Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
– На вас настоящее покушение затевается, – сообщил Ивану Ивановичу Логунов, занятый мыслями о своих делах и не заметивший ни гневного тона Ольги, ни мрачности ее супруга.
– Какое же покушение?..
– Приехали якуты с Учахана. Просят дирекцию и нашу местную Советскую власть прислать к ним доктора Ивана, хотя бы недельки на две. Пригнали нам пятьдесят диких лошадей. Целый табун! Где доктор получал за один выезд такую оплату?! И оленей на мясо пригнали…
– Что это они надумали? – Иван Иванович еще сердился, однако щедрость якутов польстила его докторскому сердцу.
Ольга почти враждебно молчала.
– Слухом земля полнится, – сказал Логунов, тоже присаживаясь на скамейку. – Помните слепых от трахомы женщин, которых вы здесь вылечили? Они вернулись в тайгу, и к ним началось настоящее паломничество. Всем хочется расспросить, убедиться. Теперь на Учахане собралось много больных из разных районов, и они решили послать на Каменушку делегатов. Просят вас приехать.
– А где этот Учахан?
– Отсюда километров шестьсот с лишком. Там теперь строится районный центр. Имеется даже электростанция.
– Шестьсот километров! На чем же ехать?
– Да уж на чем придется! Самолеты туда пока не летают.
– Вот беда с ними! – доктор улыбнулся, вспомнив сбивчивый, восторженный рассказ Варвары о песне, сложенной про него прозревшими женщинами. – Электростанция… Это хорошо! Я уже привык работать с электроприборами… Какая экономия сил и для больного и для хирурга! Есть там кто-нибудь из медицинского персонала?.. Кто сможет помогать при операциях?
– Весной был фельдшер. Потом туда ездила бригада врачей из Укамчана и оставила опытную сестру: там готовится открытие крупного больничного пункта.
– Совсем замечательно! – задумчиво сказал Иван Иванович. – Но нельзя ли отложить это дело до зимней дороги? И легче будет поездка, и скорее.
– Ладно! Наметим время поездки по первопутку или чуть позднее, как вам будет удобно, – согласился весело Логунов. Иного решения он от Аржанова и не ожидал. – Сегодня же дадим ответ делегатам. Учаханцы рады будут очень и подождут. А за лошадей и оленей приисковое управление возместит им полностью.
– Теперь я сговорен и просватан. Еду на Учахан, – не без гордости заявил Иван Иванович, входя вместе с Ольгой в квартиру Хижняков.
– Слыхали! Еще утром. Я знал, что вы не откажетесь, – отозвался из дальнего угла комнаты Денис Антонович, сидевший на полу и игравший в куклы с Наташкой, пока Елена Денисовна возилась у кухонного стола. – Слыхали уже, – повторил Хижняк, прижимая к груди замурзанную резиновую собачку, запеленатую в дочернюю кофточку. – Ради такого случая Елена Денисовна стряпает сибирские колдуны, а по-нашему – вареники с мясом.
– Я еще не скоро поеду…
– И про это знаем. Когда поедете, мы еще состряпаем. Правда, Лена?
– Вы с Наташкой состряпаете! Всю муку у меня порастрясли! Горе с вами!
– Побольше бы такого горя! – сказал не без похвальбы Хижняк и, растирая ногу, затекшую от неловкого сидения на полу, подошел к Ивану Ивановичу. – Как стланик-то на побережье? Гремит?
– Гремит, – подтвердил Иван Иванович, наблюдая, как Ольга сняла и перевязала по-иному косынку, подобрав под нее волосы, отчего ее лицо стало еще моложе, как надела чужой, но сразу приставший к ней передник и принялась помогать Елене Денисовне стряпать маленькие однобокие пирожки.
«Что-то чужое в ней появилось, далекое, – думал Иван Иванович о жене. – Она здесь, и словно нет ее. Откуда появилось такое? Все разговоры теперь о ее работе… Неискренни они! Почему их не было раньше?»
– Стланик вовсю идет, – повторил он. – Да, знаете, какое интересное дело! Получил я сегодня письмо с побережья. Сообщают, что нашлась там одна старая книжка, «Описание Камчатки», изданная лет двести назад. Так в этой самой книжке говорится: стланик – лучшее лекарство от цинги. Матросы экспедиции на Север делали из него квас и пили его теплым вместо чая.
