Текст книги "Почтовая открытка"

Автор книги: Анна Берест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 21

В последующие недели Мириам за горячим шоколадом в Венской кондитерской на улице Медицинской Школы знакомит сестру и Колетт со своим женихом. Колетт находит его потрясающим. Ноэми более сдержанна, она воспринимает роман сестры как капитуляцию. «Будь осторожна. Не бросайся в объятия первого встречного, – говорит она. – И помни, что Петен хочет запретить разводы».

Мириам прекрасно улавливает за мнимо-доброжелательными советами нотки ревности. Но не возражает сестре.

Висенте тоже знакомит невесту с друзьями. Они странные и невоспитанные, едят варенье с гашишем и пьют вино стаканами, презирают обывателей-буржуа, напомаживают свои длинные волосы и носят бушлаты, передвигаются исключительно в периметре трех парижских «Мон-»: Монмартра, Монпарнаса и виллы Монморанси, где Висенте случалось проводить ночи у Андре Жида на авеню Сикомор.

Мириам кажется им слишком серьезной:

– Скучная трудяга. Рози была буржуазна, но хоть красивая.

Висенте отвечает им фразой, которую когда-то сказал ему отец, глядя на закат:

– Остерегайся того, что красиво. Ищи прекрасное.

– Но что ты нашел в ней прекрасного?

Висенте смотрит на друзей и, чеканя каждое слово, отвечает:

– Она еврейка.

Мириам – его боевой клич. Она его черный осколок красоты. С ней он утер нос всему миру. Немцам, обывателям и Ольге Молер.

Ноэми, которая всегда была блестящей ученицей, начинает работать неровно. Ее преподаватель немецкого языка в конце первой четверти пишет в табеле: «Ученица вызывает вопросы. Результаты либо прекрасные, либо ужасные».

Девушка уходит из подготовительного класса и начинает посещать вольнослушательницей литературные занятия в Сорбонне – так она присоединяется к сестре. Ноэми готова часами ждать Мириам у дверей амфитеатра Ришелье, лишь бы потом поехать домой на метро вместе, как раньше, когда они возвращались из средней школы.

– Она проходу мне не дает, – говорит Мириам матери.

– Она твоя сестра, радуйся, что она у тебя есть, – отвечает Эмма, но грудь ее сжимается от тревоги.

Мириам сердится на себя. Она знает, что мать уже несколько недель не имеет известий ни от родителей, ни от сестер. Письма в Польшу остаются без ответа.

Однажды утром в Лодзи родители Эммы просыпаются пленниками. За ночь их квартал окружили деревянным забором, обнесли колючей проволокой. Регулярные полицейские патрули не дают людям сбежать. Невозможно войти, невозможно выйти. В магазины не доставляют продукты. Распространяются инфекции и микробы. Идут недели, гетто превращается в могилу под открытым небом. Каждый день десятки людей умирают от голода или болезней. Трупы горой лежат на тачках, и никто не знает, что с ними делать. В воздухе стоит нестерпимая вонь.

Немцы внутрь гетто не заходят, опасаясь заразиться. Они ждут. Первый этап истребления евреев – за счет естественного вымирания.

Вот почему Эмма не получает вестей ни от родителей, ни от сестер Ольги, Фани, Марии, ни от Виктора, своего младшего брата.

Ноэми поступает на ускоренные педагогические курсы, которые позволят ей получить диплом в июле, если экзамены не перенесут. Так она сможет зарабатывать на жизнь, продолжая писать.

– Взгляни на это письмо. Из него видно, что она не оставляет литературных планов, несмотря на запрет евреям публиковаться.

Сорбонна, 9 утра, в ожидании преподавателя

Дорогая мама, дорогой папа, дорогой Жако!

Три недели назад со мной случилось что-то вроде эмоционального шока. И с тех пор я с легкостью написала множество стихотворений в прозе.

Из всего, что я сочинила, они явно наиболее пригодны для публикации. В том смысле, что они зрелые и ужечто-то собой представляют. Я послала их мадемуазель Ленуар, и вчера она пригласила меня к себе, чтобы обсудить их. Они ей понравились. Иногда она говорила, что именно в них хорошо, мне даже стало неловко… В общем, она в восторге.

