Текст книги "Дом на улице Гоголя (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Я думала, что неплохо знаю свою родословную, знала, что бабушка Оля происходила «из дворян», но о том, что её семья относилась к самой что ни на есть знати, мне не рассказывали.

– Получается, ты четвертькняжна, – сказал Сергей. – Знаешь, это не удивляет. В тебе всегда ощущалась порода, был какой-то особый шик.

– Был? А теперь иссяк? Не выдержала моя четвертьпородистость испытаний на прочность? А вот бабушка Оля отбыла большой срок в сталинских лагерях, но дед говорил, что как она ушла туда аристократкой, так же и вернулась.

– Если бы ты захотела, смогла бы вернуть себе свою воздушность. Ты убедила себя, что это невозможно, потому что невозможно никогда, и меня хочешь в этом убедить. Тебе досталось, это так, но жизнь продолжается, Наташенька, и ты молода.

Сергей сделал ещё одну попытку сбавить градус разговора:

– И всё же, почему ты поступила именно на экономический?

– Всё просто и скучно: я выбирала не специальность, к которой у меня душа лежала, а место, где график учёбы позволил бы регулярно ездить в Францию. Доктора опасались, что из оставшегося шрамика со временем опять может сформироваться грубый келоидный рубец, но я довела лечение до конца, и всё обошлось. А вообще, история моих неоконченных и одипломленных образований не так интересна, как история фамильных драгоценностей князей Оболенских.

Уже несколько лет, как я наезжала в Париж на лечение, и вот, в конце лета мне предстояло пройти в клинике очередной курс физиотерапии, а потом я должна была явиться на контрольный визит к доктору Роша. Перед этим я пару недель прожила на Средиземноморской вилле Сониного мужа. Накупила приличных шмоток, захватила то, что осталось от «Изумрудных слёз» – серьги и кольцо – в кои-то веки в общество попала. Выглядела я тогда, скажу без ложной скромности, сногсшибательно. Между прочим, ты никогда не имел счастья лицезреть меня в наилучшей форме. Французики укладывались штабелями, меня это бодрило, но не более того – что-то внутри мгновенно напрягалось, стоило лишь допустить мысль о развитии отношений. Так вот, на визит к доктору Роша я заявилась расфуфыренной по последней парижской моде, и при драгоценностях – зелёные камни отлично подходили к моим зелёным глазам и загорелой коже. Меня там сфотографировали «у фас и у профиль» – для фиксации этапов большого пути, и на этом праздник жизни закончился, начались будни.

Когда спустя полгода Наташа по телефону согласовывала с доктором дату следующего визита, который должен был стать завершающим, мсье Роша обратился к ней с неожиданной просьбой:

– Осуществимо ли, мадам Василевская, чтобы во время визита в клинику на вас были те же украшения, что и на последней фотографии?

Разумеется, в этом не было ничего сложного, она всё равно собиралась перед поездкой навестить деда – драгоценности хранились у него, в особом потайном месте. Последний визит к мсье Роша завершился, пациентка и доктор прощались, расточая наилучшие взаимные пожелания, когда в кабинет вошёл седой господин кинематографически-благородной наружности.

Доктор представил их друг другу:

– Граф Владимир Батурлин – мадам Василевская.

– Владимир Николаевич, – слегка поклонившись, по-русски дополнил доктора граф.

– Наташа, – она протянула руку, сумев скрыть смущение.

Вначале шли обычные общие фразы, а потом Владимир Николаевич задал совершенно неожиданный вопрос:

– Знакомо ли вам, сударыня, такое имя: Ольга Оболенская?

– Так звали мою бабушку, – удивлённо ответила она.

– И эти драгоценности, – он жестом указал на Наташины серьги, – к вам перешли от неё?

– Да, от бабушки Оли, – Наташа сохраняла изумлённый вид.

– Но ведь было ещё колье.

– Было колье, но нам пришлось с ним расстаться. После аварии, в которую я попала, требовались большие средства на лечение. Мы не располагали требуемой суммой, и вынуждены были продать колье.

