Текст книги "Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
Потом в самом деле «ничего не было», хотя наделавшие шуму гири часов – чугунные еловые шишки, упав со стола, раскололи кукушкин дом. Этот пустяковый случай застрял в памяти Нестора, предпочитавшего сразу идти навстречу опасности.
Но сейчас поневоле приходилось таиться, чтобы не обращали внимания прохожие. «Сижу, как в дозоре». Белоног, точно собака, лежал рядом, все время настораживая чуткие уши. Нестор молчком поглаживал его, а непоеный, голодный конь косил в ответ большими глазами и вздыхал, будто сожалел о невозможности сказать свое, наверное, веское и очень нужное слово.
Уже луна светила над Сырейной площадью, что лежала меж главными мастерскими и кирпичным заводом, ничем не отличаясь от уходившего к скотобойне и вокзалу степного пустыря. Только скопище окровавленных шкур, над которыми днем колыхалась туча мух, оправдывало название этого места – Сырейная.
Сейчас, под лунным разливом, «площадь» выглядела как заросли темных кустарников. К счастью, ветерок дул с левой стороны от линии железной дороги и завода «Орлес».
«Почему так поздно задержалась Фрося?» – думал Нестор, вслушиваясь в гул цехов мастерских, глухое мычание скота, в крики и песни гуляк, раздававшиеся там, где за кизячным двором и скотобойней горели огни городской окраины. Особенно ярко светились вокзал и улица у арсенала оренбургского войска.
Неожиданно Белоног, вскинув голову, призывно заржал.
Нестор сжал легонько его шелковистый храп, ощущая под ладонью горячее трепетание ноздрей, заставил умолкнуть и выглянул из засады.
Два всадника на резвых лошадях, заскакивая вперед, отрезали путь к Нахаловке тоненьким девушкам, которые молчком, должно быть онемев от страха, метались по пустырю, как козы, окруженные волками. Платочки, узенькие жакетки над бористыми юбками – так одевалась Фрося. В следующее мгновение Нестор был на коне и, вылетев из зарослей чернобыла, помчался на выручку к девчатам.
Потускневшая от пыли луна плыла за серыми лохмотьями туч, над черными провалами карьеров, вырытых кирпичным заводом, над кривыми улицами возле вокзала, где, как трупы, валялись у казенок пьяницы. Там, где горели красные фонари, слышался хохот, а возле кабаков – вопли жен и детишек. Громко дребезжали пролетки извозчиков, подвозя на Ташкентскую и Пиликинскую новых гуляк… Вся подлая изнанка большого торгового города выворачивалась здесь, на грязной окраине. Можно кричать, звать на помощь, но никому нет дела до чужой беды, пока не появится объект для правосудия – мертвое тело.
«Ах, Фрося! Зачем ходить так поздно в таком страшном месте?»
Нагнав одного из всадников, Нестор огрел его плашмя по сутулой спине выхваченной из ножен шашкой. Кони на полном скаку сшиблись боками. Злобное лицо с широкими темными скулами мелькнуло перед казаком. Будто из недавнего прошлого, глянули раскосые глаза не то киргиза, не то татарина, умыкавшего из станицы молодую казачку, – она и лежала поперек седла с голыми коленками, запрокинув острый подбородок.
«Не Фрося!» – мелькнуло в голове Нестора, однако остановить себя он уже не мог, новым тупым ударом высадил из седла разбойника, перехватил девчонку и погнался за вторым похитителем.
– Ну, тварь, догоню – отрублю башку!
Но вдруг луна закувыркалась перед ним, и возле черной ямы Нестор вместе с девушкой сам вывернулся из седла. Белоног сразу остановился, обнюхал хозяина, заметив кого-то кравшегося к нему, взвился на дыбы, увернувшись от жадно растопыренных чужих рук.
Вирка, хоть и ушиблась, стерпела сгоряча, расхрабрилась, взмахнула шашкой Нестора.
– Не подходи, зарублю!
– Ай, баришна, какой ты злой! – Голос Бахтияра заискивающе-просительный. – Миня нога ломал. Миня лошадка надо…
– Убить тебя надо, поганца! Куда Фросю увезли?
Нестор очнулся, сев на пыльной земле, ощупал себя.
Руки, ноги целы, крови нигде нет, а в голове гудит, в глазах туман. Видно, саданули камнем.
