Текст книги "Том 20. Письма 1887-1888"
Автор книги: Антон Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 50 страниц)
406. Ал. П. ЧЕХОВУ *
4 апреля 1888 г. Москва.
4 апреля.
Прорва! Умоляю: надень скорее штаны, побеги (лейф а гейм * ) в магазин «Нового времени» и поторопи там выслать мне возможно скорее2 экз. «Сумерек». Пожалуйста!
Если дорогая бумага дорога, то надо печатать на дешевой. 2-е издание «Сумерек» печатай, конечно, по-прежнему на дешевой бумаге.
Посылаю Суворину письмо с просьбой прогнать тебя.
«Сумерки» высылай заказной бандеролью. Не прошу извинения за беспокойство, потому что ты обязан слушаться.
Поклоны.
Твой авторитет А. Чехов.
Киселевой М. В., 5 апреля 1888407. М. В. КИСЕЛЕВОЙ *
5 апреля 1888 г. Москва.
5 апр.
Многоуважаемая Мария Владимировна!
Сегодня у меня был издатель «Русского вестника» Берг. Я спросил его, видел ли он повесть г-жи Киселевой. Он сказал, что не видел, а о г-же Киселевой слышит только первый раз в жизни * (ах, какая непопулярная писательница!). Он спросил меня: талантлива ли г-жа Киселева? Я ответил:
– Гм… Как Вам сказать? Пожалуй…
Он сказал: я буду ее иметь в виду.
Итак, повести Вашей он не видел и не читал, с чем Вас и поздравляю (не без ехидства). Вы наказаны за многократное непослушание, что же касается меня, то я не перестану и впредь при всяком удобном случае говорить: гм..
В литературных сферах я теперь сила, которая может принести Вам много добра или много зла, смотря по тому, как Вы будете вести себя по отношению к моей гениальности. Если не будете угощать меня наливкой, восхвалять мой талант и будете позволять Вашим большим глазам шпионить за мной, то я уроню Вас во мнении всей Европы и не позволю Вам напечатать ни одной строки…
Что касается размера Вашей повести, т. е. девяти листов, то, правда, такое половодье составляет для журнала и для автора чувствительное неудобство. Не найдете ли Вы возможным сократить Ваше детище (некрещеное) до 5–6 листов? Дело в том, что большие повести долго ждут очереди, а маленькие подобны городничему, который найдет себе место в церкви, даже когда негде яблоку упасть. Ведь 9 листов придется дробить на 3 номера! В одном номере автор может располагать maximum тремя листами. Правда, в моей «Степи» шесть листов, но ведь для Чеховых и Шекспиров закон не писан, особливо если Шекспир или Чехов берет редакторшу за горло и говорит:
– Печатай, Ма-Сте * , все шесть листов, а то получишь кукиш с маслом!
Вы же не Шекспир и не Чехов, хотя, впрочем, и мечтаете (о, я знаю Ваши хитрости!) дать в будущем Вашей дочери мое имя с тем, чтобы свои произведения выдавать за ее и подписывать вместо «Киселева» – «Чехова». Но это Вам не удастся!
Если найдете возможным сокращать повесть, то не особенно усердствуйте и не выбросьте того, что нужно и важно.
Я посматриваю за Вашим мужем, а потому относительно его поведения будьте покойны.
Поклон Василисе и Елизавете Александровне. Коклюшу передайте, что мы уже очистили для него чуланчик * , где он будет жить с собачкой без спины и с кошкой. По условию, заключенному у меня с Алексеем Сергеевичем, Коклюша мы будем сечь два раза в неделю, а Василису всякий раз, когда она будет приезжать. За сеченье особая плата. Обедать будем давать пансионеру на Пасху и на Троицу.
Я очень жалею, что не могу сейчас поехать в Бабкино. Погода анафемски хороша.
Будьте здравы и богом хранимы.
Имею честь быть с почтением
А. Чехов.
Чехову Ал. П., 5 апреля 1888408. Ал. П. ЧЕХОВУ *
5 апреля 1888 г. Москва.
5 апр.
Гнусный шантажист! Получил от тебя 2 письма одновременно и рад был, что не получил третьего. Кривая с двумя повышениями в сутки возможна в том случае, если А<нна> И<вановна> вечером принимает что-нибудь жаропонижающее: хина, антипирин, антифибрин и проч., твоему уму недоступное. Необходима скорейшая медицинская помощь * . Если не решаешься повезти А<нну> И<вановну> к Боткину, то по крайности сходи к нему сам и объясни, в чем дело: авось найдет нужным прислать ассистента.
