Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
Солнце светило ярко, но грело слабо. После влажной теплоты Приморска в Укамчане казалось холодно, хотя какие-то пичуги весело копошились на оголенных деревьях.
– Вы знаете, – заговорила Ольга, усаживаясь в автобусе у окна. – Здешние лиственницы напоминают… Еще в детстве мне представлялось… не то сон, не то сказка… Такой дом из легкого коричневого дерева. Двери вдвигаются в стены, точно в вагонах. А вокруг деревья: голые ветви в сером небе, как черные молнии. И может быть, я уже потом это придумала, но жили там удивительно стройные люди, смуглые до желтизны. Мне кажется, они существуют на самом деле! Похоже, что это здесь где-нибудь?..
– Выдумщица вы, Ольга Павловна! – сказал Тавров, тронутый и настороженный серьезностью ее тона.
Автобус, плавно встряхиваясь, мчался по асфальту шоссе, мелькали по сторонам коттеджи, большие каменные дома, дорожки и деревья парка. Потом с вершины невысокого перевала открылась бухта.
– Она похожа на светлую долину среди этих мрачных гор, – заметила Ольга.
За полем льда, разрезанным пароходами (еще один успел подойти, и теперь оба, точно черные башни, стояли у серых причалов порта), за полем льда, отодвинутого, но не разломанного движением приливов и отливов, сверкала свободная вода. Там, далеко, искрились, двигались, переливались живым блеском морские волны. Красивым, но пугающе холодным показался Ольге отсюда этот синеющий простор.
– Смотрите! Отлив… Море, будто улитка, втянуло под лед полосу прибрежной воды! – сказала Ольга.
У нее опять глаза разбежались, и она чуть не забыла про своего спутника. Широкогрудые кунгасы рыбаков остались на мели, а рыбаки ушли на высоко поднятый лед.
– Пойдемте к ним, прилив, наверное, нескоро начнется. – Ольга свернула с дороги и пошла, легко ступая сапожками по сыпучему песку, мимо обломанных ив и опрокинутых лодок.
– Вам не хватает только хлыста! – сказал Тавров, нагоняя ее.
– Зачем же? Разве я укротительницу напоминаю?
– Да, пожалуй… – ответил он, и оба рассмеялись.
Порт, юный, как и город Укамчан, поражал масштабами.
– Во время строительства набережной для причалов здесь был произведен необыкновенный взрыв, – рассказывал Тавров, шагая за Ольгой и размахивая руками, будто школьник, вырвавшийся на волю. – Тогда ходили слухи, передаваемые эвенками со слов дедов и и прадедов, будто бухты не существовало раньше, а возникла она внезапно. Может быть, во время землетрясения: Камчатка-то рядом… Жители поселка, заклеивая стекла окон накрест полосками бумаги, побаивались, что вместе со взорванной горой ухнут и они куда-нибудь в тартарары, и над ними зашумит море. Но взрыв провели мастерски.
– Недавно мои знакомые принесли домой бревно – погнутое, обросшее мхом, но когда хотели распилить его на дрова, то оно оказалось костью, – оживленно, без передышки говорил Тавров. – Понимаете, гигантская кость допотопного животного! Да вот… пожалуйста! – Из мокрого песка торчал позвонок, похожий на огромное обломанное колесо. Тавров наклонился, обеими руками поднял и перевернул его. – Видите, какая косточка!
– Да, это был кто-то большой! – сказала Ольга, щурясь от солнца, отраженного в каждой лужице воды, оставшейся между камнями, где шевелились причудливые растения, похожие на животных, и животные, похожие на растения. Ребятишки сновали кругом, разыскивая камбал, в ожидании прилива зарывшихся в песок, собирая раковины, крабов, мелкую рыбу.
Тавров шагал все дальше от берега к ледяному полю, и теперь уже Ольга шла за ним. Во влажном песке под их ногами шевелились домики раков-отшельников; круглые рты актиний открывались, пуская пузыри. Гладко отшлифованные камни уже просохли от ветра. Сытые чайки низко взлетали над взморьем, косо взмахивая белоснежными крыльями, тянули к свободной воде – поплавать, сполоснуть атласное перо.
Ольга ковыряла палкой песок, перевертывала уснувшую рыбу, отбрасывала водоросли. На душе у нее было ясно и спокойно.