Библиотека Сорбонны, 3:20

Мадемуазель Ленуар перепечатала их на машинке и отправила одному человеку, который сможет дать гораздо более беспристрастную оценку: она боится, что сама судит их слишком строго или слишком мягко.

Правда, вчера у меня был великий день. Я не знаю, как точно это выразить, но вчера я с такой силой почувствовала, что потом – потом не в смысле когда-нибудь, а через два-три года, может быть, раньше, может быть, позже – я буду писать и меня будут печатать.

Вот, я бы рассказала вам еще кучу каких-то деталей. Но не могу. Все слишком сложно и порой болезненно. И все же этим я обязана одному человеку.

И обязана уже многим. И очень его люблю.

А теперь я вас крепко целую и жду Жако в пятницу. Буду на вокзале.

Целую, Но

Это письмо без указания даты написано до июня 1941 года. В это время Мириам и Ноэми узнают, что введена процентная норма на прием еврейских студентов в университет. Им придется отказаться от Сорбонны.

Numerus clausus. Процентная норма. Это слово оскорбляет их. Они слышали его из уст матери, которая не смогла осуществить свою мечту и учиться физике. Эти латинские слова вызывают в памяти далекие времена, Россию, XIX век… Девушки и представить себе не могли, что однажды это коснется и их.

В Париже совершен ряд нападений на немецких солдат. В ходе ответных репрессий расстреляны заложники. На время закрыты театры, рестораны и кинотеатры. У девушек ощущение, что у них больше нет права ни на что.

Через несколько дней Эфраим узнает, что немцы вошли в Ригу. Большую хоральную синагогу, в которой так любила петь его жена, уничтожили националисты. Они заперли людей в синагоге и сожгли их заживо вместе со зданием.

Эфраим ничего не говорит Эмме. И Эмма точно так же скрывает от Эфраима, что больше не получает писем из Польши. Они берегут друг друга.

Им нужно идти в префектуру, чтобы расписаться в реестрах. Эфраим, который слышал, что людей отправляют в Германию, спрашивает у чиновника:

– А что конкретно надо делать в Германии?

Чиновник протягивает Эфраиму буклет, где нарисован рабочий, обращенный лицом на восток. Крупными буквами написано: «Если хочешь получать больше, приезжай работать в Германию. Информация в немецком бюро по трудоустройству, сельской или окружной комендатуре».

– Почему бы и нет, – говорит Эфраим Эмме. – Может быть, работа в течение нескольких месяцев на благо Франции поможет нам быстрее получить гражданство? Это докажет, что мы стараемся жить честно, и, главное, продемонстрирует нашу добрую волю.

В коридорах Рабиновичи случайно встречают Жозефа Дебора, мужа учительницы из Лефоржа, – он служит в префектуре.

Что вы об этом думаете? – спрашивает Эфраим, показывая ему листовку.

Жозеф Дебор украдкой смотрит направо, налево, потом молча хватает листовку из рук Эфраима и рвет ее пополам. Потом так же молча уходит по коридору, а Рабиновичи беззвучно смотрят ему вслед.

Глава 22

Прямо напротив Опера Гарнье – здание в стиле ар-деко. Оно похоже на огромную розовую жестянку из-под печенья – там и торговый пассаж, и кинотеатр «Берлиц», и дансинг, оформленный Зино. Десяток рабочих-высотников, висящих на подвесных трапециях, поднимают на стену гигантских размеров плакат. И тогда глазам открывается изображение высотой в несколько метров: старик с крючковатыми пальцами и слюнявыми губами вцепился в глобус, словно желая безраздельно владеть им. И надпись большими красными буквами: «ЕВРЕЙ И ФРАНЦИЯ». Выставка организована Институтом изучения еврейского вопроса, основная задача которого – ведение широкомасштабной антисемитской пропаганды по заданию оккупационных войск.

