Текст книги "Дом на улице Гоголя (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

«Сделав лицо», она помчалась в редакцию. Сегодняшний день был последним не только перед отлетом в Москву, это был последний день отрезка её жизни длиной в двадцать лет, а надо было еще многое успеть, со многим разобраться.

Юлия положила перед главным редактором написанную за ночь статью и сопроводила это совсем не подчеркнуто корректным тоном, предназначенным только для начальства. Не задумываясь о возможных последствиях, она сказала просто и буднично:

– Я прошу вас прочесть это и дать ответ – примите или не примете – и непременно сегодня. Завтра я буду в Москве, и, если вы откажетесь напечатать статью, причем в ближайшее время, я найду там тех, кто не откажется. И мне плевать, кто именно возьмется за это. Да, вот ещё что – имейте в виду, я припишу, что в нашей газете публиковать статью не стали.

В своей новой статье на «афганскую» тему она никого не низвергала, не обличала. Это был сдержанный по форме и по интонации призыв к состраданию и пониманию.

Выйдя из кабинета поперхнувшегося от её наглости главного, Юлия разыскала своего «человечка», который выполнял для неё разного рода деликатные поручения, и «зарядила» его на очередное задание. Она подгребала незаконченные дела, очищала от завалявшихся материалов стол, раздавала копеечные долги. «На свободу – с чистой совестью!»

К концу дня позвонила секретарь главного и сообщила, причем в таких выражениях, что скорее подошло бы: «доложила», что статья подписана, выйдет в одном из ближайших номеров.

Вернулся «человечек» и предоставил уже отпечатанный «отчетец».

Итак. «Филимонова (Криваго) Галина Михайловна, родилась... окончила... поступила на филологический факультет... в августе этого же года вышла замуж за своего бывшего одноклассника... в декабре этого же года у них родилась девочка...»

Интересные дела! Цельная-то наша! О том, что пока она за свои поцелуи с Геркой выходила у Зинон в законченные шлюхи, Милка Иванова делала аборт за абортом, Светка Сергеева развлекалась в групповухах, Людка Старикова со Славкой Андрейченко давно и старательно занимались тем, что тогда называлось «жили», она знала еще в школе. Но чтобы эта тихоня, скромница, тургеневская барышня! Когда Зинаида, выплеснув на Юльку очередной ушат помоев, переводила взгляд на Галю, её голос тут же наполнялся благодатной росой. Всем должно было тут же становиться ясно – кто Юлька, а кто Галя.

«Закончила аспирантуру... второй ребенок... доцент кафедры.... Так, дальше самое интересное. Значит, они все-таки разошлись с Володькой. Девушка с косой опять в свободном поиске», – Юлия впервые испытывала ревность, поэтому не узнала ее. Просто что-то неважно себя почувствовала. Еще бы – ночь не спала, – нашлось подходящее объяснение.

Она уже направлялась к выходу, когда её в очередной раз позвали к телефону. Гера радостным голосом почти прокричал в трубку:

– Валька Горшков приехал – специально на встречу!

Юлия не знала, куда уезжал Горшков и откуда вернулся, но отреагировала, как положено:

– Надо же! Подумать только!

Гера продолжал:

– Мы с Валькой сегодня поедем...

– Я поняла: ты придешь поздно. До встречи, – она прервала радостные излияния мужа и положила трубку.

Дома Юлия наполнилась новыми для себя ощущениями: она была с детьми одна, не имея мужа ни рядом, ни в мыслях, и это привело к неожиданным результатам.

Проверяя уроки у старшего, читая книжку младшему, Юлия неожиданно поняла, что поднадоевшие родительские обязанности сегодня стали приятным поводом для общения с сыновьями. В тот вечер ей не приходилось припоминать, какие вопросы она ещё не задала детям: о школьных отметках, как удалась лепка из пластилина в детском саду, что происходит по части друзей и недругов мальчишек, как их успехи в спортивных секциях. Сыновья наперебой принялись рассказывать о прошедшем дне, в их голосах она слышала открытые радостные нотки, раньше предназначавшиеся только Гере. Юлия предупредила детей, что папа сегодня задержится, и ни разу за весь вечер они не начали беспокоиться, как всегда бывало в таких случаях: когда придет папа, где папа, почему нет папы?