Наташин дед, обращаясь за помощью к влиятельным друзьям, представлял шрам на лице внучки следствием автокатастрофы. Наташе так часто пришлось повторять эту версию, что она сама почти в неё поверила.

– Я знаю о произошедшем с вами несчастье, сударыня. Сейчас уже нет смысла выражать сочувствие – выглядите вы просто превосходно. Дорогая Натали, мой отец, граф Николай Бутурлин, и я, мы оба просим вас принять приглашение на обед. Отец будет счастлив повидаться с внучкой княжны Ольги. Ваша бабушка и мой отец были обручены, но потом случилось то, что случилось: переворот, война, безумие происходящего, бегство из большевистской России, и они навсегда потеряли друг друга.

– Да, но откуда вам известно, что я внучка Ольги Оболенской?

– Пожалуйста, мадам.

Граф положил перед Наташей прямоугольник серебристого паспарту со вставленной в него старинной фотографией. Это был двойной поясной портрет. С фотографии смотрели молодой человек в форме гвардейского офицера, к которому больше всего подходило устаревшее определение «блестящий», и прелестная юная девушка, в которой Наташа сразу же узнала бабушку Олю – в их доме хранилась её дореволюционная фотография. На молодой бабушке с двойного портрета она рассмотрела хорошо знакомый ей драгоценный гарнитур «Изумрудные слёзы».

– Взгляните и на это, – Владимир Николаевич подал Наташе каталог парижского аукциона драгоценностей за тот год, когда там выставлялось на продажу её колье. Каталог был раскрыт на странице c большой красочной фотографией, сопровождённой надписью «Колье из фамильных драгоценностей князей Оболенских. Начало XX века. Россия».

Наташа любила бесцельно бродить по Парижу, каждый раз открывая его заново. Захаживала она и на улицы седьмого округа Парижа. Это был мир «старых денег», без фанфаронства и показной роскоши. Уже из-за одного того, что ей представилась возможность узнать, как выглядит аристократический особняк изнутри, стоило принять приглашение отца и сына Батурлиных.

Старый князь, действительно, был стар, он передвигался по комнатам в инвалидной коляске, у него заметно тряслись руки, слегка дребезжал голос, но взгляд остался ясным и внимательным.

– Как вы похожи на свою бабушку, моя дорогая! – умилился старик. – Оленька Оболенская! Я счастливо прожил жизнь со своей женой, но Оленька всегда жила в моём сердце. – Николай Сергеевич Батурлин даже не пытался интонаций снизить пафос. – Вы читали у Бунина рассказ Лёгкое дыхание», голубушка? – Наташа кивнула. – Помните, там Иван Алексеевич писал, что истинно прекрасная женщина наделена особым даром – лёгким дыханием. Ему нельзя научить, его нельзя в себе развить, оно или есть, или нет – как талант. Ваша бабушка владела этим редким даром, дорогая Натали.

Глава двадцатая

– Занятно, – напряжённо усмехнулся Сергей. – Графья, князья, Париж, изумруды – просто готовый сюжет для душещипательного дамского романа. – И после заминки задал вопрос, стараясь проделать это как можно непринуждённее:

– А потом ты с графом этим ещё встречалась?

– Да, однажды мы ещё пересекались – Батурлиных интересовало, при каких обстоятельствах невеста старого графа стала женой моего деда, – Наташа с трудом сдерживала улыбку. Интуиция у тебя работает хорошо, чувствуешь, где собака порылась, думала она, сохраняя невозмутимый вид.

– Ну, и при каких обстоятельствах твой дед отбил невесту у графа Батурлина? – лицо Сергея просветлело, он, вроде бы, успокоился насчёт великосветского знакомства подруги.

– О, нет, не сейчас! Это слишком длинная история. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас..., – рассеянно сказала Наташа.

Она с удивлением поймала себя на том, что, если ещё совсем недавно она хотела, чтобы Батурлин исчез из её жизни и не напоминал о себе ни письмами, ни звонками, то сейчас её отношение к этому человеку не так уж однозначно.

