355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антон Чехов » Том 20. Письма 1887-1888 » Текст книги (страница 23)
Том 20. Письма 1887-1888
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:27

Текст книги "Том 20. Письма 1887-1888"


Автор книги: Антон Чехов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 50 страниц)

Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 18 июля 1888

459. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ) *

18 июля 1888 г. Феодосия.

Феодосия. 18 июля.

Пишу Вам, милый капитан, с берегов Черного моря. Живу в Феодосии у генерала Суворина. Жарища и духота невозможные, ветер сухой и жесткий, как переплет, просто хоть караул кричи. Деревьев и травы в Феодосии нет, спрятаться некуда. Остается одно – купаться. И я купаюсь. Море чудесное, синее и нежное, как волосы невинной девушки. На берегу его можно жить 1000 лет и не соскучиться.

Целый день проводим в разговорах. Ночь тоже. И мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму новых, еще никем не приподнятых вопросов. Говорим, говорим, говорим и, по всей вероятности, кончим тем, что умрем от воспаления языка и голосовых связок. Быть с Сувориным и молчать так же нелегко, как сидеть у Палкина и не пить. Действительно, Суворин представляет из себя воплощенную чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер в охоте на бекасов, т. е. работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всем он самоучка – отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума. Говорить с ним приятно. А когда поймешь его разговорный прием, его искренность, которой нет у большинства разговорщиков, то болтовня с ним становится почти наслаждением. Ваше Суворин-шмерц * я отлично понимаю.

Пришлите мне «Театрального воробья» * . Если Вы в самом деле написали комедию * , то Вы молодец и умница. Пишите во все лопатки и так, как Вам в данную минуту писать хочется. Хотите писать трагедию – пишите, хотите писать пустой водевиль – пишите. У Вас не такая натура, чтоб Вы могли соображаться с чужими взглядами и приговорами. Вы должны следовать своему внутреннему чувству, к<ото>рое у людей нервных и чувствительных составляет лучший барометр. И чем больше напишете пьес, тем лучше. Ах, я опять впадаю в мораль! Простите, голубчик… Это не мораль, а разговор с Вами. Когда я пишу к Вам, я вижу Ваше лицо.

Еду в город на почту. Прощайте.

Да хранит Вас аллах.

Ваш А. Чехов.

Чеховым, 22–23 июля 1888

460. ЧЕХОВЫМ *

22-23 июля 1888 г. Феодосия.

22 июль, Феодосия.

Милые домочадцы! Сим извещаю Вас, что завтра я выезжаю из Феодосии. Гонит меня из Крыма моя лень. Я не написал ни одной строки и не заработал ни копейки; если мой гнусный кейф продлится еще 1–2 недели, то у меня не останется ни гроша и чеховской фамилии придется зимовать на Луке. Мечтал я написать в Крыму пьесу и 2–3 рассказа, но оказалось, что под южным небом гораздо легче взлететь живым на небо, чем написать хоть одну строку. Встаю я в 11 часов, ложусь в 3 ночи, целый день ем, пью и говорю, говорю, говорю без конца. Обратился в разговорную машину. Суворин тоже ничего не делает, и мы с ним перерешали все вопросы. Жизнь сытая, полная, как чаша, затягивающая… Кейф на берегу, шартрезы, крюшоны, ракеты, купанье, веселые ужины, поездки, романсы – всё это делает дни короткими и едва заметными; время летит, летит, а голова под шум волн дремлет и не хочет работать… Дни жаркие, ночи душные, азиатские… Нет, надо уехать!

Вчера я ездил в Шах-мамай, именье Айвазовского, за 25 верст от Феодосии. Именье роскошное, несколько сказочное; такие имения, вероятно, можно видеть в Персии. Сам Айвазовский, бодрый старик лет 75, представляет из себя помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем; полон собственного достоинства, руки имеет мягкие и подает их по-генеральски. Недалек, но натура сложная и достойная внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и художника и армянина, и наивного деда, и Отелло. Женат на молодой и очень красивой женщине * , которую держит в ежах. Знаком с султанами, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой «Руслана и Людмилу» * . Был приятелем Пушкина, но Пушкина не читал. В своей жизни он не прочел ни одной книги. Когда ему предлагают читать, он говорит: «Зачем мне читать, если у меня есть свои мнения?» Я у него пробыл целый день и обедал. Обед длинный, тягучий, с бесконечными тостами. Между прочим, на обеде познакомился я с женщиной-врачом Тарновской, женою известного профессора. Это толстый, ожиревший комок мяса. Если ее раздеть голой и выкрасить в зеленую краску, то получится болотная лягушка. Поговоривши с ней, я мысленно вычеркнул ее из списка врачей…