– Значит… – заговорил удивленно Хижняк.
– Значит, мы заново открыли то, что было известно двести лет назад. И то хорошо – напомнили о нем. А теперь пойдет борьба за обеспечение витаминами. Огородные площади в будущем году увеличатся втрое. Организуются новые овощные совхозы, птицеводческий, два животноводческих, рыболовные артели. Отпущены средства на организацию МТС и освоение целины в тайге. А Платон Артемович хлопочет сейчас о создании в районе производства витаминов из шиповника.
– Здорово! Здорово! – повторял Хижняк, потряхивая головой, точно утверждал каждое из этих мероприятий. – Я, правда, не ожидал, чтобы Логунов так крепко ухватился и за сельское хозяйство: все ж таки он горняк по натуре. Говорят, с рудника уходил чуть не со слезами. Но поскольку партийные дела требуют того, он и сельским хозяйством овладевает. Раз цинготный район, то здесь сахаром, макаронами да консервами не обойдешься. Именно так: зелень сюда надо двинуть, молочные продукты.
– Да, зелень… – Иван Иванович, искоса взглянув на жену, снова помрачнел и в это время обратил внимание на Наташку.
Девочка, повернув к взрослым кудрявую головку, еще сидела на полу с поднятой рукой, в которой держала какую-то игрушку, в этой ее позе выражались терпеливое ожидание и уверенность… В другое время Иван Иванович тоже поиграл бы с ней, но сейчас так муторно было у него на душе, что он, не умея притворяться, даже не улыбнулся ребенку.
– Мне передавали, в Укамчане уже говорят: «аржановский метод лечения стлаником», – сообщил Хижняк, так блестя синими глазами, словно говорили о нем самом. – Мало ли что происходило двести лет назад! – продолжал он, обеспокоенный мрачностью Ивана Ивановича. – Мы не знаем, как они тогда лечились, а своих больных всех поставили на ноги. В Укамчане много с весны собралось цинготников, и тамошних, и тех, что из тайги вывезли. Только поместить куда-то надо было столько больных, да отправка пароходами! Каждый год их вывозили первыми рейсами, а нынче – некого было отправлять…
– Да-да-да, – рассеянно поддакивал доктор, думая о странном поведении жены.
«Картофель глазками до двадцати клубней в гнезде… Индивидуальная посадка… Огромное распространение глазками. Верхушки сохранять… – доносились до его слуха отдельные слова из рассуждений Хижняка, сопровождаемые звоном тарелок и вилок. – Поставить на должную высоту… Одних привозят, других вывозят… Пустое круговращение…»
«Что он говорит?» – спохватился Иван Иванович, окинув проясневшим взглядом широкую спину Хижняка, который влез под белоснежную занавеску и с грохотом высвобождал что-то на полке.
– Тише, Деня! Ты всю посуду перебьешь! – крикнула Елена Денисовна.
«Вот она всегда хорошая, – подумал о ней Иван Иванович, ловя смутно промелькнувшую мысль. – Одних привозят, других увозят… Это он о рабочих. Да… Ольга сказала однажды о стланике: „Когда вы успели сделать все?“ – хотя мы каждый день тогда говорили об этом, а она ходила между нами и слушала… Так же, наверно, как я слушаю сейчас Дениса Антоновича; значит, до нее не доходило то, о чем мы говорили. Выходит, она тоже занята была и теперь занята чем-то другим! Здесь не только увлечение сочинительством… Что же у нее?» – ужаснулся Иван Иванович и такими глазами взглянул на Хижняка, вынырнувшего наконец из-под занавески, что тот поперхнулся словом и чуть не выронил из рук шумовку.
– Вы заболели? – Хижняк деловым шагом направился к Ивану Ивановичу.
– Ничего… – ответил тот, успев одуматься, – кольнуло не то в бок, не то в спину. Прошло уже! – торопливо добавил он, видя готовность фельдшера что-то предпринять.