Уложив мальчиков, удивительно послушно отправившихся спать, слегка ошеломленная Юлия принялась осмысливать впечатления вечера. Выводы оказались тревожными: она переложила на мужа часть своих материнских забот, и он охотно их тащил. Гера, действительно, был замечательным родителем, она в свою очередь старалась не злоупотреблять готовностью мужа заменять детям вечно занятую мать. Но мать заменить невозможно, дети скучали о ней, им не хватало материнского участия.

В тот вечер она не отвлекалась на служебные телефонные разговоры, не вспоминала о неотложных делах, о статьях, срочно нуждавшихся в доработке. Она была только матерью, и мальчики радостно открылись навстречу её взгляду, предназначенному только им. Юлия с мукой вспоминала, что раньше, выслушивая кого-то из сыновей, она нередко продолжала обдумывать, или предстоящий важный разговор, или очередную статью.

Ещё не поздно. Еще не поздно все изменить. Юлия решила по возвращении из Москвы перетрясти многое в жизни, поставить под вопрос расстановку приоритетов. Накануне отъезда она подводила промежуточные, во многом неутешительные жизненные итоги.

Хорошо бы, не втягивал её сегодня Герман в разговоры о встрече с одноклассниками – она боялась сорваться. К тому же, она просто падала с ног от усталости, и рано легла спать в кабинете, оставив на кухне записку: «Всю ночь работала, днем не прилегла, завтра рано вставать, не буди». Ей хотелось уехать в Москву, не наломав сгоряча дров. Потом, все потом.

Юлия услышала, засыпая, что муж пришел домой. Сон развеялся от мысли: Гера не знает, что она улетает завтра. Он обрадовался, когда жена вышла к нему, тут же заговорил навстречу:

– Мы с Валькой ездили на какой-то закрытый склад. Знаешь, у него везде свои люди. Достали два ящика вина – один красного сухого и второй крепленого. (Спиртное в те годы странного полусухого закона не так-то просто было купить.) Как думаешь, хватит?

– Я думаю, тебе надо знать, что завтра я улетаю в Москву. Дня три-четыре пробуду в клинике у того профессора, про которого я тебе говорила. А сейчас я иду спать – вторые сутки на ногах.

– Подожди. Как, улетаешь завтра? Почему я узнаю об этом только сейчас? – говорил Гера в спину жене – она входила в кабинет.

– Когда бы я могла тебе об этом сказать? Когда ты вчера пьяненький рассказывал о цельной натуре Гали Криваго? Всё, я сплю, – сказала она, и, не оглянувшись, закрыла дверь на защелку.

– Только не надумывай того, чего нет и быть не может. – Герман опять разговаривал с женой через дверь. – Поверь, Галя желает тебе добра. Она поможет тебе выяснить отношения с Зинаидой Николаевной. Мы с Галей вспоминали о тех событиях – в десятом классе...

– Общайтесь с Галей, ностальгируйте, жуйте сопли! Только оставьте меня в покое! Я спать хочу.

Не получилось у Юлии сохранить лицо до отъезда.

– Последний вопрос. Каким рейсом ты летишь?

Жена назвала номер рейса; и он, наконец, ушел.

Во сне Юлия видела, как она, спившаяся, опустившаяся, собирает бутылки, и громко стонала. Гера, выбив дверь кабинета, кинулся обнимать жену, но та с неожиданной злостью отрезала:

– Уходи. Я больше не хочу твоей заботы, – и добавила, уже по пути за выпивкой: – Ты не был там – не поймешь.

Когда она проснулась, муж и дети уже ушли. В редакцию она заскочить не успевала, пора было ехать в аэропорт. На кухонном столе она увидела записку от мужа. В ней было: «Я приеду к регистрации рейса».

– Давай, приезжай – усмехнулась Юлия. Она вчера назвала ему не тот номер рейса. «Потом, все потом, когда вернусь». Она не хотела обижать мужа, но того, чтобы в их жизнь вошло лицемерие, не хотела ещё сильнее. Сейчас у неё не получилось бы с искренней улыбкой прощаться с мужем и подставлять щёку для поцелуя.

