Текст книги "Почтовая открытка"

Автор книги: Анна Берест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава 6

Мама,

сегодня утром мне вспомнился один эпизод нашей жизни. Мне было, наверное, лет десять, Мириам позвала меня прогуляться по холму. Мы шли с ней вдвоем сквозь летнюю жару, и я помню, что она подобрала на краю тропинки куколку пчелы. Мириам дала ее мне и велела держать очень осторожно, потому что куколка хрупкая. Потом она стала рассказывать мне о войне. Я почувствовала себя как-то очень неловко.

Когда мы вернулись домой, я хотела поделиться этим с тобой. Но в голове все перепуталось, и я не смогла ничего пересказать. Я помню твою реакцию: ты была ошарашена. Ты задавала мне вопросы, а я на все отвечала: «Не знаю». Этот момент, пожалуй, определил многое в моем характере.

С того дня, если я не знаю, как ответить, или забываю то, что должна помнить, я словно проваливаюсь в черную дыру, меня сталкивает туда чувство вины – очень давней вины перед Мириам, перед тобой. Поэтому не сердись на меня за то, что я тревожу сон мертвых. И возвращаю их к жизни. Мне кажется, я пытаюсь вспомнить то, что рассказала мне в тот день Мириам.

И я кое-что я уже нашла.

В своих черновых заметках Мириам упоминает мадам Шабо из Бюу, в доме у которой она провела год во время войны. Я поискала в адресной книге и нашла там эту фамилию. Мадам Шабо живет все в той же деревне.

Я сразу набрала номер и попала на очень милую женщину, которая вышла замуж за внука той самой мадам Шабо. Она сказала: «Да-да, дом повешенного все еще существует. И я знаю, что бабушка моего мужа прятала там бойцов Сопротивления. Перезвоните завтра, муж расскажет вам лучше меня». Ее мужа зовут Клод, он родился во время войны, я позвоню ему и потом расскажу тебе все, что узнала.

Мама, я знаю, что эта история тебя интересует и вместе с тем причиняет большую душевную боль. Прости меня. И еще прости, что я забыла то, что сказала мне в тот день Мириам.

А.

Глава 7

В доме повешенного вообще ничего нет. Нет белья, нет посуды. Есть только кровать без матраса, старая дощатая скамья и табурет для дойки, с которого когда-то прыгнул самоубийца. И веревка – никто не решился ее снять.

– В хозяйстве все пригодится, – говорит Мириам, снимает веревку и сматывает на ладони.

– Пока не добудете матрас, можно настелить ракитника, у нас его еще называют испанским ме-тельником. Видите? Желтые цветы. Здесь так часто делают.

И вот вчерашние парижане отправляются косить за домом эти зелено-желтые кусты, растущие на горных пустошах, с золотыми бусинками цветов, похожих на мелкие ирисы. Приносят в дом полные охапки, укладывают на кровать, разравнивают, как циновку, и осторожно ложатся сверху. «Словно гроб, украшенный цветами», – думает Мириам, глядя на круглую, как монета, луну, что светит в оконный проем.

Ситуация внезапно кажется ей нереальной. Эта комната непонятно где, этот муж, которого она едва знает. Она успокаивает себя: где-то далеко отсюда Ноэми смотрит на ту же луну. Эта мысль придает ей мужества.

На следующий день Висенте решает пойти на рынок в Апт, купить что-нибудь для обустройства дома. Городок всего в семи километрах. Висенте уходит пешком на рассвете, а перед ним по той же дороге идет толпа крестьян, ремесленников и скотоводов с овцами и продуктами на продажу.

Но на рынке Висенте ждет разочарование. Матрасов и постельного белья нет. А простая кастрюлька стоит как чугунная плита. Он возвращается с пустыми руками. Только в кармане бутылка лауданума для успокоения собственных нервов и пакетик нуги для жены.

Висенте и Мириам ближе знакомятся с хозяйкой, вдовой Шабо. Героическая женщина, обладательница железного характера и такой же непробиваемой доброты, она работает за троих и в одиночку растит единственного сына. Ее все уважают. Конечно, она человек богатый, но всегда подаст тому, кто нуждается. Она никому не отказывает, разве что немцам.

Раз в неделю у мадам Шабо реквизируют машину – единственную в округе. Тут у нее нет выбора, но при этом она ни разу – ни разу! – не угостила их вином.

