Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
«Чтобы стать писателем, нужен особый талант. Для меня будет замечательным достижением, если я добьюсь звания заправского корреспондента».
Она взглянула туда, где серели над взгорьем высокие корпуса флотационной фабрики, вспомнила встречу с Тавровым в больнице, и чувство горячей и нежной признательности овладело ею.
После той встречи она навестила Бориса еще раз с Павой Романовной, а потом больного по его требованию выписали домой, приставили к нему санитарку, и он совсем исчез из поля зрения Ольги. Пава Романовна в качестве «жены-общественницы» вместе с другими приисковыми активистками навещала выздоравливающего инженера, следила за питанием, «создавала ему уют» и сообщала Ольге о его состоянии. Сама Ольга почему-то не могла осмелиться побывать на холостяцкой квартире своего нового друга.
«Хорошо бы посоветоваться с ним, показать ему черновые варианты, поделиться планами, почитать, а он сидел бы и слушал». Даже при одной мысли о такой возможности становилось радостно.
День уже клонился к вечеру, когда она возвращалась. Воздух, свежий и чистый, был наполнен терпкими запахами спелых трав и листьев, тронутых увяданием. Ольга быстро шла, торопясь попасть домой раньше Ивана Ивановича, счастливая сознанием своей причастности к окружающему и тем, что много сделала сегодня.
С какими людьми удалось поговорить!.. Теперь ей стала понятна их суровая серьезность: чтобы врасти корнями в северную, не очень-то ласковую землю, требовались большие усилия. Почти каждый имел, помимо трудовых интересов, особые наклонности: тот увлекался футболом и был гордостью районной команды, та побивала рекорды на лыжных состязаниях, старый таежник со старательской шахты, впервые в жизни занявшись огородничеством, передал в пользование своей артели целое парниковое хозяйство. Разговоры с ними хорошо настроили Ольгу Павловну.
Ее сапожки и походный мужской костюм были запачканы глиной, светлые волосы растрепались. Подойдя к центру прииска, раскинувшегося на несколько километров, она извлекла из нагрудного кармана крохотное зеркало и начала приводить в порядок прическу, стерла землю со щеки, поправила воротник ковбойки… И вдруг совсем близко услышала голос Таврова.
Перепрыгнув через канаву на обочину шоссе, окаймленную кустами ольхи и шиповника, Ольга глянула вниз… За выступами обомшелых камней, меж которых поднимались сохнущие метелки иван-чая, окутанные кудреватым серебряным пухом, на старой береговой тропе, проложенной еще первыми чажминскими старателями, она увидела Таврова рядом с пожилой крупной некрасивой женщиной. Это была санитарка, доставившая недавно столько огорчений и волнений Ивану Ивановичу.
– Теперь я попробую обойтись без костылей, – говорил Тавров взволнованно. – Подержите их, нянюшка!
Ольга вцепилась обеими руками в мешавшую ей ветку и, почти не дыша, следила за первыми шагами дорогого ей человека. Он шел неуверенно, опасаясь крепко ступать на ногу, недавно освобожденную от гипсового сапожка. Может быть, его пугали простор вечернего неба, радостно рдевшего над ним, и сама прекрасная, но еще опасная возможность двигаться без опоры и поддержки.
Ольга видела его лицо, чуть улыбающееся и удивленное, лицо ребенка, начинающего ходить. Сходство довершала нянюшка в белом халате, озабоченно глядевшая на своего питомца и тихонько шагавшая за ним с костылями в руках, чтобы в любую минуту прийти на помощь.
Но он шел все увереннее, почти не хромая, и не заметил Ольгу, скрытую кустарником, а у нее перехватило вдруг дыхание, и она отступила. Ветка, высвободившись из ее рук, еще долго покачивала легкое золото своих листьев над красными ягодами неподвижного шиповника.
52
– Я человек прямой, – часто говаривал Скоробогатов.
Его самоуверенность, замедленный взгляд властных с красноватинкой глаз, большое лицо, багровевшее в минуты гнева, подавляли и далеко не робких людей.