Ей хватило сил на то, чтобы сойти на нужной станции, а потом ещё потрястись в прокуренном раздолбанном автобусе. Юлия, пошатываясь, брела по бесконечно длинной улице, преодолевала впервые ощущаемое ею сопротивление воздуха. Уже совсем стемнело, когда на самой окраине городка она нашла дом Пастухова. В окнах небольшого бревенчатого дома горел свет. Нащупав на калитке электрический звонок, Юлия надавила на кнопку. Только бы звонок работал, заволновалась она – на то, чтобы докричаться до тех, кто был в доме, сил у неё вряд ли хватило бы. На крыльцо вышел хозяин дома и крикнул в темноту:

– Кто это ко мне на ночь глядя?

– Я из областной газеты... вы нам писали... парадоксы времени... – она плохо слышала свой голос.

– Батюшки! – В темноте возникла его плотная фигура. Хозяин, подбежал к калитке, но открывать её не спешил.

– Я – Юлия Логинова. Может быть слышали?

– Юлия Логинова! Не только слышал, но и читал много вашего. Сама Юлия Логинова приехала ко мне в тмутаракань интервью брать! Вот чудо-то! – торопливо и будто бы радостно говорил хозяин, тем не менее, не открывая калитку.

– Я к вам за помощью... мне плохо... если не хотите, пустите хотя бы переночевать... где-нибудь в сарайчике... всё равно я не смогу уйти...

Дед приблизился, заглянул Юлии в лицо и, засуетившись, почти на себе втащил её в дом.

– Чайку сейчас выпьете – на травах, да с медком – сразу легче станет. А поесть не хотите?

– Хочу, наверное, но не могу.

Но под душистый чаек сало с черным хлебом пошло замечательно.

– Я бы поспала немножко, – После еды её непреодолимо стало клонить в сон.

– Обязательно. Только сначала соберитесь и объясните в двух словах, что вас ко мне привело. Постарайтесь, вы сможете.

– Ночные кошмары... были, – Юлия говорила отрывисто и хрипло, – Обратилась к профессору Прошкину. – Взглядом она спросила деда, говорит ли ему о чем-нибудь это имя. Дед кивнул. – Провела в клинике около суток. Сбежала. Теперь то, что я называла кошмарами, не отпускает меня ни на минуту. Я будто продолжаю разговаривать с Прошкиным, слышу его, а то и вижу. Он сказал, что я запуталась в петлях времени. Я вспомнила про ваше письмо. Поехала к вам.

– Достаточно, а теперь спать. – Дед провел свою гостью в другую комнату, где она, не раздеваясь, рухнула на кровать. Засыпая, Юлия чувствовала, будто её укрывают огромным и почти невесомым одеялом.

Глава тридцать четвёртая

В аэропорту Герман сначала впервые всерьез разозлился на Юлю, а потом неожиданно почувствовал облегчение. Зря он отпрашивался с работы, чтобы приехать к регистрации Юлиного рейса. На этот раз жена выкинула номер, который он не смог бы проглотить, даже если бы захотел – жена назвала номер рейса, которым не летела и лететь не собиралась.

«Видимо, пришла пора делать серьезные выводы», – буднично и нетяжело думал Герман, возвращаясь в город. С него слетело напряжение, в котором он жил несколько последних недель, с тех пор, как он стал в новом свете видеть всё происходящее в его семье. А поменялся его взгляд на жизнь после вопиющего случая: жена однажды заявилась домой в непотребном виде. Совершенно пьяная и какая-то уж очень усталая, она заплетающимся языком пробормотала о банкете на работе, но, как на следующий же день выяснил Герман, никакой пьянки в редакции не было и не предполагалось.

До него начал доходить смысл того, что про его жену давно уже говорили два лучших Гериных друга. Дипломатично и не слишком уверенно на его семейное неблагополучие намекал Серёга. Категоричнее говорил о Юле коллега по работе, Лёня, пятнадцать лет проходивший вместе с Германом огонь и воду, и вместе с ним так и не добравшийся до медных труб.

