Текст книги "Собрание сочинений. Том 3. Дружба"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
– Тьфу, пропасть! – сказала она, поднимаясь. – Кругом сушь – воробью напиться негде, а из дров вода течет. Чтоб этому помпохозу тюрьма приснилась! Где он такой коряжник раздобыл, что никакая разжига не берет?! Не иначе как с переправы…
Мелькнув на солнце белым халатом, повариха исчезла в блиндаже, вынесла маленький красный сундучок, вынула из него желтые и черные трубочки, похожие на макароны, и сунула их в дрова. Послышался быстрый энергичный шорох; огонь, словно разбуженный, светло ворохнулся в топке.
– То-то! – сказала довольная Тамара и вздрогнула, услышав за спиной шаги.
– Здравствуй, царь-баба! – приветствовал ее подходивший Логунов.
– Здравствуйте! – степенно ответила Тамара. За последнее время она очень располнела на поварской должности, хотя ни душевные ее переживания, ни фронтовая обстановка не располагали к этому.
– Что запоздали с завтраком? – уже строго спросил Логунов. – Раненые нервничают.
– Товарищ комиссар, я сроду не запаздывала, но продукты привезли с опозданием. А тут бомбежка… Не стану же я готовить с песком пополам. Да еще дрова – хоть плачь! Течет с них вода живая.
– Горят ведь! – возразил Логунов, глянув на печь, до половины врытую в землю.
– Горят, теперь раздула… Вы бы шли, товарищ комиссар, а то заметят дымок, да и шарахнут сюда.
Разговаривая, Тамара засыпала крупы в котел для каши, проходя по своей «рабочей точке», задвинула пинком беспокоивший ее сундучок под лавку.
– Скажите, как мне пройти к начальнику госпиталя? – послышался звонкий девичий голос.
Логунов круто обернулся.
На тропе, идущей по дну балки, стояла девушка с вещевым мешком в руке…
– Варенька! – крикнул Логунов и, почти не прихрамывая, подбежал к ней.
Он сразу узнал ее, хотя ничего похожего на прежнюю Варю Громову не было. Только глаза, удлиненные, глянцево-черные, в густых щеточках ресниц. Но и глаза не те: исчезло доброе, доверчивое выражение, исчез задорный блеск юности. Все лицо Варвары, похудевшее, покрытое густым загаром, выражало глубокую серьезность; и не то усталость, не то скрытое душевное страдание сказывались в опущенных уголках твердо сжатого молодого рта. Платон даже не разглядел, во что она была одета, так рванулся к ней.
Но лишь удивление промелькнуло в ее глазах: значит, сердце осталось спокойным при виде этого смуглого крепыша. И когда она узнала его, волнение не стеснило ей грудь, не зажгло на щеках румянца.
– Здравствуй, Платон! – сказала она просто и радостно. – Как хорошо, когда встречаешь земляков!
Логунов не нашелся, что ответить и, сжимая обеими руками протянутую ему теплую ладонь, продолжал молча смотреть в лицо девушки. Ох, если бы он мог обнять ее, прижать к груди и расцеловать! Но ничего такого нельзя было сделать: судя по тому, как они встретились, все между ними осталось по-прежнему, за год разлуки она ни на шаг не приблизилась к нему.
– Что вы тут делаете… на кухне? – спросила Варя, осторожно высвобождая руку и переводя взгляд на миловидное лицо поварихи, выглянувшей из-под навеса. – Томочка! Ты тоже здесь?
Они обнялись, словно девчонки-школьницы.
– Где же Наташа? Лина где? – спросила Тамара.
– Работают в городе как полевые санитары…
– А меня опять на кухню определили. Это дело тоже важное.
Артиллерийский снаряд шумно разорвался неподалеку от балки.
– Товарищ комиссар, идите к нам под навесик, – предложила Тамара, не понимая, отчего Логунов не уходит обратно.
– Вы думаете, здесь надежнее? – спросил он с невеселой усмешкой, однако под навесик вошел и присел на лавку подле Варвары.
Только теперь он заметил на ней короткую юбку, сделанную из куска плащ-палатки, сапоги и чулки, сшитые из солдатских трикотажных обмоток. Гимнастерка, туго перехваченная ремнем. Пилотка. Через плечо санитарная сумка.
