Текст книги "Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк"

Автор книги: Антонина Коптяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Воду приносили понемногу издалека. Всякий шум в поселке пугал Фросю так, что у нее руки и ноги холодели: боялась, набегут милицейские, пожарников вызовут и растащат незаконченное жилье по кирпичику, по колышку, как это случилось прошлой осенью у Заварухиных. Дважды начинал Илья постройку, и каждый раз злой на него городовой Хлуденев (служивший и в жандармерии) подстерегал полуночников и прекращал их работу в самом разгаре. Рабочие не противились этому, поскольку установился такой неписаный закон. Только с помощью братьев Хлуденевых – Кузьмы и Лешки – поставил свою избенку Заварухин. Кузьма под предлогом «мировой» увел жандарма в пивную и там «ублаготворил» его – напоил в стельку. Лешка был связным.

Вот он, Лешка, сутулый, белоголовый, до смешного похожий на старика, идет впереди Фроси с ведром воды. Он тоже опасается своего брата-жандарма, только для виду надевшего милицейскую форму, и злится, что тот обосновался в Нахаловке.

– Нарочно тут поселился, чтоб шпионить сподручней было.

Что-то стукнуло рядом: то ли доска оборвалась с крыши, то ли калитка ветхая упала. Фрося, рванувшись в сторону, расплескала воду.

– Кто тут? – тихонько спросил Лешка.

У девушки холодок по спине:

– Где? Кого ты увидел?

Собачонка визгливо взлаяла за соседним заборчиком и умолкла, поленилась брехать. В Нахаловке собаки – редкость: нечего тут охранять, да и кормить их нечем.

Вроде нет никого, но только тронулись с места, как словно из-под земли выросли две темные рослые фигуры, и сразу пучок света – сначала в лицо Фроси, потом Лешки. Заглянули в ведра.

– Так-с, дорогой братец, ты что-то спозаранку хозяйничать стал. Может, и вовсе спать не ложился? – ехидно сказал Игнат Хлуденев, и к Фросе: – Вы, барышня, не гнездышко ли вьете? Пойдемте вместе, посмотрим!

«Издевается, подлец! – Фрося стояла, не трогаясь с места. – Там целая артель трудится. Еще бы час, хоть полчаса, а потом пусть идут чешут об изгородь толстые рыла».

– Чего же вы медлите? Пожалуйста, путь свободный, – насмешливо поторапливал Хлуденев.

Фрося, делая вид, что не слышит его, соображала:

«Хлуденев уже вроде не жандарм – теперь ведь милиция. Так в чем разница? Почему рабочим приходится строить свое жилье украдкой, как при царе?»

Ноги у нее будто свинцом налились – не пойдет она с ним, не двинется с места. И Лешка мнется, не зная, каким образом выйти из положения. Стоит Хлуденеву повернуть направо, да еще раз направо… Вот что-то там уронили, глухо возня донеслась. Спасибо собачонке: опять взвилась, подняла такой лай – в ушах зазвенело.

– Ну, шагом марш, а то арестуем! – уже угрожающе скомандовал Хлуденев и вдруг повалился прямо на Фросю. Она едва успела отскочить – так он бухнулся наземь. Кто-то метнулся прочь по улице, второй милицейский с криком: «Стой! Стой!» затопал следом, на ходу доставая револьвер. Но тут Лешка, не будь прост, окатил его водой сзади, а когда тот шарахнулся от неожиданности, кинулся ему под ноги, сбил и, разом вскочив, побежал по неровному прогалу между избушками и землянками, петляя, как заяц, чтобы не подстрелили. И еще два юрких подростка вывернулись из-за угла и бросились за Лешкой к заводу, в сторону города, отчаянно вопя: «Украли, жандармов украли!»

Хлуденев поднялся и по привычке поспешил скорым шагом за нарушителями порядка, но, заметив их резвость, припустил тяжелой рысью, как настеганный битюг, громыхая сапожищами и оглядываясь на своего напарника:

– Не стреляй, черт!.. Братишка там!

В конце улочки – отголоском женский крик, а потом уже дружный, слитный:

– Украли! Воры! Держите, держите, держите-е!