«Ты женат не на самой красивой, веселой, доброй, и вообще самой лучшей девочке в классе, а на взрослой, стервозной, очень себе на уме бабёнке. Перестань жить воспоминаниями ранней юности, Гера, посмотри правде в глаза, и ты увидишь, что той милой девочки давно уже нет. А может быть, её никогда не было. Ты, как человек с богатой творческой фантазией, изначально мог её придумать. Юленька твоя далеко не дура, она ловко играет на образе десятиклассницы, застрявшем в твоих мозгах – и ты у неё под каблуком, и в свою взрослую жизнь она тебя не пускает. Что ты вообще знаешь о том, что происходит с ней за стенами дома? Где, например, она бывает, когда чуть ли не ежедневно задерживается на работе, в какие такие командировки беспрерывно ездит? Что за мужики звонят ей чуть ли не по ночам? – так приблизительно, обобщая неоднократные разговоры за кружкой пива, можно изложить точку зрения Лёни.

С некоторых пор Юля все чаще уходила на ночь в кабинет – якобы ей предстояла срочная работа. Герман как-то утром зашел к спящей жене и обнаружил на письменном столе следы самой обычной, рутинной работы, которую можно было сделать днем, завтра, послезавтра – никакой срочности в ней не наблюдалось. Получалось, что жена не только поздно приходила домой, не хотела обсуждать с ним свои служебные дела, но и избегала супружеской постели.

Герман нервничал всё сильней, но затягивал с выяснением отношений.

«Не могут в семье оба супруга быть ведущими. Как ни крути, один ведет, другой, ведомый, прикрывает тылы. В самом начале нашей совместной жизни Юлька захватила жёлтую майку лидера, и сделала это так решительно, что мне ничего не оставалось, как пристроиться у неё в хвосте. Вот и не вышло из меня ничего путного. И она же меня теперь презирает, не считает достойным себя. Если бы не её страшные сны, которые напрягут любого другого мужика, она бы и не думала скрывать пренебрежение ко мне». В таком ключе одинокими вечерами рассуждал Герман, когда жена в очередной раз задерживалась неизвестно где.

Потом у жены случался очередной кошмар, и Герман отбрасывал все лишние мысли – он необходим Юле, без него она пропадет. И вот, жена обнаглела настолько, что предпочла, чтобы её проводил в Москву кто-то другой. Иначе зачем бы ей врать про номер рейса? Возможно, и не провожал ее этот кто-то, а летел с ней вместе. И не к профессору, и не в Москву, а на еще теплые юга?

У Германа, играющего желваками у стойки регистрации, сработала новая мысль: «А ведь то, что я не брошу ее, больную, орущую по ночам, она тоже может учитывать, и не только учитывать, но и строить на этом соображении свою тактику в отношении меня. Вот тварь!»

Для подобных предположений у Германа были основания: ведь смогла же Юля в свои семнадцать юных лет просчитать, что невмешательство родителей в скандальной школьной истории вражеская сторона расценит как немую угрозу.

Исход приснопамятного общешкольного собрания, на котором ожидалось присутствие важных партийных товарищей, чиновников от образования и представителей прессы, был отнюдь не предрешен. Напротив, ближе к дате собрания стало проясняться, что позиции Астаховой довольно шатки. Никому, кажется, не была нужна Юлина победа: учителя готовились отстаивать честь мундира, теткам из РОНО не желательны были скандалы на вверенной территории, родители опасались, как бы смена классного руководителя перед выпускными экзаменами не привела к осложнениям в виде отсутствия помощи и подсказок их чадам. Одноклассники, уже не слишком сочувствуя Юле, начали жалеть Зинаиду Николаевну. Ведь классная руководительница глубоко переживала случившееся с Астаховой, ее клиническую смерть, госпитализацию, и заметно сдала за последнее время. Зинон и так уже достаточно наказана, а Юльке пора угомониться, считало большинство ребят.