– Здесь, на побережье, есть даже розовые чайки, попадаются иногда белые выдры. – Тавров неожиданно обернулся и, краснея почти до слез, так же громко сказал: – Слушайте, Ольга Павловна!
– Да, я слушаю. В самом деле чайки кажутся розовыми, должно быть от солнца.
Безмятежный взгляд Ольги как будто лишил Таврова и оживления, и дара речи.
– Возможно, от солнца, – повторил он, робко смотря ей в лицо. – Но эти обыкновенные, а есть редкостные разновидности… действительно розовые…
По наклонно положенным доскам они поднялись на ледяное поле. У прорубей были раскинуты мокрые, недавно вынутые сети, в стороне блестели груды еще живой рыбы: головастые бычки, голубая навага, камбала, сплющенная так, что оба ее глаза очутились на одной стороне.
– Я не видела живых камбал. Говорят, они меняют цвет, смотря по обстановке, – сказала Ольга, перевертывая носком сапожка широкую, плоскую рыбину. – Она совсем белая и гладкая со слепой стороны. Настоящая морская медаль! Сколько здесь еще таких же нескладных, странных и мрачных рыб! Наверно, море плохо действует на своих обитателей… Ведь из рода в род, в течение тысячелетий мнет и давит их тяжелая масса воды. Вспомните, как стройны речные окуни, голавли и щуки! А, что вы думаете?
– Ничего я не думаю, – со вздохом промолвил Тавров. – Но ваши слова меня тревожат…
– Опять что-нибудь о моих способностях?..
– Да, опять!
«Как хорошо смотреть на тебя, – вдруг ясно прозвучала в нем не произнесенная вслух мысль. – Как хорошо слушать тебя, милая выдумщица! И как хорошо вовремя ты одним взглядом остановила меня, когда я хотел посетовать на горесть разлуки».
7
У себя, в номере гостиницы, Ольга сняла сапожки, в одних чулках прошла по ковру: поставила в графин принесенные ивовые ветки, открыла окно и, поеживаясь от прохлады, потянувшей в комнату, присела на подоконник. С высоты она увидела за домами речку и шоссе, уходившее на тот берег, в лесистые распадки, в тайгу. На берегах еще белели глыбы льда, вытолкнутые половодьем, а по ленте шоссе, вслед за проходившими машинами, дымилась сероватая пыль.
За морями, буйными детьми океана, тоже совсем не «тихого», отцвели уже ранние цветы, ярко зеленели травы и леса. А здесь только что кончилась зима, и черные лиственницы набухали красноватой желтизной, золотели ивы и тополя. Как будто сюда, за тридевять земель, за эти мрачные каменные горы, ушла весна и затаилась в неодетом еще ею топольнике. Свежий ветер с моря рвался в тайгу. Пьяный и терпкий, он дохнул и в лицо Ольги, падая откуда-то сверху, шевельнул ее искрившиеся на свету белокурые волосы. Она сидела усталая, притихшая и, мягко блестя зеленоватыми глазами, улыбалась чуть-чуть своим мыслям о скорой встрече на прииске.
В это время в номер постучались. Ольга надела туфли и пошла открывать дверь.
В коридоре стоял коренастый, очень смуглый человек, с крупной головой и красивыми чертами лица. Рядом с ним – молодая женщина в дорожном костюме и шляпке с плоско отогнутыми полями, похожей на детский капор.
– Вы жена доктора Аржанова? – спросил мужчина звучным баритоном и, не ожидая приглашения, шагнул в комнату, протягивая Ольге крепкую руку. – Я Платон Логунов, инженер Октябрьского управления, а это, – он обернулся к своей спутнице, – жена нашего главного бухгалтера, Пава Романовна Пряхина. Мы к вам по поручению Ивана Ивановича. Он сказал, правда, только то, что ждет вас и беспокоится очень, но мы сами решили проявить инициативу.
– Ах, я так рада, что мы нашли вас! – быстро заговорила Пава Романовна, тоже пожимая руку Ольге и оглядывая ее бойкими черными глазками.
Она сняла мех серебристой лисы, открыв белую шею, сняла шляпку и тряхнула каштановыми кудрями, точно торопилась продемонстрировать перед приезжей все свои прелести. Она и правда была прелестна. Румяное, с ямочками, толстощекое лицо и гибкие движения делали ее особенно привлекательной.