– Где Фрося?
Вирка, жалуясь неизвестному спасителю, даже не удивилась тому, что он знал ее подружку, заплакала:
– В школе мы с ней задержались! Первое занятие, и вот… Это Бахтияр, приказчик Хусаинова. Другого не знаю. Похоже, из казаков…
– Эй, Бахтияр! Куда увезли Фросю?
В ответ – тишина.
Хитрый татарин скатился в черноту глиняного карьера и, ковыляя, быстро уходил неведомыми тропами.
43
Въезд во двор с переулка под арку. У ворот, держа в поводу лошадь, запряженную в телегу, неузнаваемо переодетый Алексий неистово нажимал кнопку звонка. Возчик с поклажей в Оренбурге вовсе не диво: город торговый. Город казачий. День и ночь звенят молотки ковалей за Уралом в кузнечной слободе. То и дело брызжут искры, высекаемые подковами из булыжников мостовой. Ho стоять в людном центре с живым грузом, который в любую минуту может прорваться криком!.. Не сам ведь Алексий всунул кляп в рот девчонке и сейчас заглянул под дерюгу: не задохнулась бы. Нет, дышит, смотрит с немым отчаянием черными глазюками. Не удержался отец Алексий – тоже для проверки – запустил лапу за узкую пазушку: помял, забирая ладонью, обжигаясь и охая, гладеньких «голубят», под которыми билось, трепетало девичье сердце. Ей теперь уже все равно, а ему за хлопоты и переживания – сладостная минута.
Торопливые шаги по каменным плитам, лязгает ключ, и широко распахиваются ворота. Ко всему привычные холуи из рук в руки принимают живой товар. Старший выслушал наказ, и поклажу потащили в дом. Алексий, чуть помедлив, рысцой ударился вслед: не напутали бы, часом, не подменили бы!
Резкий внезапный свет ослепил Фросю. Она зажмурилась. Звякнули ножницы, и грубые руки разом сорвали с нее немудрящую одежонку.
Не делая даже попытки прикрыться, она стояла среди незнакомых мужчин, которые рассматривали ее. Потух блеск в глазах, беспомощно опустились плечи. Не стыд за свою наготу, не страх поругания – смертельный ужас жертвы, ощутившей у горла нож, сковал ее, застудил, и все поплыло куда-то… Фрося пошатнулась, но поборола слабость – устояла. Ведь только что Мария Стрельникова ходила между партами и, встряхивая стрижеными волосами, диктовала:
– «Бабы не рабы». Правая сторона, повторите. – Девушки, парни в косоворотках, бородатые отцы семейств хором, недружно затягивали: «Бабы не рабы». – Пишите букву «Б», – говорила Стрельникова, постукивая мелком по доске, и, стремительная, нервозная, круто поворачивалась на каблуках: – Левая, слушайте: «Мы теперь уже не рабы…»
Фрося и Вирка, как более грамотные, сидели на левой стороне и бойко царапали карандашами, выводя на бумаге заданные слова.
Потом девчата, радуясь лунной ночи, весело бежали домой, миновали темную после ярко освещенного вокзала скотобойню, где глухо и жалобно мычал в загонах обреченный на убой скот, проскочили мимо длинных изгородей кизячного двора, где работали летом, и вдруг их поймали, повезли.
Фрося царапалась и кусалась, пока похититель не бросил ее на землю в глухой степной балке и не сказал усмешливо, заламывая ей руки назад:
– Ох, девка, вздул бы я тебя, а посля того приголубил!.. Вовек не забыла бы, да самому дороже будет стоить. Приказано в целости доставить, потому и терплю…
Эти многозначительные слова испугали Фросю больше угрозы побоев, да и руки уже были связаны. Сжав ей щеки твердыми пальцами, казак втиснул в поневоле раскрывшийся рот скомканную тряпку, а затем завернул девушку в лошадиную попону.
– Вот так-то лучше! – бормотал он, затягивая ее до лодыжек веревкой, как свивальником. – И тебе спокойней, и мне соблазну нету.
* * *
Мысль о Стрельниковой, об Александре Коростелеве, который обязательно должен заступиться за нее, ободрила Фросю, и она гневно поглядела на негодяев, которые затащили ее сюда.