Гера очень удивился, когда выяснилось, что родителей подруги в этот напряженный момент не будет на собрании. Он считал, что их присутствие в зале стало бы фактором серьёзного психологического давления на Юлиных оппонентов. Тут-то Юля и продемонстрировала недевичье умение просчитывать ходы. «Только в первый момент мои предки будут кого-то смущать, а потом, когда уже бросят в меня пару-тройку камней, постепенно разойдутся и забудут про бедняжек-родителей, едва не потерявших единственную дочь. А если они не придут на собрание, чинуши могут призадуматься: вдруг на них телегу мощновецкую заготавливают?», – почти весело объясняла ему десятиклассница Юля.

Позже, когда Герман ближе познакомился с Астаховыми, когда увидел, насколько равнодушно те относятся к дочери, он понял, что эти люди или не пришли бы на собрание, сославшись на самочувствие, занятость, что-то ещё, или пришли вовсе не за тем, чтобы горой встать за своего ребёнка, а чтобы продемонстрировать свою хвалёную принципиальность. Да, Юлины родаки вполне могли склонить общественное мнение против собственной дочери. Юля это всё понимала, догадался Герман, поэтому и не сказала им про собрание, а потом уже, исходя из того, что их не будет, придумала, какой позитив для себя она может вывести из этого. Даже мне не хотела открывать свою боль, не хотела настраивать меня против своих родителей, думал Герман, в очередной раз удивляясь Юлиной деликатности.

Когда-то он понимал всё это, а теперь вспоминал только искорки весёлой злости в Юлиных глазах, когда она, по её выражению, собиралась «толкать речугу» перед битком набитым актовым залом.

«И где только были мои мозги?! – запоздало сокрушался Герман. – Говорили же мне, дураку, что эта маленькая стервочка в большущую стерву вырастет».

Юля не звонила из Москвы. То, что она не пожелала рассказать, как приняли её в клинике, было еще туда-сюда. Но жена не поинтересовалась детьми, как это обычно бывало, стоило ей уехать из дома хотя бы на день. К вечеру Герман более или менее вышел из душевного раздрызга, ведь дети не должны почувствовать, что отец выбит из седла. «Завтра же позвоню в клинику Прошкина, выясню, появлялась ли у них вообще моя жена, а там увидим, куда плясать дальше», – решил он.

А вечером его поджидала ещё одна неожиданность. Мальчишки, привыкшие к нередким, но кратковременным отлучкам матери из дома, обычно по два-три дня не скучали, и, как ему казалось, даже не вспоминали о ней, в этот вечер только о маме и говорили. Младший, Платоша, притащил календарь, где просил красным фломастером отметить день, когда она приедет, а Володя вдруг обратился к отцу:

– Пап, а расскажи про маму молодую – ну, когда вы с ней в еще школе учились. Ты ее с первого взгляда полюбил? Еще в первом классе? Она сразу тебя полюбила, как ты признался? Ее, наверное, все мальчишки в классе полюбили, а как же она тебе одному досталась? Это из-за спорта – что ты в баскетбол хорошо играл?

– Полюбил с первого взгляда, но не с первого класса, а со второго, когда маму перевели к нам в школу. В первом классе я в другую девочку был влюблен. До того, как мама ваша появилась, наши пацаны считали самой красивой Галю Криваго. А когда мама пришла к нам в класс новенькой, тут я Галю сразу из головы выбросил.

Многое изменилось в доме в последнее время, а он не заметил, когда и почему это произошло. Вот и сыновья к матери тянулись сильнее, чем раньше. Весь оставшийся вечер, радостно подпрыгивая, блестя глазами, мальчишки слушали рассказы о маме-школьнице. Не приходилось сомневаться, что разрыв с женой больно ударит по детям, но, кажется, другого выхода Юля ему не оставила.

Ночью навалилась тревога, вытащила Германа из постели, заставила пойти на кухню, курить в форточку, пить воду – в горле всё время пересыхало. Потом жёстко сдавило грудь, и ему время от времени приходилось делать глубокие сильные вздохи, чтобы раздышаться. Даже если Юля уехала не одна, и не в клинику, всё равно она непременно позвонила бы домой хотя бы затем, чтобы узнать, как там мальчики – страх за жену, преодолев сопротивление злости, ревности и обиды, охватил Германа.