– Нет уж! Давайте я вас посмотрю, – сказал Хижняк, решительно оттесняя его к дверям своей комнаты. – Как это «ничего»?! Сразу весь перевернулся! Конечно, так уж принято: сапожник ходит без сапог, а зубной врач без зубов… Но я тоже кое-что в медицине понимаю. – И он почти насильно стащил с Ивана Ивановича пиджак и заставил его снять рубашку.
– Дышите! Еще разок! Та-ак! Так! Не легкие, а мех кузнечный! – бормотал он, прижимая трубку твердым ухом. Снова послушал, постукал, повернул Ивана Ивановича, стоявшего со скрещенными на голой груди руками. – Дайте я сердце еще проверю. И сердце стучит, как молот на наковальне. Не организм, а настоящая кузница. Ей-богу! Этакий вы красавец! – восхитился Хижняк, любуясь статным торсом доктора и его могучими мускулами, туго обтянутыми атласной кожей.
– Какой уж там красавец! – Иван Иванович криво усмехнулся. – Впервые слышу.
– Я вам не ради приятности, а от души говорю. Только где и что кольнуло, не понимаю. Переутомление разве? Выпейте сейчас хорошую стопку водки для… дезинфекции, и все пройдет.
58
Приняв эту стопку из рук Хижняка, Иван Иванович задумчиво посмотрел сквозь нее на дымящееся блюдо с горячими пельменями-колдунами, окруженное тарелочками с закуской.
– Чистая! – сказал Хижняк, продолжая хозяйничать за столом. – Прозрачная, как слеза… Ну, за будущую поездку! – Выпил, крякнул, округлив синие глаза: – Хороша-а!
– Почему в женском роде? – грустно пошутил Иван Иванович. – Это ведь «он»!
– Точно! Разведенный, но силен. На прошлой неделе одна гражданочка зашла в магазин, постояла у прилавка, где продавали спирт, и упала в обморок.
Елена Денисовна удивленно покачала головой:
– От одного запаха опьянела!
– Положим, не от одного запаха… Тут как раз по твоей части… На материке ее лечили от радикулита, с ногами у нее плохо. После того как упала в магазине, совсем обезножила и слегла.
– Так это дочь Мартемьянова! Я уже смотрела ее. Помните, Иван Иванович… Та, которой придется делать кесарево сечение: у нее почти полный паралич обеих ног и мышцы брюшные парализованы, а беременность первая. Сама она ни за что не разродится.
– Сколько месяцев?
– Восемь исполнилось. По-моему, ошибается она в сроках. Похоже, что вот-вот и родить пора.
– Невропатолог наш уже смотрел ее?
– Сегодня дал заключение, – ответил за жену Хижняк.
– Завтра я сам займусь ею, – решил Иван Иванович. – Совсем не нравятся мне такие симптомы!
– А помните, что было в прошлом году с женой геолога с Холодникана? – напомнила Елена Денисовна.
– Еще бы не помнить! Я обследовал ее вместе с Валерьяном Валерьяновичем…
– Валентиновичем, – поправила акушерка.
– Ему, как невропатологу, так больше идет… Обследовали и поставили диагноз: менингиома в правой лобно-височной. И я оперировал. Полностью удалил, а опухоль была почти с кулак. Хорошее чувство, когда операция сделана радикально! – Иван Иванович, увлеченный воспоминанием, взглянул на Ольгу, и у него сердце зашлось от боли: такая далекая, холодная сидела она за столом, с явной скукой слушая надоевшие ей разговоры о болезнях и диагнозах.
– Да-да-да! Совсем не нравятся мне такие симптомы… – Почти не сознавая того, повторил Иван Иванович, с тяжелым чувством отворачиваясь от жены.
– Четвертого мая вы взяли больную на стол, а шестнадцатого июня начались роды, – любовно припоминала Елена Денисовна. – К этому времени она уже сделалась нормальной: начала интересоваться своим состоянием, спрашивать о семье. И мальчишку какого хорошего родила… – Елена Денисовна хотела еще что-то сказать, но в дверь постучали и вошел Игорь Коробицын.
На него, редкого гостя в этой комнате, посмотрели удивленно.
