Текст книги "Почтовая открытка"

Автор книги: Анна Берест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава 7

Сходя по трапу, Эмма видит родителей мужа, Нахмана и Эстер, и ничего не понимает.

Куда делись костюмы-тройки? Жемчужные ожерелья? Кружевные воротнички и галстуки в горошек? На свекрови бесформенная кофта, у Нахмана брюки пузырятся и спадают на старые, потрепанные ботинки.

Эмма смотрит на мужа: что случилось? Свекровь и свекра не узнать – фермерская жизнь изменила их физически. У них появились не только мускулы, но и животы. Лица огрубели, а кожа обгорела на солнце и покрылась морщинами. «Ни дать ни взять индейцы», – думает Эмма.

Раскатистый смех Нахмана гремит на кухне: куда запропастилась бутылка, которую хозяин дома приготовил по случаю их приезда в Мигдаль.

– Человек рожден из праха и однажды вернется в прах, – говорит он, беря Эмму за руку, – но до того хорошо бы выпить водки! Надеюсь, вы не забыли про мои огурчики!

Стеклянная банка преодолела четыре границы, не разбившись. Эмма достает из чемодана «малосольные» – это слово звучит неизменно на всех языках. Такие огурцы в рассоле, приправленные гвоздикой и укропом, – любимое лакомство Нахмана.

«Отец здорово изменился, – думает Эфраим, наблюдая за Нахманом, – он раздобрел и стал как-то мягче, чаще смеется. Молоко со временем превращается в сыр». Затем он оглядывает теперешний родительский дом. Здесь все спартански просто.

Сейчас покажу апельсиновую рощу! – с гордостью объявляет Нахман. – Пошли со мной!

Девочки бегут к канавкам, которые вьются миниатюрными речками между апельсиновыми деревьями насколько хватает глаз. Осторожно ступают по бортикам, ставя одну ногу за другой, раскинув руки в стороны, как канатоходцы, чтобы не упасть в оросительные каналы.

Работники фермы с удивлением смотрят на внучек хозяина, стаптывающих свои пыльные ботиночки на аллеях между деревьями. После обеда все отдыхают в тени рожковых деревьев с широкими узловатыми шершавыми стволами, их розовые цветы пачкают одежду – Мириам будет вспоминать, что из плодов получалась мука, по вкусу напоминающая шоколад.

– Апельсины после сбора, – объясняет Нахман, – на тележках отвозят в большие сараи, и там женщины, сидя прямо на земле, заворачивают их. Каждый апельсин отдельно. Это долгая, утомительная работа. Они слюнявят пальцы, чтобы быстро обернуть плоды и склеить цитрусовую бумажку – на самом деле это бумага японская, тонкая, как папиросный лист.

Эфраим и Эмма испытывают все то же странное чувство, не покидающее их с момента приезда. Они ожидали увидеть новенькие, сверкающие корпуса. Но все слеплено кое-как, наспех, из чего попало. Видимо, дела идут не так хорошо, как писали родители. Палестина не стала для Рабиновичей страной изобилия. На самом деле Нахман и Эстер с трудом справляются со своей апельсиновой рощей.

Эфраим привез в чемоданах кучу проектов. Чертежи машин. Надежды на патенты. Он воображал, что отец сможет финансировать на месте внедрение разработок. К несчастью, финансовые затруднения родителей заставляют его искать работу.

По рекомендации дружной еврейской общины Хайфы его сразу же берут на работу в Палестинскую электрическую корпорацию. «Ну что ж, теперь я сионист!» – с гордостью заявляет Нахман своему сыну.

Нахман приносит книгу, много раз читанную, испещренную пометками, и вручает ее Эфраиму: «Вот она, истинная революция». Книга называется «Еврейское государство». Ее автор, Теодор Герцль, обосновывает создание независимого государства евреев.

Эфраим не читает эту книгу. Половина его времени уходит на апельсиновую плантацию родителей, которым нужна серьезная помощь, а другая половина – на работу инженера в ПЭК. Лишь изредка удается выкроить вечер на личные проекты. Да и тогда он часто засыпает над чертежами.

