Текст книги "Дом на улице Гоголя (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Вечером звонок. После длинной тирады, состоящей из одних нецензурных слов, Валька Горшков:

– Ты хоть представляешь себе, голова, чего мне стоило приехать на встречу? – ещё одна трёхэтажная тирада, – А он, видите ли, не мог прийти! Занят он, видите ли! Завтра утром я улетаю. Всё, повидались, твою мать!

– Валь, тут такое дело: Юля потерялась. С ней, кажется, беда.

– Так, рассказывай. У меня есть людишки в загряжских конторах. Думаю, они смогут тебе помочь. Сейчас я сижу в кабинете директора школы, разговаривать мы можем сколько угодно долго. Рассказывай.

– У Юли нарушился сон, кто-то ей порекомендовал клинику профессора Прошкина в Москве. Позавчера она появилась в клинике, а вчера ушла оттуда – об этом мне сам Прошкин сообщил. Но дома она до сих пор не появилась. Вчера утром она была в Загряжске, звонила нескольким людям, а потом пропала.

– Вот что, старичок, завтра утром в районе восьми часов не занимай телефон, я буду тебе звонить. Постараюсь помочь, чем только смогу. Я потом сразу в аэропорт, так что, если ты не возьмешь трубку, дело сильно усложнится.

– Куда я денусь с подводной лодки? Очень надеюсь на тебя, Валя.

Последние звонки: родителям: «Всё в порядке? Дети спят? Нет, Юля еще не вернулась. Спокойной ночи», потом Юрчику – длинные гудки. Герман поставил телефон у изголовья и, не раздеваясь, рухнул на диван.

Глава тридцать пятая

Ему снилась Юля, десятиклассница, ее серое лицо с темными кругами вокруг глаз, она опускается на колени перед Зинаидой Николаевной, умоляет пощадить хотя бы его.

Он просыпается с тяжестью на груди. А он, что он делал в тот момент? Стоял, растерянно глядя на творящееся на его глазах безобразие, и помалкивал. Ему вспомнились предшествующие события: погасшая Юля просит его «затаиться», вспомнилось, как она затравленно оглядывается по сторонам, встречаясь с ним в отдалённых районах города. Сопляк! Чего ему тогда не хватило, чтобы отнять Юльку у всех бед, у всех мучителей? Он не боялся Зинаиды, Гере не страшно было вылететь из школы, он на многое был готов пойти ради любимой подруги, а преодолеть слишком активное участие в своей жизни классной руководительницы не сумел, не решился открыто выступить против заботливой первой учительницы.

«Вспомнить бы, что делал Валька, когда Юля на коленях перед Зинон вымаливала нашу любовь, а я слюни пускал... Горшкова не было тогда, он на своих горнолыжных соревнованиях ногу сломал. Уж он-то не стоял бы, разинув рот, когда Зинон Юльку доламывала. Про остальных ребят я не помню – только про то, как Мишка Подпоркин – опять не я! – кинулся оказывать Юле неотложную помощь».

Несмотря на тяжелые раздумья, он опять задремал. Юлька внезапным толчком забрасывает его в класс к первоклашкам, с высоты своего почти двухметрового роста он видит низенькие парты, ошарашенные личики малышни, потом вбегает в свой класс и видит орущую Зинаиду и испуганное Юлино лицо. Такой подавленной Герман видит свою подругу впервые. Неважно, насколько в тот раз Зинон превзошла саму себя, возможно, всё происходило по обыкновению последнего времени, не в этом суть. Но именно в тот день Юлька начала ломаться. Он должен был сделать все, чтобы ее защитить: вызвать огонь на себя, спровоцировать скандал, в котором пришлось бы разбираться другим взрослым. Он сам обязан был проделать то, что позже пришлось взять на себя его девушке. Всё, что происходило с Юлей все эти годы – результат его предательства тогда, в десятом классе.

Это не Юля захватила инициативу в их паре, он сам отдал её совсем еще девочке, отдал для того, чтобы она спасала их любовь. А то, что случилось с его женой сейчас – разве это не прямое следствие его глупой ревности? Ревности к кому или чему? Нет, прежде всего, он думал не о другом мужчине, считая Юлю изменницей, а об её успешной жизни в профессии, всё категоричнее отбирающей у него жену.