Висенте и Мириам представились мадам Шабо как молодые супруги, решившие жить на природе. Очередные мечтатели, поклонники романов Джионо. Висенте называет себя художником, Мириам – музыкантшей. Естественно, она умалчивает о том, что она еврейка. Мадам Шабо и не такое в жизни видала и требует от них всего лишь уважать деревенские обычаи и вести себя прилично. И никаких стычек с жандармами.

После того, как подпольную сеть сестры ликвидировали, у Висенте нет никаких заданий. И впервые они с Мириам живут под одной крышей как молодая супружеская пара, которой приходится изо дня в день вести хозяйство. Как-то питаться, мыться, одеваться, обогревать дом и спать. С тех пор, как они познакомились, им выпадали только спешка и страх. Опасность была постоянным фоном их любви. Висенте любил риск. Воспринимал его как потребность. Мириам, наоборот, по душе их новая жизнь, простая и тихая – уход в природу, удаленность от всего.

Проходит несколько дней, и Мириам замечает, что муж как-то необычно молчалив. Он замыкается в себе. А она наблюдает со стороны, вглядывается в него, словно в живую картину.

Он как будто ничем не связан ни с вещами, ни с людьми. И потому неотразим: его ничто по-настоящему не интересует, кроме теперешнего мгновения. Он может бросить все силы на игру в шахматы, приготовление пищи или разведение огня. Зато для него не существуют прошлое и будущее. У него нет памяти. Нет понятия слова. Он может сойтись с фермером на рынке в Апте, проболтать с ним целое утро, бесконечно расспрашивать о работе, распить на двоих бутыл ку вина и угостить еще одной. Но назавтра Висенте едва узнает его. И то же самое с Мириам. После чудесного ужина, просидев за шутками и разговорами до ночи, он способен утром взглянуть на нее так, будто впервые видит эту женщину в своей постели. Ни один день, проведенный вместе, не выстраивает общее здание семьи. И надо все начинать заново.

Постепенно Мириам замечает, что муж отстраняется от нее, даже физически. Едва она входит в комнату, он ищет повод уйти.

– Я схожу на рынок, пока ты навещаешь мадам Шабо.

Все – повод для разлуки.

Как-то вечером зайдя к мадам Шабо, чтобы заплатить за домик, Мириам засиживается допоздна. Она выпивает предложенную настойку. «Пейте, пейте, немцам меньше достанется!» – приговаривает вдова, вновь и вновь доливая рюмку. Мириам расспрашивает ее о прошлом обитателе дома, о пресловутом повешенном.

– Камиль его звали. Бедняга, совсем уже окоченел, когда нашли. А рядом стоял осел и лизал ему ноги.

– А вы знаете, отчего он покончил с собой?

– Говорят, свихнулся от одиночества… Да и кабаны его доводили, вечно разоряли огород. И вот что странно: он часто говорил о смерти, боялся ее. Все повторял: «Лишь бы не умереть в мучениях», неотступно думал об этом…

Беседа затягивается надолго. На обратном пути Мириам торопится – время позднее, Висенте наверняка волнуется. Она приходит домой почти в полночь и обнаруживает Висенте спящим. Человек, обычно мающийся бессонницей чуть ли не до рассвета, настолько мало обеспокоен ее отсутствием, что спит крепким сном.

В последующие дни Мириам замечает, что у мужа болезненный, тусклый взгляд, в нем видна какая-то тупая боль. Появились пятна крапивницы. Кожа зудит, на лбу иногда выступает тонкий слой пота. Через неделю Висенте заявляет жене:

– Я возвращаюсь в Париж. У меня крапивница. Нужно показаться врачу. Заодно узнаю новости. Съезжу в Лефорж, увижу твоих родителей. А потом отправлюсь к матери в Этиваль – семья живет там давно, и на чердаке полно ненужных вещей, старых одеял и простыней. Я заберу их сюда. В лучшем случае вернусь недели через две, самое позднее – к Рождеству.

Мириам не удивляется. Она чувствует, как в нем нарастает то лихорадочное волнение, что всегда предшествует отлучке.

Висенте уезжает пятнадцатого ноября, в годовщину их свадьбы. Они женаты уже год. Забавное, символическое совпадение, думает Мириам. Она провожает его до дороги, хотя понимает, что нельзя вот так тащиться за ним, как собачка за хозяином. Висенте это раздражает, ему хочется оказаться в одиночестве и подальше.