«Ты будешь здесь первой полновластной хозяйкой после семнадцатого года», – с оттенком торжественности в голосе сказал Батурлин, введя Наташу в дом своего поместья.

И был вечер, когда в нарядно украшенном зале за большим столом, освещаемым десятками свечей в высоких серебряных канделябрах, сидели двое. И была ночь, о которой Наташа запретила себе вспоминать. Единственная настоящая ночь в её жизни. Ничего страшного, у подавляющего количества людей нет в памяти ни одной такой ночи, а живут ведь как-то, утешала себя она, когда воспоминания пытались прорваться сквозь железобетонную стену внутреннего запрета.

То, что происходило между ней и Сергеем, и в юности, и позже, после многолетней разлуки, можно было определить словосочетанием «нежные чувства». Этого было достаточно для двадцатилетней Наташи, но уже не могло насытить взрослую женщину, какой её сделала ночь с Батурлиным. В поместье ей стало доступно другое понимание любви: кроме чувств есть в ней ещё нечто, и в этой не определяемой словами составляющей заключено правды больше, чем в любых самых искренних чувствах. Сплетение ветвей родовых дерев ощущалось Наташей в сплетении тел той ночью. Именно потому, что она знала разницу, отношения с Сергеем, вначале вернувшие её к жизни, постепенно стали не более чем взаимной симпатией, подкреплённой памятью юности. Наташу время от времени подмывало расстаться, наконец, со своей первой любовью, но каждый раз удерживало от решительного шага немаловажное обстоятельство: Сергей нуждался в ней. Считая, что спасает Наташу от тоски и одиночества, он именно от этих двух драконов спасался сам – с её помощью. Также ему, вероятно, казалось, что вновь соединившись с той, которую однажды предал – по молодости, по глупости, – он исправляет допущенную ошибку.

Не только ночь была в поместье Батурлина, наступило и утро. В его спокойном свете стало ясно, что нельзя дольше избегать неприятного разговора, как это ни трудно, необходимо ввести жениха в курс печальных обстоятельств. Она боялась огорчить Володю – так она стала называть его той ночью, но никак не ожидала того, что последовало за её признанием. Отчуждённый холодный тон. ... обязанности перед семьёй... у меня просто нет права сохранять это известие в тайне... вас будут порицать: вы не признались своевременно, полагая, видимо, что у меня уже не осталось выбора... в нашей среде не принято столь неуважительное отношение... понимаю, что в той России, в которой вы родились и выросли... будет лучше, если вы сейчас же уедете, не входя в объяснения ... срочные дела... должна была скоро вернуться, но память девичья коротка...

То, что он опять перешёл на «вы», ударяло больней всего.

И Батурлин положил на стол серебряное обручальное кольцо.

Наташа не видела лица жениха, уже ставшего бывшим, когда тот на одной ноте произносил свой непереносимый монолог. Она ничего не видела перед собой, только кольцо проявилось с безжалостной чёткостью. Ошеломлённая Наташа с трудом сообразила, что от неё сейчас требуется: сняла и положила на стол рядом с серебряным кольцом своё золотое.

Два года назад, в ответ на сообщение деда, что Батурлин, кажется, смягчился, Наташа не на шутку рассердилась. Сгоряча она послала в Париж резкое письмо, в котором требовала, чтобы Батурлин оставил их с дедом в покое, не беспокоил больше своими письмами. Она не без ёрничества писала, что честь и благородство, являющиеся исключительной прерогативой сбежавших из своей страны аристократов, граф может употребить с большей пользой, нежели общение с бесчестными совками. «Разумеется, никакого другого объяснения тому, что я запоздала с признанием, кроме желания присосаться к величавому родовому древу Батурлиных, для советской простолюдинки и быть не могло». Ответное письмо от Батурлина на глазах огорчённого деда Наташа разорвала, не распечатывая.

Вежливость требовала завершить переписку, смягчив Наташин демарш, и Иван Антонович написал Батурлину, в свою очередь поблагодарил его за приятное знакомство, просил отнестись с пониманием к состоянию внучки и извинить её несдержанность.