Выставка открывается пятого сентября 1941 года, ее задача – объяснить парижанам, почему евреи – это раса, которая представляет угрозу для Франции. Надо научно доказать, что они жадны, лживы, продажны и похотливы. Такая манипуля ция позволяет убедить общество, что врагом Фран ции является еврей. А вовсе не немец.

Выставка носит как образовательный, так и развлекательный характер. При входе посетители могут сфотографироваться с гигантской репродукцией еврейского носа. Макеты представляют собой различные физиономические типы евреев: у всех горбатые носы, мясистые губы, сальные волосы. На стене у выхода представлены многочисленные фотографии известных евреев: политика Леона Блюма, журналиста Пьера Лазареффа, драматурга Анри Бернштейна и кинопродюсера Бернара Натана – все они символизируют «еврейскую угрозу во всех областях национальной деятельности». Франция символически изображена в виде прекрасной женщины, «жертвы собственного великодушия».

Посетители могут купить билет и посмотреть в соседнем кинотеатре «Берлиц» немецкий документальный фильм, созданный под патронажем Геббельса, который называется «Вечный жид». Писатель Люсьен Ребате провозгласил его шедевром.

Такое манипулирование общественным мнением имеет последствия. В октябре в шести парижских синагогах гремят взрывы – бомбы заложены боевиками-коллаборационистами, которые получили взрывчатку от оккупантов. На улице Коперника бомба частично разрушает здание синагоги, выбиты окна. На следующий день разведка докладывает, «Сообщение о вчерашних нападениях на синагоги не вызвало у населения ни удивления, ни волнений. Люди реагируют довольно равнодушно: „Так и должно было случиться"».

Эта пропаганда также служит оправданием усиливающихся антисемитских мер. Семьи, имеющие радиоприемники, должны едать их в префектуру полиции и расписаться в журнале. Все банковские счета теперь подконтрольны Службе временных управляющих. Начинаются аресты – в основном поляков трудоспособного возраста.

Префектуры организуют опись имущества каждой семьи, находящейся на их территории, чтобы государство могло конфисковать то, что представляет для него интерес. Вскоре выйдет декрет о том, что евреи должны выплатить штраф в размере одного миллиарда франков.

– Как ты можешь убедиться из обнаруженной мною карточки, теперь у Рабиновичей не остается почти ничего.

Указ о штрафе, налагаемом на евреев

Фамилия: Рабинович

Имена: Эфраим, Эмма и их дети

Место жительства: Лефорж

Список ценностей, которые могут быть конфискованы без ущерба для общей экономики и французских заемщиков (столовое серебро, драгоценности, произведения искусства, движимое имущество и т. д.): автомобиль, предметы обстановки и повседневного обихода.

Каждое воскресенье Эфраим играет в шахматы с Жозефом Дебором, мужем учительницы.

– Думаю, евреям следует попытаться покинуть Францию, – говорит тот Эфраиму, двигая пешку на шахматной доске.

– У нас нет документов, и мы под домашним арестом, – отвечает Эфраим.

– Может… вам все-таки навести справки?

– Но как?

– Например, кто-то мог бы сделать это за вас.

Эфраим прекрасно понимает, что хочет сказать Дебор. Но он привык справляться самостоятельно, особенно когда речь идет о его семье.

– Послушайте, – шепчет Дебор, – если вдруг у вас возникнут проблемы… приходите ко мне домой, но ни в коем случае не в префектуру.

Эти слова все же бродят в уме у Эфраима, и он обдумывает возможности выезда за границу. Почему не вернуться на время к Нахману – найти способ нелегально покинуть страну? Но Великобритания теперь не разрешает евреям эмигрировать в Палестину, которая находится под британским мандатом. Эфраим наводит справки про Соединенные Штаты, но и там правила приема иммигрантов ужесточились.

Рузвельт ввел политику ограничения иммиграции. Немецкий лайнер «Сент-Луис», бежавший от Третьего рейха, был вынужден повернуть назад, и тысяча его пассажиров отправилась обратно в Европу.

Со всех сторон встают преграды. То, что было возможно еще несколько месяцев назад, теперь запрещено.