Игорь Коробицын просто боялся Скоробогатова, но, когда тот поставил на днях вопрос о невыгодности нового метода использования топлива на электростанции, Игорь со всем пылом заступился за проделанную им работу. Скоробогатов, будучи побит техническими расчетами, не теряясь, сказал:
– Мое дело – проверить. Я в этом отношении, как профессор, выступающий против при защите диссертации. Ваша обязанность – защититься и убедить меня в своей правоте. Мое дело – не механизмы, а человек, который этими механизмами управляет. Мне нужно вникнуть в самую сущность человеческой души.
Коробицын сразу стушевался перед проникновением в его сущность и снова стал побаиваться секретаря райкома.
С таким привычным чувством робости он вошел в солидно обставленный кабинет Скоробогатова, заранее отыскивая и взвешивая свои возможные погрешности.
Скоробогатов разговаривал по телефону.
– Да, да, секретарь райкома! Пора бы знать, – говорил он, кося одним глазом на вошедшего.
Потом голос его еще повысился.
Игорь осторожно снял соринку с праздничного костюма и, ступая на цыпочках, отошел к дальнему окну.
– Если ты не выполнишь, то имей в виду, что у тебя не два партбилета, а один, – и тот отберу, – строго говорил Скоробогатов. – Надо понять… смотри! – грозил он минуту спустя. – Ты идешь против партии.
У беспартийного Игоря заныло под ложечкой, и он нервным движением поправил галстук. Ему уже хотелось, чтобы разговор по телефону продолжался дольше, но в трубке как раз заглохло, и после встряхиваний и сильных продуваний она была энергично положена на место.
– И того не можете, – язвительно сказал Скоробогатов, уставясь немигающим взглядом на Игоря. – Механики! Инженеры! Второй день мучаюсь с телефоном…
– Сейчас же пришлю монтера, Никанор Петрович.
– Присылали уже! – Скоробогатов махнул рукой и, достав платок, крепко вытер раскрасневшееся лицо и лысину.
С минуту он, поджимая тонкие губы, глядел на нерешительно подошедшего Игоря, затем, кивнув чисто выбритым подбородком на кресло, спросил:
– Что у вас происходит?
Игорь едва присев, неловко и готовно подскочил:
– Где?
– Ну, у вас… Там… Вы все крутитесь около жены Аржанова, – грубовато пояснил Скоробогатов. – Все эти интеллигентские штучки для примера далеко не поучительны. Забываете о рабочей среде. Сплошные выпады против морали.
«Какие выпады? Что он выдумывает?» – подумал Игорь.
– Я не допущу разводить безобразия! – продолжал Скоробогатов.
– Позвольте! – прервал его удивленный Игорь. – При чем же здесь я?
– Вот как? Вы серьезно полагаете, что вы ни при чем?
– Да… Собственно…. Я очень уважаю Ольгу Павловну… – замявшись, мямлил Игорь.
– Хм! Красивая, молодая женщина и одинокие молодые мужчины! – Скоробогатов скептически оглядел Игоря. – Я вижу: Аржанов уже почернел, буквально почернел и физически и морально от вашего уважения. Но о нем разговор впереди. Его я еще рубану! Сейчас речь о вашем поведении.
– О моем поведении… – повторил Игорь, обиженный бесцеремонным вмешательством в самые, казалось, тонкие его переживания и в то же время обескураженный сознанием какого-то неписаного права у Скоробогатова на это вмешательство.
– Я предлагаю вам серьезно подумать! Вы нарушаете этические нормы! – продолжал греметь тот. – Эх вы-ы, культурные люди!
53
– Не пойду! Вот еще новости! Какие такие нормы я нарушила?
– Он просил, чтобы вы пришли… – Игорь не решился сказать: «требовал».
– Хотите, чтобы он прочел мне проповедь о добродетели? – спросила Ольга с неожиданным вызовом.
Игорь молчал. Он действительно уважал жену доктора Аржанова. Только здесь, где все жили на виду, могли пойти разговоры о неладах в их семье. И то было непонятно, чем вызваны эти толки: вниманием, которое вызывала Ольга, или ее дружбой с Павой Романовной? Своим поведением она не давала поводов к таким разговорам.