– Вы что?.. С ума сошли? – губы, распухшие от кляпа, одеревенели и не слушались, грудной голос звучал необычно сипло. – Как вы смеете?!
– Подумаешь, графиня фу-фу!..
– Не угодно ли ванночку принять, ваше сиятельство?!
Они открыто потешались над беспомощностью хорошенькой девочки: кому она сможет пожаловаться, побывав в стенах этого дома? Разве только господу богу! Издевательство похитителей подсказало Фросе, что не они главные виновники случившегося с нею несчастья, что им так же, как тому казаку, приказано не трогать ее. «Ванночку принять!» Где же тут ванночка?
Вода с шумом дождя лилась откуда-то сверху в бассейн из черного мрамора… Оказывается, тут, в блестевшей белым кафелем комнате с зеркалами, целое озерко. Фрося скинула оставшуюся на ноге баретку и без рассуждения бросилась в него: «Хоть в омут головой!..»
Пусть смотрят, пока им не надоест, а она будет тут, под теплым дождиком… Но как дальше-то быть? Где Вирка?
Стараясь выиграть время, девушка медленно расплела косу, выбрала из волос мусор, все еще ощущая прикосновения воровских рук, принялась плескаться в бассейне, взяла мыло и прямо в чью-то подсунувшуюся рожу крикнула:
– Пошел отсюда!
– Французское – душистое! Не угодно ли?..
Она замахнулась взятым ею куском.
– Оставьте ее в покое! – сказал владелец заведения, любуясь, как она стояла в воде, полуприкрытая мокрыми волосами. За одно это зрелище можно брать деньги. «Совсем еще девочка, и забавная какая!» Кивком на дверь он отослал пособников и присел в сторонке.
Фрося ожесточенно мылась, наводя как можно больше мыльной пены, а тот сидел и смотрел, посмеиваясь: будто в городскую баню пришла!
Но движения ее становились все более вялыми, выжидающе осторожными. Наконец она деловито сказала, бросив угрюмый взгляд:
– Дайте свежей воды – окатиться!
С шумом потекла куда-то вниз, начала быстро убывать мыльная вода, в которой она спасалась, а сверху опять ударил ласково-теплый дождик.
«Вот ловко устроили!» – подумала Фрося, совершенно подавленная сознанием своей беззащитности.
Рывком приняла мохнатую простыню из холеных рук, накинула ее, точно поповскую рясу, и, выйдя из бассейна, уставилась на узкие пальцы ног, выглядывавших из-под этого покрывала (как у святой на иконе!), набралась решимости, спросила:
– Так и будете над душой торчать? Дайте одеться да причесаться, а потом скажете, чего от меня надобно.
С трудом подавляя отчаяние, она мучительно искала выхода из страшной ловушки.
Хозяин, помедлив, отошел и уселся в смежной нарядно светлой комнате.
Кутаясь, Фрося пробежала по ковру, увидела себя в зеркале, ужаснулась: нет и уголка, где бы укрыться…
– Куда вы мое бельишко девали?
– Бери любое, все, что тебе понравится.
На кушетке, будто на прилавке в магазине, лежали белье из шелка и тонкого батиста с кружевами, платья.
«Для кого столько натащили?» – Фрося схватила рубашку, торопясь и путаясь, накинула ее, потом нарядную нижнюю юбку, еще одну поплотнее, затянула на талии тесемки. На прочие вещи дамского туалета внимания не обратила, стала расчесывать волосы.
Хозяин терпеливо ждал. И опять явился один из тех, что крутились тут вначале, подал беленькие туфли, чулки в красивой обертке, Фрося поискала, чем завязать косу, не нашла, взяла платье, побледнев, отбросила: рукавов нет, вырез воротника – насквозь можно просунуться. Потянулась к другому – потемнее, надела. С непривычки холодок по голой спине, плечам и рукам, грудь тоже оголена. Подвернулась еще юбка – не поймешь: верхняя ли, нижняя ли, – девушка свернула ее, набросила шалью на плечи поверх платья и завязала узлом концы на спине.
На душе будто слиток чугунный – не вздохнуть.
«Маманька-то дома не спит, ждет, плачет, наверно. Отец и Харитон клянут: с казаком шляется. А Нестору и невдомек, в какую беду я попала!»