– В субботу у Пряхиных будет маленькая вечеринка, – сообщил Игорь, обращаясь главным образом к Ольге. – Пава Романовна очень просила меня передать вам… Если вы желаете принять участие…
Казалось, что-то оскорбительное было в выражении его черных глаз и маленького рта, когда он смотрел на Ольгу.
«Неужели он?» – подумал Иван Иванович, переводя взгляд на жену. Да, с нее точно спала завеса отчуждения, и лицо ее светилось живой внимательностью. «В самом деле он!» – ахнул про себя пораженный Иван Иванович.
– Так вы согласны? – спросил и его Коробицын.
– Нет, я не могу, – глухо ответил доктор, с трудом удерживаясь от желания наговорить грубостей.
– Напрасно, будет очень весело…
– Не могу, не могу! Занят. У меня работа. Ежели Ольга Павловна хочет, ее воля…
Может быть, Ольге следовало сказать, что ей тоже некогда. Но она, сразу взволнованная, подумала о выздоровлении Таврова, о том, что теперь он обязательно придет к Пряхиным, чтобы встретиться с нею.
– Передайте Паве Романовне благодарность за приглашение, скажите, что я зайду к ней сегодня же.
59
«Да, она обязательно будет на вечеринке у этой пошлячки!» – в каком-то угарном состоянии размышлял Иван Иванович, уставясь невидящим взглядом в испуганное лицо молодой женщины, лежавшей перед ним на больничной койке.
У женщины пышный узел русых волос, сбившийся к плечу, голубые глаза, и вся она светлая, милая, с высоким животом будущей матери.
– Как звать? – спохватившись, ласково спросил Иван Иванович.
– Маруся… Мария Петровна.
– Ну… Маруся Петровна, на что вы жалуетесь?
– Ноги у меня…
– Ноги и у меня, – пошутил Иван Иванович, начиная Осмотр больной. – Пошевелите пальцами. Еще попробуйте. Поднимите правую ногу, согнув в колене. Не выходит? А левую? Тоже не можете? Поможем вам. Попробуйте теперь разогнуть самостоятельно. Не получается? Онемели и ноги и живот… Когда же это у вас началось, Маруся Петровна?
Невропатолог Валерьян Валентинович стоял рядом с главным хирургом, с выражением живейшего интереса на веснушчатом лице, еще раз проверял, наблюдая со стороны, данные своего предварительного заключения.
– По-моему, поражение спинного мозга, – сказал наконец Иван Иванович после тщательного обследования и расспроса больной, вопросительно взглянув на невропатолога.
– Я думаю так же, – ответил тот. – Начало и развитие заболевания и вся клиническая картина сейчас говорят за то, что здесь, по-видимому, опухоль в среднегрудном отделе спинного мозга.
Иван Иванович кивнул одобрительно. Он уже читал заключение невропатолога. Веснушчатый Валерьян отличался серьезным и сердечным отношением к больным, которое помогало ему делать выводы на основании, казалось, незначительных признаков, ускользающих от невнимательного врача. Иногда хирург и невропатолог крепко спорили при постановке диагноза, но это не мешало их дружной работе. Сейчас мнения совпали.
Они говорили при Марусе, не скрывая от нее правды: в таких случаях больные, извещенные о форме предстоящего хирургического вмешательства, подписывали согласие на операцию, и только сожаление о запущенной болезни в связи с беременностью Иван Иванович выразил по-латыни.
– Следовало сразу же, при первых признаках слабости и боли в ногах, подумать о тяжести заболевания и начать лечение по-настоящему.
– А лечили от двухстороннего радикулита, – с досадой сказал Валерьян. – Прогревания, грязи… Как раз все наоборот: делали то, что ускоряет рост опухоли. О чем только думали?
– Да-да-да. Начались боли в стопе и онемение пальцев левой ноги, это распространилось по всей конечности, захватив и часть живота. Потом та же картина с правой стороны. Какой же радикулит?! На рентген, – распорядился Иван Иванович. – Сделаем рентгеновский снимок, затем спинномозговой прокол – тогда будет совершенно ясно.
Вернувшись к себе в кабинет, он несколько раз прошелся из угла в угол, присел к столу со стаканом горячего чая, который, как обычно, принесла сестра, но лишь взялся за него, отставил и снова стал ходить по комнате.