– Ах, я так рада! – повторяла она, играя глазами и шнурочками подвижных бровей. – Тут мало культурных женщин. Поговорить не с кем, клянусь честью! Скажите, вы танцуете? Ну конечно, это сразу видно. Ах, как у вас удачно сделаны волосы! Для лета так нарядно – светлые волосы!
– Они у меня всегда светлые, – сказала Ольга и быстро взглянула на Логунова.
Тот, сидел у стола и машинально ощипывал одну из веток ивы, свесившихся из графина; по-видимому, он не принадлежал к разряду дамских поклонников и был утомлен болтовней спутницы.
– Значит, Иван Иванович ждет меня?
– Ах, очень! Он, бедняжка, совсем не щадит себя. Все работа, работа, работа! Я сколько раз приглашала его к нам немножко развлечься, но он нелюдим… Такой угрюмый! Вы простите меня, но для вас, молодой женщины, это, наверно, тяжело?
«Нельзя сказать, чтобы эта миленькая особа отличалась деликатностью! Или она глуповата, или чересчур избалована вниманием», – подумала Ольга.
– Не знаю, почему он показался вам нелюдимым, – возразила она с достоинством. – Он очень веселый, любит посмеяться, а без людей просто жить не может.
– Наверно, он просто стеснялся у нас, – сразу согласилась Пава Романовна.
– Да, Иван Иванович веселый человек и сердечный, – подтвердил Логунов, обращаясь к одной Ольге. – А уж какой доктор! Народ к нему валом валит. За тысячу верст из тайги приезжают. – Платон улыбнулся не то своему воспоминанию о симпатичном ему докторе, не то выражению искренней признательности, которое появилось на лице Ольги. – Мы к вам с предложением. Завтра, чуть свет, едем обратно на двух легковых машинах. Хотите ехать за компанию? Гораздо быстрее доставим, чем автобусом!
– Конечно, хочу! Только не надо сообщать по телефону: нагрянем неожиданно.
8
Рано утром в дверь постучал Логунов. У подъезда действительно ожидали две машины. В одной сидела Пава Романовна, а впереди, рядом с шофером, ее муж, Пряхин, такой же румяный, как она, но строго подтянутый, в новом с иголочки военном костюме, правда без знаков различия, зато в ремнях с сумками и походной фляжкой на боку.
И ремни, и сумки, и фляжка тоже были новенькие, даже лицо его, с яркими крохотными усиками над толстой, ясно очерченной губой, свежевыбритое, упитанное, казалось только что отшлифованным.
«Впервые вижу такого бухгалтера! Вырядился, как мальчишка», – подумала Ольга весело, когда он, выйдя из машины, молодцеватой походкой подошел к ней здороваться.
– Вы поедете с нами, – командовала, улыбаясь всеми своими ямочками, Пава Романовна. – Мы заберем и вещи. Нет, лучше положим вещи в машину Скоробогатова, а Логунов пусть едет с нами, что он там будет позади один! Никанор Петрович, уступите нам Логунова! Это секретарь нашего райкома – наш Петрович, – наконец-то догадалась сказать Пава Романовна, подталкивая Ольгу к той машине, где сидел Скоробогатов. – Познакомьтесь!
Ольга подошла к автомобилю и пожала руку, протянутую Никанором Петровичем в открытое окно кабины. Секретарю райкома, – судя по его полному, даже несколько одутловатому лицу, – можно было дать лет сорок. Круглые карие с красноватинкой глаза спокойным, немигающим взглядом уставились на Ольгу, и ей сразу стало отчего-то неловко.
«Почему он даже не вышел из машины?» – подумала она, наблюдая, как он разговаривал уже с шофером.
Но размышлять было некогда: Пава Романовна подхватила ее и начала распоряжаться, кому где сесть. Усевшись между Логуновым и Ольгой, разместив по углам массу пакетов и пакетиков, она все не могла успокоиться и даже на ходу машины продолжала устраиваться.
– Довольно, Павочка, как-нибудь доедем, – сказал Пряхин, которого она затормошила, и Ольга увидела в зеркале недовольную мину на его цветущем лице.
– Значит, послезавтра мы будем дома? – обратилась она к Логунову.
– Должны быть. Шоссе не хуже Ленинградского. Теперь не то, что лет восемь назад. Тогда здесь тянулась тропа. Болота, грязь. Лошади шли только под вьюком, и на такое путешествие потребовалось бы около месяца.