44
К хозяину Фрося выглянула с виду храбро:
– Теперь что еще будет? Отпустите меня домой, покуда не поздно. Подружку-то мою не смогли захватить, она сейчас переполох в Нахаловке поднимет. Придут сюда мои братья, отец, товарищ Коростелев с рабочими. Они вас в тюрьму посадят.
Фрося говорила громко, но голос ее заглушался музыкой, пением цыганского хора, которые доносились из соседних комнат, и смешливые огоньки в глазах хозяина погасли, лицо сделалось властным, жестоким.
Опять вошли те двое и замерли, вытянув к нему послушные шеи. Что он им велел, Фрося не поняла, но, когда они направились к ней, она отпрыгнула в сторону и стала бросать в них чем попало: туфлями, банками с белилами и помадой, коробками с пудрой, флаконами духов. Тогда в комнате, ставшей тесной от белой пыли и резких запахов, раздался грозный голос:
– Если ты не угомонишься, эти парни тебя мигом успокоят. Иди с ними к тому, кто ждет…
– Кто меня ждет?!
– Там увидишь.
– Не трогайте, я сама пойду! – закричала Фрося, но ее схватили, обернули чем-то и с шуточками потащили, не обращая внимания на яростное сопротивление.
Еще и посмеивались:
– Перец, а не девка.
– Если бы он дал нам надкусить этот перчик!
– Обожгешься. Он сам тут терся целый вечер, изучал натуру. Значит, ответственная задания. Другие девчонки отсюда ровно пробки выскакивают.
– Для кого же?
– Не приказано говорить.
Ее передали кому-то с рук на руки, перебросившись невнятными словами, и опять потащили и вдруг поставили на ноги, сдернув с головы покрывало.
Она стояла в кромешной тьме, молча хватала воздух пересохшим ртом. Сердце билось так, что в ушах гудело. Точно слепая, разводя ладонями, ступила шаг-другой и, натолкнувшись на что-то живое, оцепенела.
Сильная рука сжала ее запястье, другая коснулась плеч, ощупала косу, шею:
– Ефросиньюшка, солнышко! Это ты, радостной нареченная? Не бойся, худого не будет. Все для тебя сделаю, всем обеспечу. В почете, в богатстве и холе жить будешь. Беречь тебя стану, как зеницу ока.
Где она слышала этот приглушенный нежностью густой голос?
«Пусть бы говорил, что ему на ум взбредет, только б не трогал… „Худого не будет“, а сам обнимает…» И она отпрянула, ощутив прикосновение пышной бороды и жарко дышащего рта.
– Господи, да как вам не совестно! По речам судить – почтенный вы человек, а с ворами водитесь! Зажгите свет! Чего вы света боитесь?
– Зачем он надобен, когда тайна сия трепет свой мраком ночи покрыть стремится? А ты, радостная, и во мраке, словно звезда, сияешь.
– То разбойники, то полоумный привязался!.. – сквозь злые слезы проговорила она, отбиваясь.
– Ты сама меня безумным сделала… И разве ты поневоле здесь?..
Это был тот, ради которого ее обидели, оскорбили, унизили?.. Она пережила бог знает что, – такое страшное ей и не снилось за всю ее короткую жизнь, – а он тут сидел, притаившись в темном углу, как паук? Отчаянная решимость и пылкая ненависть овладели Фросей. Страх пропал. Собрав все силы, изгибаясь в попытках вывернуться из жадных рук, она изловчилась и ударила бородача головой, да так, что у того зубы лязгнули и что-то теплое брызнуло ей на грудь.
Он охнул и выпустил девушку.
«Нос, видно, разбила!» – злорадно подумала Фрося и, не слушая, как он не то хлюпал носом, не то всхлипывал, бросилась в сторону, запуталась в каком-то тряпье, упала, вскочила, налетела на косяк открытой двери – искры из глаз, – но молчком прямо на далекий свет окна, откинула тяжелую штору и, не размышляя, высоко ли, куда будет падать, рывком ударилась о стекло, словно о звезды, мелькнувшие за ним.
Грохнуло железо, рванулись где-то на цепях собаки. Боль пронзила все тело. Но тут же Фросю охватило острое ощущение свободы, радость избавления от неминучей беды. Она лежала на чем-то холодном и твердом, смотрела в небо, слушала невнятный гомон бессонной улицы. Знакомый голос твердил в сознании: «Мы уже не рабы, мы совсем не рабы!..»