Переписка заглохла, как полагал Наташин дед, окончательно, но после паузы, затянувшейся на год, из Парижа пришло письмо, в котором Владимир Николаевич сообщал о кончине отца. Это письмо не могло остаться без ответа, тем более, что за годы заочного общения старик Батурлин стал нечужим Ивану Антоновичу человеком. Как-то сами собой возобновились телефонные разговоры, в которых Владимир Николаевич рассказывал, каким образом то, что тогда называли горбачёвской перестройкой, отозвалось в соотечественниках, разбросанных по миру. Потомки вынужденных эмигрантов с воодушевлением относились к открывшейся возможности принять участие в жизни родины. Создавались благотворительные фонды, и с одним из них, определившим своей задачей оказание дорогостоящей медицинской помощи воспитанникам советских детских домов, начал сотрудничать Батурлин.

– По делам фонда я получил возможность почти беспрепятственно наезжать в Россию. – Это название страны, которая уже несколько десятилетий называлась иначе, оставалось единственно приемлемым для семьи Батурлиных.

В один из приездов на родину Владимир Николаевич ещё раз посетил старый дом на улице Гоголя. Наташа, предупреждённая о его приезде, уехала с Сергеем «на рыбалку», и это никого не удивило – приблизительно такой и предполагалась её реакция. Иван Антонович в те два дня лучше узнал Батурлина. Вернее, то, что он услышал от гостя, легло в русло его уже сложившегося мнения о Владимире Николаевиче.

Уже несколько месяцев в поместье Батурлиных жили трое российских детей, попавших в детский дом после гибели родителей. Взорвался газовый баллон, у родителей не было шансов выжить, а старшая дочь и сама спаслась, и сумела спасти остальных детей. Годовалого братика отважная двенадцатилетняя девочка нашла и вытащила первым, и он почти не пострадал, а вот сестрёнка пяти лет обгорела основательно, и сильнее всего пострадало лицо. У старшей, Танечки, как её называл Батурлин, были, в основном, обожжены руки. Для проведения серии пластических операций Батурлин легко получил разрешение на вывоз девочек из страны, а с их братом возникла проблема: малыш не нуждался в помощи пластического хирурга, к тому же он был помещён отдельно от сестёр в другое детское учреждение.

Доказать советским бюрократам очевидную истину, что этих детей нельзя разлучать, что психологическое состояние, а стало быть и перспектива выздоровления сирот напрямую зависит от того, смогут ли они жить вместе, оказалось делом непростым. Батурлин узнал, что именно нужно сделать, чтобы получить возможность помочь детям – дать взятку. Открывая для себя потерянную Россию, Владимир Николаевич всё сильней сомневался в возможности своего скорейшего возвращения на историческую родину. «Я не сумею тут жить. Ждать, пока кто-то менее брезгливый разгребёт завалы, накопившиеся за годы коммунистического режима, а потом въехать на белом коне – жалкая позиция. Но, понимаете, Иван Антонович, я боюсь возненавидеть». Иван Антонович понимал, он понимал больше, чем полагал Батурлин, и, не вдаваясь в рассуждения, поддержал решение гостя отложить возвращение до лучших времён.

Глава двадцать первая

В восемьдесят седьмом году, в конце лета, Батурлин в третий раз наведался в Загряжск. Ехал он в этот раз с конкретной целью: ему нужно было обсудить с Наташей вопрос, от решения которого зависела вся его дальнейшая жизнь. Владимир Николаевич решил усыновить тех сирот из России, что жили у него уже полтора года.

Батурлин приехал в то время, когда Сергей, по обыкновению в августе навещающий на Полтавщине своих, вместе со всем семейством отдыхал в Крыму. Наверняка это дед подстроил – посчитал, что в отсутствии Серёжки я стану более сговорчивой, усмехнулась про себя Наташа и решила перед появлением высокородного гостя сбежать в Никольское.