– Да, подумайте! – торопливо вмешалась в разговор Пава Романовна. – Все-таки как много дала Советская власть отсталым окраинам! Какое бурное развитие культуры, какое строительство! – Но лицо ее вдруг вытянулось, и она сказала мужу испуганным голосом. – Я забыла купить Камилочке пелеринку!
– Ну, вернись и купи, – ответил он, смеясь.
– Тебе можно шутить! Ты, как все мужчины, пренебрегаешь заботами о детях!..
– А ты помнишь о них лишь тогда, когда у тебя в сумке есть свободные деньги. Нашла о чем беспокоиться! Это раньше носили пелеринки… – И Пряхин оглянулся на Ольгу, то ли ища ее сочувствия, то ли извиняясь.
– Нет, вы только послушайте, что он говорит! – обратилась Пава Романовна тоже к ней. – Что понимает муж, когда нужно одеть ребенка?!
Ольга ничего не ответила: она думала о своей девочке, о ее мягких косах с тугими бантами, о ее первых книжках и рисунках.
За водоразделом в тайге стало теплее, появилась зелень. Но кое-где почему-то лежал лед. Местами он тянулся по сторонам шоссе сплошными полями или белел среди леса буграми в несколько метров высоты. Иногда в ледяных расселинах зеленели молодыми листочками ивы и тополя.
Утомленная Пава Романовна задремала, дремал Пряхин, привалясь к спинке сиденья, смешно выпятив красные губы, и Логунов уже без помехи рассказывал Ольге о суровых морозах, образующих зимой огромные наледи – «тарыны», о том, как эти наледи поднимают и сворачивают в сторону полотно шоссе, отрывают от земли деревья, которые стоят потом всю весну на ледяных кочках и падают в жару.
– Когда подъедем к Большому хребту, вы посмотрите, – говорил он, осторожно отодвигаясь от горячей, разомлевшей в дремоте Павы Романовны. – Там, у подножия, знаменитая наледь бывает. Каждый год. Просто гора! Это подземные ключи прорываются, когда почва промерзает. На здешних реках, на перекатах, тоже наледи образуются, но речная вода из них разливается по льду очень далеко. Тогда у нас говорят: «Река кипит». Иван Иванович этой зимой, когда ездил на оленях к больному, искупался в такой наледи… Разве он не писал вам? Чуть не замерзли они с провожатым. Мороз ведь был страшный!
– Как же они выбрались?
– Сами-то выбрались, оленей спасли, а нарты и вещи утонули. Ну чего вы? Эх, знал бы, не говорил лучше.
9
Тоненькая светлолицая девушка-якутка, похожая на цветущий мак в своей пунцовой кофточке, легко перескочила через канаву и остановилась у изгороди.
– Возьмите, Иван Иванович! – крикнула она, высоко поднимая лопату с длинным прямым черенком. – Я напьюсь чаю и тоже приду помогать.
– Хорошо, Варя! Пей чай и приходи помогать, – отозвался мягким баском долговязый, но складный человек средних лет, подходя и протягивая руку за лопатой. – Спасибо, Варюша!
Он был в поношенном рабочем костюме. Темные волосы его топорщились ежиком. Красивая голова хорошо посажена на широких плечах, в очертании твердых губ выражение неуступчивого упорства, а в карих глазах внимательность, доброта, и тонкая ирония человека, любящего посмеяться. Взяв лопату, он пошел по задернованной, только что огороженной земле, а Варвара, поправив тяжелые косы, побежала к домам приискового поселка.
– Сейчас мы увидим, кто кого загонит!.. Держитесь, Денис Антонович! Собирайтесь с силами, товарищ Хижняк, бывший кавалерийской бригады фельдшер. Я вам покажу, как с землей надо обращаться. – С этими словами Иван Иванович прорубил лопатой дерн и встал у своего края. – Теперь вы не скажете, что я даром ем вашу редиску и салат. Отработаю пай и на себя и на Ольгу Павловну. Я не хочу, чтобы вы страдали от того, что я объедаю вас и ваших трех сорванцов.
Тот, к кому он обращался, – коренастый здоровяк лет сорока шести, большерукий, с крупным ртом, широким вздернутым носом и глазами синими и чистыми, как у ребенка, – только потряхивал рыжим чубом, свисавшим из-под кепки, да посмеивался, сбрасывая с лопаты ровно отрезанные куски дерна.