Видаю много женщин; лучшая из них – Суворина. Она так же оригинальна, как и ее муж, и мыслит не по-женски. Говорит много вздора, но если захочет говорить серьезно, то говорит умно и самостоятельно. Влюблена в Толстого по уши и поэтому всей душой не терпит современной литературы. Когда говоришь с ней о литературе, то чувствуешь, что Короленко, Бежецкий, я и прочие – ее личные враги. Обладает необыкновенным талантом безумолку болтать вздор, болтать талантливо и интересно, так что ее можно слушать весь день без скуки, как канарейку. Вообще человек она интересный, умный и хороший. По вечерам сидит на песке у моря и плачет, по утрам хохочет и поет цыганские романсы…

Что-нибудь из двух: или я поеду прямо домой, или же туда, куда Макар телят не гонял. Если первое, то ждите меня через неделю, если же второе, то не ждите через неделю.

Поклон Александре Васильевне, Зинаиде Михайловне, уважаемому товарищу, Наталье Михайловне, Павлу и Георгию Михайловичу и всем православным христианам. Антониде Федоровне с ее младенцем тоже поклон.

Сидит сейчас у меня в комнате Суворина и стонет: «Дайте прочесть письмо!» Стонет и бранится. Еду сейчас в город.

Денег вышлю на сих днях.

Деньги на покупку хутора есть– 2000 руб. Суворин подарил мне 2 лодки и линейку. Лодки, говорят, великолепные. Я постараюсь, чтобы их выслали на Псел. Куплены они в петербургск<ом> яхт-клубе. Одна парусная.

Матери целую руку. Надеюсь, что все сыты, что табак есть и проч. Денег не жалейте. Тем более не жалейте, что их нет.

Всех целую.

А. Чехов.

3 часа ночи под субботу. Только что вернулся из сада и поужинал. Прощался с феодосийцами. Поцелуям, пожеланиям, советам и излияниям не было конца. Через 1½ часа идет пароход. Еду с сыном Суворина куда глаза глядят * . Начинается ветер. Быть рвоте.

Через 2–3 дня получите еще письмо.

Берегите «Новое время» начиная с 20 июля. Вообще все газеты берегите.

Скажите Лидии Федоровне, что ее гребенка цела и служит свою службу: ежеминутно вычесываю из головы морской песок.

Письма адресуйте (в случае надобности) к Суворину в Феодосию. Он будет знать, где я.

Душно!

Меня мучает совесть, что, уезжая из дому, я не простился с Еленой Ивановной и Лидией Федоровной.

Чехову Ал. П., 24 июля 1888

461. Ал. П. ЧЕХОВУ *

24 июля 1888 г. Пароход «Юнона».

Пароход «Юнона». 24 июль.

Г. Гусев! Пишу тебе в кают-компании, не зная, где я и куда влечет меня неведомая даль. Приближаюсь к Новому Афону, где, вероятно, остановлюсь на сутки. Завтра или послезавтра буду в Батуме. Новороссийск остался далеко позади.

Был я в Феодосии у Суворина. Прожил у него 11 дней без печали и воздыхания, купаясь в море и в ликерах. Он ничего не делает и рад случаю, чтобы пофилософствовать; конечно, болтали мы без умолку в течение всех 11 дней. Был разговор и о тебе. Мыслят о тебе хорошо и возлагают на твою особу большие надежды.

Как живешь? Как детишки? Живешь ли в целомудрии?

Жду сведений о втором издании «Сумерек». О нем следовало бы печатать по понедельникам анонс.