В этом августе она уже ездила на рыбалку без Сергея, и обнаружила, что в одиночестве сидеть на берегу с удочкой, в одиночестве ложиться спать, в одиночестве просыпаться под птичий ор – самое умиротворяющее из того, что она могла бы для себя придумать. Впервые в Никольском она думала прежде всего не о том, что Сергею как воздух нужны эти, с позволения сказать, рыбалки, а о том, что они как воздух нужны ей самой, причём рыбалки в буквальном смысле – она слишком напряжённо и много работала. Наташа поняла, что за три года устала поддерживать любовника. «В конце концов, кто из нас несчастный-одинокий? – я несчастный-одинокий. У него есть жена, пусть с ней и рыбачит, а с меня хватит».

Она уже собралась выходить из дома, и тут из окна своей комнаты увидела, как по двору идут улыбающиеся и дружески беседующие Иван Антонович и Батурлин. Дед до прямой лжи докатился – ввёл её в заблуждение о времени прибытия француза, лишь бы по своему рецепту приготовить внучкино счастье, накручивала себя Наташа, но, как ни странно, рассердиться по-настоящему у неё не получалось. По голосам внизу она определила, что мужчины ушли в дедов кабинет, где в прошлые приезды располагался Батурлин, и решила, что сумеет незаметно выскользнуть из дома. Стараясь осторожно идти по ступенькам, чтобы они своим скрипом её не выдали, Наташа спустилась, и возле лестницы столкнулась с Батурлиным.

Никогда ещё она не видела графа таким растерянным, почти напуганным.

– Натали! Наталья... Наташа... Как хорошо, что вы здесь, что вы не уехали в этот раз! Мне нужно обсудить с вами крайне важный для меня, и, надеюсь, для вас вопрос.

Батурлин быстро приходил в себя, и уже рассматривал Наташу, от неожиданности встречи делая это слишком откровенно; было заметно, что рассмотренное вызывает в нём восхищение. Если бы в ту минуту Наташа могла увидеть себя со стороны, поразилась бы тому, как неправдоподобно быстро она похорошела под взглядом Батурлина. Наташа себя не видела и не думала о том, как сейчас выглядит, но осанка, голос уже изменились, когда она произносила:

– С приездом, Владимир Николаевич! Надеюсь, вы хорошо проведёте время в нашем доме. К сожалению, я должна покинуть вас...

– Останьтесь, я прошу вас, Наташа! Собственно, я для того сюда и приехал, чтобы переговорить с вами.

– Ничем не могу помочь, Владимир Николаевич, до свидания.

«Нет! Ни за что! – кричало внутри Наташи, когда она, почти ничего не видя перед собой, гнала машину в направлении Никольского. Кто смог унизить один раз, будет унижать и дальше». Она едва успела свернуть на обочину, когда, обгоняя контейнеровоз, на её полосу вылетела «Волга». «Нет! Никогда!», – уже вслух повторяла она, уставившись на руль. Наташа дождалась, пока дрожь в руках утихла и снова включила зажигание: «Вперёд!».

– Лечение девочек займёт ещё несколько лет, а мне уже сейчас сложно продлевать их пребывание во Франции, – говорил деду уже не улыбающийся, расстроенный Наташиным отъездом Батурлин. – Может статься, меня заставят их вернуть, не дадут довести дело до конца. Но, признаюсь, не только в этом заключается вопрос, Иван Антонович. Я привязался к этим детям, они перестали быть для меня чужими. Я хочу стать их отцом. Но есть одна загвоздка. Вы ведь, наверное, знаете, что провести усыновление может только полная семья. Если бы Наташа согласилась... Нет, речь идёт пока о фиктивном браке, ну, а там как Господь приведёт. Ведь вы тоже, Иван Антонович, женились на своей Оле вынужденно, и брак ваш был ложью во спасение, пока не стал правдой. Сейчас я тоже говорю о спасении – о спасении будущего детей, здоровьем которых здесь никто не будет заниматься. Во всяком случае, они не получат и малой толики того, что могу дать я. Вот Танечка, ей необходим высококлассный массаж, другие дорогостоящие процедуры, и это ведь кроме оперативного лечения. Она занимается с педагогом, учится играть на фортепиано – это отличная гимнастика для пальцев. Ей очень трудно, но она очень настойчива, и она уже играет! Танечка вообще редкая умница, уже бегло говорит по-французски, и она бесконечно добра, добра до самоотверженности. Дело не только в том, что девочки ещё долго будут нуждаться в лечении, детям уже сейчас нужен дом, где их любят, и где их не разлучат. Мне трудно предположить, что в Советском Союзе найдётся много желающих принять в свою семью троих детей, из которых одна девочка с обезображенным лицом, а у другой с трудом сгибаются пальцы. Я не могу их отдать, Иван Антонович. Жаль, что Наташа опять отказалась говорить со мной. Очень вас прошу обсудить с ней всё, что я сейчас сказал.