45
Стукнула наверху створка окна… Мысль, что ее могут увидеть, что за нею сейчас придут, заставила Фросю подняться. Она осмотрелась и тихонько, прижимаясь к стене дома, пошла по крыше одноэтажной пристройки. Листовое железо предательски погромыхивало под босыми ногами. Во дворе особняка шумел темный сад, лаяли собаки. Смотреть туда страшно… Лучше еще раз броситься вниз, на улицу.
«Авось не убьюсь, только бы ноги уцелели, чтоб утечь отсюда».
Но спрыгнуть вниз оказалось не просто. Пристройка была высокая, затейливая, с большим выступом крыши, украшенным железной решеткой. Выручил Фросю проезжавший казачий патруль.
– Стоп, ребята, чур, мое! – весело крикнул молодой урядник, увидев тоненькую девушку, повисшую над мостовой. Подскакал и, встав во весь рост на седле, ловко принял ее на руки.
– Откуда тебя бросило, красавица?
Фрося молчала, растерзанная, окровавленная, но взгляд ее был так светел, что казаки перемигнулись.
– Чокнутая, видать!
Однако отпустить ее без опроса на все четыре стороны не решились: дело тут, видать, не чистое.
– Придется в околоток тебя сдать. Там разберутся.
– Сдавайте, – охотно согласилась Фрося, знавшая, что в полицейские городские участки, именовавшиеся околотками, сдавали жуликов и подобранных мертвецки пьяных. Она сейчас и в тюрьму пошла бы, только бы не остаться одной на пустынных ночью улицах. Да еще в таком наряде… А полицейских, теперь отчего-то называвшихся милицейскими, она не боялась.
Какое счастье – сидеть на лошади, держась одной рукой за пояс незнакомого казака, другой – стягивая глубокий вырез платья, – шаль из юбки слетела, должно быть, во время борьбы – и смотреть на спавший еще город, на дворников, которые лениво начинали мести тротуары. Они, как и все встречные, подшучивали над Фросей и дозорными. Пьяные гуляки пытались схватить ее за босые ноги, видневшиеся из-под нарядных юбок.
– У-у, хорошенькие какие!
– Где купили?
Фрося ежилась за спиной казака, подбирала колени повыше, но тогда он начинал оглядываться, посмеивался:
– Обнимай крепче, лапушка!
У околотка постовой совестил раскосмаченную гулящую бабу, которая крыла его последними словами и лезла в драку, доказывая, что ее «взяли не по закону», «что она сроду этим самым не занималась», и пусть они лучше наведаются в форштадтские бани, «где все банщицы»… дальше следовали такие пояснения, что дружно загоготали и милицейские, и казаки, доставившие Фросю. А она, сначала простодушно занятая безобразной сценой, вдруг увидела верховую лошадь у каменного крыльца участка и казака, который сидел на широких ступенях, облокотясь на колени. Безнадежная унылость была во всей его позе: то ли дремал он, хмельной, то ли беда у него стряслась, только что-то знакомое, родное померещилось Фросе в его больших руках, сжимавших понуренную голову.
– Нестор! – крикнула она, еще не веря возникшему предчувствию.
Казак вскочил точно обожженный.
– Нестор, это я, это я, – твердила Фрося, стараясь оттолкнуть цепкую руку дозорного и соскочить с лошади.
А Нестор уже кинулся к патрульным.
– Ваша? – удивился урядник, обрадованный исходом дела.
– Моя. – Нестор принял Фросю, не пугаясь ее вида, попытался только поднять короткий лиф платья, чтобы спрятать голую спину, покрытую синяками и ссадинами.
– Сестра? – полюбопытствовал урядник, разговаривая с Нестором, будто со своим сверстником, а не старшим по чину.
– Невеста. Вчера приехал по увольнительной… специально. А ее выкрали из-под рук.
– Ну… и что теперь думаете? – с интересом, хотя и осторожно пытал урядник.
– Что? – Лицо Нестора сияло отражением гордо-счастливой улыбки Фроси. – Сам разве не видишь: будто казачка, бежавшая из полона. За покорство синяками не платят. А взыскивать с мерзавцев – шум поднимать не станем.
Фрося сразу забыла о диких кошмарах ночи и, когда Нестор, сев в седло, наклонился, чтобы взять ее к себе, потянулась к нему без размышлений.