– Нечего ухмыляться! – продолжал Иван Иванович. – Что это за работа? Почему вы дерн пластами складываете? Так Елена Денисовна только хлеб на стол подает. Разбивать надо!
– Нате! Нате! – промолвил Хижняк, разбивая ребром лопаты ряды накиданных им земляных пластов. – Но зря, лишний труд: вот пройдет дождичек – и они сами развалятся, а нам еще один огород вскопать нужно. Чертова тайга! Если бы не богатая охота, давно плюнул бы и уехал. Разве это земля? Разве это климат? Кроме картошки да редиски, ничего не вырастишь. Вот у нас на Кубани… Сады-то у нас какие! Яблонь одних!.. А цветов, цветов! И дома и при больнице. Помню, я пионы развел… – Денис Антонович опустил лопату и задумался с нежною улыбкой на широких губах.
– Работайте, работайте! – покрикивал Иван Иванович. – Нечего сказки рассказывать про пионы! Пока я ковырял плохой лопатой, вы надо мной издевались, а теперь начинаете зубы заговаривать.
– Так ведь я о деле, – серьезно возразил Хижняк, снова налегая на лопату. – Климат! Какой тут, к черту климат! О соловьях не поминай: воробья увидишь – и то событие. Откуда, мол, взялся бедовый? Вчера ворону увидел, рад был, ей-богу! А все Елена Денисовна… Говорил ей сразу после женитьбы: давай поедем домой, на Кубань. Так нет! Тут, мол, в Сибири, горы, тут рыба… пельмени… А у нас не горы? Не рыба? А пельмени на Кубани нельзя стряпать? – И Денис Антонович с таким азартом обрушился на новый ряд пластов, что только комки полетели.
– Поезжайте теперь, – не без хитрости посоветовал Иван Иванович.
– Теперь?.. Куда же я поеду, когда я в эту Сибирь врос по самые уши? Четверо ребят от сибирячки! Все равно, что взял я четыре цепи да четыре раза приковал себя к дереву. Разве уйдешь?
– Вот я скажу Елене Денисовне! Она вам задаст!
– Скажите! Она характер мой знает. Я хохол вредный, упрямый. Она меня так и зовет: «поперечный». Однако при всей своей поперечности не смог я ее переупрямить. И удивительное дело. Ездил я на Кубань к родне года три назад. В отпуске был. Но даже не догостил до конца. Загорелось одно: домой! Это в Сибирь-то «домой»! Мы с Леной тогда в Мартайге на приисках работали. Родные уговаривают: поживи, погости! Яблоки скоро поспеют… Сливы, вишен, черешни – хоть завались! Нет, хочу домой! У нас, говорю, в Сибири, горы – во! Рыба – во! – Денис Антонович размахнул руками, не выпуская лопаты. – Пельмени, говорю… А у нас, спрашивают, разве не рыба? Чем наши горы хуже? Пельмени? В любое время, пожалуйста. И сделали. Я сам фарш готовил… Да не такие они были, как у Елены Денисовны! Нет, говорю, то, да не то! Горы не те, пельмени не те, и поеду-ка я лучше в Сибирь. Так и погиб казак! – закончил Хижняк с легким вздохом.
10
Варвара вернулась очень быстро. Но она успела переодеться по-домашнему. В серенькой кофточке с широкой пряжкой на замшевом поясе, в темной юбчонке и простых сапожках, она выглядела еще моложе и милее.
– Ну, Варя, потрудись, товарищ комсомол, а мы с Иваном Ивановичем покурим маленько, – сказал Хижняк. – Как там дома? Чем собирается удивить нас сегодня Елена Денисовна?
– Она сделала все, что можно, и даже больше, чем можно, – ответила Варвара, с хмурым лукавством взглядывая на Ивана Ивановича.
Красивое лицо ее с нежно заостренным подбородком горело румянцем.
– У Елены Денисовны обед уже готов и пирог сидит в духовке. Но сама она опять убежала в больницу: трудный случай в родильном.
– Значит, ее вызвали? – задумчиво спросил Хижняк, доставая добротный кисет.
– Вызвали. – Варвара снова значительно глянула на Ивана Ивановича.
– А пирог в духовке?
– В духовке.