Внезапно вспомнились слова Прошкина, сказанные вчера по телефону: «Вам ведь известно, что в последние недели кошмары у вашей жены резко участились». Герман пропустил эту фразу в разговоре, сейчас же до него дошел её чудовищный смысл: он отстранился от жены, оставил её одну, и несчастье не преминуло воспользоваться случаем, навалилось на Юлю всей тушей. Так вот почему она всё чаще оставалась в кабинете, не ложась спать до утра – она чувствовала приближение кошмара. Получается, она уже не считала мужа своим другом, если изо всех сил скрывала серьезность ситуации.

События последнего времени неявно перекликались с той школьной трагедией. Может быть, это отчётливое ощущение повтора связано с Лёней, с его откровенным неприятием жены друга? Лёня и на статью об афганцах отреагировал так же, как и на все остальное, что было связано с Юлей: «Вот как бабу прёт от крутых парней! Даже человечинка какая-то в ней вдруг появилась!». Позволял же он Лёне говорить о своей жене неприемлемые, в общем-то, вещи. Юля чувствовала Лёнино отношение к себе и распространяла его на всех Гериных друзей, прежде всего на Серёгу, испытывающего к Юле совсем не однозначные чувства: симпатию вперемешку с настороженностью.

Серёга всё последнее время занимался организацией собственного дела.

– Посмотри внимательно, Герасим на то, что происходит вокруг. Скоро прикроют все наши проектные бюро, да и вообще всякое строительство накроется медным тазом. Дачи нуворишей, загородные дома – вот Клондайк наших дней. Да, это не уровень Корбюзье, согласен. Но выживать нужно – у нас с тобой семьи, дети, и мы должны их кормить нужно при любой власти.

Лёня же неутомимо отговаривал Германа от этой, как он говорил, авантюры:

– Сейчас ты сидишь в государственном учреждении, под тобой твердая почва, а все частные инициативы – они, поверь мне, до поры, до времени. Да и представь себе, каково иметь дело с заворовавшейся сволочью. Тебе будут ставить нереальные задачи с эстетической планкой на уровне плинтуса, а ничего не поделаешь – будешь холуйствовать, из кожи вылазить, чтобы угодить хозяевам. Про то, что ты перед своей драгоценной Юлечкой травой стелешься, всем давно известно, а вот что ради неё готов податься в услужение к бандюганам и хапугам, это уже перебор, Гера.

Ну, почему я так упорно отказывался от Серёгиных предложений?! – недоумевал Герман. Западло работать на нуворишей показалось? А на шее у жены сидеть пятнадцать лет не западло было? Нет, на жратву он себе худо-бедно зарабатывал, а отдых на море, ремонт в квартире – это пусть жена обеспечивает. И как только Юля терпела его полусонное существование? И когда он сделался эдакой снулой рыбой?

Прислушавшись к себе, Герман получил ответ: тогда же, когда контузило Юлю, тогда же прибило и его – четырнадцатого апреля шестьдесят седьмого года.

Так что Лёня тут совершенно ни при чём. Серёга будил его, да так и не разбудил. Он уж и про большой международный проект говорил, и самые радужные перспективы перед ним обрисовывал, и всё мимо: мы с Лёней как-нибудь в госконторе отсидим. А ведь Лёня не сразу настроился против Серёгиного дела. Сначала он предложил Герману вместе перейти на работу в создаваемый кооператив, только Серёга не захотел брать к себе Лёню. Оно, по правде сказать, и понятно: Лёнька парень с ленцой, да и нетривиальных идей за ним отродясь не водилось. Раньше Лёня таким же образом был настроен по отношению к конкурсу, в котором предложили участвовать Герману: «Ты им мальчик, что ли? Это шанс для тех, у кого молоко на губах не обсохло. Не позорься, Гера, со своими сединами среди пацанов». Может быть, он в чём-то тогда был прав, да вот только одна закавыка: самого Лёню на конкурс не приглашали. Права была Юля: мутный парень этот Лёня. И всё, что он говорил о Юле, во-первых, не его ума дело, во-вторых, чушь полная.