Фрося опомнилась, подняла пустое Лешкино ведро и вернулась к колодцу. Опасность, похоже, миновала. Теперь милиционеры-жандармы бегут на другой край Нахаловки, а их еще будут подстегивать криками, сбивать с толку. Здесь народ не сидит за ставнями на болтах, как в зажиточных кварталах, где под окнами убьют, и никто не выглянет. Нахаловцы-то знают, отчего кое-кому ночью не спится. Воровать? Да что тут воровать-то? Если девку красивую, так в это время она только по доброй воле за калиточку выйдет.

Нервный смех охватил Фросю после испытанного страха. Как они растянулись оба! Но кто же сбил с ног Игната Хлуденева?

22

Можно было свободно вздохнуть и без опаски идти к своему новому жилищу. Теперь оно будет закончено наверняка, потому что милицейские не отступятся от погони за теми, кто оскорбил их «при исполнении долга службы». Но Лешка моложе их, и тот смельчак, который сбил с ног Хлуденева, тоже, должно быть, молодой рабочий из местных жителей. Они легко заманят осатаневших от злости бывших городовых к вокзалу, где скроются в каком-нибудь лесном складе, а скорее всего уведут их к ямам кирпичных заводов, где можно и днем на глазах у ищеек провалиться сквозь землю.

«Почему нам так трудно все достается? Ведь надо же людям иметь крышу над головой! Суслик мордастый, крот-слепыш и те спокойней живут, настоящие скиты у них под землей со всякими ходами-переходами», – думала Фрося, шагая по извилистому закоулку, поглядывая на начинавшее светлеть небо (спасибо, дождь не собрался, хотя и накрапывало после полуночи!), на смутно розовевший под чернотой туч краешек на востоке – предвестие солнечного дня.

Отец, братья и другие рабочие шумят: вот революция, свобода должна быть, права трудовому народу, толкуют о мире, о земле… А где это все? Третий месяц страна без царя, но, кроме громких споров на митингах, ничего нового не появилось в жизни. Несколько раз была она с Виркой Сивожелезовой и братьями на городских собраниях, слушала ораторов. Потом вместе с Виркой принималась тихонько обсуждать наряды дам и барышень, посмеивалась над услужливыми кавалерами, высматривала, нет ли где Нестора.

– С вами ходить только в цирк да на рынок! – сердился Харитон. – Никакой у вас политической сознательности.

Митя относился мягче, дружественнее.

– Ты поняла, что говорил этот гражданин? – спросил он сестру после двухчасовой речи знаменитого в городе оратора эсера Барановского, того самого, из-за которого шел спор у отца с Харитоном.

– Поняла. По-русски ведь говорил.

Но когда Митя попытался выяснить, что именно она поняла, то, к обоюдному конфузу, оказалось: громкая речь вожака оренбургских эсеров, построенная по всем правилам ораторского искусства, ни одной фразой не зацепилась в сознании девушки.

– Может быть, я глупая, – искренне огорчилась Фрося.

– Не-ет! – Митя покачал головой, в глазах его зажглись озорные светлячки, и он неожиданно признался: – У меня ведь тоже ни-че-го не осталось. Пожалуй, не зря честят Барановского большевики. Может, он понарошку так выступает: крутил, крутил, такие узоры навел, а хвать – пусто.

– Зачем же он на трибуну выходит? Батюшка в церкви, когда проповеди читает, будто сказку сказывает, само в душу западает.

И все-таки Фрося продолжала ходить на митинги и собрания, но Нестора так и не увидела. Наверно, он совсем не интересовался политикой.

В семье Наследовых этот интерес сказался пока только полным оскудением, поглотив все подсобные заработки. Вот надо переезжать в новую землянку, а даже табуретки купить не на что.

«Скоро тепло наступит, пойдем с маманей на сезонные, – подумала Фрося и остановилась переменить ведра. – Заработаем хоть немножко, а тогда…»

Что будет тогда, Фросе нетрудно представить. Конечно, пойдут в магазин. Долго будут ходить возле прилавков, поглаживая куски прочной «немки», тяжелые штуки драпа и полусукна, осторожно трогая шелковистые батисты да тонкие шерстяные ткани, при одном прикосновении к которым замирает сердца. Потом маманька, отвернувшись, достанет из-под верхних юбок надежно увязанные в платок, каторжным трудом добытые деньги, еще раз пересчитает их, вздохнет, и начнется свирепая торговля с приказчиком или хозяином, терпеливо караулящим каждую жертву.