Варвара сидела, красивая и в этом нескладном наряде, выложив на коленях вверх ладонями маленькие руки.
– Варварушка! Расскажи о себе! – попросил Логунов, чтобы хоть как-нибудь завязать разговор, и влюбленно потрогал форменные пуговки на манжете ее гимнастерки. – Ведь я тебя больше года не видел!
Все пережитое им, глушившее личное чувство, сразу отошло, а чувство вспыхнуло, словно пожар в сухом лесу, до корней прокаленном солнцем. Если бы здесь не было Тамары, Логунов покрыл бы поцелуями маленькие работящие руки Вари. Но Тамара, помешивая что-то в котле, смешивала и мысли Логунова. Он кашлянул, закурил, нервно покусывая мундштук.
– Я своего Петю так и не видела с тех пор, как он приходил на переформирование, – сказала по-бабьи певуче Тамара, косясь на сидевших гостей уголком глаза. – Теперь повисла бы ему на шею при всем честном народе, ей-богу!
Варвара обернулась к Логунову с легкой усмешкой, но поневоле смутилась: тот смотрел на нее неотрывно и, кажется, даже не слыхал слов, неспроста сказанных Тамарой.
– Мне пора, – поднялась Варвара. – Я получила назначение в ваш госпиталь хирургической сестрой.
– Хорошо! – хмуро сказал Логунов. – Я здесь сейчас комиссаром. Был ранен (лицо Варвары осталось доброжелательно-спокойным), ну и застрял… пока. Думаю опять проситься на передовую…
– Куда уж передовее-то? – возразила Тамара, поднимая черпак, свалившийся с плиты после сотрясения от нового близкого взрыва.
– Где Никита Бурцев? – спросила Варвара. – Вы ведь все вместе ушли с Каменушки, вместе и воевали?..
– Никита, наверное, погиб на хуторе Вертячем, в госпитале, который сожгли немцы.
– Погиб? – опечалилась Варвара.
– Ой, товарищ комиссар, что вы наделали! – испуганно вскрикнула Тамара. – Бегите, горит! Господи, хоть бы кашу спасти!
Логунов и Варвара оглянулись: что-то громко зашипело возле них, и сразу светло вспыхнули скамейка, стенка кухни, сделанная из плетня, марлевые занавески на шкафчике, И скатерка на столе, и стол – весь походный уют Тамары Спириной.
Тамара металась, выхватывая из огня то походный термос, то стопку жестяных тарелок, тоненько приговаривала:
– Хоть бы кашу-то! Кашу!
Подбежавшие красноармейцы стали закидывать огонь землей.
– Берем, ребятки! – скомандовал Логунов, шагнув под горящий навес.
Вчетвером они стащили с плиты котел с гречневой размазней и луженый бак с водой.
«Вот! Проявил себя героем в глазах любимой девушки: спас кашу», – досадуя, подумал Логунов.
– Что там вспыхнуло, товарищ Спирина? – строго спросил он.
Тамара плакала, вытирая слезы посудным полотенцем.
– По-порох!.. Порох немецкий под лавкой был.
– Зачем?
– Печку я разжигала. А вы окурок в него бросили…
– Ну, товарищ Спирина, хотя я тоже оказался участником диверсии, но заявляю: такое дело никуда не годится, – сказал Логунов, одергивая гимнастерку и поправляя ремень. – Еще снаряды начнете вместо дров подкладывать!
53
– Можно двигаться? – спросила Варвара, устраивая удобнее за спиной большую кастрюлю в мешке на лямках.
Логунов взял термос и рюкзак с хлебом. Пошли и сменщик Тамары, и двое красноармейцев – тоже с термосами, большими бидонами и мешками. Тамара, расстроенная событиями нескладного утра, желая хоть как-нибудь загладить свою вину, успела даже напечь пресных лепешек.
– Хорошая женщина, а какой номер выкинула! – говорил Логунов, хмурясь. – Пороховой склад устроила на кухне.
– Насчет растопки-то здорово получилось! – сказал, смеясь, повар-сменщик. – Этот сундучок кто-то из разведчиков притащил. А она сообразила!
Логунов невесело улыбнулся:
– Сообразила…
– А где сейчас Иван Иванович? – спросила Варвара, шагая по дорожке. Она знала, что больно заденут Логунова ее слова, и не хотела у него спрашивать об Аржанове, но как-то само собой это получилось.