«Почему же я отступил перед Скоробогатовым?» мучительно думал Игорь, не глядя на Ольгу, и заметно вздрогнул, когда она спросила:
– Отчего вы заинтересованы в моем объяснении с ним?
«Оттого, что растерялся и не сумел защитить вас: вспомнилась ваша дружба с Тавровым, и я в тот момент решил: мне, по-видимому, не все известно, – мог бы ответить Игорь. – Если это не так, то нечего бояться, идите и отбейте наскоки секретаря райкома».
– Хорошо, я пойду к нему, – сказала Ольга, немного остыв и почти с сожалением взглянула на понуренного Коробицына.
Скоробогатов слегка приподнялся в кресле и протянул ей руку:
– Ну-с, как поживаете, Ольга Павловна?
Она не ответила и, пока собиралась с мыслями, секретарь в упор рассматривал ее. До него давно дошли слухи о ее необычных отношениях с Тавровым, и он решил наконец вмешаться. Не ожидая мгновенного раскаяния, он все-таки рассчитывал на откровенное признание и, по крайней мере, на согласие соблюдать внешнее приличие.
Однако на лице Ольги выражалась лишь гордая, даже злая настороженность.
Скоробогатов смотрел и думал. Он предвидел в данном случае возможность нарушения общественной этики и ополчился против нарушителей вне зависимости от своих личных отношений к Аржанову. Гордое выражение Ольги задело его за живое, и он сказал жестче, чем рассчитывал:
– Что там у вас происходит?
– Мне кажется, у нас ничего плохого не происходит, – смело возразила Ольга.
Скоробогатов побагровел:
– Не стройте из себя девочку!
– Я не строю. И вообще… что за тон? Мне кажется, вы забыли, кем вы являетесь: ведь вы секретарь райкома.
– Нет, это вы забылись! – крикнул Скоробогатов. – Мне не нравится ваше поведение.
– А мне не нравится ваше, – ответила Ольга твердо, хотя сердце у нее заколотилось почти до дурноты. – Вы ведете себя, как прокурор на допросе. В чем дело?
– Вот именно: в чем дело? – перебил Скоробогатов, разгорячась. – У нас семья составляется по свободному выбору. Раз так, должна быть любовь, ясность, взаимное уважение. Что же получается? Муж – крупный работник, а вы компрометируете его, снижаете его рабочий потенциал. А ведь вы тоже не без задатков: статейки пописываете. Устраивать свидания с посторонним мужчиной в частном доме! Мало того: превратить больницу в дом свиданий! Ну, уж знаете!.. А ведь это отражается на коллективе через настроение вашего мужа. Но с ним я еще поговорю особо! Сейчас речь о ваших… выпадах. Ведь это пошлость! Поймите, по-ош-лость, – подчеркнул Скоробогатов с брюзгливым выражением. – Даже если легкий флирт: сегодня Тавров, завтра Коробицын…
– Замолчите! – сказала Ольга тихо, но столько негодования было в ее лице и голосе, что Скоробогатову стало не по себе. – Пошлость в том и заключается, что может загрязнить самые прекрасные отношения. Да, я дружу с «посторонним» мужчиной. Но этот «посторонний» помог мне в главном: найти цель жизни, и нехорошо… вам-то особенно нехорошо бросать мне такие упреки.
– Зачем ему понадобилось вызывать ее? – сказал изумленный Логунов, выслушав Игоря, пришедшего к нему за советом.
«Безусловно честен, деятелен очень, – подумал он о Скоробогатове, – но в своей деятельности похож на крыловского медведя, взявшегося гнуть дуги: гнет, пока не переломит».
– С одной стороны, понятно: семья – дело общественное, и забота о ней должна нас волновать, – заговорил он, посматривая на Игоря из-под сдвинутых бровей горячими, угольно-черными глазами. – Но если речь идет о большом чувстве, то вмешиваться невозможно! Тем более детей здесь нет, а все взрослые, серьезные люди. Да, по-моему, и зря он поднимает шумиху. Если понадобится, Иван Иванович сам сумеет потолковать с Ольгой Павловной.