«Ольга опять уходила к Паве Романовне. Пришла домой совсем чужая, – недоброе выражение промелькнуло в карих глазах Ивана Ивановича. – Ну что я могу сделать?!»
– Рентген показал изменение костной ткани в области шестого грудного позвонка, – прервал его размышления Сергутов, взглянув на Гусева, который сидел нахохлясь в глубоком кресле. – Вот посмотрите! – И он поднял к свету два больших рентгеновских снимка.
– Теперь сомневаться не приходится. – Иван Иванович еще раз всмотрелся в мутно просвечивающие на черном фоне очертания костей. – Можно с уверенностью поставить клинический диагноз: опухоль шестого грудного позвонка со сжатием спинного мозга. Надо готовить больную к операции.
– Я бы советовал отложить операцию на послеродовой период, – сказал Гусев, не ожидая, когда спросят его совета. – Пусть сначала разрешится…
– Она не сможет. Ей в таком случае придется делать кесарево сечение.
– Сделайте кесарево. Нельзя же подвергать человека крайнему риску! А ну, как начнутся роды на операционном столе? Неужели вам хочется опять иметь смертный случай?
– Будет присутствовать акушер.
У Гусева от возмущения покраснели даже веки и большой нос, а пальцы рук нервно засуетились.
– Вы, конечно, новаторы-нейрохирурги. Но за меня солидный опыт общей хирургии. Имейте в виду: я вас предупреждал… Вы хотите, чтобы роды прошли после вмешательства в сложнейшую область, в спинной мозг? Какая опасность сразу после вскрытия позвоночника и наложения швов!
– Опасно не это, – спокойно ответил Иван Иванович. – Кстати, по общей хирургии у меня тоже порядочный стаж, и мне представляется, что больной легче будет перенести операцию, а потом естественные роды, нежели два тяжелых хирургических вмешательства подряд. Одним словом, я за немедленную операцию, учитывая и ваше предупреждение.
«Почему он так любит предупреждать? – думал Иван Иванович, выходя на улицу после работы. – Ну как он мыслит?! Устроить во всем порядок: картотека образцовая, полочки, тумбочки… не больница, а загляденье. Это у нас уже есть на общую пользу. А дальше что? Ведь болезни-то не разложишь по полочкам, по шаблону! – Вспомнив последнюю размолвку с Ольгой, Иван Иванович еще больше взъерошился. – Вот бы Гусеву стать литератором, – подумал он и сердито фыркнул. – Герои у него были бы скромненькие, выражения гладенькие, конфликтов никаких, и такая получилась бы скучища, что каждый, просмотрев книгу, отложил бы ее в сторонку…»
Последние рассуждения сбили доктора с пути: вместо того, чтобы идти сразу домой, он зашел в библиотеку. Кроме специальной литературы, Иван Иванович любил читать в часы досуга беллетристику, особенно радовался, когда попадался хороший современный роман, и даже гордился тем, что и здесь «был в курсе».
Сейчас он шел с намерением взять «толстый» журнал, полученный с последней почтой, полистать, представить, насколько возможно, атмосферу сегодняшнего литературного мира, может быть, с этой позиции взглянуть на «ребячество» Ольги.
За новыми декорациями, занимавшими половину фойе, временно превращенного в мастерскую, он услышал звучный голосок Павы Романовны.
– Вполне могу справиться, клянусь честью! – быстро говорила она. – Правда, я никогда не работала, но заведовать клубом… Это у меня вышло бы. Создать такой уют, чтобы каждый, придя сюда, действительно отдыхал душой.
«Ты уж создашь! – неприязненно подумал Иван Иванович, проходя мимо. – Тоже, как Гусев, свела бы всю работу к диванчикам да занавесочкам. А самоуверенности-то сколько! Конечно, лишь пожелай она, дело и для нее найдется. Все доступно, вот она и думает, что все легко!»
60
В библиотеке у читального стола сидела Ольга в темном плаще из плотного шелка и что-то записывала в блокнот. Рука ее, по-ученически цепко державшая карандаш, так и сыпала узкие неровные буквы. Иван Иванович часто подшучивал над почерком Ольги, но любил и его: сколько радости испытал он за последние два года, получая ее письма, внешне похожие на послания нерадивого ученика четвертого класса, но проникнутые горячим чувством и беспокойством.