Просьбу твою передам матери. Едва ли она поедет * , ибо ее здоровье не совсем хорошо. Да и паспорта нет. Она прописана на одном паспорте с батькой, надо поэтому толковать долго с отцом, идти к обер-полицеймейстеру и проч… Жить же по венчальному свидетельству, как ты жил * , она боится.
О бумаге я уже писал Суворину. Чем дешевле издание, тем лучше. Спросите Неупокоева, упокой господи его душу, хватит ли текста для 20 листов? * Если нет, то забудь о домашней беде, брось всё и стремглав исполняй мои приказания.
У Корбо * неугомонный кашель. Вероятно, чахотка от дряхлости и онанизма. Боясь, чтобы он в квартире не развел бацилл, я начинаю уж подумывать об убийстве * . Хочу угостить его морфием. Сообщи об этом Гершке * , предварительно приготовив его к этому ужасному известию.
Теперь серьезно. Что касается характера и раздражительности Анны Ив<ановны>, то ради бога терпи и не огрызайся ни одним словом. Я от всей души не хотел бы, чтобы твой подвиг * носил на себе (в воспоминаниях) темные пятнышки. Впрочем, не бывал я в твоей шкуре, а посему не мне и советовать. Будь здрав и богом храним…
Граф Платов * .
Рукой Н. П. Чехова:
Приветствую!!!!!.. Н. Чехов.
Мать горюет, что не может приехать.
Рукой М. П. Чеховой:
Кланяюсь и целую тебя, Анну Ивановну и детей.
Маша.
Маслову (Бежецкому) А. Н., 7 апреля 1888409. А. Н. МАСЛОВУ (БЕЖЕЦКОМУ) *
7 апреля 1888 г. Москва.
7 апреля.
Добрейший Алексей Николаевич!
Пока я еще не уехал, отвечаю на Ваше письмо. Да, я деликатный человек, т. е. очень часто не решаюсь говорить и писать правду, но, уверяю Вас, я не скрыл ничего из разговора с Гольцевым * . В «Русской м<ысли>» в самом деле рады будут Вашему сотрудничеству. Нет причин, почему бы им не радоваться.
Письма от Гольцева Вы не получите. Почему? Если хотите, то я не скрою от Вас: все эти Гольцевы хорошие, добрые люди, но крайне нелюбезные. Невоспитаны ли они, или недогадливы, или же грошовый успех запорошил им глаза – чёрт их знает, но только письма от них не ждите * . Не ждите от них ни участия, ни простого внимания… Только одно они, пожалуй, охотно дали бы Вам и всем россиянам – это конституцию, всё же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию. Проситьже их о письме к Вам я не был уполномочен; если бы я предложил написать Вам это письмо, то предложение они приняли бы за просьбу и стали бы ломаться. Ну их к лешему!
Не скрою от Вас, что как к людям я к ним равнодушен, даже, пожалуй, еще симпатизирую, так как они всплошную неудачники, несчастные и немало страдали в своей жизни… Но как редакторов и литераторов я едва выношу их. Я ни разу еще не печатался у них и не испытал на себе их унылой цензуры, но чувствует мое сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь. Мне сдается, что эти литературные таксы (мне кажется, что таксы, длиннотелые, коротконогие, с острыми мордами, представляют собой помесь дворняжек с крокодилами; московские редакторы – это помесь чиновников-профессоров с бездарными литераторами) – итак, мне сдается, что эти таксы, вдохновленные своим успехом и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создадут около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва. Прочтите Вы Мачтета, питомца этой школы, пользующегося теперь в Москве громадным успехом, прочтите фельетоны «Русских ведомостей», и Вы оцените мое беспокойство.
Меня давно уже зовут в «Русскую м<ысль>» * , но я пойду туда только в случае крайней нужды. Не могу!!! Весьма возможно, что я ошибаюсь, а потому не примите это письмо за совет не работать в «Р<усской> м<ысли>», хотя, признаюсь, мне приятнее было бы видеть Вас в любом петер<бургском> журнале, чем в «Р<усской> м<ысли>».
У Вас в кармане только три рубля, а у меня целых триста! Это всё, что уцелело у меня после «Степи» и «Сумерек». Но так как эти деньги спрятаны сестрой для переездки на дачу, то я теперь сижу на бобах и питаюсь одной только славой.
Что касается Вашего страха перед сюжетами * , то излечить его трудно. Принимайте Kalium bromatum. Я тоже не доверяю своим сюжетам. Мне почему-то кажется, что для того, чтобы верить в свои сюжеты и мысли, нужно быть немцем или, как Баранцевич, быть женатым и иметь 6 человек детей.