Эмма переживает, видя, как мечты мужа рушатся на глазах. Она и сама больше не играет на фортепиано – нет инструмента. Чтобы не разучиться, она просит Нахмана сделать клавиатуру из древесных отходов. Девочки учатся музыке беззвучно, на муляже пианино.

Эфраим и Эмма утешают себя тем, что Мириам и Ноэми радуются жизни на природе. Они любят гулять под пальмами, держась за бабушкин или дедушкин рукав. Мириам ходит в детский сад в Хайфе и учится говорить на иврите, Ноэми тоже. Сионистское движение заботится о распространении языка.

– Ты хочешь сказать, что до этого евреи не говорили на иврите в повседневной жизни?

– Нет. Иврит был исключительно языком текстов.

– Это как если бы Паскаль не стал переводить Библию на французский, а вместо этого призвал всех говорить на латыни?

– Вот именно. Так иврит стал третьим алфавитом, на котором Мириам научилась читать и писать. В шесть лет она уже говорила по-русски, по-немецки – благодаря няне в Риге, на иврите, у нее есть зачатки арабского… Она понимает идиш. Зато не знает ни слова по-французски.

В декабре, на Хануку, праздник огней, сестры учатся делать свечки из апельсинов: фитилем служит сердцевина тщательно выпотрошенного плода, кожуру заполняют оливковым маслом. Год у детей размечен религиозными обрядами: Ханука, Песах, Суккот, Йом-Кипур… И вот новое событие – четырнадцатого декабря 1925 года на свет появляется братик. Ицаак.

После рождения сына Эмма уже не скрываясь обращается к религии. У Эфраима нет сил с ней бороться – он протестует на свой манер, бреясь в Йом-Кипур. Прежде его мать громко вздыхала, когда сын дразнил Бога. Но теперь она ни в чем его не упрекает. Все понимают, что Эфраиму плохо, он измучен жарой и бесконечными разъездами между Мигдалем и Хайфой. Он словно потерял себя.

Проходит пять лет такой жизни. Это циклы: чуть больше четырех лет в Латвии < почти пять лет в Палестине. В отличие от Риги, где падение было быстрым и столь же неожиданным, в Мигдале их положение ухудшается год от года, медленно, но верно.

– Десятого января двадцать девятого года Эфраим отправляет своему старшему брату Борису письмо, которое я тебе сейчас покажу. В нем он признается, что палестинская авантюра стала катастрофой для родителей и для него самого. Он пишет: «Я остался без гроша и без каких-либо перспектив, не знаю, куда идти, что буду есть завтра и чем стану кормить детей». И добавляет: «Ферма родителей вся в долгах».

Песах в Палестине не похож на Песах в России. Вместо серебряных столовых приборов теперь на столе старые вилки с погнутыми зубьями. Эфраим смотрит, как отец стирает пыль с Агады, которая с каждым годом становится все грязнее. Он крепится, но все равно растроган, когда дочери старательно читают рассказ об Исходе из Египта по книгам, которые слишком велики для их ручек.

– Песах на иврите, – объясняет Нахман, – означает «миновать». Потому что Господь миновал еврейские дома, чтобы пощадить их. Но это также означает переход, переход через Красное море, переход древних евреев, которые должны стать еврейским народом, переход от зимы к весне. Это возрождение.

Эфраим одними губами повторяет слова отца, которые знает наизусть. Он слышит их каждый год, одни и те же слова, одни и те же фразы, вот уже почти сорок лет.

– Скоро сорок лет… – удивляется Эфраим.

В тот вечер память в его голове устраивает новую встречу с кузиной. Анюта. Он никогда не произносит ее имя вслух.

– Ma ништана? Что изменилось? Чем эта ночь отличается от других? Мы были рабами фараона в Египте…

От этих вопросов, которые задают дети, мысли Эфраима уносятся куда-то вдаль. Ему вдруг становится страшно, он боится умереть в этой стране, не выполнив своего предназначения. В эту ночь он не может уснуть. Его охватывает тоска. Она словно мысленный ландшафт, по которому он блуждает, иногда по нескольку дней подряд. Ему кажется, что жизнь, его настоящая жизнь, так и не начиналась.