Логунов совсем посуровел: вопрос застал его врасплох, хотя и не был неожиданным.
– Ведь ты сама знаешь. Здесь, главным хирургом. Недавно ранен… – Не глядя, Логунов почувствовал испуганное движение Варвары. – Легко ранен. Царапина на шее. Нам всем везет!.. Сейчас он уже работает.
– Сколько несчастья принесла война! – В голосе Вари звучало глубокое волнение. – Такая тревога давит все время.
«Боишься за Аржанова?» – чуть было не вырвалось у Платона, но вместо того он сказал, вовремя осознав, что не имел права лезть в ее сердечные переживания: – Да, война невиданно жестокая.
Но Варвара и не заметила бы его неловкой оговорки, конечно, она все время боялась за Аржанова и не скрывала этого.
– За себя особенно страшно, когда ничего не делаешь, – громко говорила она. – Нынче нас застала бомбежка на берегу. Мы с Наташей Чистяковой только собрались грузить раненых, а тут самолеты… В щелях полно народу. Тогда мы присели и накрылись брезентом. Потом смешно было, а пока шла бомбежка, и под таким укрытием казалось спокойнее.
– А сейчас тебе не страшно?
– Нисколечко!
– Ну, еще бы!.. – пробурчал Логунов.
Они шли гуськом по дну сухой неглубокой в верховьях балки. По откосам ее, как гнезда стрижей, темнели блиндажи. Виднелись указки: «Аптека», «Зубной кабинет», «Терапевтическое отделение», даже «Лаборатория». Проходили цепочкой вооруженные бойцы. Навстречу шли легкораненые в ярко-белых повязках… Передовая теперь находилась совсем близко.
– Мне хочется скорее заняться своим делом. – Слезы сверкнули вдруг на глазах Варвары. – Бедный Никита! Он так мечтал стать хирургом! А как Денис Антонович?
– Опять у нас. Начинает сам оперировать понемножку. Его нынче тоже представили к награждению. Получит орден Ленина. Он вынес с поля боя больше ста человек.
– А кто еще награжден?
– Я награжден, – отчего-то стесняясь, сообщил Логунов. – Звездочку получаю.
– Героя Союза?
– Да, за бои с танками…
– Как хорошо! – задумчиво сказала Варвара. – Я очень рада за вас. Очень! – Однако, занятая мыслями о встрече с Аржановым, она даже не поинтересовалась, в каких боях побывал Логунов. – Ты знаешь, Платон, тут многие делаются героями! После войны…
Но Варвара не успела сказать, что будет после войны: так сильно ее толкнуло в спину. Падая, она увидела, как повар сунулся к откосу балки и повалился, дергаясь всем телом. Головы у него на плечах уже не было: она оказалась на земле недалеко от Варвары. Вид этой оторванной, истекающей кровью головы с побелевшими полуоткрытыми губами, с растрепанной русой прядью на лбу потряс девушку. Только что шел, смеялся, шутил человек…
Бледный до серости Логунов помог Варе встать.
– Цела? – глухо спросил он.
– Как будто! – Она взглянула на неловко лежавшее тело убитого. – Что это было?
– Мина разорвалась. Его большим осколком…
«Здорово сообразила насчет растопки-то! – вспомнились Варе слова веселого повара. – А у него, наверное, семья осталась – жена, дети, родители… – И еще она подумала, шагая дальше и прислушиваясь к голосам красноармейцев: – Как они притерпелись ко всему! Пожалели о товарище, и тут же смех у них и разговоры о своем. Но можно ли осуждать за это!»
54
– Вот тебе и на! – удивился Леня Мотин, открыв кастрюлю, которую принесла Варвара.
Точно какой-то злой озорник смешал и растерзал лепешки, испеченные Тамарой.
– Осколок! – сказал Логунов, рассматривая отверстие на боку кастрюли. – Оттого ты и упала. Если бы чуть посильнее ударил, насквозь пробил бы…
– Жарко нам тут становится. – Софья Шефер, только что вошедшая в блиндаж, с любопытством оглядела Варвару. – Кто вы по специальности?
– Хирургическая сестра.
– Как там, в городе?
– Города уже нет, одни развалины.
– Так сильно разрушен?
Варвара только махнула рукой.
Энергичное живое лицо Софьи словно застыло, потемнело.