Я советовал Вам писать комедию и еще раз советую * . Она вреда Вам не принесет, а доход даст. Мой «Иванов», можете себе представить, даже в Ставрополе шел. Что же касается исполнения, то бояться Вам нечего. Во-первых, у Вас прекрасный разговорный язык, во-вторых, незнание сцены вполне окупится литературными достоинствами пьесы. Только не скупитесь на женщин и не давайте воли Вашей селезенке.
Какое, однако, я Вам длинное письмо намахал! Ужасно хочется бездельничать, и рад случаю, чтобы написать кому-нибудь письмо или пошляться по улице.
Вчера получил приглашение от «Гражданина» * .
Поклонитесь Сувориным, Виктору Петровичу и Петерсену. Будьте здоровы.
Имею честь быть с почтением, извините за выражение, начинающий писатель
А. Чехов.
Короленко В. Г., 9 апреля 1888410. В. Г. КОРОЛЕНКО *
9 апреля 1888 г. Москва.
9 апр.
Посылаю Вам, добрейший Владимир Галактионович, рассказ про самоубийцу * . Я прочел его и не нашел в нем ничего такого, что могло бы показаться Вам интересным, – он плох, – но все-таки посылаю, ибо обещал.
Будьте здравы и богом хранимы на многие лета. Поклонитесь Волге.
Ваш А. Чехов.
Семья моя Вам кланяется.
Вчера дал прочесть одной девице * рассказ, который готовлю для «Сев<ерного> вестн<ика>». Она прочла и сказала: «Ах, как скучно!»
В самом деле, выходит очень скучно. Пускаюсь на всякие фокусы, сокращаю, шлифую, а все-таки скучно. Срам на всю губернию!
Плещееву А. Н., 9 апреля 1888411. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ *
9 апреля 1888 г. Москва.
9 апр.
Милый Алексей Николаевич!
Получил я вчера от Вашего Ал<ександра> Ал<ексеевича> письмо, в котором он приводит строки из Вашего письма к нему. Пишет он о Салтыкове * и о Вашем желании иметь возможно скорее мою повесть для «Сев<ерного> вестн<ика>. Первое для меня крайне лестно, на второе же ответствую тако. Я давно уже (с середины апреля) сижу за * небольшою (1–1½ печатных листа) повестушкой для «С<еверного> в<естника>», давно уже пора кончить ее, но – увы! – чувствую, что я ее кончу едва к маю. К прискорбию моему, она у меня не вытанцовывается, т. е. не удовлетворяет меня, и я порешил выслать Вам ее не ранее, пока не поборю ее. Сегодня я прочел всё написанное и уже переписанное начисто, подумал и решил начать опять снова. Пусть она выйдет плоха, но все-таки я буду знать, что отнесся я к ней добросовестно и что деньги получил не задаром.
Повестушка скучная, как зыбь морская; я сокращал ее, шлифовал, фокусничал, и так она, подлая, надоела мне, что я дал себе слово кончить ее непременно к маю, иначе я ее заброшу ко всем чертям.
Во всяком случае передайте Анне Михайловне, что я не тороплюсь исполнить свое обещание только потому, что недоволен своей работой. Вышлю, когда мне будет казаться, что я доволен или почти доволен. Во всяком случае «Сев<ерный> вестн<ик>» может считать себя по части моей беллетристики обеспеченнымна июньскую или в крайнем случае на июльскую. Вернее, что на июньскую… Я бы и сейчас послал повесть, но не нахожу полезным торопиться. Я трус и мнителен; боюсь торопиться и вообще боюсь печататься. Мне всё кажется, что я скоро надоем и обращусь в поставщики балласта * , как обратились Ясинский, Мамин, Бажин и проч., как и я, «подававшие большие надежды». Боязнь эта имеет свое основание: я давно уже печатаюсь, напечатал пять пудов рассказов, но до сих пор еще не знаю, в чем моя сила и в чем слабость.
Теперь об авансе. Об этой штуке Вы не раз писали мне; говорил о ней и Короленко. Если понадобится, то я воспользуюсь любезностью редакции и не буду чувствовать себя неловко, ибо в долгу не останусь. Теперь пока мне еще не нужны деньги. Понадобятся, вероятно, в конце апреля. Если увижу, что без аванса не обойтись мне, то напишу.
Что касается Введенского, то претензия его на меня * мне кажется неожиданной и по меньшей мере странной. Быть у него я не мог, потому что незнаком с ним. Во-вторых, я не бываю у тех людей, к которым я равнодушен, как не обедаю на юбилеях тех писателей, которых я не читал. В-третьих, для меня еще не наступило время, чтобы идти в Мекку на поклонение…
Был у меня Островский. Ездили вместе в Третьяковскую галерею. У меня он познакомился с Короленко * .
