Текст книги "Том 20. Письма 1887-1888"
Автор книги: Антон Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)
382. Н. А. ЛЕЙКИНУ *
26 февраля 1888 г. Москва.
26 февр.
Не было ни гроша, да вдруг алтын! Наконец-то, добрейший Николай Александрович, я получил от Вас письмо, и не одно письмо, а еще и толстую книжищу * в виде премии, за которую, конечно, искренно благодарю. А уж я, признаться, думал, что Вы сердитесь, и – грешный человек – не раз терялся в догадках и задавал себе вопрос: уж не замутила ли ясной воды какая-нибудь сплетня, пущенная моими московскими благоприятелями?
Книгу завтра посылаю в переплет.
Если Вы наверноебудете в Москве не позже первой недели поста, то я подожду Вас * и вместе с Вами поеду в Питер.
Какова погода в Москве, сказать не умею, ибо, как схимонах, сижу в четырех стенах и не показываю носа на улицу.
Отчего у Вас не работает Щеглов? Это очень полезный сотрудник. Во-вторых: зачем Вы так часто стали помещать на первой странице голопупие и голоножие? * Право, публике теперь не до борделей. К тому же «Осколкам» не следует сбиваться с раз заведенной программы.
Грузинский заметно улучшается. Ежов становится хорошим в стихах. Оба что-то замолчали про семгу.
Будьте здоровы. Поклон Вашему семейству.
Ваш А. Чехов.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 28 февраля 1888383. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ) *
28 февраля 1888 г. Москва.
28.
Отвечаю на Ваше письмо * , храбрый капитан. До поездки на юг или на Волгу (у меня два проекта) я непременно должен быть в Питере. Приеду, вероятно, в начале В<еликого> поста.
Теперь насчет сниматься. Короленко будет в П<етербу>рге не раньше апреля, а меня в апреле и с собаками не сыщете. Если моя физиомордия непременно нужна, то уж я не знаю, как быть. Поговорим об этом при свидании; пока могу предложить только два выхода из безвыходного положения: отложить сниманье до осени или же сняться не группой, а медальонами:
Последнее удобнее, ибо приезд необязателен, а снять портрет можно с карточки, которую вышлем и Короленко и я. Не забудьте написать мне: кто будет сниматься? Альбов, Баранцевич, Щеглов, Фофанов, Ясинский, Гаршин, Короленко, Чехов… еще кто?
Простите за самоуправство. Попав вчера в компанию «Русских ведомостей», я, не заручившись позволением, сосватал Вас и Баранцевича с музою «Русских ведомостей». Очень рады будут, если Вы согласитесь работать в этой честно-сухой газетине; по соблюдении кое-каких формальностей мне будет прислано редакцией письмо, в котором меня попросят пригласить Вас… Платят хорошо (не меньше 10 к. и аккуратно).
Откуда Вы знаете, что моя повесть – великолепная? * Говори «гоп!», когда перескочишь… Не критикуйте не читая.
Будьте здоровы. Короленко говорил, что побывает у Вас.
Погода хорошая. Через 1–2 недели прилетают грачи, а через 2–3 скворцы. Понимаете ли Вы, капитан, что это значит?
Votre à tous
А. Чехов.
Баранцевичу К. С., 4 марта 1888384. К. С. БАРАНЦЕВИЧУ *
4 марта 1888 г. Москва.
4 февр.
Уважаемый Казимир Болеславович * !
Редакция «Русских ведомостей», зная, что я знаком с Вами, поручила мне передать Вам, что она была бы рада получать от Вас возможно чаще небольшие очерки и рассказы в размере обыкновенного фельетона (300–600 строк). Определение гонорара зависит вполне от Вас самих.
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
«Рабу» * * я получил и уже прочитал. Поблагодарю при свидании * .
Плещееву А. Н., 6 марта 1888385. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ *
6 марта 1888 г. Москва.
6 марта.