Путешествую я с Алексеем Сувориным 2-м. Думаем добраться до Самарканда. Не знаю, удастся ли? Маршрут таков: Батум – Тифлис – Баку – Каспий – Закаспийская дорога. Попробую писать с дороги фельетоны или письма. Если сумею, то редакция все расходы по путешествию примет на свой счет; если же башка моя заупрямится, то двумстам рублям придется проститься со мной безвозвратно. Жарко и душно. Пассажиров мало. Едет какой-то архиерей.

Живя у Суворина, я поближе познакомился с целями, намерениями и habitus’ом «Нового времени». Со мной были откровенны и не скрывали от меня даже цифр, составляющих секрет. Из всего слышанного я убедился, что ты, если прилипнешь к редакции, через 2–3 года будешь иметь хороший кусок хлеба. В добросовестных, чверезых и самостоятельно мыслящих работниках весьма нуждаются. Первые два качества у тебя уже замечены, о третьем же, благодаря твоей скрытности, редакции приходится только догадываться. Суворин не знает, как и о чем ты мыслишь. Твой мозух составляет секрет. Пока это будет продолжаться, тебе не решатся поручить заведование отделом, хотя и желают поручить. Чем раньше ты покажешь свойвзгляд на вещи, каков бы он ни был, чем прямее и смелее будешь высказываться, тем ближе подойдешь к настоящему делу и к 6 тысячам жалованья. Высказываться же можно не только на бумаге, но и на словах, наприм<ер> ругая или хваля статью. Прости, что учу.

Вернусь я в Сумы к 15 августа.

Пиши.

Твой А. Чехов.

Неустановленному лицу, 25 июля 1888

462. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ *

25 июля 1888 г. Сухум.

Я в Абхазии! Ночь ночевал в монастыре «Новый Афон» * , а сегодня с утра сижу в Сухуме. Природа удивительная до бешенства и отчаяния. Всё ново, сказочно, глупо и поэтично. Эвкалипты, чайные кусты, кипарисы, кедры, пальмы, ослы, лебеди, буйволы, сизые журавли, а главное – горы, горы и горы без конца и краю… Сижу я сейчас на балконе, а мимо лениво прохаживаются абхазцы в костюмах маскарадных капуцинов; через дорогу бульвар с маслинами, кедрами и кипарисами, за бульваром темно-синее море.

Жарко невыносимо! Варюсь в собственном поте. Мой красный шнурок на сорочке раскис от пота и пустил красный сок; рубаха, лоб и подмышки хоть выжми. Кое-как спасаюсь купаньем… Вечереет… Скоро поеду на пароход. Вы не поверите, голубчик, до какой степени вкусны здесь персики! Величиной с большой яблок, бархатистые, сочные… Ешь, а нутро так и ползет по пальцам…

Из Феодосии выехал на «Юноне», сегодня ехал на «Дире», завтра поеду на «Бабушке»… Много я перепробовал пароходов, но еще ни разу не рвал.

На Афоне познакомился с архиереем Геннадием, епископом сухумским, ездящим по епархии верхом на лошади. Любопытная личность.

Купил матери образок, который привезу.

Если бы я пожил в Абхазии хотя месяц, то, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я за то, что не умею рисовать.

Ну, оставайтесь живы и здоровы. Да хранят Вас ангелы небесные.

Поклоны всем.

Ваш А. Чехов.

Не подумайте, что я еду в Персию.

Чехову И. П., 27 июля 1888

463. И. П. ЧЕХОВУ *

27 июля 1888 г. Поти.

Был я в Керчи, в Новом Афоне, в Сухуме, теперь гуляю по Поти. После обеда поеду на почтовых в Батум. В каждом городе сижу по дню.

Поклон папаше. Подробно напишу в Батуме.

А. Чехов.

На обороте: Москва,

Кудринская Садовая, д. Фацарди,

Арбатское училище

Ивану Павловичу Чехову.

Долженко Ф. Я., 28 июля 1888

464. Ф. Я. ДОЛЖЕНКО *

28 июля 1888 г. Тифлис.

28 июля.

Посылаю Вам, тетя, из Нового Афона икону. Кланяюсь Вам, Алеше, папаше и Ване. Теперь я в Тифлисе, а завтра еду в Баку купаться в Каспийском море.

Ваш А. Чехов.