– Подгорел, наверно!
– Нет, не подгорел! Елена Денисовна нашла себе новую помощницу.
– Помощницу?
– Да, она выдернула ее прямо из машины и заставила стеречь молоко на плите, пирог и Наташку… Это ваша жена приехала, Иван Иванович, – тихо добавила Варвара.
– Ох, Варя! – Иван Иванович, уже насторожившийся, заулыбался, просыпал табак из бумажки, которую собрался было свернуть, без разбега, точно лось, перескочил через изгородь, и большими шагами пошел к поселку.
Хижняк поднял лопату, начал вяло копать, но одолеваемый доброжелательным любопытством, остановился:
– Как жена-то тебе показалась?
– Ничего! По-русски, должно быть, красивая. У нас, якутов, таких нет. Волосы светлые, как у Наташки, а глаза зеленые.
– Хм! Что ж, ты думаешь, красиво, когда зеленые глаза?
Варвара смутилась, но, помедлив, ответила убежденно:
– Если Иван Иванович выбрал с такими глазами, значит, это очень красиво.
Когда Аржанов рванул дверь, Ольга уже была на пороге и чуть не упала ему навстречу. Он подхватил ее, целуя, внес в комнату.
– Родная! Родная! – твердил он одно лишь слово, обеими ладонями сжимая ее голову, любовно всматриваясь в ее радостное лицо. – Оля, родная! Родная моя! – И он опять целовал ее, а она гладила его плечи и руки, задыхаясь от счастливого волнения. – Почему у тебя земля на щеке? – спросил он удивленно и покраснел: – Это я сам в земле! Милая, прости, я совсем забыл! Мы копаем огород с Денисом Антоновичем. Как я рад! Я рад, как мальчишка! – Иван Иванович снова обнял жену и рассмеялся заразительно весело.
Двухлетняя Наташка выбралась из своего гнезда – просторной корзины, где находились ее игрушки, и, подойдя поближе, доверчиво уставилась на больших смеющихся и целующихся людей.
Ольга глянула в пытливые детские глазенки, уголки ее рта горестно опустились, и она заплакала, прислонясь головой к плечу мужа.
– Теперь, Оля, ничего не поделаешь! – тихо, тоже сразу опечаленный, сказал Иван Иванович. – Не плачь, дорогая! Вон, Наташка, глядя на тебя, тоже плакать собирается. Уже губы распустила… Вот и заревела! Видно, и мне плакать придется.
– Кто обидел мою хорошую? Что случилось? – весело заговорила с порога жена Хижняка, очень миловидная моложавая женщина.
Хотя на дворе было еще по-весеннему зябко, Елена Денисовна, одетая в легкое платье, вся разрумянилась. От нее так и веяло здоровьем. Она на ходу приласкала дочь, успокоила и даже рассмешила Ольгу, рассказав, как Наташка встретила на днях Паву Романовну…
– В первый раз увидела вместо воротника целую лису с головой и с хвостом. Подходит к нашей щеголихе и говорит: «Пусти на пол». Видит, что лапки у зверя есть, зачем же его на плечах таскать? Все кругом засмеялись, а Пава вроде обиделась. Пришлось постращать девчонку, чтобы не приставала: укусит, мол, лисонька.
Иван Иванович грустно улыбнулся:
– К чему пугаете детеныша?
– Надо же, чтобы этот детеныш хоть чего-нибудь боялся! Они в садиках-то вон какие развитые! – с комической серьезностью сказала жена Хижняка.
Кастрюли и сковородки у нее передвигались по кухне словно сами собой, и все спорилось в ее ловких быстрых руках.
Ни на минуту не переставая заниматься делом, она рассказывала:
– Мальчик родился. Такой крупный да славный. Мать-то совсем было замучил, а под конец сам задохнулся. Акушерка дежурила молодая, испугалась. Я двадцать лет принимаю, а тоже струсила: мертвый, да и только! Повозилась с ним порядочно, пока вздохнул. И не успел вздохнуть, закатился ревом. Ну, думаю, реви теперь на доброе здоровье, у меня дома событие, некогда на тебя любоваться!