И тогда Мириам останавливается и смотрит, как он исчезает вдали за миндальными деревьями, она стоит неподвижно, ее тело залито холодным ноябрьским светом, она хочет не заплакать. Хотя с тех пор, как они здесь, между ними было так мало нежности. Лишь однажды ночью муж прижался к ней – свернулся калачиком, как ребенок, в ее объятиях. Недолгие, судорожные, порывистые ласки, влажное касание в темноте – и вдруг все резко прекратилось, веки Висенте набрякли, и он провалился в глубокий, горячий сон.

Той ночью Мириам ощутила свое бесполезное тело как бремя.

Человек-загадка, мужчина, не испытывающий к ней желания… И все же она ни за что на свете не променяла бы его на другого. Этот красивый грустный мужчина – ее муж, который бывает наивен, как ребенок, но у него сверкают глаза. И ей достаточно той хрупкой близости, что связывает их друг с другом, как тонкая нить, не шире обручального кольца. Конечно, он может за целый день не сказать ей ни слова. Ну и что? Он дал ей обет – на жизнь и на смерть. Нет слов важнее. Они связаны достоинством и одиночеством, и ей это кажется прекрасным. Он не делится с ней ни мыслями, ни минутами жизни, но стоит ему сказать: «Познакомьтесь, это моя жена», и все эти пустоты перестают существовать. Сердце Мириам наполняется гордостью: его мужская красота принадлежит ей. Висенте молчалив, но как чудесно смотреть на него. Она может построить целую жизнь на одном созерцании его красоты.

В последующие недели Мириам периодически ходит в деревню за яйцами и сыром. В Бюу насчитывается не более шестидесяти жителей, но есть кафе гостиница и и роду ктово – табачная лавка.

– Как же так, мадам Пикабиа, куда пропал ваш муж? Что-то его не видно, – говорят в деревне.

– Поехал в Париж, у него мать заболела.

– И правильно, – кивают односельчане, – значит, ваш муж хороший сын.

– Да, он хороший сын, – отвечает Мириам с улыбкой.

Она успокаивает себя: Висенте часто уезжал с тех пор, как они встретились, но ведь всегда возвращался.

Глава 8

Чтобы попасть в Париж, Висенте должен без аусвайса пересечь демаркационную линию. Он едет в Шалон-сюр-Сон. Там он заходит в бар «АТГ» – его держит жена человека, который работает механиком на железной дороге и подпольно перевозит почту. Висенте приближается к стойке и заказывает:

– Пикон с гранатовым сиропом, сиропа побольше. Не прекращая тереть бокалы, жена механика кивает на заднюю дверь, прикрытую завесой деревянных бусин. Винсенте невозмутимо, словно направляясь в туалет, минует завесу – бусины стучат, как муссонный дождь. «Хороша конспирация», – думает он, входя на кухню, где какой-то парень уплетает роскошный омлет на сливочном масле.

– Вам привет от «мадам Пик», – говорит ему Висенте и достает из кармана пятьсот франков, но любитель омлета при виде денег будто каменеет.

– Вы ее сын, да?

Висенте кивает.

– С «мадам Пик» денег не возьму, – отвечает парень.

Висенте прячет деньги без особого удивления. Парень назначает ему встречу вечером, в одиннадцать. Они сходятся возле пешеходного мостика, расположенного чуть в стороне от города. В конце мостика видна колючая проволока, она отмечает демаркационную линию: надо на четвереньках проползти вдоль ограды почти пятьсот метров. Затем проводник показывает Висенте дыру в проволоке, скрытую листвой. Висенте протискивается в узкий лаз. Потом несколько километров идет по шоссе, стараясь не попасться никому на глаза, пока не доходит до железнодорожного вокзала. Там он ждет первого утреннего поезда, который отвезет его в Париж.

Спустя несколько часов Висенте прибывает на Лионский вокзал. Париж все тот же: кипит, бурлит, словно остального мира не существует. Висенте идет прямо к себе на улицу Вожирар, дом № 6. Он весь грязный с дороги, одежда пропылилась на сиденьях поездов и в холлах вокзалов, он хочет скорее переодеться в чистое. В почтовом ящике – никаких известий от родственников жены. Это на них совсем не похоже. Он помнит, что обещал съездить в Лефорж, узнать, что там происходит.