– По-моему, Скоробогатов лицемер, – решительно высказался Игорь. – Да, да, лицемерный и жестокий, как инквизитор!
– Вы тоже загнули! – хмуро возразил Логунов. – Я думаю, он от всей души хлопочет…
– Почему же он не хлопочет о Паве Романовне… – начал было Игорь, но спохватился и умолк, точно поперхнувшись словом. – Вы не подумайте, я не осуждаю Паву Романовну, – добавил он извиняющимся тоном. – В конце-то концов это глубоко личное дело и всякий сам расплачивается за свои грехи. Что? – спросил он простодушно, заметив протестующее движение Логунова. – Вы не согласны?
– Не согласен. Семья – дело личное, пока она соответствует нормам поведения общества, но коль скоро происходят какие-то нарушения, общество так или иначе, но обязательно вмешивается.
– Значит, вы поддерживаете Скоробогатова? – с явным прискорбием спросил Игорь.
– Нет, мне не нравится метод его вмешательства, – сказал Логунов.
Оба стояли на площадке рудничного двора, в стороне от работавших моторов. Уже спустилась вечерняя смена, отшумел встречный людской поток, и у подъемников установилось сравнительное затишье, только подходили непрерывно вагонетки с рудой.
– Это не метод, – повторил Логунов. – Скоробогатов не думает о тактичности и чуткости, которые должны быть органически присущи ему по роду работы. Уж если потребовалось, так надо было вызвать самого Ивана Ивановича или Таврова, членов партии, и поговорить по-товарищески, не стуча кулаками. Тем более что совсем нет сейчас основания Для стука и крика. Скоробогатов кричит о нарушении этики только потому, что кто-то прошелся под руку с чужой женой, а глубже он не видит.
– Не видит, – как эхо откликнулся Игорь Коробицын, сам ничего не понимавший. – Когда я встретил Ольгу Павловну после разговора в райкоме, она вся дрожала от гнева. Значит, он основательно распекал ее. Надо призвать к порядку тех, кто распутничает, хотя бы и шито-крыто, кто действует как зараза.
– Вы так и сказали Скоробогатову?
– Нет. Он сбил меня сразу с ног. Ведь вы знаете его приемчики!..
– Однако он не сбил вас, когда речь шла о методах сжигания топлива на электростанции, – напомнил Логунов.
– Еще бы! Там я на высоте положения, а в этом деле совершенно беспомощен.
«Да, это дело сложное! – думал Логунов, выходя из штольни рудника. – Враги изображают нас, советских, особенно партийных, людей, сухарями, которые глушат в своей душе чувство любви. Или они представляют нашу жизнь как сплошное самоотречение, как жертву ради будущего. А мы живем, правда, напряженно, но интересно, любим и радуемся со всею силою человеческих чувств, не стесненных никакими условностями, кроме блага ближнего».
54
– До свидания, Юрий Гаврилович! – Иван Иванович взял мальчика на руки, легонько потрепал, погладил его. – А ты поправился: жирком оброс, – промолвил он шутливо. – Но только, чур, беречься! Пока не научишься ходить по-настоящему, не прыгай, не взбирайся высоко, чтобы не упасть. Ну, да ладно, Денис Антонович твоей маме расскажет, как тебе нужно вести себя.
– Я теперь сам знаю, – ответил мальчик и неожиданно охватил цепкими ручонками шею Ивана Ивановича.
– Испугался? Думаешь, уроню?
– Нет. – Маленькие губы приблизились к самому лицу доктора. – Можно? Я чуть-чуть!
Аржанов кивнул и взволнованно рассмеялся, ощутив милое прикосновение к щеке, к уголку рта.
– Сильные вы! – сказал мальчик, проводя ладошкой по плечу своего исцелителя. – И… колючие.