– Там я нахлебником, а живу в этой половине, – сказал Иван Иванович, поднимаясь с чемоданами на крыльцо дома с другой стороны. – Хижняки – замечательные люди. Вот ты подружишься с ними!.. У них еще девушка живет: Варвара Громова…
– Девушка? – повторила Ольга, опуская свертки и сумки на стул в комнате, явно предназначенной для столовой; снова обняла мужа, но, прижимаясь к его груди, спросила. – Та девушка, которая прибегала?
– Да. Бывшая моя пациентка: я ей делал операцию прободного аппендицита. Она учится у нас в школе фельдшеров и работает в больнице. Имеет семилетнее образование (школ теперь в таежных улусах стало много), но дикая сначала была, застенчивая, слова не добьешься, а сейчас просто развернулась. И красавица какая!..
– Ты не влюбился?
– Куда мне! Ей от молодежи отбою нет.
– Только это и помешало? – обиженно отодвигаясь, спросила Ольга.
– Ты сама знаешь, что помешало! – Иван Иванович засмеялся и притянул ее к себе.
11
Стол к обеду был накрыт, Хижняк, умытый, в вышитой чистой рубашке, раз пять выходил на крыльцо – прислушивался, не хлопнет ли дверь в соседней половине; Варвара уже бросила поправлять накидки, дорожки, занавески и помогала двум старшим мальчикам починять волейбольный мяч, а Иван Иванович с женой все еще не возвращались.
– Я схожу за ними, – не вытерпел Хижняк.
– Тебя только там и недоставало! – серьезно отозвалась Елена Денисовна. – То-то, поди, ждут!
– Да ведь поздно… Обед остынет и перепреет.
– Если остынет, то не перепреет. Сделай себе бутерброд, налей заодно стопочку. Совсем извелся, бедный!
– Еще бы! – закипятился Денис Антонович, обижаясь, точно маленький. – Так поработали!.. С утра ведь…
– У тебя с утра, а там люди почти год не виделись. Подождем, нельзя иначе.
– Стало быть, нельзя, – уступил Хижняк, хмуро улыбаясь. – Помнишь, как я с Кубани вернулся?
– Ладно уж! – вполголоса сказала Елена Денисовна, осторожно расчесывая волосы сидевшей у нее на коленях Наташе, такой же круглой, румяной и голубоглазой, как она сама. – Вот оно мне, возвращение-то твое! – Она подбросила дочурку, любуясь ею, пошлепала ее по крепкой спинке, подбросила еще и расцеловала, приговаривая: – Ах ты, колобок мой хорошенький!
Женщина завязала бант в белокурых локонах дочери, лежавших на ее головке, как пышные кисти черемухи, и, выпрастывая концы ленты, снова взглянула на мужа.
– Очень уж просто мы с тобой живем, отец! – Ребятишек назвать по-интеллигентному и то не сумели. Эка невидаль: Наталья, Михаил, Павел да Борис! У людей-то вон Алики да Милорики. А жена Пряхина всех перещеголяла: Ланделий у ней да Камилочка. Ланделий! Вот имечко, так конфетами и пахнет! Она и себя из Прасковьи в Паву переделала. Все по-заграничному. Собиралась еще фамилию переменить, да сам не согласился. Так и осталась Пава не Пряховской, как ей хотелось, а Пряхиной…
– Мир дому сему! – провозгласил Платон Логунов, появляясь на пороге с тяжелым свертком в руках. – Как живете, добрые люди?
– Добрые добром и живут, – отозвалась весело Елена Денисовна. – Проходите!
– Я с тем и явился, чтобы сразу на кухню, – ответил Логунов, кладя сверток на кухонный стол.
Все четыре угла большой комнаты имели отдельное назначение: кухни, передней с вешалкой, детской с кроватью двух старших мальчуганов и столовой с просторным столом под светлой клеенкой. Одна дверь из этой комнаты вела в спальню взрослых Хижняков, вторая – в маленькую комнатку Варвары.
– Рады бы пригласить в другое место, да некуда, – сказала Елена Денисовна на слова Логунова. – Мы с гостиными-то сроду не живали. У нас все тут. Можно бы разгородить, места много, да я не хочу: люблю, чтобы хозяйство находилось у меня перед глазами. Что это вы принесли? Вот транжира! Все равно не приму на постоянный стол, и не задаривайте: некогда мне, верчусь, как белка…
– Добрая белка… – заговорил было Хижняк, но Логунов бесцеремонно оттер его плечом и сказал просительно:
– Может, все-таки примете?