Я готов поклясться, что Короленко оченьхороший человек. Идти не только рядом, но даже за этим парнем – весело.
Вы сильно огорчите меня, если не приедете в Украйну. Что я должен пообещать Вам, чтобы вы тронулись из Питера?
Погода чудесная. Работать совсем не хочется. Кланяйтесь Вашим и редакции.
Будьте здравы и живите так, чтобы каждую минуту чувствовать весну.
Ваш А. Чехов.
Прочел я это письмо и нахожу, что оно написано очень нелитературно.
Чехову Ал. П., 11 или 12 апреля 1888412. Ал. П. ЧЕХОВУ *
11 или 12 апреля 1888 г. Москва.
Бездельник!
Сегодня я послал для Неупокоева (когда он упокоится?) еще текста * . Рассказ «Тина» поставь перед «Степью» * , а два прочие после, но «Поцелуй» должен быть в конце книги. Еще раз напоминаю: рассказ «Счастье» должен быть первым и «посвящается Я. П. Полонскому с костылем * ». Книгу надо будет назвать так:
Антон Чехов
Рассказы и тут же на обложке перечисление рассказов петитом.
Считался ли за «Сумерки»?
2-е изд. «Сумерек» пора печатать. По крайней мере, пора объявить об этом в понедельницком анонсе.
На задней стороне обложки должны быть объявления о моих книгах: «Пестрых рассказах», «Сумерках» и «Рассказах».
Это, брат, тебе не Англия!
Получил от старичины * длинное письмо и сопричислил его к автографам.
Денег нет и нет. Писать разучился. Хочу поступить в аптеку.
Если тебе кажется, что я затрудняю тебя своими изданиями, то напиши мне.
Был сегодня Федор Глебов. Спрашивал о тебе. По-видимому, недоволен тем, что ты незаконно живешь, но не высказывает этого, хотя и удивляется, что «оне – старуха-с» * …Насчет денег и Николки по-прежнему долготерпелив…
Если увидишь Михаила Суворина, то передай ему, что моих книг нет ни на одной станции * . Этак много не наторгуешь.
Веди себя хорошо <…>
Граф Платов.
Баранцевичу К. С., 14 апреля 1888413. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ *
14 апреля 1888 г. Москва.
14 апр. 88.
Спасибо Вам, добрейший Казимир Станиславович, за Ваши милые письма. Простите, что долго не отвечал Вам, – мешали весна и лень. Начну с сожаления, что Вы не пришли ни к какому соглашению с «Сев<ерным> вестником». Один сборник лучше, чем два. Из двух сборников один обязательно должен сесть на мель, чего я не желаю ни Вам, ни «Сев<ерному> вестн<ику>», ибо сочувствую обеим сторонам от всей души.
Ваша точка зрения показалась мне неверной * . Вы точно взглянули на «Сев<ерный> вестн<ик>» как на конкурента, а тут не может быть и речи о конкуренции… И цари, и рабы, и умные, и глупые, и мытари, и фарисеи имеют одинаковое юридическое и нравственное право чтить память покойников, как им угодно, не интересуясь ничьим мнением и не боясь помешать друг другу… Это раз. Во-вторых, Вы спрашиваете: что им Гекуба * ? Гекуба не составляет ничьей привилегии. Она для всех.
Было бы, конечно, дурно, если бы вас, искренних и любящих людей, пригласили на консилиум господа, видящие в смерти Гаршина только хороший предлог для позировки, кокетничанья или других низменных целей; но ведь относительно «Сев<ерного> вестн<ика>» Вы не можете заподозрить и тени этого… Насколько я знаю старика Плещеева, он благоговеет перед памятью Гаршина и сродни всем Гекубам… А. М. Евреинова, насколько я успел понять ее, тоже хороший человек…
Итак, я думаю, что обе стороны неправы, что не сошлись. Этого можно было бы достигнуть при взаимных уступках.
Теперь о Короленко * …Почему Вы думаете, что он должен быть непременно «наш»? Откуда у Вас эти исключительные права на симпатии человека? Как очень хороший человек и талантливый писатель, он изображает ту же Гекубу, которая не может быть ни «нашей», ни «вашей». Пусть сидит там, где ему угодно.
Что касается названия книги * «Красный цветок», то оно мне не нравится. Почему? Не знаю.
Того рассказа, который Вам хотелось иметь от меня * , я не нашел и потому послал «Беглеца» * . Если Вы не против, то очень рад.