– Ох, проклятые! Даже мне – доброй бабе – хочется взять автомат и пойти в окопы… на передовую, в бой, черт возьми!
Маленький мальчик в простой курточке, но в нарядной пестро-полосатой жилетке появился между нарами и серьезно прислушался к разговору.
– Полюбуйтесь – наше сокровище! – уже с улыбкой сказала Софья Вениаминовна. – Сынишка хирурга Фирсовой, усыновленный всем коллективом. Правда, Лешонок?
– Нет, неправда. Я военный санитар. И вы недобрая баба, а доктор.
Софья Шефер подмигнула Варе:
– Видели? Я-то не добрая баба! А кто тебе сшил красивую безрукавку? Ведь из собственного шарфа – последнее достояние! – весело пояснила она, опускаясь на табурет и притягивая к себе ребенка. – Покажи-ка тете свою кофточку.
Алеша распахнул полы курточки и по-прежнему серьезно посмотрел на Варвару.
– Она не тетя, а девочка, – сказал он, не вырываясь из рук врача, но не проявляя и особого желания приласкаться.
– Тобой просто овладел дух противоречия! Какая же она девочка?
Мальчик не ответил, поглаживая обеими ладошками обновку из мягкой цветной шерсти.
– И не кофточка, – задумчиво закончил он, – а… а джем-пр.
– Пр-р! – передразнила Софья Вениаминовна, любовно и грустно глядя на ребенка. – Тепло теперь тебе в нашем подземелье?
– Тепло.
– Ну, хоть это угадала.
«Зачем такой маленький находится здесь?» – подумала Варвара, в то же время припоминая, что и в городе в самых немыслимых условиях живут детишки.
Шум близких сражений доходил в глубокий блиндаж незамирающим гулом.
– Иду отдыхать, – сказала Софья Вениаминовна, устало зевнув. – Когда налет, лежишь на нарах словно в решете, так и встряхивает. А ничего, спим как убитые.
– Убитые не спят, Софья Витаминовна! Они ничего не могут. Доктор поставил трубочку моряку, чтобы дышать. Он подышал немножко и… умер. И не проснулся.
– Это тот?.. Разведчик? – спросила Логунова «Витаминовна» – так называли ее не только Алеша, но и все раненые.
– Да у него восемь ран было обнаружено и горло разорвано.
– Он все держался за меня, пока был живой, – печально и гордо сказал Алеша. – Взял мою руку и положил себе на лицо. А глаза у него стали мокрые. Я сидел возле него, и он не стонал, только дышал громко в свою трубочку.
– Ох, парень! Давно бы тебя эвакуировать надо! Нечего тебе тут делать.
– Почему нечего? Я помогаю. Иван Иванович похвалил меня. Сказал, что я молодец.
– Вот, возьмите его за рубль двадцать! – Софья ласково потрепала черную челочку Алеши. – Что смотришь? Опять я неладно выразилась? Чувствую! Но я и сама не знаю, почему так говорят!
– Пойдемте в операционную, товарищ Громова! – с деланной бодростью позвал Логунов. – Представлю вас нашему начальнику, и, наверно, сразу включитесь в работу.
– Я тоже пошла! – засобиралась Софья. – Я только забежала к Алеше на минуточку, поклон ему мама прислала.
– А где он?
Лицо невропатолога выразило недоумение.
– Кто?
– Поклон. – Алеша пытливо посмотрел на Софью Вениаминовну. – Вы его съели? – строго спросил он и неожиданно заплакал.
– Лешонок ты мой дорогой! – Софья развела руками, радуясь редкому у Алеши проявлению детской наивности. – Да я тебе сейчас десять поклонов из военторга принесу.
– Вы бы лучше мамочкин мне отдали…
– Как же я его отдам, если… если я его съела?
– Будет вам дразнить ребенка! – сказал Леня Мотин, проходя с тарелками в руках. – Не слушай их, Лешечка! Они шутят.
– В чем дело? Кто обижает нашего будущего маршала? – спросил незаметно подошедший Иван Иванович.
Войдя в подземелье, он не сразу после дневного света рассмотрел всех собравшихся у выхода в тамбур, взглянул на Логунова, на Софью и вдруг увидел замершую на месте Варвару. С подвязанными на затылке большими косами, тоненькая, в военной форме, она показалась ему так же, как и Алеше, почти девочкой. Но в застывшем движении ее руки, в повороте лица, во взгляде было столько женственного, зовущего, выстраданного…
Невольно Иван Иванович посмотрел на Логунова.