Поднявшись к себе на последний этаж, он обнаруживает под дверью записку от матери с просьбой приехать к ней, не теряя ни минуты.

Висенте застает Габриэль дома, она с фарфоровым пупсом в руках в страшной суете ходит по квартире.

– Чем ты занимаешься? – спрашивает Висенте.

– Как всегда, работаю.

– На кого? – удивляется Висенте.

– На бельгийцев, – отвечает с улыбкой Габриэль.

С тех пор как раскрыли сеть Жанин, Габриэль перестала быть «мадам Пик», теперь она «Дама Пик» в сети бойцов франко-бельгийского Сопротивления. Сеть называется «Али-Франс» и работает в связке с сетью «Зеро», возникшей в 1940 году в городе Рубе. Габриель перевозит для них почту.

Висенте смотрит на мать. Ей шестьдесят один год, ростом она не выше комодика в гостиной, но все равно хлопочет и берется за любое дело так, словно она девочка.

– Но что ты можешь делать при таких больных руках? – спрашивает Висенте, которому не раз приходилось снимать у матери морфином приступы ревматизма.

Габриэль исчезает из комнаты и возвращается, толкая перед собой большую темно-синюю коляску с огромными колесами.

Она засовывает туда фарфорового пупса, закутанного в пеленки – в них спрятана подпольная корреспонденция. Габриэль всю распирает от гордости. «Адская женщина», – думает Висенте.

– Ты в деле? – спрашивает она. – Нам нужен контакт в южной зоне.

– Да, мама, – отвечает Висенте со вздохом. – За этим ты меня и звала?

– Конечно. Будешь получать от меня задания.

– А что-нибудь известно про Жанин?

– Вроде бы совсем скоро планирует переход через горы к испанской границе. Так я могу на тебя рассчитывать?

– Да, мама, да… А пока мне нужны деньги. Я должен поехать к родственникам жены в Лефорж. А потом в Этиваль за постельным бельем, которое лежит на чердаке, и еще одеялами для…

–Ладно, ладно, держи, – останавливает его Габриэль, которой совершенно неинтересны бытовые проблемы молодоженов.

Она открывает ящик, там лежит толстая пачка денег. Она отсчитывает четыре банкноты и протягивает Висенте.

– Откуда у тебя столько денег? Неужели все это дал Франсис?

– Вовсе нет, – отвечает Габриэль, пожимая плечами. – Это от Марселя.

– Разве он не в Нью-Йорке?

– Да, но всегда можно что-то придумать.

Спускаясь по лестнице, Висенте все время чувствует в кармане деньги, трогает их, они жгут ему ладонь. Он выходит на улицу, но вместо того, чтобы свернуть направо, к себе домой, он направляется в сторону монмартрского предместья, в заведение, которое держит Леа.

Глава 9

Впервые он попал в эту опиумную курильню в пятнадцать лет – вместе с Франсисом. Обстоятельства свели отца и сына вместе. В те редкие случаи, когда они оказывались вдвоем, все заканчивалось плохо. Висенте хотел понравиться отцу, но тот не доверял сыну, считал его слишком красивым. Он бы больше любил мальчика, если бы тот был сыном Марселя, любовника его жены. Тут-то конечно, если бы Висенте родился из выброса дюшановской спермы, он бы просто обожал этого красивого печального ребенка. Но к несчастью, черноволосый парнишка с узкими бедрами матадора явно был испанцем.

У них с Габриэль родилось четверо детей, и Франсис пришел к выводу, что иногда великие умы взаи-моуничтожаются. В живописи их союз был плодотворен. Но в плане потомства результат оказался посредственным.

В тот день, не зная, что делать с этим грустным ребенком, художник решил подарить ему первую трубку опиума: «Вот увидишь, это прочистит тебе мозги».

Заведение Леа не посещали актеры или дамы полусвета, то не была модная курильня для избранных. Нет. У Леа вас окружали не эстеты, а только тени. Сначала они посидели в баре – том, что выходил на улицу. Франсис попросил, чтобы сыну налили немного чум-чума. Леа, которая тогда была еще жива, вынесла подростку прозрачную рисовую водку, выжигавшую в человеке все – от глотки до внутренностей. Висенте вздрогнул, когда едкая боль разлилась по стенкам кишечника. Увидев это, отец рассмеялся, но не насмешливо, а добродушно и откровенно. Его смех наполнил сына глубоким счастьем, которое усиливал хмель. Впервые отец смеялся не над ним, а вместе с ним.