«Заработать бы на платье из ташкентской кисеи, столешник купить, одеяло пикейное. Скорей бы влезть в новую землянку! Уж я там все вычищу, побелю, пол – глиной, чтобы ни трещинки». Занятая этими мыслями, Фрося обходила торчавшие бревна избяных углов, колья убогой городьбы, по высоте бугров угадывала крыши жилых землянок, и вдруг услышала – за нею кто-то бежал. Закричать? А если постовые нагрянут? Может быть, Лешка вернулся? Мальчишки не так топали бы.

Поборов страх, она обернулась. Если свой – хорошо, чужой – пусть себе бежит мимо.

Но сразу ее в жар бросило: сердце, забив тревогу совсем по-иному, подсказало: Нестор! Значит, он следил за нею и Лешкой!

Подбежав, он спросил, быстро дыша:

– Ловко я заставил постового пройтись носом по земле?

– Так это вы были? – Фрося поставила ведра, любовно всматриваясь в его лицо.

– Да. – Он легко перевел дыхание. – Я прятался у забора, пока не уронил калиточку (у вас тут все на живую нитку!), и любовался, как вы с дедушкой ходили мимо.

– С дедушкой? – Фрося чуть не расхохоталась, но, спохватясь, зажала рот обеими ладонями. – Это Лешка – наш сосед, – пояснила она тихонько, теперь боясь привлечь внимание своих людей. – Он еще подросток.

– То-то он улепетывал так прытко! Я подумал грешным делом: ничего себе нахаловские старики – на хлеба жалуются, а на ногу дюже резвые.

– Его не поймали? – обеспокоилась Фрося, вспомнив о тяжелых кулаках старшего Хлуденева.

– Где им было угнаться за ним! Он и меня обогнал возле заводского забора. Да еще двое мальчишек откуда-то выскочили.

– Вы-то почему убегали от милицейских?

– Надо было занять их, заманить подальше от вашей самовольной постройки. А потом я, как ни в чем не бывало, пошел обратно, даже пришлось им откозырять мне. Разминулись, и я припустил, чтобы успеть перехватить вас на улице – домой-то к себе вы меня не зовете! И вот он я! – Нестор, улыбаясь, прикоснулся кончиками пальцев к фуражке с офицерской кокардой. – Ваш сосед и мальчишки умчались. Милицейские – за ними, но держи цыгана в поле! – Нестор придвинулся к Фросе и по-другому зазвучавшим голосом ласково спросил: – Вы на меня не в обиде?

– За что же?

– Этот болван, кажется, толкнул вас, когда падал.

– Н-нет! Не беда, ежели бы и толкнул нечаянно. Хорошо, что Лешка убежал от него.

– Здесь, наверно, много соседей, готовых вам помогать… Кто тогда у вас во дворе был такой сердитый?

– Брат Харитон.

И снова по-другому, без ревнивой пытливости, Нестор сказал:

– А у меня сестра есть – Харитина. Очень славная… Она бы вам понравилась.

Фрося не нашлась, что ответить. Поведение Нестора было непохоже на заигрывание.

– Почему вы молчите? Вам интересно, откуда я, из какой семьи?

Девушка кивнула, скованная волнением и нахлынувшей вдруг робостью.

– Вот и мне хочется все узнать о вашей семье, хотя кажется, будто давным-давно знаю вас, вы красивая, милая, скромница, а живете так трудно. – Нестор завладел маленькими, шершавыми от грубой работы руками Фроси, нежно сжал их в комочек, грея в ладонях.

Проснувшийся южный ветер тепло дохнул на них, забывших обо всем, что творилось вокруг. Занимался рассвет, и на ярко-розовой полосе зари, как черные горы, выделились корпуса мастерских. В поселке, приветствуя утро, звонко запели петухи, утки пролетели поблизости, со свистом рассекая крыльями весенний воздух, дурманящий запахом талой земли и вянущих, не просохших с осени таловых плетней.