Разумеется, Иван Антонович, выполняя просьбу Батурлина, неоднократно пытался достучаться до здравого смыла внучки, но та, всегда ровная и ласково-шутливая с дедом, стоило ему заговорить о бывшем женихе, становилась неприступной.

– В чём проблема, дед? С какой стати я должна соглашаться на фиктивный брак с Батурлиным? В полчаса брачные агентства найдут сотню женщин, которые за возможность выезда во Францию, к тому же с перспективой проживания в графском поместье, будут готовы стать не только фиктивными жёнами, но и соединить в себе посудомойку и наложницу в одном флаконе.

– А тебе, Наташенька, разве не хочется стать матерью троих детей? – грустно спросил дед.

– Ты чего затеял, дед? Мало я, по-твоему, получила унижения? Нам бы чего попроще, без аксельбантов. Будь я внучкой французско-подданого, воспитывала бы меня не гегемонистая тётя Нина, а гувернантки с мадамами, был бы он так скор на вынесение вердикта? Подозреваю, что если бы не четверть моих голубых кровей, у него и в мыслях не было бы иметь со мной дело. Дед, мне противен Батурлин с его высокородным снобизмом.

– Он хороший человек, дочка. То, что касается некоторой предубеждённости к людям не его круга, тем более, если это советские люди... это можно понять. В нашей стране всё будто нарочно устраивалось так, чтобы люди не становились взрослыми и ответственными. Дети стареют, их лица покрываются морщинами, волосы седеют, но это по-прежнему дети. А Батурлин понимает, что не повзрослевшие взрослые способны легко и непринуждённо отречься от своих убеждений, лгать и не замечать своей лжи.

– Про ложь я от него слышала. Наутро! Понимаешь, дед, наутро!

– В тебе говорит оскорблённая женщина. Если бы не это «наутро», я давно перестал бы тебя понимать. Но, знаешь, недавно Батурлин признался, что в том письме, которое ты, не читая, порвала, он приносил тебе свои извинения.

– Вот что я скажу на это как неповзрослевшая совковая халда с размытыми моральными принципами: пусть он подавится своими извинениями. И вообще, дед, давай раз и навсегда закроем тему Батурлина.

Тему закрыли, но втайне Иван Антонович продолжал надеяться, что внучка всё же сумеет использовать свой, может быть, единственный шанс стать счастливой женщиной. Батурлин всё ещё находился в Москве, всё ещё ждал ответа на оставленное им в Загряжске письмо, которое Наташа категорически отказывалась читать. Однако скоро Владимиру Николаевичу предстояло вернуться во Францию, а там его ждали дети, которых он уже не мог оторвать от себя, и дети нуждались в материнской заботе... Идиомой «душа не на месте», пожалуй, вернее всего передавалось состояние Ивана Антоновича. Не за горами то время, когда ему уходить навсегда, и он оставит внучку совершенно одну – как тут быть душе спокойной?