Чехову М. П., 28 июля 1888

465. М. П. ЧЕХОВУ *

28 июля 1888 г. Пароход «Дир».

28 июль 1888 г.

По морям Черному, Житейскому и Каспийскому.

(Посвящается капитану собственных пароходов М. П. Чехову)

Паршивенький грузовой пароход «Дир» мчится на всех парах (8 узлов в час) от Сухума до Поти. Двенадцатый час ночи… В маленькой каютке, единственной на пароходе и похожей на ватерклозет, нестерпимо душно и жарко. Воняет гарью, канатом, рыбой и морем… Слышно, как работает машина: «бум, бум, бум»… Над головой и под полом скрипит нечистая сила… Темнота качается в каютке, а кровать то поднимается, то опускается… Всё внимание желудка устремлено на кровать, и он, словно нивелируя, то подкатывает выпитую зельтерскую воду к самому горлу, то опускает ее к пяткам… Чтобы не облевать в потемках одежи, быстро одеваюсь и выхожу… Темно… Ноги мои спотыкаются о какие-то невидимые железные шпалы, о канат; куда ни ступнешь, всюду бочки, мешки, тряпье… Под подошвами угольный мусор. Наталкиваюсь в потемках на что-то решетчатое; это клетка с козулями, которых я видел днем; они не спят и с тревогой прислушиваются к качке… Около клетки сидят два турка и тоже не спят… Ощупью взбираюсь по лестничке на капитанскую рубку… Теплый, но резкий и противный ветер хочет сорвать с меня фуражку… Качает… Мачта впереди рубки качается мерно и не спеша, как метроном; стараюсь отвести от нее глаза, но глаза не слушаются и вместе с желудком следят только за тем, что движется… Море и небо темны, берегов не видно, палуба представляется черным пятном… Ни огонька…

Сзади меня окно… Гляжу в него и вижу человека с лицом Павла Михайловича * …Он внимательно глядит на что-то и вертит колесо с таким видом, как будто исполняет девятую симфонию… Рядом со мной стоит маленький, толстенький капитан в желтых башмаках, похожий фигурою и лицом на Корнелия Пушкарева… Он разговаривает со мной о кавказских переселенцах, о духоте, о зимних бурях и в то же время напряженно вглядывается в темную даль и в сторону берега…

– А ты, кажется, опять забираешь влево! – говорит он между прочим кому-то; или: – Тут должны быть видны огоньки… Видишь?

– Никак нет! – отвечает кто-то из потемок.

– Полезай на верхнюю площадку и погляди!

Темная фигура вырастает на рубке и не спеша лезет куда-то вверх… Через минуту слышно:

– Есть!

Всматриваюсь влево, где должны быть огоньки маяка, беру у капитана бинокль и ничего не вижу… Проходит полчаса, час… Мачта мерно качается, нечистая сила скрипит, ветер покушается на фуражку… Тошноты нет, но жутко…

Вдруг капитан срывается с места и со словами: «Чёррртова кукла!» бежит куда-то назад.

– Влево! – кричит он с тревогой во всё горло. – Влево… вправо! Аря… ва… а-а!

Слышится непонятная команда, пароход вздрагивает, нечистая сила взвизгивает… «А ва-а-ва!» кричит капитан; у самого носа звонят в колокол, на черной палубе беготня, стук, тревожные крики… «Дир» еще раз вздрагивает, напряженно пыхтит и, кажется, хочет дать задний ход…

– Что такое? – спрашиваю я и чувствую что-то вроде маленького ужаса. Ответа нет.

– Столкнуться хочет, чёрртова кукла! – слышится резкий крик капитана… – Вле-ева-а!

У носа показываются какие-то красные огни, и вдруг раздается среди шума свист не «Дира», а какого-то другого парохода… Теперь понятно: мы столкнемся! «Дир» пыхтит, дрожит и как будто не движется, ожидая, когда ему идти ко дну… (Тут со мной происходит маленькое недоразумение, продолжавшееся не более полминуты, но доставившее мне немало мучений… Полминуты я был убежден в том, что япогубил пароход * . О недоразумении расскажу при свидании, писать же о нем длинно, нет мочи.)