А Вы непременно приезжайте в Сумы. Дайте себе слово не лениться дорогой, и Вы обязательно заедете. Обыкновенно заезжать к кому-нибудь по пути – ух, как не хочется! Но Вы поборите леность – матерь всех пороков – и заставьте себя заехать. Вы редко ездили и не знаете, что за штука дорожная лень. Бывало, дашь кому-нибудь слово побывать у него, поклянешься, но вот подъехал к станции… ночь, душно, лень… махнешь рукой и поедешь дальше. А если при этом нужно еще взять крюк в 50-100 верст, то подумаешь-подумаешь, зевнешь, а услужливое, ленивое воображение живо стушует в памяти образ приглашавшего приятеля, и… махнешь рукой и забудешь.
Идет дождь. Мерзко на дворе.
Хотел было побывать в апреле в Питере, да денег нет.
Будьте здоровы и невредимы. Поклонитесь Альбову, Щеглову и проч. Нотовичу не кланяйтесь. Говорят, что Ваш еврейчик-редактор страждет манией величия. Правда ли это? Грешный я человек, не знаю его, но уж сужу: мне кажется, что он большущий шарлатанище. Впрочем, ну его к лешему!
Ваш А. Чехов.
Когда выйдет моя новая книжка * , не вздумайте покупать ее. Вам пришлет ее брат.
Кто такой Леман? Не тот ли, которого я знал в Москве? Черненький, маленький, куценький, чистенький. Всюду суется и с апломбом.
Трефолеву Л. Н., 14 апреля 1888414. Л. Н. ТРЕФОЛЕВУ *
14 апреля 1888 г. Москва.
14 апр. 88.
Уважаемый Леонид Николаевич!
На этих днях к Вам явится с моею визитной карточкой подозрительная личность… Это Дмитрий Иванов, крестьянин, 12 лет, грамотный, сирота, беспаспортный и проч. и проч. и проч. По его словам, в Москву он приехал из Ярославля с матерью; мать умерла, и он остался на бобах. Жил он в Москве в «Аржановской крепости» * и занимался милостыней. Эта профессия, как Вы и сами заметите, сильно отразилась на нем: он худ, бледен, много врет, сочиняет болезни и проч. На мой вопрос, хочет ли он ехать на родину, т. е. в Ярославль, он ответил согласием. Сестра моя собрала для него деньжишек и одежонки, и завтра наша кухарка повезет его на вокзал.
Мальчик говорит, что в Ярославле у него есть тетка. Адрес ее ему неизвестен. Если у Вас в Ярославле нет адресного стола, то не найдете ли Вы возможным указать мальчугану те пути, по коим у Вас в городе отыскиваются тетки и дядьки? Куда ему идти? В полицию? В мещанскую управу? Может ли он жить в Ярославле без паспорта? Если нет, то куда ему обратиться за паспортом? Он грамотен и уверяет, что хочет работать… Если не врет, то не найдется ли ему где-нибудь местечко? В типографии, например?
Смотритель одного большого училища-пансиона, мой хороший знакомый * , пожертвовал мальчугану из казенного добра следующие вещи: сапоги, костюм из серой материи, халат, парусинковый костюм, двое кальсон и две рубахи. Когда к Вам явится мальчуга, то Вы объявите ему, что Вам уже всё известно, что у него такие-то и такие-то вещи, что Вы имеете громадную власть и что если он продаст или потеряет что-нибудь из одежи или променяет штаны на пряники, то с ним будет поступлено по всей строгости законов. Так и скажите ему, что если что пропадет, то о нем Бисмарк скажет речь в рейхстаге и Сади Карно сделает визит Фрейсине.
Если он к Вам не явится, то придется, к прискорбию, заключить, что он вернулся назад в Москву, продал одежду и билет, т. е. надул.
Простите ради бога, что я, будучи знаком с Вами только наполовину, беру на себя смелость беспокоить Вас просьбой и поручениями. Я не имею на это никакого права. Но утешаю себя надеждой, что Вы поймете мотивы, заставившие меня беспокоить Вас, и в будущем позволите мне отплатить Вам услугой за услугу.
Обещанной карточки я не получил от Вас. Быть может, Вы раздумали посылать, но я все-таки жду.
Если отвечать на это письмо будете до мая, то мой адрес таков: «Москва, Кудринская Садовая, д. Корнеева», если же после первого мая, то адресуйте Ваше письмо (с карточкой) так: «г. Сумы Харьков<ской> губ., усадьба А. В. Линтваревой».
Был я недавно в Питере. Хороший, деловой город. Москва спит и киснет. Все мы застыли и уподобились желе. Поссорились было с Л. И. Пальминым, да опять помирились.
Будьте здоровы и простите за беспокойство уважающего Вас
А. Чехова.