Дед Наташи Василевской тоже его будил – Герман отлично помнил тот разговор, давний, произошедший ещё в его студенческие годы. Иван Антонович тогда не произнёс: «Да стань же ты мужиком, наконец! », но именно это он имел в виду, когда говорил, что-то в том духе, что Юле нужна настоящая опора, а не телячьи нежности. А ведь он понял тогда старика, понял, запомнил, а толку – пшик!

Герман опять уснул только под утро, а ровно в восемь его разбудил звонок Вали Горшкова.

– Знаешь, старичок, совсем непросто оказалось с этим Прошкиным. В его клинике отрабатываются какие-то спецтехнологии. После «лечения» у него пациенты в разной степени теряют память: от выпадения отдельных фрагментов, до полной амнезии. У некоторых сохраняются воспоминания о последних днях пребывания в клинике, а то, что было до этого – полный аут. Иные вообще превращаются в бамбук, не могут вспомнить ни мамы, ни папы. За всем этим безобразием стоят настолько серьёзные люди, что к загадочному профессору очень трудно подобраться – не тот политический момент. Я думаю, Юлька своим острым умом там о чём-то лишнем догадалась. Это опасно, но ты не дрейфь, старичок, и против Прошкина аргументы можно подобрать. А то, что она в городе, и не объявляется, это очень даже понятно: не хочет семью подставлять, а сама тем временем ищет поддержку. Эй, старичок, ты там скис совсем?

– Я в порядке, Валя, не отвлекайся.

– В порядке он! Ты свой голос-то слышишь? Эй, старичок, ты не западай там, у тебя сейчас нет роскошной возможности предаваться рефлексиям.

– Это другое. Мне не понятно, как так может быть: в центре Москвы легально существует медицинское учреждение, в котором людям калечат психику, и всё шито-крыто.

Если «не понятно» заменить на «страшит», то можно сказать, что Герман не кривил душой. Ощущение невидимой паутины, в которой угораздило запутаться жене, было почти физическим.

– Так в основном-то в клинике всё замечательно. – Бодрые нотки в голосе Горшкова, казалось бы, должны были настраивать Германа на оптимистическую волну, но этого не происходило. Напротив, недавняя уверенность в том, что можно во всём положиться на Вальку, таяла.

А тот по-прежнему бодро продолжал:

– Психопаты-неврастеники оченно даже довольны лечением у светилы-профессора. Никто из них не знает, что в клинике у очень небольшого числа пациентов происходят чудеса с памятью. Наблюдают за ним приблизительно год, и за это время отследили троих пациентов, которые находились в клинике на особом положении, и у которых после вмешательств Прошкина нарушилась память. Свои эксперименты над людьми Прошкин умело засекречивает. Доказать, что нарушения памяти возникли в клинике или в результате его действий, пока не сумели. Пытались разобраться, по какому принципу он отбирает себе подопытных кроликов, но из этого ничего не вышло. Это абсолютно разные люди, молодые и старые, интеллектуальные и малообразованные. Ясно одно: отбор жертв не случаен: ходоки от Прошкина целенаправленно выискивают их и везут в клинику из разных регионов. Возможно, разгадай мы принцип отбора, выросли бы шансы подыскать против него методы. – И Горшков внезапно сменил тему: – У тебя есть какие-то мысли насчёт того, куда могла податься Юлька?

– Мысли есть; есть, кажется, и человек, который об этом может знать точно. Осталось только его выудить.

Герману не хотелось вдаваться в подробности, рассказывать про Юрчика, про Юлину «охоту за чудесами».

– Давай, старичок, выуживай активней, но желательно не с домашнего телефона. Должен предупредить: тебя могут начать слушать. Сейчас ваш телефон чист – проверено, но прошкинские людишки могут подключиться в любой момент. И тачку нужно поменять. Есть такая возможность?

– Могу взять на время машину у друга. Он надёжный парень, болтать не будет.

– Не годится, друга вычислят враз. Ладно, через...так, через тридцать минут к тебе подъедет мой человек, подвезёт ключи от тачки. Документы на машину, доверенность на твоё имя найдёшь в бардачке. Там же будет листок с номером телефона, по которому ты будешь связываться со мной. Только...