«Не успел побриться сегодня! – подумал Иван Иванович, оставшись один. – Плохой признак для женатого человека… Да-да-да… чувствую – неладно, а что – не пойму! Здесь несколько дней, недель проведешь с человеком, и то будто кусок жизни своей отрываешь, расставаясь с ним. Вот Юрок – птаха малая. Пока выходили, привыкли к нему! И он пригрелся. „Я чуть-чуть!“ Разве забудешь такого? А там восемь лет душа в душу…»
– Письмо! Иван Иванович, письмо! – запыхавшись от волнения и спешки, сказал глазной врач, входя в кабинет.
– Какое письмо, Иван Нефедович?
– Ответ из обкома.
Иван Иванович побледнел. Глаза его сделались совсем черными.
– Где же оно?
– Сейчас Хижняк несет. Да куда он запропал?!
Иван Нефедович высунулся в коридор, нетерпеливо замахал рукой.
– Иду. – Хижняк, рыжий, солнечно сияющий, показался в дверях.
– Хорошее? – спросил Иван Иванович.
– Не знаю. Не смотрел. На ваше ведь имя.
– Что же вы сияете заранее? – сердито сказал Иван Иванович, издали протягивая руку.
– Думаю – неплохое. Привез его работник обкома. Двое оттуда приехали. Созывается внеочередная районная конференция, а такое спроста не бывает.
– Внеочередная, районная?.. – повторил Иван Иванович, медля вскрывать конверт, словно боялся заглянуть в него.
– Не тяните, ради господа! – взмолился глазной врач, который при своем плотном сложении отличался тонкой, нервозной психикой.
– Ну-ка, что нам пишут? – спросил еще с порога невропатолог, Валерьян Валентинович, на ходу протирая очки в ярко-золотой оправе.
Следом за ним вошел раскрасневшийся Сергутов, за его плечом мелькнуло лицо Елены Денисовны; Варвара и Никита Бурцев явились тоже.
Может быть, им не следовало входить сразу целой гурьбой… Может быть, в письме содержалось что-нибудь унизительное для их главного хирурга, но они подписали обращение к областной партийной организации не ради простой формальности и, ожидая ответа, искренне болели за дело, в котором каждый из них принимал посильное участие. Поэтому никто не подумал, тактично ли он себя ведет. Отрицательный ответ одинаково огорчил бы всех.
Затаив дыхание, медики следили за движением рук своего хирурга и не узнавали их: такими неловкими, копотливыми стали они вдруг. Он даже упустил пустой конверт, и тот, перевернувшись в воздухе, с шелестом скользнул по полу.
Сначала Иван Иванович пробежал глазами по строчкам молча, потом лицо его ожило, окаменевшие было челюсти разжались, и в комнате прозвучало знакомое, но давно уже не слышанное:
– Да-да-да! – сопровождаемое басовитым, счастливым смехом. – Нам дают полную свободу действия под нашу личную ответственность…
55
– Я от всей души хочу сказать, – заговорил на внеочередной районной конференции стахановец-забойщик с рудника Терентий Пятиволос, известный далеко за пределами области. – Живем мы хорошо, работаем здорово. Однако могли бы работать еще лучше. В чем же тормоз? В отчетном докладе товарищ Скоробогатов упомянул, между прочим, о своем конфликте с нашим рудником. Этот конфликт и послужил тормозом. Пусть мне не пытаются зажимать рот, как Мартемьянову и Логунову на заседании райкома. Взысканиями нас не укротишь: невозможно молчать, когда общее дело терпит урон. Пусть товарищи из обкома послушают… Наш рудник первым идет в тресте по всем показателям? Идет, правильно! Но если бы нам не совали палки в колеса, мы программу первого полугодия выполнили бы еще раньше.
– Конкретнее! – привычно бросил Скоробогатов, заметно присмиревший.
Он был насторожен и чаще моргал, посматривая то на представителей обкома, то на делегатов районных партийных организаций. Решительно во всех выступлениях по его докладу прорывалось недружелюбное отношение. Скоробогатов искренне недоумевал? почему нашлось столько недовольных? Раньше восставали только одиночки, а тут конференция… лучшие представители партийных организаций. Иногда ему хотелось вскочить, ударить по столу и крикнуть, как частенько крикивал он у себя в райкоме: «Вы против партии!» Но тут, похоже, партия выступала против него…
Ему вспомнились взбесившие его в свое время слова доктора Аржанова: «Вы точка по сравнению со всей партией».