«Что тебе до него?!» – отразилось упреком на лице Варвары.
Когда она почувствовала отчужденность Аржанова, ей стало неловко за свои грубые сапоги, за чулки, сшитые из солдатских обмоток, и жалкую юбчонку с двумя старательно отглаженными складочками, забрызганную, как и гимнастерка, кровью убитого повара. Она сознавала, что дело не в ее наряде, не в том, как она сейчас выглядит, но какое-то подсознательное чувство в ней цеплялось за эти мелочи, словно стремилось отстранить самое главное и самое ужасное: то, что Иван Иванович не рванулся к ней при встрече, как рванулся недавно Платон Логунов, то, что он не ждал, не соскучился, а значит, и не любил ее.
– Здравствуйте… Иван Иванович, – с трудом выговорила она.
– Здравствуй, Варенька! – сказал он, бережно сжимая ее узкую руку. – Ну, вот опять мы собрались все вместе! Как ты там воевала?
Слезы блеснули в прижмуренных глазах девушки. Разве она воевала?! Разве совершила хоть какой-нибудь подвиг?!
– Что я?.. Как всегда. Работала – и только!..
55
Логунов отложил газеты, которые просматривал перед собранием, и на минуточку задумался. Вот операционная в блиндаже, высокий Аржанов в белом и рядом с ним Варвара.
«Что ж, прекрасная пара! Непонятно, почему медлит Аржанов. Обстановка? Невероятно трудная. Но чувства не убиваются ею. Конечно, он прежде всего человек, одержимый своим пристрастием к медицине, поэтому даже сейчас, несмотря на страшную для хирурга нагрузку военного времени, увлекся лечением гангрены».
Вчера во время артобстрела взрывом снаряда была уничтожена лаборатория… Погибли какие-то сыворотки, анализы, записки самого Аржанова. Когда Иван Иванович рассказывал об этом, слезы навернулись на его глаза.
Логунов знал, что он потерял свою Ольгу из-за постоянной занятости, помешавшей ему разглядеть в любимой женщине человека, но, заметив его слезы, подумал: «Пожалуй, он способен скорбеть по-настоящему только об утратах науки».
«Это ревность во мне говорит, – сразу же одернул себя Платон, стараясь быть объективным. – Другие, глядя на меня, тоже могут подумать, что я сухарь, раз прожил бобылем до тридцати лет. Аржанов заплакал не только оттого, что пропали данные для научной работы, а оттого, что видит за ними жизнь – раненого солдата».
Платон снова потянулся было к газетам, но начали собираться работники госпиталя: в пилотках и шинелях вошли Решетов, Иван Иванович, Злобин, затем Лариса Фирсова и Варвара, всегда бодрая Софья Шефер и Хижняк. Дверь уже не затворялась, пропуская все новых людей. В блиндаже сразу стало тесно.
– Точность военная, – заметил Злобин, оглядывая товарищей добрыми карими глазами.
– На повестке дня два вопроса, – сказал Логунов, открывая собрание. – Первый – приказ Военного совета, второй – сообщение начальника госпиталя о новой задаче, поставленной перед коллективом.
Все насторожились. Какая задача? О чем приказ Военного совета? И хотя каждый сделал про себя такую перестановку вопросов, стараясь представить свою ближайшую цель, Логунов начал зачитывать приказ.
– «Войскам Сталинградского и Юго-Восточного фронта», – произнес он звучным баритоном, и Варвара, скромно стоявшая в уголке, впервые подумала о том, как сильно должен был звучать этот голос, когда комиссар Логунов поднимал бойцов в атаку.
«Герой Советского Союза?! Счастливый, ему уже удалось послужить родине. А я? Ну что можно совершить, стоя у стола на подаче инструментов! Хирург – другое дело: он спасает людей. Вот Лариса Петровна. Неужели я никогда не буду врачом, как она?! – Варвара совсем отвлеклась от приказа, всматриваясь в полуобернутый к ней профиль Фирсовой. – Если бы эта женщина улыбнулась, как заиграли бы ямочки на ее щеках, как засверкали бы ее беленькие зубы! Красивая! – заключила Варя, поймав открытый взгляд серых глаз Фирсовой. – Сейчас худая, усталая, но все равно красивая».