– О чем ты думаешь? Ты рада, что мы встретились?

Она смотрела на него, не в силах ни заговорить, ни улыбнуться: губы ее шевелились, но слов Нестор не слышал, потому что и не было их.

Стая казары звучно закликала в вышине.

– Ветер с полудня весну торопит. Вот птицы опять и полетели. Как они дорогу находят? – прошептала Фрося, запрокидывая большеглазое лицо, истово-строгое, словно во время молитвы.

– Так же, как я нахожу ее к тебе. – Нестор властно и бережно обнял девушку, прижал к груди. – Это судьба. Вот мы вместе, и мне так хорошо, даже сердце захватывает от боли. А ты… А тебе?..

– Да. – Фрося склонила голову на его плечо. – Слышите, как громко птицы кричат? Будто в колокола бьют по всей округе.

– Сейчас я ничего не слышу и не вижу – только ты. – Нестор обнял ее еще крепче, расстегнув шинель, обхватил полами и, ощутив прелесть девичьего тела под плохонькой рабочей дерюжкой, поцеловал в полуоткрытые губы. – Я буду сватать тебя.

Фрося будто очнулась от чудесного сна, пугливо оглянулась.

– Отчего ты встревожилась?

– Отец… Он так сердился, когда узнал, что мы встречались.

– Но ведь я не просто погулять хочу…

– Подождите, – легонько отталкиваясь и отстранясь, она уперлась ладонями в его грудь: – Идите, а то побьют вас.

– За что? Полно выдумывать. Не бойся. Мой отец тоже будет против, но я не уступлю.

– Мы еще поговорим, – все больше тревожась, шептала Фрося.

– А где мы увидимся? – Нестор плотно запахнул шинель, словно хотел сберечь теплоту прикосновения дорогой ему девушки. – Послушай, я с ума сойду от тоски.

– Приходите в субботу ко всенощной в Кафедральном соборе. Я отстану от матери, и вы проводите меня. – Фрося взяла ведра, не оглядываясь, – так трудно было расставаться! – пошла домой, а над поселком уже вовсю разливался, розовел ранний рассвет.

23

– Нет, Ефим, эсеров нельзя сравнивать с народниками, хотя методы борьбы у них одинаковые: сегодня одного вельможу хлопнули, завтра другого, а толку? Эсеры шли против даря ради интересов буржуазии и сейчас ей прислужничают – в деревне поддерживают кулаков, в станицах – богатое казачество, – говорил отцу Фроси в клубе социал-демократов Александр Коростелев. – Что такое сельская община, о которой они хлопочут? Община может быть только на равных началах, а как ты примиришь интересы кулака-мироеда и безземельного батрака? Можно ли волка и ягненка подружить? – Ожидая ответа, Александр Коростелев всмотрелся в лицо слесаря, но под насупленными бровями того поблескивало лишь глубоко засевшее упрямство.

– Неужели ты думаешь, что Барановскому близки наши рабочие нужды?

– Учредительное собрание все рассудит…

– Ничего оно не рассудит. Будет защищать интересы капиталистов да помещиков, а нас воевать погонит. Прислоняясь к эсерам, ты поневоле подыгрываешь антисоветски настроенным казакам.

Румянец гнева пробился на щеках Наследова, однако старый железнодорожник промолвил сдержанно:

– Казаки сроду для нас назола одна.

– Тем более… Помяни мое слово, когда рабочие и крестьяне потребуют свои права на деле, эсеры вместе с буржуями натравят на нас казаков.

– Помилуй бог, Александр Алексеич. Не должно того быть! Ведь Барановский за демократическую республику, за свободу…

– За какую свободу-то? – В голосе Коростелева нетерпение и досада, но он тоже сдерживается: какой же он пропагандист, если не может убедить своего, в сущности, человека?

– Свобода для собраньев, печати, чтобы свободная совесть… И опять же: бесплатно школы – раз, восьмичасовой рабочий день – два, страхованье… – Ефим Наследов загнул еще один палец, посмотрел на Александра и, забыв о счете, спросил: – А что есть свобода совести? От чего ее освобождают?