46
Пока не наступило утро, они сидели на скамейке бульвара «Беловки» над Уралом, прижавшись друг к другу, смотрели, как всходило над городом солнце, слушали щебетание проснувшихся птиц.
Им было так хорошо под накинутой на плечи шинелью.
– Будто у окошка сидим! – говорила Фрося.
– Сам себе не верю. Я ведь чуть с ума не сошел, когда тот гад умчал тебя. Казак?
– Казак.
– Жалею, что не зарубил его.
– Пускай живет, а то тебя в острог посадили бы. Не говори про них. Не хочу я! Прошло, будто сон худой, и ладно. – Фрося обвила шею Нестора теплой рукой, просунула гибкие пальчики за его воротник. – Я так стосковалась по тебе.
Он вспыхнул, задержав в своей горячей ладони ее руку, серьезно попросил:
– Давай сидеть смирно. Мы ведь теперь навсегда будем вместе. Поедем сегодня в нашу станицу, и все увидят, какая ты у меня хорошая.
– А как я туда заявлюсь в этаком наряде?
– Сейчас мы зайдем в магазин, и я куплю тебе платье и ботинки.
– Магазин еще закрытый. Поедем лучше к нам, в Нахаловку.
– К тебе домой нам нельзя. – Нестор, сердясь и недоумевая, рассказал о своем неудачном сватовстве.
Фрося выслушала, почти не дыша.
– Вот почему никто не стал выручать меня? Ведь Вирка-то, наверно, сказала им!.. – Но, вспомнив, как удалось выскользнуть из сети, раскинутой «старым пауком», Фрося развеселилась снова: она была на воле, Нестор был с нею, теперь ли унывать?
– Если нас прогонят и из твоей станицы, мы обратимся к Александру Алексеевичу. Он нам поможет, – обнадежила она Нестора, гладя его по щеке.
– Кто это?
– Коростелев. Наш главный большевик.
– Скажи пожалуйста! Какие все у тебя важные знакомства!
Она покраснела: наверное, он имел в виду ее рассказ об обещанных сегодня ночью богатстве и почестях.
– Не виновата же я!..
Потом они опять проехали по главной улице города. Фрося, чтобы не привлекать внимания зевак, надела шинель Нестора, туго запахнулась ею.
– Здесь мы, пожалуй, найдем все, что надо. – Нестор спешился у магазина готового платья, снял с седла Фросю и нехотя опустил, босоногую, на тротуар.
Поначалу у обоих глаза разбежались, когда приказчик щедро разложил на прилавке товар. Но, посмотрев, дружно облюбовали широченную темно-малиновую юбку в шесть полос, с черной кружевной прошвой по подолу и малиновую, узенькую в талии кофточку с отрезной баской, с кокеткой, тоже обшитой кружевом. И еще один наряд они выбрали попроще, с черным крапчатым узором по серому полю, с такой широкой юбкой, что раскинутый «зонт» ее мог бы закрыть почти весь пол нахаловской землянки. Фрося сразу надела серое поверх своего странного наряда.
– Материя больно хороша… Я потом переделаю, – сказала она, просительно глядя на Нестора, который хотел было сбросить ее платье.
Когда выбрали черные удобные башмаки с застежкой на пуговицах, Фрося натянула в уголке за ширмой чулки, надела впервые в жизни круглые с бантиками резинки, а потом повязалась кашемировым платком с яркими розанами по черному полю.
– Настоящая станичница. – Нестор заботливо оглядел ее и, не торгуясь, купил еще суконное полупальто с плюшевым воротником.
Фрося трогала покупки, тихо улыбаясь, смотрела на своего милого, и опять ей казалось, что это сон, но сон такой, от которого не хотелось пробуждаться. Впервые ей покупали столько обнов сразу, и каких хороших!
Хозяин магазина понимающе любовался на молодых людей, присоветовал взять еще полушалок попроще, нижние рубашки, два запона, будничный и праздничный, полдюжины носовых платков. Отстранив приказчика, он сам достал коробку с шуршащими канаусовыми нижними юбками, слезая с лестницы, вытянул еще одну, тоже с юбками из бумажной байки.
– Покупательницы этот товар очень уважают.