«Да, только точка!» – покорно подумал Скоробогатов, обегая взглядом людей, собравшихся в зале. Суровое осуждение было на лицах, а то и презрение. Осуждение пугало Скоробогатова, презрение возмущало: он мог бы по пальцам перечесть недостатки тех, кто теперь судил его.
«Тот же Мартемьянов любит иногда заглянуть в рюмочку. Знаем мы эти замашки! Сегодня рюмочка, завтра рюмочка, а там, глядишь, и спился! Логунов не пьет, даже не курит, но легкомысленный фантазер, режим экономии у него на последнем плане… Пряхин любит перекинуться в картишки и подхалим… Теперь уже прячет глаза, а раньше, кажется, готов был за своего партийного руководителя в огонь и в воду. Да, недаром его жена такая вертушка, и очень жаль, что в свое время это как-то ускользнуло от моего внимания… Вот делегат от совхоза – хромает в политическом развитии. Тот приволокнуться любит… А у того социальное происхождение… да, отнюдь не трудовое!»
Блуждающий взгляд Скоробогатова столкнулся с отчужденным взглядом раскосых глаз председателя эвенской охотничьей артели.
«Тоже считает меня конченым человеком! – подумал Скоробогатов, стараясь восстановить в памяти биографию делегата. – Да, какая-то темная история произошла с деньгами… не то растрата, не то перерасход…»
Все сидящие в зале райкома представились Скоробогатову неполноценными людьми, и это немного ободрило его. Ему в голову не приходило, что он всегда преувеличивал недостатки товарищей, потому что превозносил самого себя и, глядя на других свысока, забывал, что это они создавали заново жизнь целого района: прокладывали дороги через болота и горы, строили поселки, корчевали тайгу и распахивали холодные земли, снимая урожаи невиданных здесь овощей и зерновых. Они болели за свои планы по добыче золота, мехов, рыбы и выполняли их, поднимая на творческий труд тысячи людей, которые сами росли вместе с цифрами программ. Это были те, кому Центральный Комитет партии большевиков доверил освоение Севера.
«Не угодил! – с горестной иронией думал Скоробогатов, слушая выступление районного агронома, с которым у него тоже было немало столкновений. – Всякому хочется, чтобы его по шерстке гладили. Я-то вот терплю, пока вы меня прорабатываете!..»
– Зажимал всякую инициативу! – говорил с сильным акцентом якут, директор животноводческого совхоза. – Мы приезжали в райком со страхом. Разве так годится? Был товарищ Скоробогатов сам у нас в совхозе, посмотрел, дал указание отвести землю в долине под посевы. Мы доказательства представили, что там нельзя. Никаких доводов. Пришлось вспахать часть лугов. Летом, когда оттаяла почва, пошла «черная вода», речка наша поднялась. Погубила посевы. Совхоз понес убыток. Теперь будет беда с сеном…
«Не ошибается тот, кто ничего не делает», – записал в блокнот Скоробогатов, отметив это место для заключительного слова.
Но заключительную речь он произнес почти машинально, понимая, что теперь его слова ни до кого не дойдут, и потому только пытался пояснить отдельные выпады.
Подкосило его выступление представителя обкома. Когда тот поднялся из-за стола президиума, Никанор Петрович со смутной надеждой уставился в энергичное лицо, увенчанное пышной шапкой седоватых волос. Крепко сколоченная фигура обкомовца, неторопливые движения его больших рук, открытый, ясный, немного усталый взгляд – все вдруг привлекло Скоробогатова.
«Свой, рабочий парень!» – проникаясь симпатией, подумал Скоробогатов, растерявшийся было от неожиданного одиночества.
Именно этот короткий самообман усилил жестокость удара: обкомовец, действительно рабочий в прошлом, коротко суммировав отдельные выступления, прямо обвинил Скоробогатова в диктаторстве.