Чтобы уехать, нужны деньги, но все, чем они владеют, арестовано Французским Государством. И потом, придется путешествовать нелегально, начинать все с нуля. Эфраим чувствует, что он слишком стар для приключений, у него не хватит духу тащить семью в телеге через заснеженные леса.

Физическая выносливость – это тоже предел, его собственная граница.

Висенте и Мириам женятся пятнадцатого ноября 1941 года в мэрии Лефоржа, без конфетти и фотографа. Семья Пикабиа, для которой свадьба – не событие, приехать не соизволила. Мириам нарядилась в польское платье своей матери – из плотного льна, с красной вышитой каймой. Чтобы попасть в ратушу, нужно пройти всю деревню. Жители смотрят на стайку Рабиновичей – выглядят они очень странно. Ноэми надела шляпку с вуалеткой, одолженной учительницей, мадам Дебор. Мириам вместо косынки повязала на голову столовую салфетку. Мэру кажется, что эти люди похожи на циркачей, что бродят на подступах к городам: то ли артистов, то ли воришек. «Странные все же эти евреи», – говорит он своей секретарше.

В Лефорже такого не видали – свадьба без мессы, без военных песен, без танцев под аккордеон. Церемония, конечно, выглядит бледновато, но она дает Мириам свободу: ее вычеркивают из списка евреев департамента Эр и переносят в парижский список.

Так Мириам официально переезжает в Париж, на улицу Вожирар, в квартиру на шестом, последнем, этаже: три комнаты для прислуги, соединенные длинным коридором.

Теперь Мириам молодая жена и пытается вести хозяйство. Но Висенте совершенно не хочет менять своих привычек: «Брось, мы же не станем мещанами. Да и плевать на уборку!»

Но есть все же как-то надо. В свободное от учебы время Мириам стоит в очередях у продуктовых магазинов. Как еврейке, ей не разрешается делать покупки одновременно с француженками: только с 15:00 до 16:00. По продовольственным карточкам категории DN ей полагается тапиока, DR – горошек, а по билету 36 – фасоль. Иногда, когда подходит ее очередь, уже ничего нет. Она извиняется перед Висенте.

«Да что ты извиняешься! Давай выпьем, это гораздо лучше, чем еда!» Висенте любит напиваться на голодный желудок, поэтому он тащит Мириам с собой в запретные подвалы, в «Дюпон-Латен» на углу улицы Эколь и в кафе «Капулад» на улице Суффло. Мириам запишет в дневнике: «Вечер на улице Гей-Люссака с Висенте. Соседи сердятся, что мы шумим. Они вызывают полицию. Я выпрыгиваю в окно. Кромешная тьма. Добравшись до улицы Фельятинок, слышу за спиной шаги патруля: двое французских полицейских. Нахожу темный угол и, скорчившись, пересиживаю опасность».

Прыгать, прятаться, убегать от полиции: это большая игра, где главное – остаться в живых. Мириам не сомневается ни в чем, и, главное, в собственной неуязвимости.

– После войны у некоторых участников Сопротивления возник депрессивный синдром. Потому что никогда они так остро не ощущали жизнь, как в ежесекундной близости смерти. Думаешь, Мириам могла испытывать что-то подобное?

– Думаю, подобное наверняка испытывал мой отец. Висенте мучительно переживал возвращение к нормальной жизни. Ему нужно было жгучее ощущение риска.

Французская администрация скрупулезно выискивает блох, старается внести в реестр каждого еврея, живущего на французской земле, оккупанты же параллельно издают новые приказы, ограничивающие их свободу. Это медленная и эффективная работа. В период с конца 1941-го и в течение 1942 года евреи уже не могут удаляться от дома более чем на пять километров. Для них комендантский час начинается с восьми вечера; они не имеют права менять адрес. В мае 1942 года евреев обязуют носить на пальто четко видную желтую звезду, дабы полиции было легче проверить, соблюдается ли комендантский час и ограничения на передвижение.

В знак протеста студенты Сорбонны нашивают на пиджаки желтые звезды с надписью «Фило». Полицейские проводят аресты в Латинском квартале. Родители безумно напуганы: «Вы хоть понимаете, чем рискуете?»