Иван Иванович читал ее заметки, напечатанные в областной газете, но ему казалось, что Ольга раздувает свой случайный и незначительный успех и уже вообразила себя гением, не понятым в семье. Разве не с этого начались их размолвки?
Сейчас, увидев жену, по-деловому пристроившуюся к столу, уставленному стопками книг, доктор вдруг остро пожалел ее: вот опять увлеклась и не щадит ни сил, ни времени.
Он подошел к Ольге и, как тогда, когда впервые застал ее за письменным столом, опустил руку на родное склоненное плечо. Женщина вздрогнула, но глаза, обратившиеся к нему, уже не просияли лаской, а глянули настороженно. Она не заслонила исписанный листок с порывистой стыдливостью любящей души, которая говорит о боязни показаться в смешном виде дорогому человеку. Сейчас Ольга не стеснялась мужа, по-видимому уже безразличная к его мнению, и это, уязвив Ивана Ивановича, снова настроило его скептически к ее занятиям.
– Пописываешь? – спросил он с легкой иронией.
– Пишу, – ответила Ольга твердо, хотя лицо ее покраснело от досады.
– Ну, что же, хорошо… Пиши! – сказал он со вздохом и, отвернувшись, зашагал к барьерчику, за которым сидела старушка-библиотекарь в очках и теплом жилете-безрукавке, погруженная в чтение нового нашумевшего романа.
«Из-за каких пустяков можно портить отношения… ломать всю жизнь! – с горечью думал Иван Иванович, рассеянно перебирая книги, возвращенные читателями, но еще не дошедшие до полок. – Ну что… разве я мешаю ей? Разве стесняю в чем-нибудь?»
Ни одного из вновь полученных «толстых» журналов не оказалось на месте: все были на руках.
– Нет, это я не смогу одолеть! – сказал Иван Иванович, с сомнением посмотрев на предложенный ему объемистый роман современного американского писателя.
Не имея времени разбираться в достоинствах неизвестных авторов и боясь зря потерять редкие часы досуга, доктор предпочитал брать вещи, уже одобренные читателями.
Возвращаясь, он снова задержался возле Ольги, которая торопливо заканчивала выписку цитаты из огромной книги о Якутии. На минуту перестав писать, она кивнула на свободный стул, стоявший поблизости, и Иван Иванович покорно присел, повинуясь томительной потребности поговорить откровенно. Теперь он смотрел прямо в лицо жены, как-то по-новому видел ее миловидность, подчеркнутую задумчивой сосредоточенностью, и ему стало еще обиднее от того, что она в последние дни совсем забросила его. Ведь он шел домой с работы, устал, был голоден, а она спокойно сидела, не проявляя никакой заботы.
– Ты еще не ужинал? – спросила Ольга, угадывая его настроение.
– Нет… – сказал он, невольно смущаясь.
– Тогда не жди меня. Ужин в духовке, наверно, не остыл. Кофе в термосе горячий. Я тороплюсь просмотреть нужный мне материал, пока не закрылась читальня, – пояснила Ольга, заметив нетерпеливое движение мужа и промелькнувшее у него недовольство.
– Долго это будет продолжаться? Такое вот пренебрежение… Отчуждение такое… – спросил Иван Иванович сдержанно.
– Пока ты сам не перестанешь относиться с пренебрежением к моей работе, – заносчиво произнесла Ольга.
– До сих пор я не вижу никакой работы, – раздраженно сказал Иван Иванович, поднимаясь.
– Не удивительно! – дерзко усмехнулась Ольга. – Другого ответа от тебя нельзя было ожидать!
61
После ухода Ивана Ивановича она с минуту сидела неподвижно, ощущая тоскливый холодок в сердце, забыв, что ей надо торопиться, «пока не закрылась читальня». Привычка подчиняться распорядку дня мужа поборола, и Ольга решила идти домой, занервничала, засуетилась, собрала книги, но опять передумала и, закусив губу, хмуро уселась за стол, однако, сколько ни принуждала себя, работа не клеилась.