Фрося знала, что зажиточные женщины носили по пять-шесть нижних юбок сразу, чтобы казаться толще в бедрах и не просидеть пятна при «месячных». Особо гнались за дородностью казачки-хохлушки, и Фрося не раз слышала на базаре их критические замечания по своему адресу.
– Яка это девка – як жичка!
Ей совсем не хотелось предстать перед родителями Нестора похожей на хворостинку, но Нестор и так уже поиздержался, а вдруг их не примут и в станице? Куда они тогда подадутся с ее нарядами, без денег?
– Хватит. Спасибочка, – сказала она, испуганная этой мыслью, охваченная тревогой за любимого человека.
– А сколько тебе лет? – спросил Нестор.
– Осенью шестнадцать минет.
С минуту он смотрел, как стояла она – талия в рюмочку над сборчатой махиной юбки. Румянец разыгрался во всю щеку, черные глаза так и горели, светясь любовью, нежностью, радостью.
– Горе ты мое! Ведь нас венчать не станут. Придется к епископу Мефодию обращаться, чтобы разрешил.
– Что ты? Это нельзя!
– Отчего же нельзя?
Лицо ее стало матово-белым, прозрачным.
– Он меня звал в церковный хор. А после рассердился. Содрал с меня красную косынку на улице и чуть не задушил.
– Что ты говоришь?..
– Вот провалиться! У меня на плечах такие синяки были, почище сегодняшних.
Нестор засмеялся:
– Святой отец! Это мы слышали…
– Чего слышали?..
– Большевиков он терпеть не может. И женщин в красных косынках тоже…
47
Неприветливо глянула на них Изобильная с голого берегового бугра. Еще не так давно приходилось здешним станичникам устраивать на улицах заграждения из опрокинутых борон и тесно составленных телег и саней, чтобы не могли ворваться врасплох не мирные степняки. Летом в береговых зарослях Илека сторожевые казаки слегка переплетали на ночь кусты терна, красноталов и колючей чилиги, а утром сразу обнаруживали, где пробирались лазутчики врага. Боялись тогда казачки переходить по насыпи-перебоине за старицу Илека: вмиг налетали киргизы, и, если успевали увезти за пограничную черту – прощай родная семья. Пленным рассекали пятки, заращивали в ранах конский волос, чтобы не уходили далеко, – сваливала боль на ходу. Некоторые так и жили до смерти в неволе вблизи своих станиц, хотя раньше на Меновом дворе в Оренбурге два раза в год – в осенние и весенние ярмарки – обменивали пленных.
С детства наслушался Нестор песен и рассказов о молодых полонянках, сгинувших в степных аулах, о замученных казаках. Но куда больше пелось песен о походах и саблях острых, об удалых атаманах и волюшке молодецкой, песен лихих и раздольных, прославлявших казачью свободу. Где же она, эта свобода? Пожалуй, правильно говорил дружок Антошка Караульников, что пользуются ею только отцы семейств – богатые самодуры-бородачи. Да и то, не зная, куда девать эту свою силу-власть, тратят ее чаще на мелкое домашнее тиранство. А молодых казаков шпыняют родители, отчитывает станичный круг, тех, что постарше, служба заедает с руками, ногами, начальство муштрует, кто не сгниет в окопах, тех гоняют на усмирение…
Что же остается от всей вольной воли молодому казаку?
Нестор вздохнул:
«Невесту привез, а в дом веду, как на казнь. И она хоть бодрится, а видно, нелегко ей. Но жить-то надо, значит, ладить с родными приходится, покорность оказывать отцу-матери».
Фрося правда с тревогой смотрела на широкие улицы станицы, привольно раскинувшейся на бугре. Все тут было непривычно и чуждо ей: добротно свитые, высоченные плетни, мазаные и побеленные большие дома под тесовыми и железными крышами.
В низине, где зеленела пойма реки Илека, среди высоких тополей тоже виднелись плетни «пригородов», а за ними – избушки-мазанки с толстыми трубами.
– Это карды, – пояснил Нестор. – Летом в них кое-кто овощи сажает, зимой скот живет и работники-кормельщики. Скота и птицы у нас – дворы ломятся, в этом все богатство. Вон на озерах, за перебоинами, где плотники наезженные, видишь, сколько гусей. А на том, нашенском, краю – большая старица Баклуша, в ней гусей и уток тьма-тьмущая. Живности – девать некуда, а житье скаредное. Так что уж не обессудь!