Сегодня, дорогой Алексей Николаевич, я прочел 2 критики, касающиеся моей «Степи»: фельетон Буренина * и письмо П. Н. Островского * . Последнее в высшей степени симпатично, доброжелательно и умно. Помимо теплого участия, составляющего сущность его и цель, оно имеет много достоинств, даже чисто внешних: 1) оно, если смотреть на него как на критическую статейку, написано с чувством, с толком и с расстановкой, как хороший, дельный рапорт; в нем я не нашел ни одного жалкого слова, чем оно резко отличается от обычных критических фельетонов, всегда поросших предисловиями и жалкими словами, как заброшенный пруд водорослями; 2) оно до крайности понятно; сразу видно, чего хочет человек; 3) оно свободно от мудрствований об атавизме, паки бытии и проч., просто и холодно трактует об элементарных вещах, как хороший учебник, старается быть точным и т. д., и т. д. – всего не сочтешь… Я прочел письмо П<етра> Н<иколаевича> три раза и жалею теперь, что он прячется от публики. Среди журнальных работников он был бы очень нелишним. Важно не то, что у него есть определенные взгляды, убеждения, мировоззрение – всё это в данную минуту есть у каждого человека, – но важно, что он обладает методом; для аналитика, будь он ученый или критик, метод составляет половину таланта.
Завтра я поеду к П<етру> Н<иколаевичу> и предложу ему одну штуку. Я напомню ему двенадцатый год и партизанскую войну, когда бить француза мог всякий желающий, не надевая военного мундира; быть может, ему понравится моя мысль, что в наше время, когда литература попала в плен двунадесяти тысяч лжеучений, партизанская, иррегулярная критика была бы далеко не лишней. Не захочет ли он, минуя журналы и газеты, выскочить из засады и налететь наскоком, по-казацки? Это вполне исполнимо, если вспомнить о брошюрочном способе. Брошюра теперь в моде; она недорога и легко читается. Попы это поняли и ежедневно бомбардируют публику своими фарисейскими отрыжками. П<етр> Н<иколаевич> в убытке не будет.
Теперь – как Ваше здоровье? Выходите ли Вы на воздух? Если судить по критике Буренина о Мережковском * , то у Вас теперь 15–20° мороза… Холодно чертовски, а ведь бедные птицы уже летят в Россию! Их гонят тоска по родине и любовь к отечеству; если бы поэты знали, сколько миллионов птиц делаются жертвою тоски и любви к родным местам, сколько их мерзнет на пути, сколько мук претерпевают они в марте и в начале апреля, прибыв на родину, то давно бы воспели их… Войдите Вы в положение коростеля, который всю дорогу не летит, а идет пешком, или дикого гуся, отдающегося живьем в руки человека, чтобы только не замерзнуть… Тяжело жить на этом свете!
Я приеду в Питер в начале поста, через 2–3 дня после того, как получу из «С<еверного> в<естника>» гонорар. Если во вторник Вы будете в редакции, то, проходя мимо конторщицы, напомните ей о моем существовании и безденежье.
Весь февраль я не напечатал ни одной строки, а потому чувствую большой кавардак в своем бюджете.
Надеюсь, что Вы не забыли про Волгу * .
Будьте здоровы; желаю Вам хорошего аппетита, хорошего сна и побольше денег.
До свиданья.
Ваш А. Чехов.
Лейкину Н. А., 7 марта 1888386. Н. А. ЛЕЙКИНУ *
7 марта 1888 г. Москва.
7 марта.
Спешу ответить на Ваше письмо, добрейший Николай Александрович. Я жду Вас в четверг * . В 12½ часов я приготовлю завтрак, каковой и приглашаю Вас разделить со мной. От меня поедем, куда нужно. А главное, потолкуем.
У меня есть фрак, но нет охоты и уменья читать. Я не в состоянии одной минуты почитать вслух, тем паче публично: сохнет горло и кружится голова. Итак – читать я не буду * . Прошу прощения у Вас и у В. В. Комарова и уверен, что Вы не будете в претензии, тем более что мое отсутствие не испортит вечера.