– Такие методы руководства, – сказал он, – нарушают отношения партии с массами. А чему нас учил товарищ Ленин? Он говорил, что эти отношения определяются взаимодоверием, что партия должна, чутко прислушиваясь к массам, не командовать ими, а убеждать прежде всего. Скоробогатов установил особый стиль работы: угрозы, окрики, оскорбления со ссылками на неограниченные права секретаря райкома. Он требовал признания своего авторитета, а не стремился заслужить его. Подобное руководство не может быть длительным. И мы видим это на данном, конкретном примере. Политическая активность партийной массы, рост сознания рабочего класса и нашей интеллигенции, перемена в психологии и положении крестьянства – требуют от нас, членов партии, особенной чуткости. А Скоробогатов преступно зазнался: возвеличивая свое «я», оторвался от партийной и беспартийной массы. И это поставило обком перед необходимостью сделать соответствующие оргвыводы…
После такой отповеди трудно было выступать, и кое-как «закруглись», Скоробогатов пошел на место. Вся его внушительность сразу пропала: плечи съежились, глаза утратили неподвижно-холодное выражение.
– Скис! – шепнул Мартемьянов Логунову, который без сожаления, но и без злорадства глядел в ссутуленную спину бывшего секретаря райкома.
53
Логунов вышел из машины и осмотрелся: перед ним в лесистой долине, тронутой осенней желтизной, раскинулись постройки якутского наслега. Одинокие юрты серели кое-где и на высоком берегу речки, окруженные стогами сена.
– Пойдемте в сельсовет! – сказал Логунов спутникам и, взяв из машины портфель и небольшой сверток, первым двинулся по узкой тропинке вниз от шоссе, разрезавшего нагорье. Влюбленный в свой рудник, неожиданно став секретарем райкома, он все еще чувствовал растерянность. Ему поручили сложную, большую работу, в которой не так-то легко было разобраться. Хорошо, что раньше он не ограничивался интересами только одного рудника: производство в целом и сельское хозяйство тоже интересовали его, поэтому он никогда не отделял себя от жизни района. Он знал соседей по встречам на совещаниях, партийных конференциях и сессиях райисполкома и принимал близко к сердцу их успехи и неудачи.
– Этот феодал разогнал-таки лучшие кадры, – с горячностью высказывался он о бывшем директоре якутского совхоза. – Надо убрать его самого, пока не поздно. Я бы рекомендовал вниманию товарищей кандидатуру агронома Амосова.
И Амосов, молодой якутский специалист, направленный в совхоз, блестяще выправил пошатнувшееся хозяйство.
Да разве только однажды приходилось Логунову вмешиваться в общерайонные дела! Но теперь он сам непосредственно отвечал за все, что творилось в районе, и от одной мысли об этом становилось жутковато.
«Опыта не хватает! – думал Логунов, шагая по плотно утоптанной дорожке. – Как найти основное звено, за которое следует ухватиться?»
Придержавшись за куст над крутым уступом, он наколол руку и лишь тогда увидел густой кустарник, затянувший по местам порубок склон горы: шиповник в позолоте тонкой листвы, унизанный алыми, прозрачными на солнце ягодами.
– Сколько его тут! А по берегам рек смородины гибель! Организовать бы выработку витаминов! Приятнее стланика, особенно для ребятишек. Надо поговорить с Иваном Ивановичем и с председателем райсовета. Здесь же в наслеге и организовать.
Логунов попытался представить себе лицо председателя здешнего сельсовета, но не вспомнил. Председателя колхоза он тоже не знал. Это огорчило его.
«Скоробогатов, по крайней мере, знал всех работников по их недостаткам!» – И Логунов обернулся к шагавшим позади него районному агроному и секретарю райкома по сельскому хозяйству.
Агроном, уже обрисовавший в общих чертах состояние колхоза, о руководителе его ничего толкового сказать не смог. О председателе сельсовета оба не имели представления.
– Что же так? – сказал Логунов с открытой досадой. – Ведь в этом наслеге даже партбюро имеется. Значит, довольно крупная партийная организация… Кто ее возглавляет?
– Не помню… – смущенно ответил секретарь по сельскому хозяйству.