– Ну, пошли? – спросил Франсис, отставляя выпитую рюмку. – Дружище, – сказал он сыну и хлопнул по плечу, – ни слова матери.

Висенте охватило необычайное волнение. Он здесь, в этом запретном месте, их с Франсисом связывает общая тайна, его назвали «дружище»! И похлопали по плечу! Он часто видел, как отец хлопает по плечу друзей. Иногда он так же шлепал и официантов – получалось немного похоже на затрещину. И потом всегда громко смеялся. Но ему, Висенте, ни разу такого не перепадало.

Прошло восемь лет, и теперь, толкая дверь курильни Леа, Висенте вспоминает свой первый визит сюда вместе с отцом. С тех пор ему довелось побывать во всех курильнях Парижа, и в лучших, и в мерзейших. Но эта сохранила в памяти странный привкус дефлорации. Леа тем временем умерла, отец стал заклятым врагом.

Висенте проходит в глубь заведения, к лестнице, ведущей в подвал. Спускаясь по ступенькам, он узнает сочащийся отовсюду запах сточных вод и плесени, от него перехватывает горло, он все сильнее с каждым шагом вниз, под своды подземелья.

Он поднимает занавес, тяжелый, как персидский ковер, и открывается анфилада каменных подвалов, которые уходят вдаль бесконечным зеркальным отражением. Когда он попал сюда впервые, запах опиума, теплый и горький, поразил его до дурноты, и еще запах фекалий, смешанный со сладким ароматом цветов. Сегодня этот влажный и острый запах – экскрементов с легкой ноткой пачулей – возвращает ему веру в себя. И тут же прогоняет тревожные мысли.

В первый раз красные драпировки на стенах, переливчатые восточные, расшитые шелком ткани унесли его в Азию.

Он обожает эту жалкую мишуру. И принимает ее такой, какая она есть, – крикливо-дешевой, фальшивой и грязной. Здесь все подделка: и бусы на шее у старой китаянки, что сидит за стойкой на входе, и большой Будда, и войлочные шапки мужской прислуги. Однако Висенте уверен: то, за чем приходят сюда люди, не обманет. Он кладет на прилавок деньги, которые только что дала ему Габриэль. Старая китаянка кивком поручает помощнику обслужить гостя.

Висенте пересекает задымленные клетушки, где в полумраке странные полуживые существа похожи на больных в предсмертном обмороке. Иногда они тихо стонут, и в их глазах искрами вспыхивает рай. Висенте чувствует нарастающее возбуждение, пенис вздрагивает в ответ.

Лежащие на низких кушетках мужчины и женщины бескровны. Бамбуковые стебельки, зажатые в кончиках пальцев, делают их похожими на флейтистов, дующих в упругие трубочки, сливающихся в чувственной симфонии. Висенте завидует им, ему хочется скорее догнать их, все его тело млеет, готовое принять сладчайший яд.

Подойдя к отведенной ему лежанке, он расстегивает рукава рубашки, затем распускает кожаный ремень, дает себе волю. И наконец ложится. Лысый человечек с выпученными глазами и желтоватым лицом приносит ему кроваво-красный лаковый поднос, отполированный до зеркального блеска, со всем, что нужно для принятия опиума. Висенте помнит, как тогда, в первый раз, отец сказал ему: «Теперь ты никогда не будешь грустить, все жизненные проблемы останутся за дверью».

Но Висенте вывернуло наизнанку и рвало до тех пор, пока из глотки не полилась липкая жижа. Дальше – пот ручьем и обморок. И только потом пришло обещанное счастье. С третьей трубкой. Укус божества.

Лежа на диване, расхристанный и расслабленный, Висенте слушает сладострастные вздохи соседей, протяжные низкие хрипы, приглушенные вскрики тайных развратных ночей, где тела в темноте меняют партнеров. Но восковолицый слуга принес ему слишком слабую и плохо набитую трубку, это раздражает Висенте. Слуга опускает глаза, сейчас он заменит трубку на другую, уже раскуренную. Висенте не терпится ощутить, как дым обжигает легкие, задержать его внутри как можно дольше. Когда слуга возвращается с правильным бамбуком, Висенте закрывает глаза. Он обхватывает трубку ладонями, он счастлив, как ребенок, нашедший пальцы матери.