С женой стряслась беда, к утру Герман уже не сомневался в этом. Пусть между ним и Юлей что-то разладилось, но она мать его детей, мать любимая и любящая. Если с Юлей произошло что-то непоправимое, для мальчиков это будет чудовищной катастрофой.

Только не надо прикрываться детьми, это станет его личной катастрофой, нашёл в себе мужество признать Герман. Утром, расправившись с детьми – кого в школу, кого в детский сад, звонок в Москву:

– Профессора Прошкина подозвать не можем, у него консультация. Это его секретарь. О вашей жене мне ничего не известно, в списках пациентов она не значится. Нет, из этого не следует, что в данный момент она не находится в клинике. Если ваша жена поступила к нам вчера после обеденного перерыва, то её просто могли ещё не вписать. Постарайтесь связаться с профессором во второй половине дня.

Несколько часов маеты, неутихающего беспокойства, снова звонок в клинику:

– Профессора сейчас нет в клинике, но он обещал еще заехать сегодня, позвоните ближе к окончанию рабочего дня.

Звонок, Гера хватает трубку: Валька Горшков:

– Слушай, старичок, а не начать ли нам вечер воспоминаний уже сегодня? У меня есть пузырь первоклассного шотландского виски, могу с ним вдвоем к тебе подвалить. А то завтра – шум-гам, и не поговоришь о нашем, о девичьем.

Нет, он не может, очень жаль, да, хотелось бы, но никак, старик, не обижайся.

– Да я, признаться, больше хотел на жену твою посмотреть. Галя Криваго сказала, что Юлька не придет на встречу. Говоришь, она в командировке? Отпускаешь. Доверяешь, значит? Ты прав, старичок, ей можно доверять. Такая изворачиваться не будет, как почти все бабы, прямо скажет, что разлюбила. Вот почему я даже благодарен тебе, что ты мне масть с Юлькой перебил. Долго я под нее клинья бил, а потом пришел баскетболист, увидел и победил. Зато теперь – сколько любвей, хороших и разных, больших, маленьких, совсем малюсеньких у меня в багажнике, да и, хе-хе, в бардачке. А как у вас там с ней – любовь еще не ржавеет, помидоры не вянут? Надо же! Бывает, значит. Ну ладно, я понял, ты, действительно, очень занят, поговорим при встрече. До завтра, старичок.

Родителям:

– Алло! Мама заберешь сегодня мальчиков к себе? Завтра суббота, их никуда вести не нужно. Да, закрутился с делами. Спасибо, мам, до завтра.

Звонок, нет, это Серега:

– Слышь, Герасим, как тебе сегодняшняя Юлина статья? То есть, как это «какая"? Ты разве ещё не читал? – в сегодняшнем номере. Ты был прав, когда говорил, что я не знаю твой жены. Она – человек. Так ей и передай.

В витрине газетного киоска на углу выставлен сегодняшний номер газеты, развернутый на Юлиной статье. Не только Серега, оказывается, не знал Юли. Как случилось, что Герман уже давно не замечал главного в своей жене? «Логинова» – маска, под которой не десятиклассница Юлька, а взрослый, ответственный, способный к состраданию и очень ранимый человек.

В клинику – «Соединяю вас с профессором Прошкиным».

– Добрый день, голубчик, вы-то мне и нужны. Я собирался связаться с вами завтра, но хорошо, что вы позвонили.

Тревога, перешедшая в отчетливое чувство опасности, и мешала вникать в смысл слов, и настораживала одновременно: «Ушла из клиники... Билет на самолет она не покупала, это точно».

Нет, говорит Герман, она не любит ездить поездом, только в чем, собственно, проблема – ушла, значит, решила, что так для неё будет лучше. «Вы не понимаете, голубчик, ...расщепление... ложная личность... она может быть опасной... для ваших детей, прежде всего».

Если все так серьезно, как говорит профессор, то при чём тогда его клиника, специализирующаяся на лечении неврозов и нарушений сна? Ведь тогда Юле нужен не психотерапевт Прошкин, а психиатр.

