаза оживились.
– Как же я не сообразила… – И, ухватясь за спасительную мысль, она повторила: – Правда! Они, конечно, ушли в убежище!
Взрыв бомбы в тысячу килограммов заглушил жалкий лепет матери. Люди упали от подземного толчка, а над ними пронеслась волна горячего воздуха. Выступ стены с уцелевшей под окном батареей исчез в облаке белой пыли, и ничего не осталось от дома Ларисы. Она с трудом поднялась.
– Ближний подвал за углом…
Военные и шофер побежали вместе с нею и девчатами. Всем хотелось облегчить горе матери, которая металась теперь, как птица перед огнем, где гибнет ее гнездо с птенцами.
– В этом доме было убежище! – сказала она, с разбега останавливаясь перед новым неодолимым препятствием – еще не остывшими развалинами.
Возможно, что она рухнула бы, как подкошенная, не выдержав нового душевного потрясения, но появились лопаты и кирки: пришли бойцы местной обороны, милиционеры. Значит, здесь завалено много людей. Но где же вход в подвал?
Лариса ухватилась за тяжелый обломок кирпичной стены и отодвинула его в сторону. Рядом с нею, осатанев от возмущения и непрестанной угрозы смерти, задыхаясь до слез от нестерпимой жары, дыма и пыли, начали яростно работать дружинницы. Чтобы найти вход в подвал, надо было разобрать то, что рухнуло на улицу, где лежали горы щебня. Как выветренные скалы, высились остатки стен шестиэтажного дома. Уцелевшие ступени лестницы лепились над пустотой и вели в пустоту… В стороне виднелся угол комнаты: кровать со съехавшим матрацем и подушкой, зеркало в простенке; дрань и куски штукатурки свисали там, где отвалилась стена…
Фирсова забыла, что она хирург, что ей нужно беречь руки… До крови обдирая пальцы, обрывая ногти, она выворачивала искореженные полосы железа, тянула, тащила их с силой, удесятеренной отчаянием, отталкивала глыбы камня, спаянные цементом и известью. Отчаяние перемежалось с проблесками надежды: подвал засыпало, но ведь может оказаться доступ воздуха через окно, через трещины в разбитом потолке… Могут обломки лежать неплотно… Вот как с Галиевой получилось! Уцелела ведь…
«Сидят мои ребятки с бабушкой где-нибудь в нише и ждут, когда придет избавление. – Эта мысль сразу ободрила Ларису. – Конечно, они живы! Подвал тут огромный, не весь же он разрушен…»
Когда из-под разломанных перекрытий извлекли первый труп, Лариса взглянула на него со страхом и опять с той же лихорадочной поспешностью взялась за работу…
Женская нога в шерстяном окровавленном носке показалась из размолотого щебня. У матери Ларисы были больные ноги, и она тоже носила летом шерстяные носки. Лариса поворачивает к себе лицом голову в пуховой шали… Нет, это чужая, незнакомая женщина. Секунду-две Лариса смотрит на убитую. Люди убегали из жилья, не зная, переступят ли снова родной порог. Тот, кто успел, надел теплые вещи. Холодно сидеть в темном, сыром подвале… Дружинницы относят труп в сторонку и кладут рядом с жалкими останками других. Девочка лет пяти, с котенком, завернутым в платок. Котенок тоже мертвый. Красноармеец с костылем, стиснутым посиневшей рукой.
«Нет, мои дети живы, они не погибли. Найти бы их поскорее! Я сейчас нее сама переправлю их за Волгу».
И вдруг женщина увидела восковое лицо своей погибшей матери.
– Это она? – Наташа едва успела подхватить пошатнувшуюся Ларису.
– Бедная, душечка моя добрая! – говорила Лариса, высвободясь из рук девушки и снова склоняясь над мертвой.
Наташа со сжавшимся в комочек сердцем смотрела, как она приподняла голову матери, как целовала ее щеки и сомкнутые губы.
«Где-то моя мама?»
Но разве можно сочувствовать, опустив руки? Где взять столько слез, чтобы оплакать все это горе?! И Наташа снова с ожесточением принялась отшвыривать кирпичи. Притерпевшись к грохоту непрекращавшейся бомбежки и реву огня, люди уже не озирались по сторонам, продолжая разбирать завал в открыто зиявшей яме подвала. Из боковой ниши вынесли двух перепуганных мальчуганов и оглушенную женщину. Работа еще более оживилась…
– Не ваша ли дочка, Лариса Петровна? – послышался голос Лины из какой-то черной щели.