Он получает письма от брата Эммануила, от которых становится еще больнее.

Тот счастлив как никогда. Благодаря поддержке Жана Ренуара, написавшего ему рекомендательное письмо, Эммануил подал прошение о французском гражданстве. Он снимается в фильмах Ренуара и начинает приобретать известность. Живет со своей невестой, художницей Лидией Мандель, на улице Жозефа Бара, 3, в Шестом округе, между улицей Ассаса и улицей Нотр-Дам-де-Шан, совсем близко от Монпарнаса. Эфраим читает эти письма, и до него как будто доносятся веселые звуки вечеринки, на которой брат развлекается без него.

Эмма замечает: Эфраим стал вести себя как-то по-другому. Она идет в синагогу и просит совета у ребецин.

– Не твоя вина, что муж у тебя тройерик. Все дело в воздухе этой страны: он как животное, увезенное в местность, которая ему не подходит. Пока вы живете здесь, все так и будет.

– Надо же, оказывается, и жена раввина не всегда говорит глупости, – подтверждает Эфраим. – Она права, эта страна мне не по душе. Я скучаю по Европе.

– Отлично, – отвечает Эмма. – Давай переедем во Францию.

Эфраим обхватывает лицо Эммы ладонями и крепко целует ее в губы. От удивления она смеется – смех давно не звенел у нее в горле. Вечером того же дня Эфраим снова раскладывает чертежи на кухонном столе. Покорять Париж он поедет не с пустыми руками, а с важным изобретением: тестомесильной машиной, ускоряющей процесс подъема хлебного теста. Разве Париж не столица багетов? Теперь он думает только о своих проектах. Эфраим снова становится блестящим инженером, способным без устали, ночи напролет работать над патентом.

В тот июньский день 1929 года Эмма идет искать дочерей, чтобы сообщить им новость. Вот они идут вдалеке, друг за дружкой, как два маленьких канатоходца, балансирующих на белой глинобитной стенке, которая удерживает живительные воды Тивериадского озера. Эмма отводит Мириам и Ноэ-ми в сторону, под навес для апельсинов. Их глянцевый нефтяной запах так силен, что въедается в волосы девочек до самого вечера, и аромат апельсинов витает даже в спальне.

Эмма разворачивает одну из папиросных бумажек, укутывающих плоды, – на ней нарисован красно-синий корабль.

– Видите этот корабль, который везет наши апельсины в Европу? – спрашивает Эмма дочерей. – Так вот, мы тоже поплывем на нем! Вы увидите, как это увлекательно – открывать мир. – Затем Эмма берет в руку один из апельсинов. – Представьте себе, что это глобус! – На глазах у дочерей она отрывает от кожуры небольшие кусочки, и возникают континенты и океаны. – Видите, мы вот здесь. А поедем… вот… сюда! Во Францию! В Париж! – Эмма берет гвоздь и втыкает его в мякоть апельсина: – Смотрите, вот Эйфелева башня!

Мириам слушает маму, впитывает новые слова: Париж, Франция, Эйфелева башня. Но за бодрыми речами угадывает главное.

Надо ехать. Снова куда-то ехать. Такая судьба. Мириам привыкла к этому. Она знает, что, если не хочешь страдать, нужно просто идти вперед и никогда, никогда не оглядываться.

Маленькая Ноэми начинает плакать. Ей кажется ужасным расставание с бабушкой и дедушкой, мифическими богами этого рая, полного олив и финиковых пальм, где днем, примостившись у них в ногах, она дремлет под сенью гранатовых деревьев.

– Все готово, папа, – говорит Эфраим отцу. – Эмма проведет лето в Польше, а затем приедет ко мне в Париж. Она давно не видела родных и хочет показать им Ицаака. А я тем временем приеду во Францию на разведку, подготовлю все к приезду девочек и найду нам жилье.

Нахман качает ватной бородой: этот отъезд – очень плохая идея.

– Что ты выиграешь от переезда в Париж?

– Разбогатею! С помощью хлебной машины.