Наконец он вдыхает желтый аромат опиума. Масляные светильники чадят все сильнее, придавая атмосфере вязкую церковную торжественность. Теперь Висенте устроился на боку, держа трубку возле губ, его глаза полузакрыты. Он положил голову на деревянный валик, и коричневая фея становится изумительной шлюхой. Она возбуждает и оглаживает его, как королева сиамского борделя, – сначала напрягается кожа на затылке, и волоски словно по волшебству встают по всему телу до самых икр. В лихорадочной экзальтации, в сгустившемся тумане он запускает ладонь в брюки и, не двигаясь, обретает наконец то, ради чего сюда пришел… Золотой экстаз, фантасмагорические видения, чувственное наслаждение всего неподвижного существа.

В первый раз Франсис с улыбкой наблюдал, как набухает, наполняется кровью член сына. Юноша изведал нежное, текучее, безбрежное наслаждение, свободное от упреков и вины, мирное удовольствие без примеси горечи.

Висенте не нужно гладить себя или совершать какие-то движения; он кладет ладонь на возбужденный член и сразу переносится туда, где земного тела не существует вовсе, а есть лишь бесконечная благость и единение со всем, что он любит, гармония тел, телесная красота девушек, тяжелые груди зрелых женщин, совершенная красота мужчин, их точеные ягодицы цвета слоновой кости, как у статуй. Недвижный, телесно растворенный во всем, что его окружает, он уже не мальчик, а великан, людоед, чудище, – как и его отец, чей огромный пенис откликнется и удовлетворит любого, и мужчину, и женщину… Медленно оседают снежинки лебединого пуха, и женщины млеют в неге розовой маслянистой пены, их подмышки пахнут сахаром и мареной, ему не надо лизать их, он и так пьет их аромат, его пенис парит в воздухе, как птица в мягком пуховом одеянии, и он удовлетворяет их всех, паря, не касаясь земли, долгие часы, и наслаждение не иссякает.

В тот первый раз к нему лег мужчина, вжался в него. Висенте стал взглядом искать отца, прося защиты или ободрения. Но Франсис не двинулся, он забыл о сыне, он вынес его за скобки собственной жизни. И Висенте отдался опиумным ласкам, нежным и почти безгрешным, как бесцельное блуждание, как день без труда, как ночь возле теплого, сонного тела.

Он мог пребывать в таком состоянии часами, между сном и сознанием, пока в сновиденья не вторгалась мать.

Вечно этой Габриэль надо было омрачать его сны. И еще сестре, Жанин. Когда они возникали из завитков дыма, Висенте казалось, что его сплющили, зажали две гранитные глыбы, две огромные сиськи, и вот-вот задушат. Да и отец, великий гений века, тоже давит его своей живописью, рядом с его картинами Висенте всего лишь мелкая черепинка, голый червяк. Он для них жалкая тряпичная кукла, игрушка для забавы.

На Висенте нападает безумный смех, он берет этих двух героических карлиц и сплющивает между пальцами. Потом подступают слезы – он вспоминает брата, фальшивого близнеца, ублюдка, которого Франсис завел с другой женщиной одновременно с ним. Где этот ненавистный брат? Вроде бы уплыл на паруснике. Мне надо было сбежать вместе с ним, а не ненавидеть его, думает теперь Висенте. Его глаза горят насмешливым огнем, они как прорези на меловом лице. Висенте приходит в сознание – время для новой трубки, он успокаивается и делает знак восковолицему слуге: продолжаем. Он просит покрывало, чтобы укрыть ноги, козью шкуру, которая сильно пахнет, но хорошо греет. Потом он лежит неподвижно, а мимо течет время, возможно десятилетие, и трубка по-прежнему возле губ.

Проснувшись, Висенте не знает, какой на дворе день. Денег нет. И воли нет. Опиум лишил его разумной тети к каким-либо действиям. Вместо того чтобы отправиться в Лефорж, Висенте целыми днями прячется дома, не в силах что-либо предпринять.

Он не понимает, зачем оказался в Париже.

Почему он уехал? Он помнит, что где-то ждет жена. Но мозг не в состоянии восстановить название деревни, где они живут.

Как теперь добраться до нее?

Он помнит только одно: надо ехать в Юра, в семейный дом матери, и забрать оттуда кастрюлю и постельное белье.