Заниматься дальше с подобным настроением было невозможно. Ольга вздохнула, сдала книги и медленно пошла из библиотеки через зрительный зал клуба.
«Хорошо. Раз это необходимо для твоего спокойствия, я могу отложить свои занятия», – казалось, говорил мужу ее унылый вид. Но едва она приблизилась к двери в фойе, как та разом распахнулась и на пороге, точно он бежал от кого-то, появился Тавров. Почти по инерции Ольга сделала еще несколько шагов навстречу… Паве Романовне, которая осматривала в это время готовые декорации, составленные у сцены, показалось, что Тавров и Ольга бросятся друг другу на шею.
Кроме них троих, в зале не было ни души. Под высоченным куполом некрашеного потолка светилась круглая люстра, одинокая, как луна. Громадное здание таило чуткую тишину, вдруг потревоженную стуком столяра в фойе.
Даже бойкой Паве Романовне стало не по себе, когда те двое, встретясь лицом к лицу в этой пустыне, остановились внезапно, словно слепые.
«Удивительный народ! – с досадой подумала она. – Зачем такое мучение?! Впору выскочить отсюда и столкнуть их. И то, наверно, только стукнулись бы лбами. – И она совсем опешила, увидев, как они, обойдясь даже без рукопожатия, пошли рядом и сели на скамейку посреди зала. – Им, наверно, кажется, что они в тенистой роще, в беседке где-нибудь, клянусь честью!.. – мысленно произнесла Пава Романовна, забиваясь в щель между декорациями. – Расселись, будто два голубя на крыше».
– Вы меня звали? – с трудом вымолвил Тавров, не сводя с нее широко открытых глаз, пытливых и преданных.
Боясь заглянуть в их глубину, замирая, как на краю пропасти, Ольга сказала с неловкой прямотой:
– Нет, я не догадалась позвать, хотя очень хотела увидеть вас.
И сразу все, что волновало недавно – работа, ссоры с мужем, – отошло, забылось, и лицо ее после первой вспышки удивления и даже испуга при появлении Таврова засветилось радостью.
– Зачем вы так быстро ходите? Вам надо беречься, – сказала она с ласковой укоризной, заметив испарину на его лице.
– Боялся не застать вас. Мне позвонили, что вы уже давно здесь и будто бы ждете меня. Конечно, Пава Романовна… – пояснил он, уловив нервное движение Ольги, достал платок, по-мальчишески скомкав его, вытер лоб и крепкий подбородок. – Я не просто… – добавил он, заливаясь румянцем смущения, и исподлобья испытующе взглянул на Ольгу. – До клуба доскакал на костылях. Они там… на террасе. Все еще пользуюсь ими, когда тороплюсь.
– Я видела, как вы учились ходить, – тихо сказала Ольга. – Вы шагали, улыбались и смотрели только себе под ноги. Вечер был такой хороший! За вами следом шла нянечка…
– Почему же вы не окликнули меня?
– He хотела смущать…
– Несколько раз собирался вам позвонить… Много раз. Но почему-то тоже боялся. Так, наверно, отсиживается в конуре пес, которому отдавили лапу: и погавкать хочется, и в драку бы ввязался, ан лапа-то мешает… не дает.
Оба рассмеялись.
– Что у вас? Где очерк, который вы обещали написать о Чажме? – спросил Тавров, снова обретая свободный дружеский тон.
– Пока в столе. Я уже раз двадцать приступала, столько бумаги извела, и зря – самой не нравится: кажется, то напыщенно, то серо, мелко. А в газету посылаю, и каждую неделю печатают. Не все, конечно, принимают, но не меньше половины. Как вы думаете – это не плохо? Ведь я еще не научилась по-настоящему!
– Это хорошо! – горячо возразил Тавров. – Я знал одного известного журналиста… Его впервые напечатали после сотни попыток. Без преувеличения: он послал в редакции центральных газет десятки очерков, которые были отвергнуты. Вы начали правильно, с простой газетной заметки.
– Изучаю жизнь. Но странно: теперь, когда я рыскаю повсюду, чтобы подсмотреть самое главное, интересное, часто испытываю какую-то нервозную взвинченность. И тут снова теряю верный тон.