Семья Рабиновичей заперта в деревне, им теперь нельзя путешествовать, нельзя покидать дом по вечерам, нельзя ездить на поезде.

Мириам и Висенте, напротив, могут перемещаться из Парижа в Нормандию и обратно. Туда они возят предметы первой необходимости, обратно – еду. Эти разъезды дают семье Рабиновичей возможность хоть как-то существовать.

Наиболее болезненна эта ситуация для Ноэми, ей тяжело видеть, как старшая сестра садится на поезд и отправляется в Париж вместе со своим молодым и красивым мужем.

Однажды вечером Мириам сидит на террасе кафе «Мартиниканский ром» на бульваре Сен-Жермен, 166, и выпивает с Висенте и его дружками. Уже поздно, комендантский час запрещает евреям находиться на улице после восьми вечера, но Мириам не хочет покидать веселую компанию, гогочущую в алкогольном угаре. Она уже совершеннолетняя, она замужем, она женщина, она хочет почувствовать кожей холодок свободы. Она закрывает глаза и запрокидывает голову, чтобы почувствовать, как обжигающий ром течет от губ к гортани.

Открыв глаза, она обнаруживает внезапно явившихся полицейских. Проверка документов. Она застигнута врасплох. Несколькими секундами раньше Мириам еще могла вскочить, выбежать – исчезнуть. А теперь она не успела даже глазом моргнуть, как попалась – конец, она на крючке. Она чувствует, как леденеют щеки, затылок, подмышки. Она словно тонет. И при этом почему-то хочется хихикать. Хмельной мозг воспринимает все как сквозь вату, – может, все происходит и не в реальной жизни.

На террасе «Мартиниканского рома» растет напряжение, присутствие полицейских мундиров не нравится посетителям, и те демонстрируют некоторую враждебность. Мужчины как-то слишком долго роются в карманах, чтобы досадить полицейским. Дамы нарочито вздыхают, ища в сумочках документы.

Мириам понимает, что ей крышка. В голове вспыхивают бесполезные мысли. Запереться в туалете? Полицейские достанут ее и там. Расплатиться и выйти из-за стола как ни в чем не бывало? Нет. Ее уже заметили. Убежать? Ее быстро догонят. Мириам в ловушке. Все так нелепо! Этот стакан с ромом. Пепельница. Раздавленные окурки. Умереть из-за глотка свободы, желания выпить рому на террасе парижского кафе. Как глупо обрывается жизнь. Мириам протягивает полицейскому удостоверение личности со штампом «ЕВРЕЙ».

– Вы нарушаете закон.

Да, она в курсе. Это карается тюремным заключением. Ее могут прямо сейчас отправить в один из тех странных лагерей, где происходит неизвестно что. Она молча встает. Берет свои вещи, пальто, сумку, машет рукой Висенте и следует за полицейскими. Ее уводят в наручниках под взглядами посетителей. Несколько минут все возмущаются судьбой, которая уготована евреям.

– Девушка же ничего не сделала.

– Эти указы унизительны.

Потом смех возобновляется. И все возвращаются к коктейлям с ромом.

В отчаянии Висенте встает из-за стола и идет к матери – рассказать о том, что случилось.

– Да как вас угораздило оказаться на улице? – орет на него Габриэль. – Вот два идиота! Думаете, это игра? Я же тебе говорила: Мириам нельзя шататься в городе по ночам.

– Но, мама, она же моя жена, – шепчет Висенте, – нельзя же целыми вечерами сидеть в четырех стенах.

– Слушай внимательно, Висенте: я не шучу. Сейчас мы с тобой будем говорить о серьезных вещах.

Пока мать и сын впервые в жизни беседуют как взрослые люди, Мириам доставляют в полицейский участок на улице Аббатства, где она проводит ночь. Утром ее отводят в полицейское управление – накопитель, который расположен на острове Сен-Луи, но наручников больше не надевают. Она проводит вторую ночь в заключении.

В воскресенье утром за ней приходит полицейский.