– От принуждения в религиозном вопросе: в кого угодно веруй, а можешь и вовсе без церкви.

– Правильно. Насчет церкви Барановский сказал, что ее того… от государства тоже освободить надо.

– Отделить, – поправил Александр Коростелев, смягченный простодушной улыбкой Ефима. – Но это у эсеров опять слова одни: никогда не посягнут они на влияние церкви. Деятельность ее им просто необходима. Как думаешь, церковь за царя или против?

Ефим совсем развеселился, даже подморгнул, шутливо грозя пальцем:

– Ты меня на пушку-то не бери! Оба на одну букву зовутся.

– Если за царя, то она против пролетарской революции. И эсеры против. Они, как попы, проповедуют равенство всех классов. Но равенство при капитализме – басня вздорная. Значит, одно у эсеров с попами на уме: посадить нам на шею вместо царя богатеньких.

– Чай, не одним буржуям даст права Учредительное собранье! Всем миром управлять будем.

– Опять за то же! – чуть было не вспылил Александр, раздражаясь именно потому, что это говорил кадровый заводской рабочий.

С минуту они наблюдали исподлобья друг за другом, как бойцовые петухи. Нет, упорно оставался Ефим при своем путаном, но уже устоявшемся мнении.

– Жаль мне тебя! – Александр отодвинулся, окинул рассеянным взглядом постепенно заполнявшийся зал. – Сидишь ты, друг, промежду двух стульев. Не сесть бы на пол!

* * *

Социал-демократы собирались для проработки решений VII (Апрельской) Всероссийской конференции большевиков, на которой дважды выступил докладчиком Ленин: по текущему моменту со своими Апрельскими тезисами и по аграрному вопросу.

Был воскресный день. На дворе то солнце светило в разводья туч, то накрапывал, временами припуская, теплый дождичек. Радостно блестели за распахнутыми окнами ветви деревьев, обрызганные только-только проклюнувшейся влажной зеленью…

Собрание назначили открытое, поэтому явилось много беспартийных, и из-за тесноты желающие послушать навешивались с улицы на подоконники, как на деревенской свадьбе. Интерес был вполне понятен: разговор предстоял о первой в России легальной конференции большевиков, которая по своему значению приравнивалась к съезду партии. Уже нашумевшие после опубликования в «Правде» Апрельские тезисы Ленина, легшие в основу ее работы, продолжали страстно волновать всех политиков.

Славный весенний денек и животрепещущий вопрос повестки дня взбодрили людей, развеяв тяжелое настроение, вызванное грандиозным пожаром в Форштадте, смахнувшим при ураганном ветре несколько улиц и переулков. Только Коростелев после разговора с Наследовым помрачнел, и Кобозев тихонько спросил:

– Что, Александр, проработали тебя в главных мастерских за отмену первомайской манифестации?

– Покритиковали крепко. Дескать, случись пожар у нас в Нахаловке, казаки нам не посочувствовали бы. Но, однако, уважая решение Совета, товарищи раздумали устраивать свою отдельную демонстрацию. Меня другое угнетает: не удастся нам сейчас размежеваться с меньшевиками. Опять они поднимут бешеный вой, чтобы уронить нас в глазах рабочих, и пока не хватает сил подавить их влияние. На собрании социал-демократов мы не наберем, как и в прошлый раз, нужного числа голосов за размежевание. Придется еще тянуть лямку… Но теперь, имея план мирной борьбы в Советах за постепенный переход власти к пролетариату, мы станем так их разоблачать, что, не боясь попреков, расколем свое формальное объединение с ними. А пока они в блоке с эсерами создали в Оренбурге свое политическое засилье.

– Постараемся ликвидировать это засилье, – спокойно, даже весело сказал Кобозев. – Когда мы твердо возьмем курс на социалистическую революцию, меньшевики и эсеры начнут метаться и открыто перейдут на сторону Временного правительства. Тут они будут разоблачены полностью. Вот увидишь, какую чушь будут они пороть сегодня.