– Номер запомнить, бумажку съесть?

– Приблизительно так. Сам понимаешь, если архаровцы поляковские меня просчитают, старику Горшкову уже трудно будет тебе помочь. Но, вообще, раз ты можешь шутить, то я прощаюсь с тобой с более или менее лёгкой душой. Всё, до связи через два дня, то есть до утра вторника. Удачи, Герасим.

– Спасибо, Валя. До связи.

Положив трубку, Герман уже знал, что и в какой последовательности ему нужно сейчас делать.

Он оделся, чтобы спуститься к уличному телефону-автомату, но вовремя вспомнил о ключах, которые оставили соседи по лестничной площадке, уезжая в отпуск – из-за цветов, которые они просили поливать. Это было кстати. Через минуту он уже звонил из квартиры напротив:

– Серёга, привет! Мухой лети ко мне. Форс-мажор случился, неслабый, серьёзно.

Позвонил родителям и попросил поднять детей, покормить их завтраком – скоро он за ними заедет и повезёт за город. Потом звонок Юрчику – тишина. Звонок Михайлову – начальнику, хорошему мужику – надо бы с завтрашнего дня отпуск за свой счёт на недельку, да, по семейным обстоятельствам, спасибо.

Герман уже собирался вернуться домой, но в глазок соседской двери заметил шевеление на лестничной площадке. Прильнув к глазку, он увидел, что возле их квартиры стоит незнакомый мужчина в нелепой шляпе пирожком. Было похоже на то, что он уже позвонил в дверь, и теперь ждал, пока откроют. Не дождавшись, незнакомец позвонил ещё раз, постоял и ушёл. Когда за ним хлопнула подъездная дверь, Герман перешёл в свою квартиру. Происходящее нравилось ему всё меньше.

В огромную дорожную сумку он начал торопливо сбрасывать детские вещи, школьные принадлежности, кое-что из любимых детьми игрушек и книг. В сумку поменьше так же беспорядочно полетели Юлины тёплые вещи, бельё, колготки, кроссовки, сапоги. Из его одежды почти ничего не поместилось. Деньги, документы, самые ценные фотографии с собой, все фотоальбомы не забыть отдать родителям – не исключено, что скоро в их личных вещах будут рыться чужие люди.

Когда появился Сергей, сборы были закончены, и Гера дожёвывал на ходу бутерброд – с минуты на минуты должен был явиться человек от Горшкова.

– Ну, ты даешь, Герасим! Страху на меня напустил, я уж думал... А он в отпуск всего-навсего срывается.

– Нет, не в отпуск, Серёга, не в отпуск. Всё объясню по дороге. – Герман, уже накинув куртку, закрывал форточки, он не сомневался, что тот, кого он ждёт, явится по-военному точно.

В дверь позвонили, как только минутная стрелка показала истечение означенных Валькой тридцати минут.

Передача ключей не заняла много времени. «Машина, зелёная девятка, вот тут номер, стоит возле «Бутербродной». Знаете, где это?». Он кивнул в ответ, и Валькин посланец выскользнул за дверь. Герман хотел уже было подхватить сумки, но вспомнил о таинственном посетителе в дурацкой шляпе.

– Серёга, мне не хотелось бы светиться с этими сумками, – сказал он другу, который теперь выглядел совершенно растерянным.

Раздался телефонный звонок. Бросив на ходу Сергею: «Возьми ключи и забрось сумки в машину. Ты слышал, она стоит у «Бутербродной». Я подойду чуть позже. А ты пока сиди в машине и не высовывайся».

Гера схватил трубку. Голос Прошкина он узнал с первых звуков его «здравствуйте». Получив отрицательный ответ на вопрос, появилась ли Юлия, профессор, припустив ласковости в голосе больше обычного, разразился тирадой:

– Я не был уверен, что вы меня правильно поймёте, голубчик, поэтому в прошлый наш разговор не сказал вам, пожалуй, о самом главном: особенности заболевания вашей жены выражены в её нарушенных взаимоотношениях с категорией времени, вернее пространства-времени. Можно по-разному трактовать подобные нарушения, но суть не в этом. Дело в том, что вы, Герман Петрович, много лет были супругом женщины, живущей в несовпадении физического и биологического времени. На вас, голубчик, это не могло не отразиться. Собственно, об этом я и хотел поговорить. С вами никогда не случалось ничего похожего на дежавю? Не было у вас странных встреч, вызывающих неясные тревожные ассоциации?