– Теперь понятно, почему дела здесь в последнее время пошли хуже. – Логунов замедлил шаги и тем задержал спутников. – Нельзя утрачивать связь с низовыми партийными организациями. Ведь мы проезжаем по району, чтобы убедиться, как идет работа, дать общее направление, а проводить мероприятия будет местный актив. Значит, в первую очередь надо изучить активистов, а потом идти глубже – знакомиться с народом, с его нуждами и делами. Логунов задумался и неожиданно повеселел, поняв причину собственной слабости: он еще не знал людей, которых ему доверили.
После осмотра крупной молочнотоварной фермы Логунов побывал на раскорчевках под огороды и пашни на береговых террасах. Два трактора из МТС, – съехавшие с шоссе не по зимней, топкой сейчас дороге, а прямо целиной, – пробили в лесных зарослях неровную траншею, ощетиненную поломанными и примятыми деревцами.
– Здесь вам и надо проложить свой отвод от шоссе, – посоветовал Логунов председателю сельсовета. – Тракторист правильно выбрал направление.
Потом они осмотрели начальную школу, магазин, баню, место, где предполагалось заложить теплые помещения будущей свинофермы, поговорили о кормах и подсобном значении огородов. О свиньях якуты-колхозники знали только понаслышке, а у себя, в наслеге, видом не видывали.
– Не замерзнут они у нас? – недоверчиво спросил щеголеватый счетовод. – Говорят, однако, больно жирные, да шерсти на них нету.
Логунов рассказал о выгодности свинофермы для колхоза, сообщил, откуда будет проведено сюда электрическое освещение. Сам расспрашивал обо всем и в заключение, найдя хорошую переводчицу – здешнюю учительницу, сделал на общем собрании доклад, прослушанный с живейшим вниманием. «Еще задача, – отметил он у себя в блокноте, – овладеть якутским языком. В этом мне Варя может помочь».
– Ваш доклад очень понравился нашим товарищам, – говорила ему по дороге из юрты, где помещалось правление колхоза, учительница, оказавшаяся матерью Юры, к которому Логунов обещал заглянуть по просьбе Варвары.
Учительница была молода, со скуластым и горбоносым миловидным лицом, хорошо одета и прекрасно говорила по-русски.
– Мои ученики охотно обучаются русскому языку. Они в этом очень заинтересованы, – сказала она, заметив удовольствие, с каким Логунов слушал ее.
Возле небольшой юрты, обмазанной глиной, с высокой побеленной трубой на плоской крыше, она остановилась и открыла дверь в покатой стене.
Их встретила чистенькая старушка-якутка в пестро вышитых замшевых туфлях, окаймленных мехом, в белом платочке и сатиновом платье.
– Это моя мама, – сказала учительница. – Ей уже семьдесят лет, к сожалению, она плохо говорит по-русски – все время жила у брата в дальнем улусе, а то вы ее не переслушали бы, столько она знает разных сказок и историй. Юра от нее не отходит.
Мальчик сидел возле нар на низеньком стульчике и чуть исподлобья, настороженно смотрел на вошедшего. Но он сразу узнал Логунова: на лице его вспыхнула улыбка, глазенки засияли.
Он встал и, придерживаясь за пыжиковое одеяло, постланное на нарах, сделал навстречу гостю несколько шагов. Идти было трудно: искривленные ноги слушались плохо, однако пациент Ивана Ивановича остался верен своему характеру. Уже без улыбки он сделал еще два-три шажка. И все-таки ему пришлось бы опуститься на четвереньки, если бы Логунов, чутко уловивший борьбу физической слабости и почти мужского самолюбия, не пришел на помощь, бесцеремонно подхватив на руки маленького знакомца.
– Начинает ходить! – со слезами на глазах радостно сказала мать. – Я просто боюсь верить такому счастью!
57
Иван Иванович и Ольга, возвращаясь домой с производственного совещания, опять чуть не поссорились. Выручило их появление Логунова, который издали окликнул доктора.
– Как поживаете? – спросил он Ольгу, присевшую в ожидании на скамейку.
– Хорошо, – ответила она и вздохнула. – Очень хорошо, – повторила она с холодным ожесточением.