– Именно мы сможем помочь вашей жене быстро и эффективно. Мы восстановим нарушенные фазы сна, и тем самым решим её проблему кардинально. А психиатры – что они могут? Они ее только докалечат, переведут в разряд хроников. Вы непременно должны связаться с нами сразу же, как только Юлия Павловна объявится. Повторяю: сейчас она может быть опасна для окружающих, помните об этом.

Наверное, нужно сыграть согласие:

– Хорошо, профессор, я непременно свяжусь с вами. Да-да, сразу же.

Откуда у обычной клиники взялись полномочия и возможности узнать, покупала ли женщина, никем не признанная недееспособной, билет на самолет? С чего это вдруг профессор настаивает на своём лечении пациентки с непрофильным для его клиники заболеванием? Забота Прошина о совершенно постороннем человеке показалась Герману слишком настойчивой, поэтому подозрительной. Здесь что-то не так, здесь всё не так.

Сейчас спать, нужно прийти в форму после бессонной ночи. Завтра, похоже, денек ждёт непростой.

Выспаться не удалось. Вскоре ему начал сниться необычно яркий и реалистичный до малейших деталей сон. Он возвращается с работы домой, тихий зимний вечер, крупными пушистыми хлопьями падает снег. Он заворачивает за угол дома, про который знает, что это его дом, поднимает голову и видит в окне второго этажа Юлин силуэт – она на кухне, готовит ужин к приходу мужа. Большой тёплой волной его заполняет счастье. Навстречу идут двое парней, он узнает их, и в одно мгновение понимает, что означает эта встреча. В памяти Германа вспыхивает сцена в лагере, где он отбывал срок: «Ладно, поживи пока, фраер. Недолго тебе осталось землю топтать, только до той самой поры, как я из академии откинусь». И длинный плевок через жёлтые фиксатые зубы.

Почти нет боли от удара ножа. Он слышит голос жены: «Негодяи!». Юленька, что же ты наделала, девочка!

Герман просыпается и не сразу понимает, что проснулся – слишком реальными остаются впечатления сна. Он ощущает холод тающих на лице снежинок, грудь продолжает раздавливать боль и раскаяние: «Это всё из-за меня, из-за того, что я едва не убил Зинаиду».

Когда он окончательно осознал, что ни лагеря, ни того преступления, за которое он туда угодил, не было в его жизни, ощутил, что чувство вины его не оставило. В чем-то он был крепко виноват перед Юлей – тогда, в самом их начале, и именно поэтому всё сложилось не так, как могло сложиться. Если Юле снились такие вот потрясающе реалистичные сны, и не изредка, а с настойчивым постоянством, то как же тяжко ей, бедной, приходилось всё это время! Тут поневоле заведешь себе «Логинову», и это в лучшем случае.

Он долго не может уснуть: «Юленька, родная, Джульетта моя, что с тобой? Возвращайся, мы во всём разберемся вместе», засыпает только под утро, но вскоре его будит телефонный звонок:

– Герман Петрович, вас беспокоят из клиники профессора Прошкина. Ваша жена ещё не появлялась дома? Нет? Но она как-нибудь давала о себе знать? Странно. Вы не забыли, что немедленно должны с нами связаться, как только что-то прояснится? Это в ваших интересах.

Последняя фраза прозвучала двусмысленно. С чего же они так переполошились? Юля узнала в подозрительной клинике что-то нежелательное для профессора? Сладковатый тенор секретаря Прошкина доверия не внушал. Юля находилась в опасности, это было ясно. Но почему она не пыталась связаться с ним, своим мужем? Неужели она совсем не считала его человеком, на которого можно опереться в критическую минуту? По всему было похоже на то.

Следующий звонок:

– Герман, – мелодичный голос Элеоноры Михайловны, тещи, – что там у вас происходит? Вчера эти безумные Юлины звонки – мне домой, отцу на работу, а потом тишина, никаких объяснений.