Несмотря на свои бесспорные достоинства, Лариса Петровна ей не нравилась, не понравилось и то, что она сидела хотя и не рядом, но на одной скамье с Иваном Ивановичем.
– Мы на все происки ответим еще большим упорством, – читал Логунов. – Бейте фашистских захватчиков. Таков приказ родины.
Эти слова застали Варвару врасплох, и она покраснела, пристыженная.
«Можно ли думать сейчас о пустяках!» – сказала она себе сердито.
Когда Решетов встал рядом с Логуновым, высокий, сутулый, с впалой, но широкой грудью, и окинул собравшихся пытливым взглядом, в блиндаже наступила мертвая тишина. Новое лицо, освещенное огнем лампы, сделанной из гильзы большого снаряда, привлекло внимание Варвары. Она еще не успела запомнить всех работников госпиталя. Возле стола сидел военный врач третьего ранга Смольников, розовощекий, лысоватый, и с напряженным вниманием смотрел на Решетова, нервно теребя околыш фуражки, которую держал на коленях. Варвара тоже ожидающе посмотрела на начальника госпиталя.
– Дорогие друзья! Нам дали ответственное задание, – сказал Решетов торжественно и просто. – Мы останемся на правом берегу Волги наравне с медсанбатами и будем обслуживать бойцов Шестьдесят второй армии, которой поручили оборону города.
Решетов замолчал, точно хотел проверить, какое впечатление произвели его слова на присутствующих, но Варвара со всей обостренностью чувств уловила и волнение, охватившее хирурга-сталинградца, и его тревогу за своих сотрудников, и веру в них.
По тому, как дружно все шевельнулись, она поняла, что задание принято и агитировать людей не требовалось. Только лицо Смольникова, сидевшего у стола, исказилось и побледнело до неузнаваемости. Он даже уронил фуражку, но тут же поймал ее и быстро огляделся: не видел ли кто его растерянности?
«Нам в самом деле не легко будет!» – подумала Варвара и вспомнила о Никите и о госпитале, который сожгли фашисты.
56
Иван Иванович выпрямился, держа на весу окровавленные руки.
«Ну что?» – спросил взглядом Хижняк, стоявший у носилок, на которых лежал бронебойщик Чумаков.
Фельдшер понимал, что этот раненый безнадежен, но, пораженный его волей к жизни, сам привел к нему в тамбур главного хирурга госпиталя.
«Поможем?» – вопрошал он теперь всем своим видом.
Иван Иванович чуть заметно пожал плечом и отвернулся, не в силах смотреть в широко раскрытые, тоже вопрошающие глаза Чумакова, лихорадочно горевшие на его сером потном лице.
– Та-ак! Молчите?! – сказал солдат. – Значит, нельзя?
– Да, нельзя сейчас оперировать. Надо тебе, дорогой товарищ, собраться с силами.
– Нельзя! А мы? Пятьдесят два танка!..
– Они, бронебойщики, остановили на подступах к Бузиновке пятьдесят два танка, – пояснил опечаленный Хижняк. – Девятнадцать танков уничтожили бутылками с горючкой и гранатами и около сотни фашистов уложили. Попали в окружение – и выстояли. Двадцать три человека. Выстояли, и ушли, и раненых своих вынесли.
– Нам можно. Вам нельзя. А нам нельзя, – сбивчиво говорил, точно бредил, раненый.
– Погоди, голубчик, зачем отчаиваться, – сказал расстроенный Иван Иванович, снова наклоняясь над ним. – Отдохни, подкрепим тебя немножечко, а там видно будет.
– Чего там видно?! Ничего не будет видно!
Белые халаты врачей скрылись в глубине блиндажа. С минуту Чумаков лежал неподвижно, весь вытянувшись, потом открыл незатухающие глаза. Над ним, что-то оправляя в изголовье, стояла Варвара.
– Ну-ка ты, помощница смерти, – хрипло и резко дыша, сказал солдат, – помоги сесть. Да ну! Теперь все одно. Как же так? Посмотрели и ушли!..
– Невозможно сейчас, – тихо сказала Варвара.
– Невозможно! А мы, двадцать агафонов, пятьдесят танков!.. Это возможно? Веди!
– Куда вести? Лежи спокойно!