Когда Александр Коростелев открыл собрание, слесарь Константин Котов зычным голосом прочитал резолюции Апрельской конференции, особенно выделив постановление по «Текущему моменту», в основу которого легли Апрельские тезисы Ленина. После этого большинство собравшихся социал-демократов решило, (чего и опасался Коростелев), касаясь в обсуждении фракционных группировок в партии, не бередить прошлого, а только выяснить, как обстоит дело теперь, и положить конец раздорам в организации.

Первое слово взял ярый демагог меньшевик Семенов-Булкин и сразу по-хозяйски прочно утвердился на трибуне:

– Теперь, когда мы должны по требованию масс объединить усилия всех социал-демократов, чтобы помочь матери-родине справиться с внешними врагами и победить голод, разруху, расхлябанность в тылу и на фронте, настоящим ударом в спину явились для нас Апрельские тезисы Ульянова-Ленина, согласно которым седьмая конференция большевиков выработала новую программу своей партии. – Семенов-Булкин передохнул, выдержав скорбную паузу и с еще большим нажимом продолжал: – Пагубная это программа во всех отношениях! Едва вернувшись в Россию, Ленин уже ступил на путь раздора, сделав на собрании партийных руководителей в Таврическом дворце доклад о войне и революции.

Игнорируя тот факт, что Россия уже не империалистическая страна во главе с монархом, а республика, игнорируя святую необходимость ее защиты, он призывал к борьбе против революционного оборончества. Величайшую в истории человечества победу русского народа – свержение самодержавия, рождение нового общества на основе всеобщего равенства – Ленин называет всего-навсего первым этапом революции и призывает перейти ко второму ее этапу – диктатуре пролетариата. Диктатуре! – Семенов-Булкин со страшной гримасой вскинул указующий перст и посверлил им в воздухе, как бы пронзая свод небесный. – Вон куда взвился вихрь архиреволюционной мысли, архиретивого общественного деятеля, – язвительно подчеркнул он любимую Лениным приставку.

– Вот архиплут и архимерзавец, – шепнул Александру Коростелеву Кобозев, кивая на вошедшего в раж вожака оренбургских меньшевиков.

– Что значит диктатура? Это железная власть, опирающаяся не на закон, а только на силу оружия. Мы знаем о необузданном насилии римских диктаторов, заливавших площади Древнего Рима кровью борцов за свободу. Можем ли мы теперь, вкусив плоды революционных побед, пойти на призывы Ленина, зовущего общество покориться кровавой диктатуре, осуществлять которую должен, по его мнению, пролетариат, представляющий собою несознательную массу, попросту сказать, толпу черни, способную на любые стихийные взрывы и любые крайности? Никогда! – почти взвизгнул Семенов-Булкин, сорвавшись с голоса, чем вызвал смешок среди «вольнослушателей». – Никогда! – Ничуть не смутившись, торжественно, будто клятву, повторил он. – Поэтому, когда Ленин, спеша утвердить объявленные им истины, повторил тезисы своего доклада на собрании большевиков и меньшевиков – делегатов Всероссийского совещания Советов депутатов, – он не встретил ни энтузиазма, ни поддержки, на которые рассчитывал. И тогда он опубликовал эти тезисы в «Правде» от седьмого апреля, надеясь, что мы, граждане свободной России, с радостью откликнемся на его призыв.

Тщетные надежды! Мы решительно отвергли его спекулятивные лозунги. И вот теперь он утвердил их в постановлении Апрельской конференции, предложив метод «мирной», открытой борьбы в Советах.

Мы не боимся борьбы и не станем отказываться от выполнения общих святых задач, памятуя, что мы стоим у постели смертельно больной матери-родины. Но именно поэтому я предлагаю вам осудить склочную, ведущую к раздорам тактику большевиков. Правильно выступили на конференции против Ленина Каменев и Рыков, утверждая, что Россия не созрела для социалистической революции и у нас возможна только буржуазная республика, потому что капитализм – неизбежная прогрессивная эпоха в развитии страны. Большевикам – делегатам конференции – следовало бы прислушаться к разумному предложению Рыкова и Каменева: ограничиться партии и рабочему классу только контролем над Временным правительством. Диктатура пролетариата – вреднейшая утопия! – Провожаемый шумными аплодисментами Семенов-Булкин важно направился к своему креслу в президиуме.