Но вот, когда, по моему мнению, всё уже погибло, слева показываются красные огни и начинает вырисовываться силуэт парохода… Длинное черное тело плывет мимо, виновато мигает красными глазами и виновато свистит…

– Уф! Какой это пароход? – спрашиваю я капитана. Капитан смотрит в бинокль на силуэт и говорит:

– Это «Твиди».

После некоторого молчания заводим речь о «Весте», которая столкнулась с двумя пароходами и погибла. Под влиянием этого разговора море, ночь, ветер начинают казаться отвратительными, созданными на погибель человека, и, глядя на толстенького капитана, я чувствую жалость… Мне что-то шепчет, что этот бедняк рано или поздно тоже пойдет ко дну и захлебнется соленой водой…

Иду к себе в каютку… Душно и воняет кухней… Мой спутник Суворин-фис уже спит… Раздеваюсь донага и ложусь… Темнота колеблется, кровать словно дышит… Бум, бум, бум… Обливаясь потом, задыхаясь и чувствуя во всем теле тяжесть от качки, я спрашиваю себя: «Зачем я здесь?»

Просыпаюсь… Уже не темно… Весь мокрый, с противным вкусом во рту одеваюсь и выхожу… Всё покрыто росой… Козули глядят по-человечески сквозь решетку и, кажется, хотят спросить: зачем мы здесь? Капитан по-прежнему стоит неподвижно и всматривается в даль…

Налево тянется гористый берег… Виден Эльборус из-за гор, вот так:

Восходит мутное солнце… Видна зеленая Рионская долина, а возле нее Потийская бухта…

(Продолжение следует * )

Ежову Н. М., 8 августа 1888

466. Н. М. ЕЖОВУ *

8 августа 1888 г. Сумы.

8 августа.

Простите, милейший Николай Михайлович, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. Можете себе представить, я целый месяц беспутно шатался по Крыму и Кавказу * и только вчера вернулся к пенатам. Ну-с, я жив и здрав, лениво почиваю на лаврах, благополучно исписываюсь и весьма хладнокровно переживаю свою славу. Волнует меня только одно – мысль, что Вы и Грузинский осмелились жениться раньше меня… Впрочем, бог Вам судья… Поздравляю с законным браком и желаю всего хорошего… Женитьба хорошая штука… Если не дает сюжетов (а она сюжетов не дает, ибо литераторы видят только даль, но не то, что у них под носом делается), то во всяком случае даёт солидность, устойчивость и поселяет (монашеское слово!) потребность совлечь с себя ветхого человека * …Мне сдается, что, оженившись, Вы не замедлите приняться за серьезную работишку, т. е. почувствуете, что в «Осколках» Вам тесно, как в клетке. Это так, ибо у женатого совсем иное мировоззрение, чем у холостяка. Тру-ла-ла мало-помалу выдыхается и уступает свое место более чувствительным романсам…

Передайте Александру Семеновичу, что Суворин ждет его субботник. Пора ему. В «Новое время» он явится желанным гостем * …тем более что в оной газетине в настоящее время решительно нет беллетристов (если не считать Бежецкого и Чехова, которые разленились и скоро начнут пить горькую).

В Москве буду к 5 сентября. Прошу пожаловать купно с фамилией.

Поклонитесь Грузинскому и, если увидите, Пальмину. Напишите Билибину, что я собираюсь черкнуть ему большое письмо, но утерял его адрес.

Будьте здравы и счастливы.

Ваш А. Чехов.

Хочу купить хутор.

Через год Вы обязаны дать рассказ в «Новое время» * . Об этом поговорим при свидании.

На конверте: Москва,

Плющиха, д. Коптева

Николаю Михайловичу Ежову.

Златовратскому Н. Н., 8 августа 1888

467. Н. Н. ЗЛАТОВРАТСКОМУ *

8 августа 1888 г. Сумы.

VIII. 8.

Милостивый государь Николай Николаевич!

Ваше письмо я получил только вчера, вернувшись из Кавказа * . Невольно промедлил ответом.

Благодарю Вас за любезное приглашение * и, конечно, отвечаю на него живою готовностью быть полезным Вашему журналу. Чем богат, тем и рад: если сумею написать что-нибудь для одной из первых книжек, то не замедлю прислать, а пока позвольте пожелать «Эпохе» успеха и оставаться искренно уважающим Вас

А. Чехов.