У него суровое, неприступное лицо. Он не смотрит Мириам в глаза – только в пол. На улице он приказывает ей сесть в машину: «Никаких разговоров».

Пока полицейский обходит автомобиль, чтобы сесть за руль, Мириам украдкой нюхает свою блузку под мышкой и со стыдом понимает, что после двух суток в накопителе от нее ужасно пахнет.

Мириам спрашивает:

– Вы отвезете меня в другую парижскую тюрьму?

Но полицейский не отвечает. Машина катит по пустому молчаливому Парижу. С тех пор как французам запретили пользоваться автомобилями, в столице царит страшная тишина. Полицейский следует белым указателям в черной рамке, они установлены по всему городу, чтобы немцы могли ориентироваться.

В конце концов испуганная Мириам понимает, что ее везут на вокзал: полицейский все время выбирает направление Der Bahnhof Saint-Lazare. Наверное, ее отправят в один из лагерей далеко от Парижа. Ужас.

Мириам смотрит в окно: мимо проплывают служащие в золотых очках, с кожаными портфелями, в черных костюмах и лаковых ботинках, они идут пешком или бегут, чтобы успеть на один из редких автобусов, которые едут медленно из-за плохого бензина. Она гадает, сможет ли вернуться и снова стать частью того, что сейчас кажется декорацией за стеклом машины.

Внезапно машина сворачивает в переулок и останавливается. Полицейский достает из кармана мундира три десятифранковые монеты и протягивает их Мириам. Она замечает, что его тонкие руки дрожат.

– Билет на поезд. Езжайте домой к родителям, – говорит полицейский и кладет деньги ей в руку.

Смысл фразы совершенно ясен. Но Мириам стоит в недоумении и тупо смотрит на свою ладонь: на монете – венок из пшеницы и над ним – французский девиз «Свобода, равенство, братство».

– Торопитесь, – нервно добавляет иолицейский.

– Это вам мои родители дали?

– Никаких вопросов, – обрывает ее полицейский. – Входите в вокзал, я за вами слежу.

– Дайте мне написать записку, я только хочу предупредить мужа.

– Погоди, мама, эта история с полицейским кажется очень странной. Это ты так вообразила события того дня?

– Нет, доченька, я ничего не выдумываю. Я сопоставляю и восстанавливаю. И все. Вот, смотри. Вернее, читай. – Леля протягивает мне страницу, вырванную из школьной тетради в клетку, исписанную с обеих сторон. Я узнаю почерк Мириам.

Это правда: мне часто выпадала удача. Звезда? Я никогда ее не носила. «Мартиниканский ром» в Сен-Жермен-де-Пре. Не помню, был ли у меня в паспорте красивый красный штамп «еврейка», или полицейским хватило моей фамилии? Проверка документов, поздний час, около восьми часов вечера. Евреям полагалось соблюдать комендантский час, и потому – арест и отправка в полицейский участок на улице Аббатства. Провела ночь на плече у милейшего парня, кажется сутенера, итальянца, а утром пешком, без наручников и всяких церемоний агент в штатском доставил меня в полицейское управление на острове Сен – Луи. Тем, кто мог заплатить, приносили кофе. Я была там с толстенной испанкой, которая вовсю честила французов. У меня было немного денег. Когда официант из кафе вернулся за пустыми чашками, он взял записку, которую я сунула ему с несколькими банкнотами на чай. «Это все, что у меня есть, – прошу вас позвонить по номеру… сообщить о том, что я здесь, в префектуре». Я провела ночь там, а в воскресенье утром за мной пришел полицейский: «Мне поручено отвезти вас на вокзал. Деньги на билет у меня». Я не смогла зайти домой. Полицейский разрешил написать мужу. Он вернул мне документы, и я поехала с вокзала в Лефорж.

– Помнишь? Я просила тебя запомнить дату: тринадцатое июля тысяча девятьсот тридцать третьего года – день идеального счастья?

– День награждения лучших учениц лицея имени Фенелона…

– А теперь – ровно девять лет спустя. Тринадцатое июля тысяча девятьсот сорок второго года. В Лефорже.