Так она вчера звонила родителям? Что же такого срочного ей нужно было у них выяснить? Бабушка? При чём тут бабушка? А потом Юля спросила у отца, чего ей ожидать от него, если она сойдет с ума. Может быть, в клинике грубо вмешались в её психику, она это поняла, но слишком поздно? Какой выход в таком случае мог показаться ей единственно возможным? Только не это! Нужна любая зацепка, по которой можно начать разыскивать жену. Статья. Вот, Юля пишет: «... письмо в редакцию... встреча с афганцами... теплый августовский вечер...». Так ведь в августе и случилось то происшествие, когда его в стельку пьяную жену притащил на себе Илья Григорьевич, редакционный водитель. Илья Григорьевич!

– Алло, редакция?

Перезвонив по нескольким номерам, некоторые из которых были к тому же подолгу заняты, наконец:

– Илья Григорьевич на выезде, но он будет через час-полтора. Вы оставьте свой номер, и он вам обязательно позвонит. Да, как только приедет.

Сегодня его ждут на встрече выпускников! Нужно предупредить, пока есть время:

– Здравствуйте, дорогая Зинаида Николаевна! Это Герман... К сожалению, я не смогу быть сегодня...

– Я так и поняла, Гера. Что с Юлей? Я очень хотела позвонить, но побоялась быть навязчивой. Ее звонок не выходит у меня из головы.

– Она звонила вам? Когда?

– Вчера, около десяти утра.

– О чём она говорила? Это важно, Зинаида Николаевна, постарайтесь вспомнить поточнее.

– Не думаю, что это что-то тебе даст, Гера. Важнее другое: ей было очень плохо.

– Вам не показалось, что она... как бы это... не совсем в себе?

– Если ты имеешь в виду, не произвела ли она на меня впечатление психически нездорового человека, то отвечу определенно: нет, не произвела. Но с ней явно случилось что-то плохое, возможно, она даже находилась в опасности. Зря я, конечно, не решалась позвонить.

Итак, проблема не в том, что рассудок Юли поврежден – Зинаиде Николаевне можно доверять. Уже легче.

– Алло! Илья Григорьевич, наконец-то! Рад вас слышать. У меня к вам несколько странный вопрос: в августе, когда, Юля выпила лишнего, и вы ее домой доставили... Помните? Расскажите что-нибудь о том вечере.

– А что тут скажешь? Сильно душевная женщина ваша супруга, чересчур даже душевная. Ей афганцы тогда душу растравили по полной программе. Юлия-то Павловна к спиртному непривычная, на банкетах в редакции – я видел – только шампанского слегка пригубит и всё, а тут водку чуть ли не на равных с «афганцами» пила. Знаете, Герман Петрович, что она тогда сказала: «Мне нужно было себя оглушить, чтобы не так сильно чувствовать боль этих ребят». А когда Юлия Павловна на работу выйдет?

– Пока неизвестно, она еще не вернулась из Москвы.

– Так это она из Москвы Юрчику звонила?

– Когда звонила?

– Так вчера и звонила. Юрчик в буфете рассказывал, что Юлия Логинова какие-то чудеса чудесатые разыскивает – так он выразился. Да в городе она, точно. Я вчера мимо вокзала проезжал, видел вашу жену, она возле расписания пригородных электричек стояла. Я круг сделал, чтобы, значит, сплошную не пересекать, вышел из машины – хотел подвезти её, если надо, только Юлии Павловны не нашёл. Да вы не переживайте, Герман Петрович. Жена ваша, я так думаю, решила сразу же отправиться за своими чудесами, не заезжая домой. Даже мужу не позвонила, получается? Вот ведь как увлеклась новым делом-то! Да, она у нас такая. – Последнюю фразу Илья Григорьевич произнес с явной гордостью.

У Юрчика сегодня и завтра выходные. Его телефон, адрес. На звонки никто не отвечает, дома его Герман тоже не застал. Снова и снова звонки Юрчику, трубку не берут. Да, Юля говорила, что он ходок по дамской части, а тут выходные, и сразу два, что редкий подарок в редакции. Загулял, видимо. Поехал домой к нему, оставил записку в двери: «Будьте добры, срочно позвоните на домашний телефон Юлии Логиновой. Звоните в любое время! Это очень важно. Герман».