– Ничего. Горячность не плохое свойство. – Тавров опять вынул платок из кармана и, вытирая лицо, глубоко вздохнул: по-видимому, все еще не мог прийти в себя после пережитого напряжения. – Вот насчет очерка о Чажме. Вам нужно…
– Мне кажется, я поняла теперь, что нужно, – перебила его Ольга. – Написать о здешнем крае в небольшом очерке трудно: добыча золота, рыболовные артели, совхозы, природа особенная. А я решила все охватить, и это придавило меня: слишком много нагромоздила.
– Найдите интересного человека и через него покажите то, что здесь творится.
Ольга задумалась.
– Я была в одном эвенском колхозе. У них богатое хозяйство: олени, огороды, молочная ферма. Там эвены. Я их сначала путала с эвенками, но, оказывается, это совсем разные народности. Эвенков раньше называли тунгусами. Они кочевали по Восточной Сибири – от Енисея до Охотского побережья. А эвены – ламуты. На их языке Охотское море называется Ламским морем. Так вот… Если взять этот колхоз, его связь с производством…
– Возьмите лучше председателя нашего райисполкома. Через него вы сможете показать все. Иначе богатство материала вас опять подавит.
– Я попробую, – нерешительно пообещала Ольга.
– Нет, вы прежде представьте, что это за человек! – увлекаясь, сказал Тавров. – Между прочим, организация облюбованного вами колхоза произошла при его живейшем участии…
– Клянусь честью, я помешала деловому разговору! Насколько мне удалось расслышать, речь идет о географии нашего края, – со смешком сказала Пава Романовна, неожиданно появляясь из-за декораций.
Она прошла между скамейками и остановилась – настоящая кукла в своем коротеньком, едва до колен, платье и нарядной распашонке, именуемой труакаром, скрывавшей временную полноту ее фигуры. Пышные буфы на рукавах расширяли плечи; высокие каблуки туфель делали неуверенной походку; шляпка, похожая на опрокинутое ведерко с узким донышком, косо сидела на пышных кудрях. Так одевались модницы сорокового года, а Пава Романовна считала бы себя совершенно несчастной, будь она одета не по моде.
– Вы святого выведете из терпения, – сказала она благодушно. – У меня устали ноги на этих ходулях. Все-таки я в интересном положении… Да и какой толк мне застревать в щели между березовой рощей и гостиной Кит Китыча? Чего ради я торчала бы там еще?
62
Когда Иван Иванович вошел в операционную, больная уже лежала на столе на правом боку, ярко освещенная высокой стоячей лампой-рефлектором.
Заслышав шаги и голос хирурга, она насторожилась. Все ее существо, потрясенное неожиданным несчастьем, напряглось в томительном ожидании. Юная женщина без колебаний подписала согласие на операцию. Что ж, раз иного выхода нет!.. Доверие к хирургу было большое, но Маруся опасалась за свою беременность. Она очень хотела иметь ребенка и уже любила его. Умиленно прислушиваясь к каждому его шевелению, будущая мать представляла, как ее дитя укладывается поудобнее, толкаясь то локотком, то ножкой… Лежа на операционном столе, она продолжала свою непрерывную беседу с ним, неслышную для посторонних, просила вести себя спокойнее, боясь сейчас сильных его движений. Они оба должны потерпеть…
Ассистент Сергутов уже заканчивал анестезию: уплотненная припухлость после уколов новокаина вздулась вдоль позвоночника. Иван Иванович на минуту остановился за плечом Сергутова, сверил еще раз взглядом линию, намеченную для разреза с рентгеновскими снимками, приколотыми на оконную раму.
Черные глаза и румяные щеки Варвары, оттененные белизной маски, закрывавшей всю нижнюю часть лица, промелькнули над стерильной простыней, распяленной в ее руках.
– Гексонал понадобится, имейте в виду, – напомнил Иван Иванович.
– Я уже приготовила, – кратко ответила Варвара, накидывая простыню так, чтоб окно в ней легло на операционное поле.
Елена Денисовна, хлопотавшая по ту сторону стола, на лету подхватила свой край, прикрепила его зажимами к платформочке над изголовьем больной. Никита измерял давление крови.