– Это очень интересный разговор, профессор, но сейчас я, к сожалению, спешу, извините, – Герман старался говорить подчёркнуто вежливо.

– Да это и не телефонный разговор, Герман Петрович. К вам сегодня заглянет мой ассистент, он проведёт с вами предварительную беседу, а там, возможно, вы ко мне заглянете. Затраты на авиаперелёт в оба конца мы берём на себя, – сладкий голос профессора вызывал уже непреодолимое раздражение, но Герман сохранял любезность до конца:

– Сегодня я занят весь день: хочу немного развлечь детей, чтобы они не слишком скучали о матери. Пусть ваш помощник зайдёт ко мне завтра. Срочности, я думаю, никакой нет.

– Завтра, так завтра, голубчик. Тогда прямо с утра мой коллега к вам и заглянет. Может быть, и Юлия Павловна к тому времени объявится. Она мать, должна же она хотя бы навестить детей.

«Вот, сука, на детей, как на живца, решил Юльку ловить»,– с мгновенно ослепившей его яростью подумал Герман, и, старательно придавая голосу оттенок доверительности, ответил:

– Считайте, что мы договорились, профессор.

Последние слова Прошкина подтвердили уверенность Германа в том, что, первым делом ему нужно обеспечить безопасность сыновей. Потом поиски Юрчика – должен же тот рано или поздно объявиться.

Звонок в дверь раздался через секунду после того, как Герман начал открывать замок, чтобы выйти из квартиры. Перед ним стоял Юрчик.

– Герман, привет. Я понимаю, тебя удивляет мой приход, но нам надо срочно переговорить. Может быть, дело того и не стоит, но меня кое-что сегодня насторожило, – говоря, Юрчик в изобилии расточал те ароматы, что являются следствием «вчерашнего, плавно преходящего в сегодняшнее».

«Пруха попёрла, зверь на ловца прибежал», – подумал Герман, слушая похмельного журналиста, а вслух сказал:

– Давай поговорим по дороге – ну, очень спешу.

Только сейчас Герман понял, что совершенно не помнит: Юрчик – это междусобойное имя, производное от «Юрий», фамилия это, или вообще ни с чем не связанный псевдоним. Вероятно, когда их знакомили несколько лет назад, имя называлось, но оно напрочь вылетело из головы – Герман ни разу не слышал, чтобы этого молодого человека называли как-нибудь иначе, нежели Юрчик. Они не приятельствовали, виделись всё больше мельком и нечасто, называть журналиста, чьи помощь и доверие ему сейчас были крайне нужны, фамильярным «Юрчиком», возможно, не являлось самым удачным решением, но спрашивать, как его зовут, было, пожалуй, ещё глупее.

Спускаясь по лестнице, Герман выглянул в подъездное окно – напротив, в тёмно-синем «Москвиче» сидел тот незнакомец, что сегодня навещал его квартиру.

– Сказано завтра, значит завтра. Ты что, ещё новые инструкции от профессора не успел получить? – Сказал он вслух, не обращая внимания на изумлённое лицо Юрчика.

– Послушай, ты не мог бы отвлечь вон того типа в шляпе, пока я не заверну за угол? – Герман обращался уже к журналисту.

Юрчик кивнул, не меняя выражения лица.

– Потом очень по-быстрому подтягивайся в «Бутербродную» – она через два дома отсюда. Знаешь?

Пока Юрчик, размахивая руками и преувеличенно пьяно шатаясь, что-то громко говорил «шляпе», заслонив собой водительскую дверь «Москвича», Герман юркнул за угол.

Журналист, через пару минут после Германа влетев в кафешку, тут же начал забрасывать его вопросами:

– Что это за мужик, а, Гер? Это из тех, кто за Юлькой охотятся? Где она сейчас? Не хочешь отвечать, скажи хотя бы: она в безопасности? Что это за бредовая история с парадоксами времени?

– Стоп. Что ты сейчас сказал – о парадоксах времени – что ещё за история? Юрчик, рассказывай всё по порядку, ты же за этим пришёл – Юле помочь. Вот и давай, излагай. Потом я отвечу.

Журналист рассказал о Юлином звонке с просьбой разыскать адрес одного чудака, в двух словах изложил то, что он знал про этого учёного-зэка-учителя.

– А я сегодня прихожу домой, только собрался завалиться спать – мы всю ночь колобродили – телефон звонит. Мужик незнакомый, представился следователем, говорит, что ведёт дело об исчезновении Юлии Логиновой. А я, получается, последний человек, с кем она разговаривала по телефону перед тем, как потеряться из виду. Спросил, зачем она звонила, что говорила. Я, понимаешь, с бодуна, голова не варит, а тут ещё такая новость – мозги окончательно заклинило – не могу вспомнить, зачем Юлька звонила, как отшибло. Пока соображал, вдруг – бац – у неё же другая фамилия в паспорте, не Логинова. Тут мужик с другого конца заходит: не знаю ли я о контактах Логиновой с людьми, занимающимися какими-нибудь странными проблемами, например, парадоксами времени.

Ну, думаю, какой же ты на фиг следователь, если паранучными проблемами интересуешься, и фамилии потерявшихся граждан путаешь? Ладно, отвечаю, постараюсь вспомнить, позвоните вечерком, а то я сейчас не в форме, пьяный я как последний свинтус, говорю. Решил сразу тебе позвонить – книжки телефонной найти не могу. Я же Юльке домой звонил редко, номер ваш в памяти не держал. Вот, пришлось к тебе идти. Что случилось-то?

– Юлька кому-то на хвост наступила. И этот кто-то опасен. Кажется, она специально на этот раз не нарывалась, случайно всё получилось.

– Дела. Моя помощь нужна?

– Зачем бы я тебе записку оставлял, если бы ты не был мне нужен до зарезу?

– Какую записку? Где оставлял?

– Понятно. Дальше в лес, крупнее помидоры. Послушай, мне нужны те данные, что ты дал Юле во время вашего последнего разговора, и срочно. Я тебя за этим самым уже два дня разыскиваю.

– Так они в редакции. Щас сгоняю, принесу. Через полчаса можем встретиться здесь же.

– Давай лучше в скверике возле редакции. – На всякий случай Герман решил перенести встречу подальше от дома.

– Тогда получится быстрее, встречаемся через двадцать минут. А само письмо с адресом принести?

– Юрчик, ты голова! Это возможно?

– Иногда письма теряются, ничего особо криминального. Тем более оно давнишнее, вполне могло куда-нибудь завалиться. Только имей в виду, что все письма фиксируются в специальных журналах, которые хранятся у секретаря. Там и адреса и фамилии указаны, так что, если начнут искать прицельно, разыщут твоего чудака. Я могу журнал так переложить, что и на месте будет, и никто кроме Ники, секретаря, не найдёт. А она с дачи только утром понедельника приезжает.

– Тогда у нас ещё почти сутки форы, это здорово. Только, знаешь, тот, кто представился следователем, сумеет тебя растрясти. Нет, я не про утюг на животе, – поторопился он объяснить навстречу встревоженному взгляду Юрчика, – но там, похоже, опытные психологи работают, до правды сумеют докопаться безо всякого полиграфа.

– Сначала нужно меня найти, а это даже им не по мозгам. Дома сегодня не появлюсь – я, что, обязан помнить про всякую чушь, которую мне впаривают наутро после пьянки?

– Спасибо, Юрчик, я знал, что ты хороший мужик.

С лица журналиста слетела маска весельчака-циника, мгновенно растворились тысячи его ухмылочек, совсем ещё мальчишка с благодарной и застенчивой улыбкой взглянул на Германа и почти бегом поспешил в редакцию.

Сергей, сидя в чужой машине, начал терять терпение:

– Я могу получить хоть какие-то разъяснения, Герасим? Тебе угрожают? Ты от кого-то прячешься?

– Первым делом нужно отвезти моих пацанов в безопасное место. Есть у тебя такое на примете?

– Детей надо прятать?! Дожили! Ты же знаешь, есть у меня ключи от дачи в Никольском – это где мы с Наташей встречаемся. Хозяева в загранкомандировке, будут нескоро. Про Наташу никто кроме вас с Юлей не знает, дачу я тоже не афишировал. Так что место там, я думаю, безопасное, к тому же вполне комфортное. Денег что ли ты кому-то должен? Сколько?

– А ты сможешь побыть там с детьми, например, до завтрашнего вечера?

Герман никогда раньше не отличался манерой вести беседу, в которой игнорировал вопросы собеседника, но Сергея, кажется, уже ничего не удивляло:

– Легко и с удовольствием. Я сейчас вольная птица, своему времени хозяин. Мы с твоими пацанятами порыбачим, за грибами сходим. Мои-то ещё на Украине – соскучился – так хоть с твоими пообщаюсь.

«Какой же я гад, – подумал Герман, – ведь мог вместо своих детей Серёгиных подставить. Про то, что его семьи сейчас нет в городе, и не вспомнил, а Серёга, небось, думает, что я учёл это обстоятельство. Нет, пора мозги включать».

– А ты куда? – спросил надёжный друг Серёга.

– Я буду Юлю разыскивать, – под упрёками совести, не выдержав прямого взгляда Серёги, Герман стал смотреть в окно.

– Юлю? А она хочет, чтобы её разыскивали?

– Погоди, Серёга. Сейчас мне нужно встретиться с человеком, который даст наводку, где её искать. Ты на своей машине забирай детей у моих стариков и подруливай к Дому Архитектора, там место тихое. Пересечёмся, потом решим, что дальше делать. Только вот что: ты к самому дому родителей не подъезжай, остановись в Гжельском переулке. В подъезде есть окно, оно выходит на противоположную сторону от входной двери, вот через него – и туда и обратно, с мальчишками. Детей только не пугай, устрой им из этого что-то вроде игры. Да, родителям скажи, что у меня телефон не работает – на всякий случай.

Про крайний случай Герман сказал, чтобы не касаться до поры тревожной темы «что будет после того, как он найдет Юлю и отвезет её в Никольское».

Сергей, глядя на друга с выражением насмешливого сомнения, сказал:

– Прямо кино про шпионов. Слушай, Герасим, а ты ничего не накручиваешь?

– Вот послушай, а потом сам решай, накручиваю я или нет.

– Так ты считаешь, что вычислил принцип, по которому Прошкин отбирает себе подопытных, – заговорил Сергей после того, как его друг коротко пересказал события последних дней. – И ты думаешь, что дело в особенностях взаимоотношений физического и биологического времени у определённой категории людей?

Герман, по-прежнему глядя в окно, молча кивнул.

– То есть, проблема не в том, что Юля догадалась о чём-то лишнем, как думает твой Горшков, а в том, что она сама подошла на роль подопытного кролика?

Герман перевёл, наконец, взгляд на Сергея и глухо сказал:

– Они её мучили. И собирались мучить, долго мучить, пока она не потеряла бы память.

Сергей вдруг заметил, как осунулось и пожелтело лицо друга.

– А сейчас она для них опасный свидетель – Юля журналист, у неё есть имя, репутация, связи, она может доставить много хлопот. – Нашёл в себе силы произнести Герман.

– Ладно, брат, не умирай раньше смерти. Пока-то ещё ничего непоправимого не произошло. Юля уехала к странному деду разгадывать парадоксальные загадки времени, очень вовремя уехала. Дети. Да, детей надо сховать. Найдёшь Юлю, привезёшь на дачу, пересидите там, пока Валя твой не разберётся с конторой профессора. Он же тебе сказал: поймём принцип отбора подопытных пациентов – найдём методы против Прошкина. Ну, в крайнем случае, придётся вам месяц-два пожить на даче, так это не фатально. Пройдётесь пока с Володькой по школьной программе сами. Некоторые вообще экстерном учатся, и ничего. Зато мать при детях будет – не было бы счастья, да, как говорится, несчастье помогло.