Наташа втиснулась туда же, затем две пары молодых рук подали из расселины труп девочки лет восьми в синем пальтеце с беличьим воротником. Лица у ребенка не было. Волосы, не заплетенные в косички, прилипли к потемневшему меху…
Лариса приняла дочь без единого звука.
«Может быть, вам этот цвет кажется марок, но девочки очень аккуратно носят вещи…» – раздался в ее ушах голос из далекого прошлого…
Да, девочки очень аккуратно носят вещи! Почему же синее пальтецо измято? Почему оно залито кровью?.. Ведь девочки… Что-то затуманило голову Ларисы, но она твердыми шагами автомата стала выбираться из котлована. Она несла свою Танечку, наконец-то найденную ею. Военные уже садились в машину, стоявшую неподалеку на улице. Увидев их, Лариса встрепенулась, в глазах ее появилось испуганное выражение, и она вихрем сорвалась с места, прижимая к груди окровавленную ношу.
Бушующее пламя, стелившееся, точно из жерла мартеновской печи, из подвальных окон соседнего дома, опахнуло ее нестерпимым жаром, но она, ничего не ощутив, промчалась мимо. Если бы шофер не затормозил, она разбилась бы о радиатор.
– Возьмите ребенка и везите в Первую Советскую больницу! – крикнула она, всовывая труп девочки в машину на колени полковника, который хмуро и растерянно смотрел на нее.
Машина покатила, а Лариса села на краю тротуара, стиснув ладони, запрокинув голову, будто невесть какое диво в мутном, багрово-черном небе приковало ее внимание.
– Лариса Петровна! – подбежавшая Наташа с плачем обняла окаменевшие плечи женщины. – Нельзя так!
– Вот мальчик!.. – крикнула Лина, приближаясь с ношей в охапке.
Этот маленький тоже не дышал. Неподвижно висели его стройные ножонки в чулках и поношенных башмаках. Смуглое личико со вздернутым носиком и черной челкой почти просвечивало от смертной бледности. Зимняя курточка на нем была распахнута…
– Вот… мальчик! – твердила Лина, с трудом удерживаясь от слез.
Лариса обернулась, но, увидев сына, замахала руками:
– Не надо! Не надо!
– Да он еще живой! – закричала Лина, вдруг ощутив, как бьется сердце ребенка.
Наташа встряхнула, сильно затормошила Фирсову:
– Лариса Петровна, он живой…
– Живой! – повторила мать, и слезы полились по ее щекам, оставляя на них грязные полосы.
41
Баржу то и дело кренило от близких разрывов бомб, захлестывало через борт крутой волной. Когда шум моторов раздавался над палубой, головы солдат вжимались в плечи, а глаза устремлялись вверх. Стояли неподвижно. Громко переговаривались.
– Если бы ночью…
– А что ночью? Накидает ракет – светлынь. Хоть иголки собирай.
– Зенитчики работают. Как они в такой жаре дюжат?
– Вон сшибли одного «хейнкеля»! Бухнулся в огонь, глядите, пламя в небо взвилось…
– Значит, обтерпелись ребята. Обойдемся и мы. Гляди веселее, Петра, чего топчешься, как мерин обкормленный?
– Где ты видел такого? – обиженно огрызнулся молоденький красноармеец.
– Зараз вижу перед собой: все ноги мне обтоптал.
– Ну, ежели ты на всех ногах стоишь, так ты и есть тот самый мерин.
Вокруг неожиданно послышался смех, несколько смягчивший общее напряжение.
«Гаситель» в это время маневрировал, то убегая от пикировщиков в сторону, то замедляя ход. Капитан Чистяков рассчитывал и скорость буксира, и движение баржи, чтобы не подставить ее под бомбу. Бронекатера Волжской военной флотилии, тоже работая на переправе, успевали обстреливать фашистские самолеты из зенитных орудий и пулеметов.
«Все-таки остерегаются немножко, подлецы, хоть на голову не садятся, – думал Чистяков, зорко поглядывая на небо. – Где теперь женушка моя? Жива ли Наташенька?»