– Мы должны сейчас главным образом ставить вопрос об отношении к войне и Временному правительству, – сказал Барановский, тоже встреченный бурными аплодисментами его сторонников и последователей Семенова-Булкина. – Ленин называет величайшим надувательством рабочих наш лозунг о том, что мы ведем теперь оборонительную войну в защиту республики, о том, что мы воюем с Вильгельмом ради свержения Вильгельма. Отказывая в доверии Временному правительству, подстрекая русский народ не поддерживать Керенского и наших министров, которых он костит почем зря, Ленин тем самым срывает призыв революционной России к немцам свергнуть Вильгельма. А сам, выступая на Апрельской конференции, говорит, что переход власти в России в руки пролетариата будет началом прорыва фронта мирового капитализма. Но такой переход власти в современных условиях России невозможен.

Большевистский лозунг «Долой войну!» – тоже пустые слова, но, обращенный к несознательной солдатской массе, способствуя дезертирству, а значит, ослаблению защиты республики, он становится контрреволюционным. Правильно поступила буржуазия, взяв власть, и хорошо поступили рабочие, мирно уступив ее, поскольку сознание масс не доросло еще до управления государством. Именно это заставляет нас верить в то, что объединение всех усилий демократии выведет нашу родину на путь истинного процветания.

Кобозев, взойдя на трибуну, сказал:

– Вам удалось передать власть Петроградского Совета буржуазному Временному правительству, потому что пролетариат после многих лет господства реакции и политического террора оказался слабоорганизованным. Но это был как раз тот первый этап революции, о котором говорит Ленин. Этот этап закончен, поскольку власть перешла от феодалов-помещиков в руки буржуазии. Теперь рабочие должны на втором этапе революции подготовить свою победу, которая передаст власть в руки пролетариата и беднейшего крестьянства. Это не утопия, а реальная возможность мирного развития революции, на которую правильно ориентирует партию большевиков Апрельская конференция. Мы сейчас в меньшинстве, но наша программа выражает интересы всего народа, и мы будем добиваться ее осуществления путем свободной борьбы за свое влияние в Советах. А добиваясь этого, изменим и состав правительства. Да, мы зовем к диктатуре пролетариата, а вы, как бы ни маскировали свою политику, ведете страну к диктатуре буржуазии, к неограниченной власти капитала.

Ведь все ваше правительство состоит из представителей буржуазии и обуржуазившихся помещиков, поэтому война при нем осталась той же грабительской войной, какой она была при царе Николае. Поэтому мы против лозунга защиты республики. Прав Ленин, что лозунг буржуазии о свержении Вильгельма – величайший обман, созданный для распространения угара социал-шовинизма. И сто раз он прав, когда предложил на Апрельской конференции немедленно выйти из Циммервальдского объединения, не порвавшего с буржуазными оборонцами, и создать новый Коммунистический Интернационал. Жаль, что Зиновьев выдвинул требование остаться в Циммервальде. Свергать надо не только Вильгельма, но и королей союзных воюющих стран. Лишь передав власть народу, настоящему противнику империалистической войны, мы получим мир. Иначе его добиться сейчас невозможно.

24

Сходя с трибуны, Кобозев взглянул на Барановского, на Семенова-Булкина, вольно развалившегося в кресле и даже как будто равнодушно позевывавшего, обвел глазами взбудораженную аудиторию. Он знал, что железнодорожники-большевики любили его, знал и то, что злобная клевета меньшевиков – травля, которую они упорно вели против него в печати и на собраниях, – повредила ему: даже большая часть рабочих поверила тому, что он будто бы продался капиталисту – мельнику Юрову, обещав принять его в кооператив после внесения большого денежного пая. И вот теперь первой задачей борьбы было завоевание доверия всех рабочих, «обработанных» соглашателями.

– Решения конференции дают нам настоящее оружие для мирной борьбы на втором этапе революции, чтобы завершить ее победой диктатуры пролетариата, – заявил Александр Коростелев, заняв трибуну и обращаясь непосредственно к обособленно сидевшей группе большевиков.