Фрося прижалась плечом, глянула улыбчиво:
– Что ты понимаешь насчет скаредности-то? Вот зашел в магазин и столько деньжищ ухлопал сразу!
– Да ведь не зря! – Нестор припомнил Нахаловку, смутился. – Если сравнить, то конечно… Но вот посмотришь – сама поймешь.
Белоног похаживал кругом, шелестел жесткой травой-резучкой, затянувшей сквозным покровом наступавшие здесь когда-то песчаные барханы. А молодые стояли, не спеша войти в станицу: пусть сначала родные узнают об их приезде.
Их, конечно, уже приметили из крайних окон: во дворах слышались разговоры и девичья суетня.
– С той – нашей – стороны бегут в Баклушу родники по оврагу Джеренксай. Там, выше, сад большой, яблоки родятся, и мельница работает над плотинкой. В половодье все заливается. И еще одна мельница есть в пойме, где Илек пустили недавно по новому руслу, во-он, где лес густой за лугами. Там у нас покосы.
Оживленное лицо Нестора казалось Фросе необыкновенно красивым, у нее дыхание останавливалось, когда она смотрела на него.
«Только бы не прогнали нас отсюда!» – думала она.
– Пошли? – спросил Нестор, не желая дольше пытать ее и себя ожиданием тяжелой встречи.
Вместо ответа она подала ему руку, и так рядом, ведя в поводу коня, они вошли в станицу, как сказочный добрый молодец со своей суженой.
Повсюду распахивались окна, открывались калитки, казаки, казачки, малые ребята высыпали на улицу. Расспросов никаких. Только: «Здравствуйте» да «Будь здоров». Но уж зато смотрели!..
Под этими взглядами у Фроси холодело сердце. Но Нестор шагал строгий, подтянутый, и она тоже старалась держаться гордо.
Однако при всем волнении она заметила Баклушу – озеро под бугром, – потому что птиц там плавало действительно тьма-тьмущая. Значит, это уже «нашенская сторона». Сердце у Фроси билось сильнее и сильнее. А гуси да утки так азартно гоготали и крякали на озере, будто тоже обсуждали новое событие в казачьей семье Шеломинцевых.
Звякнула щеколда калитки, и в ушах Нестора зазвучали вдруг слова древней свадебной песни:
Как без ветра, как без вихоря
воротечки раскрывалися.
Пусто на широком дворе. Помедлив войти в станицу, Нестор дал возможность стоустой молве добежать до родного куреня, но не видно никого из большой семьи Шеломинцевых. Все так же рука об руку с Фросей Нестор прошел мимо затаившихся окон дома. Под навесом еще стояли на колесе, насаженном на заостренный столб, глиняные горшки с вечерним молоком для каймака: видно, женщины, потрясенные известием, забыли о домашних делах. А что отец и брат Михаил?
Стукнула дверь, Нестор круто обернулся и покорно опустил голову, хотя руку Фроси сжал еще крепче.
Батя – Григорий Прохорович Шеломинцев – утвердился на крыльце, широко расставив ноги в смазных, для работы, сапогах, бросив руки за спину, в упор мрачно рассматривал Фросю. Спутанная борода густым помелом темнела на распущенной рубахе. Подчеркнуто небрежный домашний вид. Оскорбительно неприветливая поза: дескать, не звали, не ждали и ради вас суетиться, прихорашиваться не намерены.
Не поднимая глаз, стояла возле Нестора его избранница. На что он польстился? Походочку ее легкую, большую косу, прикрытую углом кашемирового платка, уже отметил из окна старый Шеломинцев. Как шла по улице, как в калитку входила… Ничего не скажешь – природная, без обмана красота. Красивых женщин довольно повидал на своем веку бывалый казак. Когда служил в личной царской охране при дворе, присутствовал и на короновании императрицы. Хвост ее платья несли пятеро взрослых мужчин. Женщин там было что звезд на небе. В глазах рябило от их сияющих украшений, от платьев, расшитых златом-серебром, одна перед другой они старались-выставлялись, – но даже мысленно он не позарился ни на одну, может быть, как раз богатством нарядов сбитый с толку. И в его представлении о будущей невестке, жене младшего сына, наружность значения не имела. Пусть даже и «умом недовольна» будет, но чтобы к дому была как ловкая упряжка к доброй лошади…