– Лежи! Умирай, стало быть. А я не хочу. Давай на стол к этому… как его… Аржанову. Ну, чего глядишь? Веди!
Раненый сам приподнялся, держась за края носилок, и сел. Крупный пот сильнее выступил на его впалых висках, глаза исступленно заблестели. Сделав еще одно усилие, Чумаков встал на ноги. Варвара очнулась, бросилась за ним следом только тогда, когда он падающей походкой, весь кренясь на сторону, заспешил к занавеске, отделявшей тамбур от операционной. Человек с твердым, точно доска, животом – «острым животом», как говорили хирурги – умирал на ее глазах и вдруг поднялся и побежал требовать, чтобы его оперировали.
Она не успела догнать раненого. Тем же кренящимся шагом Чумаков пересек блиндаж, ничего не уронив, никого не зацепив, и повалился на первый свободный стол, обхватывая его руками. Но сознание и тут не изменило ему, и в тишине, сразу установившейся, резко прозвучал его голос:
– Аржанов! Ты это брось… Я не хочу!.. Мне еще надо…
– Хорошо, все сделаем, дорогой товарищ. Помолчи. Побереги силы, – говорил потрясенный Иван Иванович, поднимая его на стол. – Раз ты требуешь, я буду оперировать тебя.
Больше трех часов он с помощью Ларисы чинил раненого солдата, пробитого осколками снаряда. Хижняк неотрывно стоял у изголовья умирающего, который ополчился против самой смерти. Варвара подавала инструменты.
– Зашили кишечник уже в девяти местах, – размышлял вслух Иван Иванович, сосредоточенный на зиявшей перед ним страшно развороченной ране. – Размозжена часть желудка, пришлось сделать новый выход из него… Но как мы будем починять внешние дефекты?.. Ну да ладно, пока обойдемся, а потом придется брать кожные лоскуты… Как там?
– Ничего, – шептал Хижняк, точно боялся громким разговором прервать ниточку пульса, чуть трепетавшую под его пальцами.
– Тут возможность тысячи осложнений, – тоже понизив голос, сказал Иван Иванович Ларисе, опять обретая простоту и свободу в обращении с нею. – Полость живота промоем раствором, и стрептоцидом все присыпать. Сколько лет раненому? – спросил он у Хижняка.
– Двадцать два.
– Так, говоришь, из-под Бузиновки он?
– Да. Помните, почти так же получилось у Логунова? И на Россошке то же было. Там тридцать три бронебойщика остановили семьдесят танков…
Иван Иванович ничего не ответил. Он сам видел, что героизм становится массовым явлением, но все-таки немцы идут вперед…
– Сейчас закончим, – сказал он, снова пораженный волей раненого к жизни: ведь в чем только душа держится! – Как у него самочувствие?
– Дышит, – сообщил Денис Антонович, вытирая испарину, затопившую закрытые глаза Чумакова. – Держится, дорогой дружочек! Такой, если его выходить, зубами будет грызть врага.
Лариса молчала, но всем сердцем отзывалась на каждое движение хирурга, каждый вздох раненого. Этот случай и на нее подействовал потрясающе.
«Какая сила сопротивления проявляется в народе! Вон что накипело!» «Аржанов, ты это брось! Мне еще надо…» – звучали в ее ушах слова бронебойщика. Как он вбежал, полумертвый, и с верой в хирурга повалился на стол! А Аржанов сразу бросился к нему и без колебания приступил к операции. «Мне еще надо!» Что же ему надо? С врагом еще не расквитался… Да, вот здесь, правильно! – Лариса ловко перехватывает крючок, чтобы облегчить хирургу подход к ране. – Прекрасно, дорогой Иван Иванович! Большое, доброе чувство к нему опять пробивается из глубины ее исстрадавшейся души. Мельком она взглядывает на его лицо, самозабвенно занятого человека. Но он ощущает даже этот мимолетный взгляд – операция почти закончена – и вскидывает ресницы. Глаза Ларисы уже опущены – снова также сурово замкнута, и уже привычная стесненность перед нею охватывает Ивана Ивановича.
Когда Чумакова унесли в госпитальный взвод, в операционной наступило минутное затишье.
– Так что же творится под Бузиновкой? – спросила Софья Шефер. Смуглое подвижно-выразительное ее лицо было отмечено общим оживлением, вызванным необычным случаем с бронебойщиком.