– Не забывайте выступлений Каменева и Рыкова на конференции и статью Рыкова в вашей «Правде», – крикнул Барановский, с ненавистью глядя на резко сдвинутые рыжие молнии бровей Александра Коростелева. – Каменев ставил вопрос о поддержке Временного правительства, поскольку оно искореняет остатки царско-помещичьего режима. Ставил вопрос и о продолжении войны.

– Точно. Ставил. Да криво поставил. Поэтому и опрокинулись его утверждения после Апрельской Всероссийской конференции большевиков, которая эту каменевскую линию назвала в «Правде» каутскианством.

– Не только Каменев! Отнюдь! – сразу вскипел Семенов-Булкин, заметив беглые улыбки в аудитории. – Против тезисов Ленина выступили Рыков и Пятаков. Вы идете рядом с нами только потому, что массы требуют объединения сил социал-демократов. А вы – против и держите камень за пазухой. Это называется говорить народу правду?

– Мы везде заявляем, что будем работать вместе с вами в Советах, честно, открыто борясь за свое влияние в них, неуклонно выполняя решения партийной конференции, принявшей за основу Апрельские тезисы Ленина, которые осветили нам дальнейший путь. Без них мы, пожалуй, заблудились бы в дымовых завесах, которые вы наловчились пускать. Теперь рабочие имеют программу и экономических требований, чтобы быстрее двигаться к социализму. Национализация земли с конфискацией помещичьих владений…

– За это получите по зубам! – прорвался гласный городской думы – богатый степняк-помещик.

– Вот на ком шапка-то горит! – почти весело поддел его Коростелев. – Живете при новой буржуазной власти, как у Христа за пазухой, а ведете речь об искоренении царско-помещичьего режима! Ведь только окраску переменили, и теперь господствуют не феодалы-помещики, а помещики-капиталисты.

О войне и мире тут уже достаточно толковали. Я только хочу в связи с этим сказать, что очень своевременно поставлен вопрос на Апрельской конференции о создании Третьего Коммунистического Интернационала, где не будет места оппортунистам. Хорошо и то, что на предстоящем съезде нашей партии будет стоять вопрос об изменении ее названия и программы. Назовемся партией коммунистов, как во времена Маркса и Энгельса. Проведем критику и разоблачение ошибок наших идейных противников, а когда завоюем большинство в Советах, тогда оцепим вагоны с балластом и на всех парах устремимся вперед.

– Впереди может быть срыв под откос, – пригрозил эсер Архангельский. Он говорил долго и напустил туману еще больше, чем его приятели, пока Андриан Левашов не сказал:

– Вот так вы и задурили головы многим рабочим. Да вдобавок стараетесь подавить всех своей кичливостью – дескать, образованнее вас нет на белом свете.

Наконец выступления прекратились, и подавляющим большинством голосов была торжественно принята резолюция, предложенная Семеновым-Булкиным насчет объединения всех сил социал-демократии на борьбу с разрухой в стране, на защиту революционного отечества. А после собрания в комнатах клуба начался, как и следовало ожидать, обмен мнениями в каждой партийной группе.

– Эх, как мне хотелось выступить и прямо сказать: ничего путного, братцы, у нас вместе с Барановским, Семеновым-Булкиным, его дражайшей супругой и прочими их подголосками не получится! – заявил Федор Туранин.

Кобозев, еще не остыв, сумрачно сказал:

– Нельзя было так выступать: мы будем работать вместе с меньшевиками в Советах не ради дружбы, а чтобы привлечь на свою сторону трудовые массы. Надо на конкретных фактах показать народу, как лживы и продажны эти социал-демократы и как контрреволюционны министры правительства, которых они поддерживают. Начнем сразу разъяснять везде значение Апрельской конференции, рассказывать о ее решениях. Вы, Александр Алексеевич, вместе с Георгием и нашими активистами проведите беседы на предприятиях и в селах. Бахтигорай Шафеев и Мингареев пойдут к своим землякам. Организуем агитпоезд. Он будет на пути от Оренбурга до Ташкента останавливаться на станциях, и наши товарищи проведут везде митинги среди рабочих и солдат.