Баранцевичу К. С., 12 августа 1888

468. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ *

12 августа 1888 г. Сумы.

12 авг.

Здравствуйте, милый Кузьма Протапыч * !

Из дальних странствий возвратясь * , я нашел у себя на столе два Ваших письма. Ответ на них припасу к концу письма сего, а теперь сообщу Вам, где я был и что видел. Был я в Крыму, в Новом Афоне, в Сухуме, Батуме, Тифлисе, Баку… Видел я чудеса в решете… Впечатления до такой степени новы и резки, что всё пережитое представляется мне сновидением и я не верю себе. Видел я море во всю его ширь, Кавказский берег, горы, горы, горы, эвкалипты, чайные кусты, водопады, свиней с длинными острыми мордами, деревья, окутанные лианами, как вуалью, тучки, ночующие на груди утесов-великанов * , дельфинов, нефтяные фонтаны, подземные огни, храм огнепоклонников, горы, горы, горы… Пережил я Военно-грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ, написанный демоном и посвященный Тамаре… Вообразите Вы себя на высоте 8000 футов… Вообразили? Теперь извольте подойти мысленно к краю пропасти и заглянуть вниз; далеко, далеко Вы видите узкое дно, по которому вьется белая ленточка – это седая, ворчливая Арагва; по пути к ней Ваш взгляд встречает тучки, лески, овраги, скалы… Теперь поднимите немножко глаза и глядите вперед себя: горы, горы, горы, а на них насекомые – это коровы и люди… Поглядите вверх – там страшно глубокое небо. Дует свежий горный ветерок…

Вообразите две высокие стены и между ними длинный, длинный коридор; потолок – небо, пол – дно Терека; по дну вьется змея пепельного цвета. На одной из стен полка, по которой мчится коляска, в которой сидите Вы… Вот так

* Это Вы.** Змея.

Змея злится, ревет и щетинится. Лошади летят, как черти… Стены высоки, небо еще выше… С вершины стен с любопытством глядят вниз кудрявые деревья… Голова кружится! Это Дарьяльское ущелье, или, выражаясь языком Лермонтова, теснины Дарьяла * .

Господа туземцы свиньи. Ни одного поэта, ни одного певца… Жить где-нибудь на Гадауре или у Дарьяла и не писать сказки – это свинство!

Вашего мрачного взгляда на будущее я не разделяю * . Одному господу богу ведомо, что будет и чего не будет. Ему же ведомо, кто прав и кто неправ… Мы же, наши критики и гг. редакторы едва ли можем сметь свое суждение иметь * … У человека слишком недостаточно ума и совести, чтобы понять сегодняшний день и угадать, что будет завтра, и слишком мало хладнокровия, чтобы судить себя и других… Вы живете на тундре, окутанный туманом, рисуете серенькую, тифозную жизнь, ради гусиков служите на конно-лошадиной дороге * и сырость водосточных труб не променяете на теснины Дарьяла; я веду бродячую жизнь, бегу обязательной службы, рисую природу и довольного человека, трусливо сторонюсь от тумана и тифа… Кто из нас прав, кто лучше? Аристархов ответил бы на этот вопрос, Скабичевский тоже, но мы с Вами не ответим и хорошо сделаем. Мнения наших судей ценны только постольку, поскольку они красивы и влияют на розничную продажу, наши же собственные мнения о самих себе и о друг друге, быть может, и имеют цену; но такую неопределенную, что никакой жид не принял бы их в залог; на них не выставлена проба, а пробирная палатка на небе…

Пишите, пока есть силы, вот и всё, а что будет потом, господь ведает.

Сдается, что я куплю хутор, т. е. не куплю, а приму на себя долг хуторовладельца. Устрою климатическую станцию для литературной братии * . Место хорошее, смешное: Миргородский уезд Полтавской губ. Сколько раков! Если не приедете, то мы враги. В другой раз Вы будете рассудительнее: чтобы не скучать в дороге, будете брать с собою единого из гусиков * .

Поклонитесь Альбову и общим знакомым. Будьте здравы.

Ваш А. Чехов.

Штаны брошу в Псел * . К кому приплывут, того и счастье.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю