Текст книги "Дом на улице Гоголя (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Она не лицемерила, не хотела ничего утаивать, она, действительно, в тот вечер забыла, что имелся в её жизни недлинный срок, когда время всех сортов перестало существовать вообще. Уже скоро опытным порядком выяснилось: древние, утверждавшие, что в одну реку нельзя ступить дважды, знали что говорили. Не прошло и года, как воспоминания о времени без времени, которым Наташа, напрягая все силы, не давала ходу, стали подступать сильней, чем до второго явления Сергея Тимохина на улице Гоголя.

А тогда был Серёжин звонок домой: «я застрял за городом – машина сломалась, переночую у друга», ночь без сна, судорожные вздохи – как же мы без всего этого жили-то? – а под утро разбор полётов тринадцатилетней давности.

– Что ты на этом Дунаеве зациклился? Да, мне было лестно его внимание, я слегка потешила самолюбие, но, разумеется, ничего серьёзного у нас с ним быть не могло. Ни с кем не могло, я ведь же тебя любила, Серёжа.

– А я записал себя в отставной козы барабанщики. Знаешь, а я ведь тогда приехал из Выборга, не сразу, но приехал.

– Мне дед рассказал, когда я из Сочи вернулась.

– А когда ты вернулась?

– Спустя два года. Твоя Оксана тогда уже родила.

– А твой ... наш ...

– Не надо, Серёжа. Никогда об этом не спрашивай. – Наташа отвернулась и замолчала.

Начались встречи на улице Гоголя, враньё Сергея жене, мало его тяготившее. Пустота в груди заполнилась тёплой тяжестью, и это приятное обстоятельство надолго перекрыло сопутствующие ему сложности.

Наташа не слишком охотно, но включалась в их общие воспоминания, обстоятельно рассказывала о своей теперешней работе, а про то, что случилось за годы, прошедшие без Сергея, говорить не любила. О времени учёбы в ленинградском университете она ещё могла кое-что поведать, но о своей жизни в Сочи, и о последующих трёх годах, прошедших между её возвращением к деду и поступлением на экономический факультет, говорить не хотела категорически. Когда же Сергей ещё раз спросил о почти незаметном шраме на Наташином лице, он увидел в её глазах такую растерянность, что тут же перевёл разговор на другие рельсы, и больше уже к этой теме не возвращался.

Шрам вполне поддавался обычному макияжу, который Наташа умело накладывала перед каждым выходом из дома, так что с точки зрения Сергея никакой катастрофы для женской самооценки в нём не просматривалось. Наташин шрамик, слегка приподнимая уголок губ, создавал игривый завиток, и это даже нравилось Сергею. Понятное дело, не в самом этом крошечном дефекте заключалась проблема, а в том, что у Наташи с ним были связаны не самые приятные воспоминания.

Сергею хотелось сделать так, чтобы Наташа жаловалась, рассказывала ему обо всём плохом, что случилось без него. В том, что плохое случилось, Сергей не сомневался. Наташа изменилась не только внешне. Никого кроме самого Сергея, да редких друзей деда в доме на улице Гоголя не бывало. Если звонил телефон, трубку всегда брал Иван Антонович, и Сергей не мог припомнить, чтобы дед хоть однажды подзывал к телефону Наташу. А в прежние времена Сергей даже слегка уставал от общительности подруги, от её неуёмной готовности куда-то мчаться – она знала обо всех заметных событиях города, считала себя чуть ли не обязанной поддерживать выставки начинающих художников, с азартом выискивала в Загряжске всё более или менее талантливое. К тому же Наташа раньше не могла не петь. Она пела на концертах, у походных костров, напевала на улице и дома. Сейчас она не пела, не бывала на людях, не ходила в гости, не интересовалась жизнью своих однокашников. Но однажды, заговорив о своём лучшем друге и их общем однокурснике Германе Мунце, Сергей заметил интерес в Наташиных глазах. Она слушала, не делая попыток увести разговор от темы, и даже задавала вопросы. А позже она сама заговорила о жене Германа:

– Кажется, с Юлей в ранней молодости произошла какая-то особенная история. Вроде бы, после какого-то события у неё резко изменился характер.

– Я просто ушам не верил, когда Герасим рассказывал, какой она была раньше – проказничала, веселилась, полшколы имела в друзьях и приятелях. Когда я с ней познакомился, Юля была уже как натянутая струна.

– Надо же. И Герман твой лучший друг, – со значением произнесла Наташа.

– Что ты этим хочешь сказать? – насторожился Сергей.

– Ничего особенного. Так, размышлизмы.

Сергей не нашёлся, что сказать, только пожал плечами, иногда он просто переставал её понимать.

Встречи на улице Гоголя не вносили раздрая в его женатую жизнь. Наоборот, обретя Наташу, он стал больше времени проводить со своими, исчезла его мерехлюндия, как Оксана обозначила угнетённое состояние мужа, а к его частому отсутствию по вечерам домашние давно привыкли. Один-два раза в месяц Сергей уезжал с Наташей на выходные, объясняя свои отлучки внезапно возникшей страстью к рыбалке. Оксана была довольна, что у мужа появилось столь бодрое хобби, и свежепойманная рыба была хороша – любовники, действительно, с удовольствием рыбачили. Семье его роман пошёл на пользу, неверный муж Сергей Тимохин не терзался угрызениями совести, зато перед любовницей его мучило чувство вины. Сергей знал, что не оставит семью, и Наташа теряла с ним время. Ей было тридцать с уже не очень коротеньким хвостиком, но, если бы не рецидив юношеской любви, она ещё успела бы родить детей, стать чьей-то законной женой, ощутить себя хозяйкой дома – состояться как женщина.

И перед Иваном Антоновичем Сергей чувствовал себя виноватым. Старый доктор, конечно же, хотел умереть спокойно, зная, что оставляет внучку за мужем, как за каменной стеной. Если он не дождётся предложения законного брака, будет корить себя, что однажды, повстречав на улице бывшего Наташиного друга, простодушно выложил, что внучка вернулась в Загряжск.

Сергей сильно удивился бы, если бы узнал, что та судьбоносная встреча не была случайной. Ещё сильнее его могло бы удивить то, что Иван Антонович вовсе не жаждал узаконивания отношений Сергея с его внучкой. «Плохой жених хорошему дорогу даёт» и, «кто повинен в том, что моя Наташа замёрзла, тот её для будущего мужа и отогреть должен» – с такими установками восьмидесятидвухлетний Иван Антонович отправлялся на ежедневные прогулки возле института, в котором преподавал Сергей, и где когда-то училась его певунья. Иван Антонович знал, что тот, кто был первой Наташиной любовью, давно имеет семью, тем не менее, Сергей представлялся ему единственным человеком, который может вернуть к жизни его внучку. Делать нечего, размышлял Иван Антонович, ради Наташеньки возьму ещё один грех на душу.

Глава восемнадцатая

Яркая, как вспышка, и такая же короткая любовная история с Батурлиным стала единственной для Наташи за всё время, прошедшее после её катастрофического замужества. Иван Антонович ждал для своей великолепной внучки принца на белом коне, и дождался на свою голову, не принца, правда, а графа. То, что на момент сватовства жениху было за пятьдесят, и он был на двадцать лет старше своей невесты, ничуть не смущало Ивана Антоновича – благородной стати графа, его бодрости и мужскому обаянию могло позавидовать большинство сорокалетних советских мужчин. Наташе нужен взрослый человек рядом, считал дед. Взрослый, знающий жизнь, способный разглядеть в девушке-подранке настоящее сокровище – именно такого человека увидел Иван Антонович в графе Батурлине.

Когда всё пошло по худшему сценарию, и граф, узнав о Наташиной бездетности, незамедлительно отозвал своё предложение, старика сильнее всего взволновала вероятность того, что внучка опять бросит учёбу. Первая любовная драма Наташи приключилась перед последним курсом института, вторая – в преддверии защиты диплома. Дед опасался, что, умрёт и оставит внучку не только без семьи, но и без профессии. Но она выдержала удар: «Не волнуйся, дед. И не вздумай устроить ещё один инфаркт. Я готовлюсь к защите».

Наташа вернулась из Ленинграда, и дед увидел перед собой засыхающую на корню молодую женщину; со временем тенденция перехода в категорию «синий чулок» только нарастала. Режим «работа-дом», отказ от общения, при котором могло произойти романтическое знакомство, оставляли Ивану Антоновичу мало надежд на то, что личная жизнь внучки ещё может устроиться.

При самом пиететном отношении к институту семьи Иван Антонович пошёл на моральное преступление – решил устроить встречу Наташи и Сергея. Пусть лучше страдает, но почувствует себя женщиной, а не бесполым экономистом, рассуждал дед. Около месяца его прогулки оказывались безрезультатными, но однажды Иван Антонович лоб в лоб столкнулся с Сергеем. Эффект неожиданности сработал на веру в предлагаемые обстоятельства, и деду не пришлось старательно изображать удивление.

Уезжая на «рыбалку», Сергей увозил подругу в Никольское, на пустующую дачу друзей. Хозяева дачи давно работали за границей, наезжали на родину изредка и ненадолго и были довольны, что есть кому присматривать за их загородной недвижимостью. На майские праздники он провёл с Наташей в Никольском целых пять дней вместе. Сергей очень старался, чтобы она ощутила тепло совместного быта – по его замыслу, это должно было привнести в душу подруги толику умиротворения. Но эрзац-приёмы не могут заменить тихих радостей отлаженной семейной жизни, с грустью думал Сергей, рано или поздно ему всё равно придётся отпустить Наташу от себя.

Каждый год, в начале лета, Оксана увозила детей к своим родителям на Полтавщину. Сергей получал отпуск, приезжал к семье соскучившийся, но долго не задерживался: Оксана, отделённая от дома, от привычной обстановки, становилась ему чуждой, даже чужой, как это бывало в первые годы брака. А семья, прихватывая сентябрь, жила без него на украинских фруктах и овощах, деревенском молоке, яйцах из-под курочки и ещё тёплом солнце. Их сын целый месяц ходил в сельскую школу, и это ему нравилось, поскольку вносило разнообразие в скучную школьную жизнь. А с дочкой и вовсе проблем не было, к первому лету Сергея и Наташи той едва исполнилось пять.

Приближалось лето, пора, в которую, за вычетом краткой поездки к семье, Сергей мог провести с Наташей. «Поживём вместе, надышимся друг другом, и – всё!», – подумал Сергей и усмехнулся, сообразив, что это очень напоминает «лето любви» Дунаева. Проводив своих, Сергей основательно запасся продуктами и повёз Наташу на дачу. Он приготовил подруге сюрприз:

– Мы сможем не расставаться с тобой почти целую вечность. Так что давай, Васенька, обустраиваться здесь всерьёз и надолго.

И услышал неожиданный ответ:

– Нет, Серёжка, я не смогу. Пять дней, что мы провели здесь на майские, были для меня чересчур тяжёлым испытанием, под конец я уже чуть на стенку не лезла. Режим «два дня-две ночи», который мы подобрали для «рыбалок» – оптимальный вариант. Даже подобие семьи мне не по силам. Ты видишь на моей физиономии едва заметный след от отвратительного рубца – да-да, отвратительного рубца, – а для меня, в сущности, с пластическими операциями мало что изменилось. Не все дефекты поддаются хирургам, Серёжа.

– Расскажешь про шрам на лице и в памяти?

– Не знаю. Зачем?

– Васенька, нужно жить дальше. Вместе мы справимся. Нужно жить, встречаться со старыми друзьями, заводить новых, выбираться...

– Не продолжай. Я поняла: надо жить по одним на всех лекалам. Надо быть социально адаптированной, то есть, в каждом конкретном случае автоматически отмерять уровень нужной дистанции и степень безопасной доверительности. Чтобы правильно жить, необходимо обременять себя кучей лишних знакомцев, вести пустую и пустейшую болтовню, называемую общением, посещать бездарные культурно-массовые мероприятия. А ещё нужно удовлетворять любопытство так называемых друзей, что означает: доводить до их сведения подробности своей биографии. Если вдруг что-то утаишь – обида – не доверяешь, темнишь, забурела. И ты не заметишь, как начнёшь менять маски, привирать, а то и вовсе сочинять историю длиною в жизнь. Зачем множить сущности?

– Человек не может быть один, Наташа. Вспомни себя молодую, вспомни, как ты к людям тянулась.

– В молодости нет отдельных людей, есть плохо осознающая себя масса. Со временем некоторые люди научаются думать, им бы отпочковаться, стать наособицу, но они видят себя в представлениях о них окружения, хотят оправдать ожидания окружения, или доказывают что-то окружению. И это вместо того, чтобы спокойно разбираться, кто ты есть и чего ты на самом деле хочешь. Человек не может быть один – это все хорошо усвоили, и боятся выпасть из общей лодки, не сомневаясь, что непременно утонут.

Теперь представь такую ситуацию: некий субъект, назовём его Неудачником, оторвался от коллектива не по своей прихоти, а в силу особенно неудачных обстоятельств. Потом его жизнь выравнивается, однако Неудачник не спешит восстанавливать разорванные связи – он успел осознать преимущества одиночного плавания.

Тут приходит к нему Умник и говорит: «Ты живёшь не по правилам. А что может быть страшнее этого? Человек – социальное животное, и он не может быть свободным от общества». Неудачник делает изумлённые глаза: «Неужели?! А мне нравится жить так, как я живу». «Значит, ты окончательно утратил социальные навыки, – говорит Умник. – И это просто ужасно. По правилам тебе сейчас должно быть хреново, ты должен бы ощущать себя парией. Было бы намного лучше, если бы ты плохо чувствовал себя в одиночестве». «Но дело в том, что я не ощущаю себя одиноким, – стоит на своём Неудачник. – Не играть в социальные игры не означает не дорожить отдельными людьми. Есть люди, с которыми я не перезваниваюсь по сто раз на дню, но, если им потребуется моя помощь, я в лепёшку расшибусь, но сделаю всё, что будет в моих силах. И я знаю, что они тоже расшибутся для меня. Их мало, но они у меня есть. Ты, наверное, полагаешь, что у такого социально адаптированного субъекта, как ты, людей, готовых расшибиться ради тебя, значительно больше? Боюсь, что ты заблуждаешься, Умник. Почти все твои социальные связи ничего не стоят, но при этом отнимают у тебя уйму сил и времени. Времени, Умник, времени, – стало быть, жизни».

– Неужели тебя и в самом деле устраивает твой режим жизни, Вася?

– Я живу в таком режиме, при котором не цепляются идиотские догадки обо мне, до меня не долетают идиотские версии моей жизни, я не трачу бездну времени на выслушивание пространных идиотских советов. Итого: да, меня вполне устраивает то, как я живу. Если тебя обескураживает моя одичалость, я пойму. Я пойму тебя, Серёжа, как бы ты ни поступил. Ты не сможешь меня принять, когда, наконец, догадаешься, как мало во мне осталось от прежней веселушки. Ты единственный, кто пока видит меня прежними глазами, но когда-нибудь и ты рассмотришь удручающую реальность.

– Не о том ты говоришь. Веселушки я не вижу, реальность меня не удручает, а беспокоит. Рано или поздно твои раны всё равно затянутся, Наташа. И тогда ты можешь горько пожалеть, что не хотела ускорить этот процесс.

– Ты знаешь рецепт ускорения?

Она иронизировала, но Сергей ответил серьёзно.

– Предлагаю такой рецепт: рассказать мне обо всём. Вытащи на свет твои беды и печали. Вдруг они окажутся не такими уж грандиозными, а при ближайшем рассмотрении в чём-то даже забавными?

– Да, уж, обхохочешься, – Наташа холодно усмехнулась.

– Насчёт забавного я перегнул, но сделал это намеренно. – И Сергей заговорил о том, что только что понял: – Васенька, может быть, тебе родить ребёнка? – материнство способно встряхнуть любую женщину. Когда столько сильных ежеминутных впечатлений, уже не до прошлого. Я буду помогать, сделаю, всё, что потребуется. Я...

– У меня не может быть детей. – Чудовищное известие прозвучало как приговор Сергею.

– Это точно? – спросил он, ещё на что-то надеясь.

– Точнее не бывает, – Наташа отвернулась.

– Это из-за нашего... из-за меня?

– Не знаю, из-за тебя, или из-за меня, но это произошло тогда, после четвёртого курса, в Сочи. И давай закончим на этом разговор, поздно уже.

К утру Сергей отчётливо понимал, что по-прежнему ничего оставить не получится. Он варил кофе, подсушивал хлеб для тостов и думал о том, что скажет Наташе, когда она проснётся. Адекватно ситуации прозвучало бы только одно: «Я ухожу из семьи. Давай поженимся», и Сергей знал, что этого не произнесёт.

В Никольском он сам захотел приносить в постель завтраки для любимой, и делал это впервые в жизни. Его прежние интрижки на стороне были слишком мимолётными, чтобы успели завестись привычки и традиции, Оксана не допускала мужа на кухню, и правильно – это сугубо женская епархия, так то семья, а здесь, в Никольском, царили не чётко регламентированные супружеские обязанности, а недисциплинированные нежные чувства. Сергей получал колоссальное удовольствие, когда любимая, почувствовав аромат свежесваренного кофе, улыбалась, не открывая глаз, и только потом окончательно просыпалась. А в это утро его появление в спальне с подносом в руках должно было выглядеть жалким, даже шутовским. Но идти ему никуда не пришлось, в кухню вошла Наташа, умытая и причёсанная. Ах, как она деликатна, растроганно думал Сергей, глядя на любимую женщину воспалёнными от бессонной ночи глазами.

– Спасибо за кофе, Серёжа. Я уеду сейчас. Ты пока не звони, – Наташа казалась спокойной, даже поскучневшей.

Спустя несколько дней она позвонила сама.

– Не хочешь рыбку половить, Серёжка? – как ни в чём ни бывало, спросила Наташа. – Я бы посидела с удочкой. Только давай договоримся сразу: мы не возвращаемся к последнему разговору, не занимаемся бесполезными сожалениями. Мне хотелось бы поговорить о деле.

За дни, прошедшее после ошеломляющего Наташиного признания, Сергею открылось много неожиданного. Он привык считать, что их отношения с Наташей – это, прежде всего, его забота о ней, его поддержка, его сочувствие. Но он так и не смог помочь подруге, а вот она дала ему немало. Наташа не твердила день и ночь о том, что он талантлив, что зря смирился со своей ролью институтского препода, что способен на большее. Но Наташа верила в него, и, откуда ни возьмись, появились идеи, некоторые из них потихоньку уже пробовали воплощаться. Сергей поучаствовал в заметном архитектурном конкурсе. Победить ему, правда, не удалось, но появились новые интересные контакты, и, в конце концов, ему предложили небольшой, но технически сложный проект, с приличной, между прочим, оплатой. Мало того, что Наташа помогала ему в работе над проектом – как выяснилось, она не всё успела забыть, – по причине того, что дома у Сергея не было подходящих для работы условий, это ещё и происходило на улице Гоголя.

Даже если бы он умудрился впихнуть куда-нибудь большой стол и кульман, у него ничего не вышло бы в своей квартире – Оксане не был нужен его успех, он таил в себе угрозу её отлаженному маленькому мирку. А Наташа не сомневалась, что пора ввязываться в драку, и Сергею стало интересно жить. Обозначились проблемы, заставлявшие напрягать мозги в поисках нестандартных решений. Так, скоро стало ясно, что без собственной структуры, способной зарабатывать деньги проектировкой и строительством дач, бань, сараев, чего угодно, лишь бы платили, ему не выйти на уровень достойной архитектуры, где быстрых денег ждать не приходилось.

– Зря я, что ли, оканчивала экономический? – заявила Наташа. – Создадим кооператив. Дерзай, я возьму на себя организационную часть. Если понадобиться, уйду с завода, тем более, что надоел он мне пуще горькой редьки.

Вот об этом и хотела поговорить Наташа, когда звала Сергея на рыбалку. Лето любви неожиданно трансформировалось в лето страстей по собственному бизнесу. Подбадривая и воодушевляя друг друга, они не ведали сомнений в успехе, верили, что, пробьют железобетонную стену, если это понадобится для дела. Их душевная близость, нарушенная было вытянутой Сергеем откровенностью Наташи, вернулась, но сейчас в ней оставалось мало их прежнего почти болезненного стремления заполнить друг другом пустоту, в которой оба много лет пребывали. Он героически взваливал на себя гору забот и проблем, она была ему помощницей; он радовался, что нашлось дело, которое захватило раненую подругу, она понимала это, и была благодарна.

Осенью появились первые заказчики, первые заработки – первые результаты, и стало ясно, что ничего утопического в их планах нет. Дело пошло, их строительный кооператив заработал, и, несмотря на яростные протесты жены, Сергей уволился с кафедры. Он занимался проектировкой, доверяя разрабатывать отдельные узлы тем своим бывшим студентам, которых наметил в сотрудники будущего частного архитектурного бюро. Труд молодых сотрудников хорошо оплачивался, но не это было их главной мотивацией. Не оттого они добросовестнейшим образом корпели над убогими фантазиями нуворишей, пытаясь хоть как-то соотнести их с культурными нормами. У ребят появилась цель – высокая архитектура, и они верили, что бывший препод сможет на неё вывести. Наташа не только освободила Сергея от всех бумажно-бюрократических забот, но и, предварительно окончив соответствующие курсы, взяла на себя бухгалтерию. Всё больше времени Сергей проводил на улице Гоголя. Наташа оставалось не слишком разговорчивой, но для их душевного соучастия разговоры перестали играть важную роль.

Зимой, когда заработавший механизм перестал требовать от них постоянных усилий, Наташа уговорила деда надиктовывать ей воспоминания. Она убеждала Ивана Антоновича, что рано или поздно понадобятся свидетельства людей, прошедших через богатый на перемены и события российский двадцатый век. Пусть мемуары будут отрывочными, но с точными, может быть, малозначительными на чей-то взгляд, деталями, с атмосферой тех лет, с непосредственными переживаниями.

– Расскажи о том, как и почему ты оказался в Загряжске. Расскажи о том, как вы пережили войну. Если живой памяти не будет хватать, начнётся мифотворчество.

– Мифотворчество в любом случае начнётся, никакие свидетельства ему не помешают. Так устроен человек: тьмы низких истин всегда будет дороже нас возвышающий обман, – возражал Иван Антонович, но, в конце концов, согласился повспоминать.

– Я тебе, Наташенька, о многом рассказывал, но, когда формулируешь мысли для отображения их в письменном виде, появляется упорядоченность, вспоминаются упущенные детали. Даже если это нужно только тебе одной, уже есть смысл.

– Как минимум, нас уже двое заинтересованных, – вставил Сергей, подняв голову над чертежом.

Начались вечера, когда Сергей работал над очередным проектом ещё одной помпезной дачи и в пол-уха слушал рассказы Ивана Антоновича. Дед вёл неспешный рассказ, Наташа стучала по клавишам пишущей машинки, а душа Сергея наполнялась тихой радостью. «Вот бы ещё дорваться до настоящей творческой работы, тогда было бы полное счастье», – думал он, умилённо глядя на дорогих ему людей. О том, что счастье это ворованное, Сергей не думал совершенно. Он возвращался домой, подбрасывал к потолку радостно повизгивающую дочку, перешучивался с сыном, обсуждал обыденные, но бесконечно важные вещи с женой, отправлялся с ней в постель, исправно выполнял супружеские обязанности, и это становилось последним аккордом в создании его жизненной симфонии.

Но тёмные тучи на личном небосклоне Сергея всё же наблюдались. Самая мрачная из них, временами застилавшая собой всё его небо, наползала всё с той же со стороны – от неустроенной жизни подруги. Эта туча, способная однажды пролиться дождём Наташиных слёз, за край сознания уходила нечасто. Вторая тучка, поменьше, но тоже довольно настырная: отсутствие ещё одного плеча, на которое он мог бы опереться, отстраивая красивое здание собственного архитектурного бюро. Недостающее плечо ему мог подставить только один человек – Герман Мунц, но Сергею никак не удавалось увлечь его своими идеями.

Как в Илье Муромце в его без малого двухметровом друге много лет спала огромная сила – Сергей не сомневался в её наличии – и никак не могла проснуться. Герман терял квалификацию, занимаясь рутинной работой, для которой и института оканчивать не имело смысла, хватило бы и техникума, тем не менее, начинаниями Сергея он не зажигался. Не могут в супружеской паре оба быть ведущими, рассуждал Сергей, один пробивается, действует вовне, другой обеспечивает тылы. При правильной расстановке сил в тылу находится, разумеется, женщина, а в семье друга инициативу во внешней деятельности захватила жена. Хоть и был с ней знаком Сергей с семнадцати лет, хоть и восхищался порой её упорством и стремлением к самореализации, а за угнетение Гериного таланта всё же недолюбливал.

Заметную роль в подавлении творческого импульса друга играл довольно мутный тип – Алексей, или Лёха, как его называл Герман. С ним друг Сергея после окончания института все годы проработал в одной конторе, и всё это время слышал от него в разных формах один и тот же совет: не высовываться. Лёха и от участия в конкурсных проектах, и от перехода на работу к Сергею активно его отговаривал. Правда об этом самом Алексее заключалась в том, что он заявился в офис к Тимохину и напрашивался в кооператив, причём не вместе с Германом, а вместо него.

– Гера хороший парень. Только вялый он какой-то, безынициативный, и мосты с нужными людьми наводить не умеет. Замучаешься ты с ним, Серёга, – фамильярничал Алексей, развалившись на стуле для посетителей.

Тимохин не мог рассказать Герману об этой подлянке – был связан словом, которое с него предусмотрительно потребовал Лёха. Он даже никуда не послал визитёра, как ни хотелось, ответил только, что ему нужен именно Герман, и никто другой.

Понятное дело, хитрован Лёха не уставал сбивать Германа с толку – самому-то ему далеко было до Гериного нетривиального архитекторского мышления, о котором Сергей помнил и безвозвратной утраты которого опасался. Но всё же бездарному Лёхе не удалось бы уложить на лопатки Мунца, с его мощным творческим потенциалом, пусть пока и нереализованным. Такое под силу только женщине. Это Юлечкина работа, не сомневался Тимохин. Железная баба, а с виду хрупкая, и после двоих родов тонюсенькая настолько, что непонятно, как только в ней умещаются внутренности.

Размышляя про неудачный выбор Германом жены, Сергей в очередной раз приходил к выводу, что его собственная семья устроена правильно. Его Оксана на мужские роли не претендовала, собственную карьёру задвинула на последнее место, занимаясь, прежде всего, домом, детьми; мужа, конечно, строила, но в пределах, положенных женщине самой природой. Да, сначала она с откровенным неодобрением относилась к начинаниям мужа на ниве предпринимательства, но её можно понять: правильно ориентированные женщины всегда предпочитают стабильность и предсказуемость.

Когда строительный кооператив начал приносить прибыль, и в доме Сергея появились приличные деньги, совсем не те, какие он получал, работая институтским преподавателем, Оксана смягчилась и начала выказывать интерес к делам мужа. Сергей не ожидал, что для него это окажется таким важным – ежевечерние Оксанины расспросы, её новый, почти уважительный взгляд, и он впервые стал испытывать неловкость от того, что изменяет жене. Кто знает, оставайся всё так, возможно, его виноватость перед женой настолько бы усугубилась, что дело могло дойти до расставания с Наташей. Но уже скоро интерес жены ограничился суммами денег, приносимыми Сергеем в дом, а в её и без того не слишком-то ласковой манере держать себя с мужем появилось ещё больше сухости. Бывало, Сергей зашивался с проектами, а она и не думала помогать, хотя, являясь дипломированным архитектором, могла бы и потрудиться на благосостояние семьи.

– На мне весь дом, и я тоже работаю, между прочим, – безапелляционно заявляла она, и включала телевизор.

Оксана дважды в неделю преподавала в художественном училище, и то лишь в течение второго семестра. Однажды, будучи в замоте, после бессонной ночи, Сергей пробурчал что-то вроде того, что крайняя занятость не мешает ей часами трепаться по телефону и просиживать вечера перед ящиком.

– Я имею право на отдых, – отрезала Оксана, и тему закрыли.

Разумеется, Сергей не был в восторге от такой поддержки жены, но стоило ему провести вечер на улице Гоголя или съездить с Наташей «на рыбалку», и позиция Оксаны уже не казалась обидной. Не хочет, и не хочет, имеет право, на ней, действительно, весь дом, быстро уговаривал себя Сергей. А тень от тучки «Наташина неустроенность» он легко отгонял аргументом о несвоевременности каких-либо изменений: «Зачем резать по живому? Придёт время, когда Наташа устанет от своего неопределённого положения, вот тогда... Да и дел у нас общих сейчас выше головы».

Глава девятнадцатая

Опять наступило лето, и жена с детьми и матерью Сергея, без помощи которой Оксана уже не представляла своей жизни и которую называла мамой, отправилась на Полтавщину за солнцем и витаминами. «За прошедший год мы сильно сблизились с Наташей, – рассуждал Сергей. – Может быть, теперь она согласится пожить вместе». Они вполне могли позволить себе не расставаться целыми днями: Наташа уволилась с завода, работала только на фирму Сергея, медленно, но верно набиравшую обороты.

Но она опять отказалась:

– Не делай из меня временную семью ввиду временного отбытия постоянной.

– Но ты тоже моя семья, и не только ты, но и твой дед – вы моя вторая семья.

– Ты ещё, Серёжка, гарем из женщин и стариков заведи! – засмеялась Наташа. – Так не бывает: первая, вторая, третья. Есть семья, а есть несемья.

– Тогда бросай меня, думай о себе. Сама бросай, я по доброй воле от тебя отказаться не смогу. Не всем мужчинам нужны дети, Наташа. Даже если и нужны, то ради любимой женщины можно многим пожертвовать.

– Почему ты говоришь только о мужиках-жертвоприносителях? Это мне не нужна семья без детей. Я вообще не понимаю, зачем она ещё нужна, кроме как для витья гнезда.

– Это ты потому не понимаешь, что у тебя есть твой чудесный дед. Вот когда его не станет, ты кожей почувствуешь, что за штука такая – одиночество.

– Мне будет очень не хватать деда, я даже думать об этом не могу, но одиночество меня не пугает.

– Это же ненормально!

– Возможно. Но с чего ты взял, что я нормальная?

Этот разговор состоялся вечером на даче, когда и без того было тяжко, душно – назревала и никак не могла созреть гроза. Ночью погремело, посверкало, пролилось коротким бурным дождём – разрядилось, и назавтра, сидя прозрачным ранним утром на берегу озера, они тихо и спокойно переговаривались о поклёвке и прочих приятных вещах. Потом надолго замолчали, как всегда случалось на рыбалке.

– Я считала, что тётя Нина любит меня. Как могло быть иначе? – ведь я же её племянница. Мне казалось, что, прожив вместе многие годы под крылом бабушки Зои, мы стали близкими людьми, – неожиданно заговорила Наташа, и стало ясно, что она готова выложить всё, о чём долго молчала. – Меня она знала с самого рождения, гуляла со мной маленькой, на море водила, учила плавать, и вообще, мы жили при бабушке довольно дружно. Замуж она так и не вышла, детей не нарожала, близких родственников не осталось, а с отдалённой роднёй она давно не ладила. Да, у неё скверный характер, она скопидомка, комнаты сдаёт весь курортный сезон, сама живёт в гараже, и племянницу не пускает пожить в квартире, где та родилась и выросла. Но я не сомневалась, что при том при всём, она меня она любит, не может не любить, как я её любила, несмотря ни на что.