Пахнет кислой капустой и покаянием * .
Грузинский в Москве. Я скажу ему, чтобы он был у меня в четверг к 12 часам. Он будет рад познакомиться с Вами.
Почтение Прасковье Никифоровне и Феде. До свидания.
Ваш А. Чехов.
Давыдову В. Н., между 7 и 10 марта 1888387. В. Н. ДАВЫДОВУ *
Между 7 и 10 марта 1888 г. Москва.
Поздравляю Вас, милый Владимир Николаевич, с постом, с окончанием сезона и с отъездом в родные палестины * . Податель сего * уполномочен попросить у Вас моего цензурованного «Калхаса», каковой мне нужен. Если это письмо не застанет Вас дома, то, будьте добры, передайте кому-нибудь «Калхаса» для передачи мне или же возьмите его с собой в Питер, куда я прибуду в субботу на этой неделе. В Питере побываю у Вас и возьму «Калхаса».
Будьте здоровы. Хорошего Вам пути!
Ваш А. Чехов.
На обороте: Его высокоблагородию
Владимиру Николаевичу Давыдову.
Чехову М. П., 14 и 15 или 16 марта 1888388. М. П. ЧЕХОВУ *
14 и 15 или 16 марта 1888 г. Петербург.
Пишу сие в редакции «Нов<ого> времени». Только что вошел Лесков. Если он не помешает, то письмо будет кончено.
Доехал я благополучно, но ехал скверно, благодаря болтливому Лейкину. Он мешал мне читать, есть, спать… Всё время, стерва, хвастал и приставал с вопросами. Только что начинаю засыпать, как он трогает меня за ногу и спрашивает:
– А вы знаете, что моя «Христова невеста» * переведена на итальянский язык?
Остановился я в «Москве», но сегодня переезжаю в редакцию «Нов<ого> вр<емени>», где m-me Суворина предоставила мне 2 комнаты с роялью и с кушеткой в турнюре. Поселяюсь у Суворина – это стеснит меня немало.
Сухари отданы Александру. Семья его здрава, сыта, одета чисто. Он не пьет абсолютно, чем немало удивил меня.
Идет снег. Холодно. Куда ни приду, всюду говорят о моей «Степи». Был у Плещеева, Щеглова и пр., а вечером еду к Полонскому.
–
Я переехал на новую фатеру. Рояль, фисгармония, кушетка в турнюре, лакей Василий, кровать, камин, шикарный письменный стол – это мои удобства. Что касается неудобств, то их не перечтешь. Начать хоть с того, что я лишен возможности явиться домой в подпитии и с компанией…
До обеда – длинный разговор с m-me Сувориной о том, как она ненавидит род человеческий, и о том, что сегодня она купила какую-то кофточку за 120 р.
За обедом разговор о мигрени, причем детишки не отрывают от меня глаз и ждут, что я скажу что-нибудь необыкновенно умное. А по их мнению, я гениален, так как написал повесть о Каштанке. У Сувориных одна собака называется Федором Тимофеичем, другая Теткой, третья Иваном Иванычем.
От обеда до чая хождение из угла в угол в суворинском кабинете и философия; в разговор вмешивается, невпопад, супруга и говорит басом или изображает лающего пса.
Чай. За чаем разговор о медицине. Наконец я свободен, сижу в своем кабинете и не слышу голосов. Завтра убегаю на целый день: буду у Плещеева, в Сабашниковском вестнике * , у Полонского, у Палкина и вернусь поздно ночью без задних ног. Кстати: у меня особый сортир и особый выход – без этого хоть ложись да умирай. Мой Василий одет приличнее меня, имеет благородную физиономию, и мне как-то странно, что он ходит возле меня благоговейно на цыпочках и старается предугадать мои желания.
Вообще неудобно быть литератором.