Герман не стал возражать, хотя иллюзий, что Горшков чудесным образом сумеет разрулить ситуацию, у него уже не оставалось. Скорее можно было ожидать иного варианта развития событий: из самых лучших побуждений Валька свяжется с людьми, для которых Юлина проблема станет удобным случаем, чтобы подобраться к прошкинской клинике. То, что молодая женщина, мать двоих детей, окажется между молотом и наковальней – досадные, но вполне допустимые потери в большой игре.

Герман уже был на месте, когда подъехала машина, из которой ему весело махали сыновья. Вид у Сергея был встревоженный. Он быстро пересел к Герману.

– Ну, брат, теперь я понял, насколько всё серьёзно. Меня, видимо, пасли от самого твоего дома. Того синего «Москвичонка» я заметил, когда уже забрал мальчиков и выруливал из Гжельского переулка. Хорошо, что я проходные дворы в том районе знаю, сумел оторваться. Теперь «они» знают, что дети со мной, и номер машины, наверняка, срисовали. Как я теперь буду детей из города вывозить?

– Ладно, это решаемо. Я довезу вас на этой машине, – Герман постучал по рулю, – до ближайшей к Никольскому железнодорожной станции. Потом вы поедете дальше, а я рвану на электричку. Ты только не забудь по дороге набросать подробный планчик – как мне вас потом искать. Серёга, смотри, как сегодня всё удачно складывается: ты на месте оказался, из квартиры я вышел как раз тогда, когда явился тот, в шляпе, профессор вовремя подкинул информацию к размышлению, Юрчик пришёл как нельзя кстати, а теперь ещё оказалось, что твое Никольское как раз по тому направлению, что и Митяево, куда уехала Юля. Это ведь добрые знаки, как считаешь?

По дороге в Никольское Германа хватило на шутливое пикирование с сыновьями. На расспросы мальчиков о матери отвечал легко: «Так я же за мамой сейчас и поеду. Привезу её вам сегодня к вечеру, ну, в крайнем случае, завтра». Дети ни за что не смогли бы догадаться, что их отец часто покашливает из-за того, что тревога накрепко передавила ему грудь. Только Сергей, глядя на побелевшие пальцы Германа с силой сжимающие руль, понимал, как нелегко тому сейчас удаётся держаться бравым молодцом.

Помахав вслед машине, увозящей сыновей в направлении дачного посёлка, Герман, наконец, позволил лицу принять выражение, соответствующее мыслям: «Я сделаю всё, чтобы защитить вас, мои родные. И ваша мать вернётся к вам. И ко мне».

В ожидании электрички на продуваемой сквозняками платформе Герман готовился к мозговому штурму, на который у него оставалось совсем немного времени, меньше часа в пути до Митяево. Главным звеном в цепи размышлений он выделил неоднократно упомянутые сегодня пресловутые парадоксы времени. Герман не был знатоком достижений альтернативной физики, но именно о парадоксах времени он однажды прочёл небезынтересную научно-популярную статью – то ли в «Науке и жизни», то ли ещё в каком-то приличном журнале, не скомпрометировавшем себя погонями за дешёвыми сенсациями. Научные выкладки автор статьи постарался представить на культурно-историческом фоне, писал о том, что ещё в средние века люди сохраняли ощущение времени не только в привычном для нас линейном варианте, но знали, что время может замедляться, возвращаться, повторяться. Это знание нашло свое отражение в эпосе, указывал автор, и в качестве иллюстрации приводил «Песнь о Нибелунгах», с его сложно устроенным пространством-временем.

Опорной точкой статьи, несомненно, являлся рассказ о знаменитом Филадельфийском эксперименте, в котором в числе других крупных учёных принимал участие Эйнштейн. Боевой корабль, помещённый в «электромагнитный пузырь» с целью сделать его невидимым для вражеских радаров – дело было во время второй мировой войны – стал невидимым для невооружённого глаза, исчез физически, и неожиданно объявился за сотни миль от места эксперимента, в Норфолке. По мнению автора статьи, физика, доктора наук, объяснение этого феномена каким-то образом может вытекать из Единой теории поля, к которой так близко подобрался Эйнштейн.