– Ты никому не будешь нужен.

– Папа… разве не говорят: «Счастлив, как еврей во Франции»? Эта страна всегда была добра к нам.

Дрейфус! Целая страна встала на защиту никому не ведомого маленького еврея!

– Только полстраны, сынок. Вспомни о другой половине…

– Перестань… Как только заработаю денег, перевезу и вас.

– Нет, спасибо. Besser mit un klugn in gehenem eyder mit un nar in ganeydn… Лучше быть мудрецом в аду, чем дураком в раю.

Глава 8

Эмма и Эфраим снова в порту Хайфы – там же, где высадились пять лет назад. У них прибавилось детей и седых волос. Эмма раздалась в бедрах и груди, Эфраим тощий как веревка. Они постарели, одежда поизносилась. И все равно отъезд дает ощущение, что им снова двадцать.

Эфраим отплывает в Марсель, откуда поедет в Париж.

Эмма уезжает в Констанцу, по направлению к Польше.

Родные Эммы ахают и суетятся вокруг маленького Ицаака, которого они видят впервые. Дедушка Морис учит его ходить, водя за ручку по великолепному крыльцу из тесаного камня, увитому плющом. Эмма решает, что теперь Ицаака будут звать Жак – имя звучит шикарно и по-французски.

– Ты должна знать, что все действующие лица этой истории имеют по несколько имен и писаться эти имена могут по-разному. Только со временем, читая письма, я поняла, что Эфраим, Федя, Феденька, Федор и Теодор – это один и тот же человек. Ты можешь себе представить, я только через десять лет поняла, что Боря – это не какая то кузина Рабиновичей. Боря – это Борис! Ну ничего, для тебя я составлю список соответствий, так что ты сориентируешься. Видишь ли, за долгие века евреи России переняли некоторые черты славянской души. Привычка менять имена… и, конечно, неспособность отречься от любви. Славянская душа.

Тем летом 1929 года Вольфов навещает один из братьев Эфраима, дядя Борис. Он приезжает из Чехословакии, чтобы провести несколько дней в Польше с невесткой и племянницами. Ему тоже пришлось бежать от большевиков.

В молодости дядя Борис был настоящим боевиком, то есть бойцом-революционером. В четырнадцать лет он создал в своей школе политический кружок. Он стал руководителем боевой дружины эсеров, возглавил Двенадцатую армию, стал товарищем председателя исполкома Советов солдатских депутатов Северного фронта, членом Совета крестьянских депутатов, делегатом Учредительного собрания от партии эсеров.

И вдруг, отдав двадцать пять лет жизни революции, изведав хмель революционной, полемики и крупных политических собраний, он все бросил. В одночасье. И занялся сельским хозяйством.

Для Мириам и Ноэми Борис – вечный дядя Боря. В смешной соломенной шляпе и с теперь уже гладкой, как яйцо, головой. Он стал фермером, натуралистом, агрономом и коллекционером бабочек. Путешествия позволяют ему глубже изучить растения. Этого чеховского дядю любят все. Девочки подолгу гуляют с ним по лесу, узнают латинские названия цветов и учатся распознавать грибы. Он показал им, как трубить, дуя сквозь зажатую в ладони травинку. Только нужно выбрать широкую и прочную, и тогда звук разносится далеко.

– Посмотри на эти фотографии, – говорит Леля, они сделаны тем летом. Платья на Мириам, Ноэми и их кузинах сшиты одинаково: короткие рукавчики, ситцевая ткань в цветочек и белый фартук.

– Вроде тех, что шила для нас Мириам, когда мы были маленькими.

– Да, она одевала вас в эти забавные, как будто старинные платья и выстраивала по росту, чтобы сделать точно такой же снимок.

– Может быть, глядя на нас, Мириам вспоминала Польшу. Я помню, что иногда она смотрела куда-то мимо нас, взгляд уплывал вдаль.