Хочется спать, а мои хозяева ложатся в 3 часа. Здесь не ужинают, а к Палкину идти лень.
Честь имею кланяться. Поклоны всем.
Votre à tous А. Чехов.
Писать лень, да и мешают.
Ночь. Слышен стук бильярдных шаров: это играют Гей и мой Василий. Подойдя к своей постели, я нахожу стакан молока и кусок хлеба; голоден. Ложусь и читаю отрывной календарь «Стрекозы».
Вот и всё умное и великое, что успел я совершить по приезде в С.-Петербург.
Лазареву (Грузинскому) А. С., 22 марта 1888389. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ) *
22 марта 1888 г. Москва.
22 м. Москва.
Милейший Александр Семенович (надв<орный> советник)! Для Вас представляется возможность работать в «Петерб<ургской> газете». Если Вы согласны (наверное, да), то поспешите написать Лейкину приблизительно следующее:
«Чехов писал мне, что Вы согласны взять на себя труд познакомить меня с „Пет<ербургской> газ<етой>“ и порекомендовать меня ей для понедельников. Благодаря Вас за любезность, я спешу воспользоваться и проч. и проч.». Что-нибудь вроде. Полюбезнее и официальнее. Само собою разумеется, что, начав работать в «Газете», Вы утеряете необходимость мыкать свою музу по «Развлечениям» и проч.
В Питере я прожил 8 дней очень недурно. Останавливался у Суворина: разливанная чаша… Суворин замечательныйчеловек нашего времени.
Буду рад, когда Вы напишете субботник. С Голике не говорил о Вашей книге, ибо он не был на вокзале среди провожатых. Впрочем, успеется.
Печатаем 2-е издание «Сумерек» * , новую книгу * и детскую книгу «В ученом обществе» * .
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Хлопову Н. А., 22 марта 1888390. Н. А. ХЛОПОВУ *
22 марта 1888 г. Москва.
22.
Уважаемый Николай Афанасьевич! Я прочел Ваш рассказ * вчера, когда получил: за 1–2 часа до отхода поезда * . Двух последних страничек я не прочел – было некогда, – но нахожу, что он лучше * «Одиннадцатого». Я отдал его в собств<енные> руки Суворина. Сей последний обещал прочесть его в самом скором времени.
Теперь об «Одиннадцатом». Вот Вам выписка из письма старика Плещеева: «Это рассказец, написанный не без юмора и который бы можно напечатать в „Сев<ерном> вестн<ике>“, но там столько маленьких рассказов лежит – целый ворох, – что неизвестно, когда бы он пошел. Может быть, через полгода, через год, а автору это, вероятно, было бы не на руку?»
«Одиннадцатый» теперь у Буренина * .
Вот и всё, что мне известно. Вашему желанию работать в Питере я радуюсь и в свою очередь искренно желаю успеха и побольше настойчивости в этом направлении… Были бы упрямство и настойчивость, поменьше малодушия перед неудачами, и дело Ваше пойдет на лад – готов ручаться, ибо Вы талантливы.
Простите за мораль Вашего доброжелателя.
А. Чехов.
* т. е. написан лучше
Чехову Ал. П., 24 марта 1888391. Ал. П. ЧЕХОВУ *
24 марта 1888 г. Москва.
24 мартабря.
О. Архимандрит! Посылаю Вам через поручика Плещеева * кипу моих проповедей и поучений для второй книги * , каковую благоволите благословить печатать тотчас же по получении кипы. Название книги: «Менструации жизни, или Под ж… палкой!» Другого названия пока еще не придумал. Рассказы должны быть расположены в таком порядке * :
1) Счастье.
2) Тиф.
3) Ванька.
4) Свирель.
5) Перекати-поле.
6) Задача.
7) Степь.
8) Поцелуй.
Книга должна содержать в себе не менее 20 листов. Если присланного не хватит, то пусть Неупокоев, упокой господи его душу, даст тебе знать, дабы я мог поспешить высылкой нового материала.