Глава двадцать вторая

В этот год, уже третий год незаконной любви Наташи и Сергея, почти все их силы, надежды и мысли были связаны с подготовкой прорыва в настоящую архитектуру. В остальном их отношения не претерпели заметных изменений. Как и раньше, Наташа время от времени вяло размышляла о том, что пора бы завязывать с этой бодягой, медленно, но верно вытягивающей из неё силы, и забывала о своих намерениях, когда её Серёжка делал глубокий вдох, входя во двор дома на улице Гоголя. По этому вдоху, потому, как в считанные секунды расправлялось его лицо, она безошибочно угадывала, что Сергей вынужден был провести в кругу своей драгоценной семьи ещё какое-то время поверх обязательного минимума. Наташа просто не представляла, как она сможет вот так взять и перекрыть близкому человеку кислород, оставив его задыхаться в объятиях супруги.

Сергей вернулся с Украины раньше, чем собирался, примчался на улицу Гоголя угрюмый, насупленный, отошёл, как бывало до этого, не сразу, сидел, молчал и смотрел на Наташу глазами больного телёнка. «Видно, не на шутку достали тебя ближние твои», – думала Наташа. Ей пришло в голову, что Сергей, по-видимому, доведённый на этот раз до ручки, мог скоропостижно созреть для решительного шага. И что ей ответить, если он вдруг произнесёт заветное «Давай поженимся»? Ответ, как тут же выяснилось, был у неё готов: поздно. И сразу стало ясно, что больше всего тяготило её все три года, отчего она устала так, что уже ни за какие коврижки не согласилась бы стать его женой – присутствие Оксаны. Сергей приносил с собой на улицу Гоголя частички жизни чужой женщины, частички её плоти.

Но как сказать, что им нужно расстаться, если вот, сидит, не решается к ней прикоснуться, а когда насмелится, кинется, прижмёт к себе и примется вздыхать, и это будет походить на то, что он плачет. «Пусть сначала его семья вернётся, тогда и скажу, – нашла решение Наташа. – Вон как у него от напряжения мысли мозг кипит – как бы не сорвало крышку, а супружница лишний пар быстренько на благо семейства употребит. Как только Оксана снова займёт своё законное место подле моего Серёженьки, я заявлю, что впредь мы только друзья и сотрудники. Но что же всё-таки ответить сейчас, если он сделает мне судьбоносное предложение?»

Отвечать ей не пришлось, мысли Сергея, действительно, того направления, что она предположила, покипели-покипели, а потом излились судорожным вздохом: «Наташа!». И навстречу бабье – «Ах, Серёженька, Серёженька, что же мы с тобой наделали!»

На самом деле она ждала Сергея с нетерпением, и вовсе не для ахов и вздохов. Неделю назад к ним офис пришли двое крепких парней в спортивных костюмах. Ввиду отсутствия щефа они захотели переговорить с тем, кто вместо него, а замещала Сергея на время отпуска именно Наташа. Приветливо улыбаясь, ребята предложили свою защиту от происков неведомых врагов, и назвали стоимость своих услуг.

– Но нам, вроде бы, пока никто не угрожал, – растерянно сказала Наташа.

– Вот именно, что пока. Это вам давали на ноги встать, – объяснил парень с открытым деревенским лицом. – Теперь-то вы уже раскрутились, так что скоро со всех сторон начнут наезжать. А под нашей защитой вы сможете жить спокойно и ни о чём не беспокоиться. Цена у нас хорошая, не то, что у захаровских, эти беспредельщики с вас три шкуры сдерут.

– Беспредельщики? – продолжала не понимать Наташа.

– Ваще отморозки полные, – широко улыбнулся посетитель. – Так что, как только ваш хозяин объявится, будьте добры, передайте ему наше предложение. Скажите ещё, что если он откажется, или начнёт тянуть, ему придётся иметь дело с захаровскими, а на нашу помощь тогда уж пусть не рассчитывает. Телефончик пока не оставляем, но не волнуйтесь, мы к вам скоро сами заглянем.

Как только за вежливыми посетителями закрылась дверь, Наташа позвонила юристу, консультировавшему их кооператив по правовым вопросам.

– Вадим Михайлович, миленький, как вы думаете, кто эти защитники, откуда они взялись?