Глава 9

На лайнере из Хайфы в Марсель Эфраим чувствует себя как-то странно. Впервые за десять лет он предоставлен сам себе. Давно он не спал один, не читал в одиночестве, не ужинал когда вздумается. Первые дни он постоянно оглядывается в поисках детей, ему непривычно без их смеха и даже ссор. И вдруг нежный образ кузины заполняет пустое пространство. Он преследует его на протяжении всего плавания. На палубе, неотрывно глядя на пенный след кильватера, он сочиняет письма, которые мог бы написать ей: «Ан… милая Анюта, дорогая Аннушка, моя букашечка… Пишу тебе с корабля, который везет меня во Францию…»

Прибыв в Париж, Эфраим встречается со своим младшим братом Эммануилом, получившим французское гражданство. В титрах фильмов теперь стоит его новая фамилия. Теперь он Мануэль Рааби, а не Эммануил Рабинович.

– Ты полный дурак, надо было взять французскую фамилию!

– А вот и нет! Мне нужно артистическое имя! Ты можешь произносить «Р-рэ-эбай», на американский манер.

Эфраим хохочет: меньше всего его младший брат похож на американца.

Эммануил работает с Жаном Ренуаром. Сначала эпизод в «Маленькой продавщице спичек», затем одна из трех главных ролей в антивоенной комедии «Лодырь», которая снимается в Алжире. Он появится также в фильме «Ночь на перекрестке» по одному из романов Сименона об инспекторе Мегрэ.

Приход звукового кинематографа заставляет его заняться дикцией, избавиться от русского акцента. Он также берет уроки английского языка и увлекается голливудским кино.

С помощью знакомых Эммануил отыскал для Эфраима домик в Булонь-Бийанкуре, недалеко от киностудии. И вот в конце лета пятеро Рабиновичей – Эфраим, Эмма, Мириам, Ноэми и тот, кого теперь зовут Жаком, – въезжают в дом № 11 по улице Фессар.

В сентябре 1929 года, когда начинается новый учебный год, девочки еще не посещают школу. К ним ходит частный репетитор и учит их французскому языку. Они осваивают его быстрее, чем родители.

Эмма дает уроки игры на фортепиано детям из богатых кварталов. Она пять лет не играла на настоящем инструменте. Эфраиму удается войти в совет директоров инженерного предприятия – компании по производству горюче-смазочных материалов и автозапчастей. Хорошее начало для бизнеса.

Все складывается очень быстро и удачно, как на первых порах в Риге. Так проходят два года. В письме к отцу Эфраим радуется принятому в свое время решению.

Первого апреля 1931 года семья покидает Булонь и переезжает совсем близко к Парижу, в жилой дом № 131 по бульвару Брюн, возле Орлеанских ворот. Дом построен недавно и имеет все удобства: центральное газоснабжение, водопровод и электричество. Эфраим рад, что может обеспечить такую роскошь жене и детям. Он с увлечением следит за перипетиями «Желтого рейда»: автопробег от Бейрута до Китая с официальным названием «Миссия в Центральную Азию» организован семейством Ситроен.

– А ведь эта семья евреев из Голландии сначала торговала лимонами, а потом сделала состояние на бриллиантах и занялась автомобилями… От цитрусовых до «Ситроена»!

Эфраим мечтает о подобной судьбе и тоже хочет получить французское гражданство. Он знает, что этот процесс займет много времени, но твердо намерен довести его до конца.

Эфраим решает, что его дочери пойдут в лучшее учебное заведение Парижа. Весной Рабиновичей принимает директриса лицея имени Фенелона и показывает им младшие классы. Основанный в конце XIX века, этот лицей стал первым светским учебным заведением для девочек.

– Требования преподавательниц к ученицам чрезвычайно высоки, – предупреждает директриса. Двум маленьким иностранкам, которые еще два года назад не знали ни слова по-французски, будет трудно добиться успеха. – Но вам не стоит отчаиваться.

Проходя мимо окна, Рабиновичи видят девочек, беззвучно размахивающих руками и ногами, они похожи на порхающих мотыльков.

Мириам и Ноэми поражает класс для рисования, украшенный гипсовыми головами греческих статуй.

– Совсем как в Лувре, – говорят они директрисе.