«Счастье» помещено в 4046 № * . Если утеряешь посылаемый 4046 №, то запомни сию цифру. Под заглавием «Счастье» надо будет написать: «Посвящ<ается> Я. П. Полонскому» – долг платежом красен: он посвятил мне стихотворение * . Остальных моих распоряжений жди.
Расчет за «Сумерки» сделай после 15 апреля. Из полученных денег ты обязуешься взять себе пропорцию, как мы уговорились, иначе ты хам и мерзавец. Магазин должен нам за оставшиеся 445 экз. 311 р. 50 к. Значит, тебе третья часть.
Надеюсь, что второе издание «Сумерек» уже печатается.
Кланяйся Сувориным. Неделя, прожитая у них, промелькнула, как единый миг, про который устами Пушкина могу сказать: «Я помню чудное мгновенье»… В одну неделю было пережито: и ландо, и философия, и романсы Павловской, и путешествия ночью в типографию, и «Колокол», и шампанское, и даже сватовство… Суворин пресерьезнейшим образом предложил мне жениться на его дщери, которая теперь ходит пешком под столом…
– Погодите пять-шесть лет, голубчик, и женитесь. Какого вам еще черта нужно? А я лучшего не желаю…
Я шуточно попросил в приданое «Исторический вестн<ик>» с Шубинским, а он пресерьезно посулил половину дохода с «Нового времени». Его супруга, наверное, уже сообщила тебе об этом… Итак: когда я думал жениться на гавриловской дочке * , то грозил, что разжалую отца и Алексея в мальчики; теперь же – берегись! когда женюсь на суворинском индюшонке, то возьму всю редакцию в ежи, а тебя выгоню.
Сейчас вернулся с практики: лечил у графини Келлер… няньку и получил 3 руб. Имел счастье беседовать с ее сиятельством.
В Москве скучища. Все здравы. Мать, тетка и сестра ждут Анну Ивановну с цуцыками.
Поклон Буренину, Маслову и проч.
Votre à tous
А. Чехов.
Киселевой М. В., 25 марта 1888392. М. В. КИСЕЛЕВОЙ *
25 марта 1888 г. Москва.
25 марта.
Прежде всего, многоуважаемая Мария Владимировна, поздравляю Вас с наступающим днем ангела. Да хранит Вас бог на многие лета! Желаю Вам прожить еще 87 лет и еще 87 раз наблюдать прилет скворцов и жаворонков, в которых Вы теперь влюблены.
Читал я Ваше письмо к Мише * и в ответ на Ваше желание иметь оттиск моей «Степи» посылаю Вам обещание преподнести Вам в недалеком будущем мою новую книжку * , в которой будет помещена эта «Степь».
На днях я вернулся из Питера * . Купался там в славе и нюхал фимиамы. Жил я у Суворина, привык к его семье и весною еду к нему в Крым. На правах великого писателя я всё время в Питере катался в ландо и пил шампанское. Вообще чувствовал себя прохвостом.
У Сысоихи я не был, но зато 3 раза был и даже обедал у редакторши «Северного вестника» Евреиновой, очень милой и умной старой девы, имеющей степень «доктора прав» и похожей в профиль на жареного скворца. Вообще в Питере столько умных дам и дев, что я был очень рад отсутствию возле меня Вашего наблюдающего ока. Сегодня у меня был редактор «Родника» Альмединген, офицер генерального штаба, племянник Вашей медоточивой Сысоихи. Будет он у меня и завтра. Говорили мы с ним о Вас. Он хвалит, а я говорю: «гм…»
Печатается второе издание «В сумерках».
За первое я получил уже деньги. В начале сего года я заработал и прожил полторы тысячи рублей. Деньги улетучиваются, как черти от ладана…
Поклонитесь барину, Василисе и Коклюшу, а Елизавете Александровне пожелайте выиграть 200 тыс. Застрелите Екатерину Васильевну * и Голохвастову.