– Как кто? – рэкетиры, конечно, – спокойно ответил юрист.

– Рэкетиры? А кто это?

– Бандиты, – не меняя тона, сказал собеседник.

– В таком случае, кто же тогда захаровские?

– Думаю, это подразделение той же самой организации, представители которой нанесли вам визит, так сказать, её радикальное крыло.

– И что же нам теперь делать?

– Платить, других вариантов у вас нет. Но действовать нужно по-умному, разузнать сначала, что за люди, чьи, под кем ходят. А то ведь можно попасть под обычную разводку, – поучал один интеллигентный человек другого интеллигентного человека.

– Думаете, нужно платить? А что будет, если мы откажемся?

– Вот этого не советую. Не дадут работать, по миру пустят, и это далеко не худший вариант. А вообще, Наталья Павловна, как вы умудрились, занимаясь бизнесом, ничего не знать о реалиях нашей новой действительности?

– Понимаете, Вадим Михайлович, мы с головой ушли в подготовку большого проекта, и весь последний год были слабо связаны с реальностью. В Индии проводился международный конкурс на строительство комплекса зданий в Бомбее. Этот город сейчас бурно отстраивается, и не абы как, а по высшему разряду. У них там громадьё планов, и мы решили в них вписаться. Наш кооператив продолжал лепить дачки, а специально выделенная группа работала на долгосрочную перспективу.

– Ну и как успехи?

– В целом неплохо. Съездили, представили свою работу, её заметили, похвалили, и нас пригласили ещё раз приехать в Бомбей на следующий конкурс. Победил не наш проект, но начало положено. Мы поняли, в чём наши недоработки и поверили в себя.

– Ну, вот, используйте свой шанс, постарайтесь уехать из страны. Сейчас все, кто может, уезжают. А остальным, у кого это не получается, надо привыкать жить и работать по законам криминального мира.

– Уехать?! Но я совсем не хочу никуда уезжать!

– Ну, хотя бы на время. Впрочем, здесь эта петрушка теперь, кажется, надолго.

Наташа осторожно отодвинула от себя вздыхающего Сергея и принялась выкладывать невесёлые новости.

– Что за полоса такая пошла? Там угрожают, тут угрожают... – досадливо поморщился Сергей.

– Где это – там? – заволновалась Наташа.

– Нет-нет, не волнуйся, это другое, – задумчиво произнёс Сергей, вспомнивший нотки угрозы, звучавшие в голосе жены.

Он не ждал от Оксаны проявлений бурной радости, когда сразу же по приезде под Полтаву расхвастался о своих успехах, но всё же то, как она встретила рассказ о поездке в Индию, огорчало.

– Не пойму, чем ты так доволен? – пренебрежительно бросила Оксана. – Ваш проект не приняли, денег не дали. Ну, разрешили невесть откуда взявшимся чудакам ещё немного поиграть в высокую архитектуру – смешно.

Как ликовала Наташа, когда они получили обнадёживающие отзывы мэтров об их работе! Набережная Бомбея стала площадкой для веселья их четверки, занимавшейся проектом. Вместе с Сергеем и ещё двумя молодыми архитекторами Наташа лихо отплясывала, начисто забыв про свои печали. Да только ради таких вот минут стоит ишачить круглый год, думал Сергей, вспоминая тот Бомбейский вечер. А родной жене его радость была смешна.

Ему и раньше было душно с Оксаной, но всегда оставался друг, рядом с которым становилось легче, а потом в его жизни снова появилась любимая, двор, где пахло дубами, полный воздуха дом, и Сергею показалось, что он сейчас задохнётся, когда услышал категоричное заявление жены:

– Завязывай, Тимохин, со своими высокоархитектурными прожектами, не мальчик уже. У тебя неплохо пошло с дачами, надо развивать дело в этом направлении. Масштаб Загряжска уже не может удовлетворять, пришла пора перебираться ближе к настоящим деньгам. Я тут прозондировала обстановку, и поняла, что следующей твоей ступенью должен стать Киев.