– Бузиновку все-таки сдали, – погрустнев, ответил Хижняк – он по рассказам раненых был всегда в курсе событий. – Нападение с юга тоже усилилось. Не зря нам дан приказ перебираться в Сталинград.
– Сегодня ночью я впервые плакал возле операционного стола. – Злобин обвел товарищей ясным взглядом, но губы его болезненно изогнулись. – Понимаете… Командир взвода пулеметчиков, который держал одну высотку… В прошлую ночь, расстреляв все патроны, они прорвались из окружения, приняв гранатный бой. И вот этот раненый умер у меня под ножом, и я не выдержал – заплакал от злой обиды на самого себя. Солдаты сильнее нас, хирургов, – они сплошь и рядом творят чудеса!
«Да, это верно!» – подумал Иван Иванович, но тут же вспомнил, как сегодня отходили войска с юго-западного рубежа… День стоял жаркий, ветреный, голубой. На косогоре – плетни, саманные избушки, заволоченные клубящимися облаками желтой пыли: песчаный буран словно с цепи сорвался и понесся по улице степного поселка. Катились сквозь пыль пушки, ехала мотопехота. А где-то бухала да бухала артиллерия…
– Не понимаю я наших генералов! – неожиданно для всех вскипел Иван Иванович. – С такими солдатами – и отступают! Украину отдали, Крым отдали, Центральную Черноземную область по Воронеж у нас отхватили. Ростовскую всю отняли и Кубань… Ведь немцы-то уже на Кавказе. К Моздоку добрались!
– Зачем же паника? Отходим, но изматываем силы врага, – возразил Смольников, случайно зашедший в операционную. – У нас свой тактический маневр. Отдавал Кутузов Москву, и не погибла от этого Россия! А мы тем более… нам тем более не страшно.
– Ведь уже к Волге в Сталинград отходим! – вмешалась Софья.
– Если понадобится, отойдем и на Урал. Оттуда будем бить.
– Кто же кого будет тогда бить? – спросил Иван Иванович, возмущенный словами Смольникова.
В это время в операционную ввели раненого, который рвался от санитаров как безумный и громко стонал.
– Что с ним? – Злобин не без усилия овладел его правой рукой со сбитой, раздерганной повязкой. – Та-ак! Отстрелено два пальца, и кисть раздроблена. Иван Иванович, взгляните-ка!..
Аржанов, еще не перекипев, подошел и тоже осмотрел раненую руку и с ладони, и с тыльной стороны.
– Чистая работа! Не зря его сюда послали из перевязочной! Через доску стрелял?! – резко спросил он самострельщика и к Смольникову: – Вот ваша армия, с которой вы собираетесь воевать на Урале! А наша армия – это бронебойщик Чумаков. Мы с Чумаковым за Волгу не пойдем.
– Верно! – сказала Лариса. – «Отойдем на Урал»… Надо же придумать такое!
Иван Иванович взглянул на нее, потом на Варю и Платона Логунова, вошедшего в блиндаж с какой-то бумагой в руке. Снова сошлись их жизненные дорожки, но теперь, пожалуй, еще теснее…
57
Лариса с помощью Вари поправила повязку на раненом. Вдвоем они приподняли его и, бережно положив на носилки, понесли к выходу. Недавно тесно заселенное подземелье опустело: госпиталь перебирался на новое место, к берегу Волги. Сумерки, грязные от дыма и пыли, быстро густели. В распахнутые двери блиндажей виднелись красные отблески света, точно тлела в глубине колеблемая взрывами земля. Грохот близкого боя заглушал гудение машин и стоны раненых. Грузились спешно. Машины, возвращавшиеся с передовой, не могли ожидать, и шоферы помогали врачам и сестрам.
– Добрый вечер, сестричка! – сказал Варваре шофер богатырского сложения. Пилотка ухарски сидела на его голове, грудь над туго затянутым поясным ремнем была необъятно широка. – Я Петя Растокин, – напомнил он, склоняясь к уху девушки.
Но Варвара и так уже узнала веселого здоровяка, с которым ездила за Волгу, кивнула ему и снова побежала в блиндаж. Навстречу ей двигался раненый с забинтованным лицом. С одной стороны его вел Леня Мотин, с другой поддерживал обеими ручонками маленький Алеша.