Когда барин будет в Москве? Давно уж мы его не видели. Ах, с каким бы удовольствием я пожил это время в Бабкине! До зарезу хочется весны. При мне в Питере была чудная погода.
Будьте здоровы и денежны.
Сегодня я лечил няньку графини Келлер и имел честь беседовать с ее сиятельством. Получил три рубля.
Меня в Питере почему-то прозвали Потемкиным * , хотя у меня нет никакой Екатерины. Очевидно, считают меня временщиком у муз.
Работается плохо. Хочется влюбиться, или жениться, или полететь на воздушном шаре.
Все наши здравствуют и собираются на юг.
Прощайте. Душевно преданный и нелицемерно уважающий
А. Чехов.
Барину * буду писать особо. Пусть простит за молчание.
Полонскому Я. П., 25 марта 1888393. Я. П. ПОЛОНСКОМУ *
25 марта 1888 г. Москва.
25 марта.
Позвольте мне покаяться перед Вами, уважаемый Яков Петрович, и попросить отпущения грехов. Виноват я, во-первых, что не сдержал своего слова и не был у Вас в пятницу. Я уже наказан, так как эта моя вина заключает в себе самой и наказание: я был лишен удовольствия поглядеть на Ваши пятницы * и познакомиться с Вашим семейством, которое давно уже знаю и уважаю, т. е. я не получил того, о чем думал, когда ехал в Петербург. В пятницу весь день я похварывал и сидел дома; Суворины, если Вы спросите у них, засвидетельствуют Вам это… Во-вторых, я виноват перед Вами еще, аки тать и разбойник. Я совершил дневной грабеж: пользуясь Вашей записочкой, я взял в магазине Гаршина * всетомы Ваших сочинений. Вы разрешили мне взять только ту прозу, которой у меня недостает, я же взял и прозу и стихи. Тут отчасти виновата и сама Е. С. Гаршина (с которой я просидел целый час: оказалось, что мы земляки). Она не поняла записки и завернула мне всё, кроме «Крутых горок» * и мелких рассказов, так что об убытках, причиненных мною Вам, я узнал только по прибытии домой. Итак, знайте, что я Ваш должник.
После покаяния просьба. Я издаю новый сборник своих рассказов. В этом сборнике будет помещен рассказ «Счастье» * , который я считаю самым лучшим из всех своих рассказов. Будьте добры, позвольте мне посвятить его Вам. Этим Вы премного обяжете мою музу. В рассказе изображается степь: равнина, ночь, бледная заря на востоке, стадо овец и три человеческие фигуры, рассуждающие о счастье. Жду Вашего позволения.
Я нанял себе дачу около города Сум на реке Псле. Место поэтическое, изобилующее теплом, лесами, хохлами, рыбой и раками. От дачи недалеко Полтава, Ахтырка и другие прославленные хохлацкие места. Понятно, что я дорого дал бы за удовольствие пригласить Вас с Вашей музой и с красками на юг и попутешествовать с Вами вдоль и поперек Хохландии, от Дона до Днепра.
Когда Вы будете ехать через Москву, то дайте мне возможность повидаться с Вами, а пока позвольте пожелать Вам побольше денег, здоровья и счастья. Верьте в искреннюю преданность уважающего Вас
А. Чехова.
Забыл я спросить у Вас о судьбе Вашей комедии * , о которой мы говорили зимою.
Лазареву (Грузинскому) А. С., 25 или 26 марта 1888394. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ) *
25 или 26 марта 1888 г. Москва.
Милейший Александр Семенович!
Вы, кажется, если не ошибаюсь, однажды в разговоре упомянули фамилию Райского и сказали, что он служит где-то корректором. Если Вы это говорили, то поспешите написать мне, где я могу найти этого Райского. Он очень мне нужен * . Если же о нем слышал я не от Вас, то простите за беспокойство.
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