Город горел, а самолеты врага все шли в дымной вышине. Бомбы падали в пылавшие развалины, и грандиозные фонтаны золотых искр взлетали среди огня и дыма. Зыбкие в клубах дыма языки пламени напомнили Чистякову события пятого года на Черноморском флоте… Зарева, колыхавшиеся над берегами Крыма, горечь поражения, пленный «Потемкин», которого, словно преступника, провели под конвоем на виду у эскадры…
«Ну, тогда не сумели сразу взяться за оружие… А сейчас? Как же мы сейчас-то допустили врага до Волги? Над сердцем страны нож занесен».
Второй рейс делает «Гаситель», вывозя раненых и обожженных людей с правого берега, доставляя пополнение с левого, а отбоя воздушной тревоги все нет и нет…
– Малый ход! – командует Чистяков, склоняясь к рупору телеграфа.
Впереди бревно из разбитых плотов, намокшее, тяжелое; если попадет в винт – наделает бед! Несет по течению обгорелую баржу, перевернутые лодки, обломки катеров…
Вверху сквозь плывущий дым глаз капитана различает черные силуэты «юнкерсов». Они летят поперек курса, которым идет пароход.
– Застопорить! Ход назад! – командует Чистяков.
Он стоит на своем посту, открытый для любого удара, как и солдаты там, на барже; кроме смекалки и бесстрашия, он ничем не вооружен. Баржа, пройдя вперед по инерции, натягивает канат, точно норовистая лошадь, затем медленно разворачивается, следуя за буксиром, а бомбы уже свистят, выбрасывая из глубин фонтаны клокочущей воды. Расчет оказался верен, и капитан вздыхает облегченно:
– Еще раз миновало!
Но снова гул мотора, с другой стороны. На барже до восьмисот солдат… На подступах к городу идут бои. Пополнение нужно.
– Право на борт руля!
«Юнкерсы», несмотря на обстрел зениток с бронекатеров, снижаются, слышны выхлопы газа. Пошли в пике.
И пароходы и баржи, словно на троицу, убраны зелеными кустами, медные части корабля закрашены в серый цвет, борта испещрены разными красками. Маскировка… Конечно, когда суда укрываются в затоне, их не сразу отличишь от берега, а здесь, на широчайшем водном разливе, каждое судно – точно орех на столе. И каждую минуту его могут расколоть, как орех.
– Право на борт! Полный! Врете, не попадете! – Уже заметили волгари, что при любой маскировке больше страдают от бомбежек неподвижные суда на стоянках.
Все ближе высокий правый берег, над которым бушует бешено ревущий огненный ураган, и у самой воды под кручей горят склады, сходни, пристани, баржи, застрявшие у причалов. Но у командира «Гасителя» сейчас задание – работать на переправе. Тлеют груды домашнего скарба, брошенного беженцами, обгорает одежда на убитых. А живые суетятся: куда-то бегут, скрываются в дыму, другие что-то тащат им навстречу. Только не вещи… Вещи потеряли цену: вон их сколько валяется. Защитники города выносят из огня детей и раненых. Вместе с солдатами, как лихие пожарники, действуют школьницы вроде Наташи. А мальчишки? Мальчишки рвутся к пулеметам. «Что за народ? Так и лезут в самое пекло!»
Тугой ком спирает дыхание, но капитан откашливается, сердито кричит:
– Чалку! Чалку отдай! Эх, разиня!
Столб упустили, дальше причалить некуда. Пароход выбрасывает якорь, останавливая баржу на мелком месте, носом против течения.
Солдаты и командиры, оберегая оружие, торопливо соскакивают в воду, кто по колено, кто по пояс, прыгают с буксира, прыгают с баржи. Вот она, сталинградская земля, сухая, твердая, словно камень, изрытая щелями и воронками.
В толпе прибывших солдат дальнозоркие глаза Трофима Петровича обнаружили Варвару.
– Здесь! Откуда она вывернулась? – И опять закричал сердитым, осипшим тенорком, торопя с погрузкой: – Ну давай, давай!
Фугаски ложатся по всему берегу. Зажигалки так и сыплются, а из щелей, из нор в крутом береговом обрыве, сверху, из города, женщины и бойцы местной противовоздушной обороны уже несут и ведут к барже раненых. Масса обожженных и обгорелых людей. Сплошной стон стоит. Эвакуированные напирают, умоляют взять хотя бы детей.