Мириам и Ноэми жалеют, что не могут есть с остальными учениками. В столовой так красиво: белые скатерти, плетеные корзинки с хлебом, букетики цветов. Как в ресторане.

В Фенелоне строгая дисциплина и неукоснительное ношение формы. Бежевая блузка с именем и классом, вышитыми красной нитью, никакой косметики.

– Юношам запрещается ждать учениц возле школы, даже если юноша брат, – сухо объявляет директриса.

Внизу у главной лестницы внимание девочек приковывает бронзовая статуя слепца Эдипа, ведомого дочерью Антигоной.

Оказавшись на улице, Эфраим садится на корточки и берет каждую из дочерей за руку:

– Вы должны стать первыми ученицами в классе, понятно?

В сентябре 1931 года девочки поступают в младшие классы лицея имени Фенелона. Мириам почти двенадцать лет, а Ноэми – восемь. В карточке при зачислении написано: «Палестинки литовского происхождения, без гражданства».

Чтобы добраться до лицея, Мириам и Ноэми каждое утро садятся в метро. От Орлеанских ворот до площади Одеона десять станций, потом через Кур-де-Роан можно выйти на улицу Эперон. Весь путь занимает без спешки полчаса. Они проделывают его четыре раза в день: им, экстернам, приходится в полдень возвращаться домой на бульвар Брюн, чтобы за двадцать минут проглотить обед. Столовая стоит дороже, чем билеты на метро.

Эти ежедневные поездки – настоящее испытание для девочек.

Они держатся вместе, как стойкие солдатики. Мириам всегда следит, чтобы Ноэми не встретила в метро кого не надо. Ноэми легко завоевывает симпатию детей на школьном дворе. Они становятся центром маленького государства, в котором обе девочки – королевы.

– Когда я в девяносто девятом году поступала в старшие классы лицея имени Фенелона, где готовили к поступлению в Эколь нормаль, ты знала, что Мириам с сестрой тоже учились там, только на семьдесят лет раньше?

– Понятия не имела, представляешь? Я еще не дошла до этого в своих исследованиях. Иначе бы, конечно, рассказала.

– Тебе это не кажется удивительным?

– Что именно?

– В то время я мечтала поступить в лицей имени Фенелона, помнишь? Так старалась, так готовилась. Я как будто…

В феврале 1932 года семья снова меняет адрес. Эфраим находит более просторную квартиру в доме № 78 по улице адмирала Муше, на шестом этаже кирпичного здания, которое существует до сих пор. Это четырехкомнатная квартира ç кухней, ванной, туалетом и прихожей, с центральным газоснабжением, водой и электричеством. Имеется и телефон: GOB (район Гобелен) 22–62. На первом этаже расположено почтовое отделение. Здание примыкает к парку Монсури, в двух шагах от станции «Университетский городок». До лицея девочкам ехать всего две остановки, что значительно облегчает их повседневную жизнь. А после метро надо просто срезать наискосок через Люксембургский сад и пройти мимо карусели с деревянными лошадками, которых больше никто не пытается отвязать.

Для Эммы это уже пятый переезд с тех пор, как она стала матерью. Каждый раз это целое испытание: все собрать, рассортировать, перестирать и сложить. Ей не нравится чувство растерянности в новом доме и новом квартале, прежде чем она освоится и приобретет новые привычки.

Так текут месяцы, девочки растут и взрослеют. Жак, младший ребенок в семье, – все тот же толстощекий мальчик и по-прежнему хвостиком ходит за материнской юбкой.

Будущее вырисовывается яснее и многое обещает. Мириам тринадцать лет, и она уже видит себя студенткой Сорбонны; правда, прежде надо сдать экзамен на степень бакалавра. По вечерам она рассказывает сестренке о том, какая жизнь им предстоит. Прокуренные бистро Латинского квартала, библиотека Святой Женевьевы. Они твердо настроены осуществить то, что не удалось их матери.

– Я поселюсь в комнатке для прислуги на улице Суффло.

– А можно мне с тобой?

– Конечно, у тебя будет комната прямо рядом с моей.

И от этих разговоров сердца трепещут от счастья.