– Нет, не могу, и не думайте. Есть столовые…
– Да ведь приятнее по-семейному, – вмешался снова Хижняк, выставляя над плечом Логунова свой рыжий чуб и вздернутый нос.
– Уйди ты, не юли, хвастуша! У меня семьища, у меня работа, а он готов еще общественную столовую дома открыть. Нет, баста! И для себя будем готовые обеды брать.
– Ты посмотри, чего он привез: рыбы, масла, лимонов…
– Вижу. За гостинцы спасибо. А насчет того, чтобы на стол принять… Невозможно ведь, Платон Артемович! Честное слово! Вот по выходным разве…
– Хотя бы по выходным…
– Когда я сама не дежурю…
– Конечно, когда не дежурите. В остальные дни Варя вас заменит: она будет готовить, а мы ей, как и вам, помогать.
Елена Денисовна добродушно рассмеялась:
– Она уж сготовит!
– Я, правда, не успела освоить это дело, – сказала Варвара, ласково взглянув на подошедшего к ней Логунова; она только что зашила покрышку мяча и все еще держала иглу в своих узких пальцах. – Мы здесь лишь помощники повара, – продолжала Варвара, машинально завязывая узелками оставшуюся нитку. – Столовая – удобно, но дома тоже надо уметь. Хорошо, когда умеешь.
– Научись, а потом милый заставит тебя возле плиты жариться, – подтрунила Елена Денисовна.
Варвара, вдруг опечаленная, посмотрела ей в глаза.
– Мой не заставит, потому что никогда ничего такого не будет. А мне… – Она тихонько воткнула иглу в сжатый кулачок, сразу выдернула и, как будто любуясь мгновенно выросшей каплей крови, улыбаясь дрожащими маленькими губами, поднесла к ним уколутую руку. – Мне ведь не больно. – Она повернулась так круто, что ее косы хлестнули побледневшего Логунова, и убежала в свою комнату.
– Вот дурная! Надо же уколоть себя до крови! – сказала испуганно Елена Денисовна. – О чем она?.. Что ее растревожило?
Жена Хижняка была мастером жизненных дел и знала все, что касалось ее семейства. Она приняла Варвару как родную, искренне полюбила и до сих пор прекрасно разбиралась в ее настроениях.
Впервые поставленная в тупик, она остановилась в нерешительности у порога девичьей комнатки. Хотелось войти, расспросить, но чуткость подсказывала повременить с этим, и женщина отошла, осторожно прикрыв дверь.
– Пусть отдохнет, успокоится, – сказала она, дружеским кивком отозвав Логунова. – Очень уж много у нее работы и нагрузок всяких. Теперь еще начала готовиться к поступлению в институт. Нервы-то и не выдерживают!
12
– Они идут! – сообщил торжественно Хижняк, ходивший от стола к столу с тарелками и ножом в руках. – Шеф-повар, слово за вами!
– Уже в сборе? – удивился Иван Иванович, входя следом за Ольгой. – Как дела огородные?
– Еще на хорошую зарядку осталось. Старый огород мальчишки одни вскопают, там мягко. Рассада давно в землю просится, а тепла нет. – И Денис Антонович повел всех в спальню, смотреть его питомцев.
Растения, посаженные им в самодельные бумажные стаканчики, зеленели на окнах и в большой комнате, но здесь стояли особенные: тыквы и огурцы уже с цветом, настурции, астры, левкои.
– На кухне то жара, то прохладно, а здесь климат более умеренный, – говорил Хижняк, любовно прикасаясь к растениям, выпрастывая завернувшиеся листья; что-то отщипнул, поправил, переставил, пощупал землю; лицо его при этом приняло значительное выражение. – Хочу вырастить тыкву, чтобы на три пуда потянула.
– На три фунта не хочешь? – крикнула от плиты Елена Денисовна. – Не будет здесь тыква расти, и зря ты споришь и свет в комнатах загораживаешь… Все окна заколотил своими полками. Подумать надо! – весело жаловалась она, усаживая за стол гостей и домочадцев. – Редиска, лук да картошка хорошо растут, так нет – подай ему тыкву. Не вырастет!
– Вырастет! Выкопаю ямки, положу туда по ведру навозу горячего, сверху – по ведру земли… Оставлю на каждой тыквочке по две плети, на плетях только по две завязи, да поливать с навозной подкормкой…
