Текст книги "Почтовая открытка"

Автор книги: Анна Берест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 17

В сентябре 1938 года дети Рабиновичей возвращаются к учебе. Мириам – на философский факультет Сорбонны. Ноэми сдает первый экзамен на степень бакалавра в лицее имени Фенелона и записывается в Красный Крест. Жак идет в четвертый класс лицея Генриха IV.

Эфраим пытается как-то продвинуть заявку на натурализацию, но теперь ему кажется, что каждая встреча с чиновниками отодвигает его на шаг назад. Постоянно возникают новые проблемы: не хватает какого-то документа, нужно уточнить какую-то деталь. Эфраим после этих аудиенций возвращается домой хмурый, кладет шляпу у входа в квартиру и грустно качает головой. Он вспоминает, как отец говорил: «Толпа людей. И среди них ни одного стоящего человека».

В начале ноября он всерьез обеспокоен прибывающими беженцами из Германии. Страшные события в одночасье заставили евреев покинуть страну. Некоторые уезжали с тем, что влезло в чемодан, оставляя все позади. Эфраим вздыхает и не хочет даже слушать об этом: «Главное мне и так понятно: моим делам все эти евреи, свалившиеся во Францию, совсем не на пользу».

Через несколько дней Эмма приносит домой невероятную новость:

– Я встретила твою кузину Анну Гавронскую, они с сыном в Париже. Бежали из Берлина: ее мужа арестовала немецкая полиция.

Эфраим так поражен, что молча сидит и смотрит невидящим взглядом на кувшин с водой, стоящий посреди стола.

– Где ты ее видела? – спрашивает он наконец.

– Она искала тебя, но потеряла адрес, поэтому обошла несколько синагог и наткнулась… на меня.

Эфраим не замечает даже, что жена, несмотря на все наказы, продолжает посещать храм.

– И вы что, разговаривали? – испуганно говорит Эфраим.

– Да. Я предложила ей прийти к нам на ужин вместе с сыном. Но она отказалась.

Эфраим чувствует, как стиснуло грудь, словно на нее надавили изо всей силы.

– Почему? – еле говорит он.

– Сказала, что не может принять приглашение, потому что самой ей некуда нас пригласить.

В этом ответе Эфраим узнает Анюту и смеется, но как-то нервно:

– Даже среди хаоса ей непременно надо думать о приличиях. Такие они, Гавронские…

– Я сказала, что мы родственники и рассуждаем иначе.

– Ты правильно сделала, – отвечает Эфраим и встает, от резкого движения стул опрокидывается.

Эмме надо сказать ему еще одну важную вещь. Она нервно комкает в кармане бумажку, которую дала ей Анюта, с адресом гостиницы, где они с сыном остановились. Эмма не знает, давать ли мужу эту записку. Кузина еще красива, беременность не испортила ее фигуру. Лицо немного осунулось, грудь не так пышна, как раньше, но Анна по-прежнему очень привлекательна.

– Она просит, чтобы ты ее навестил, – наконец произносит Эмма, протягивая листок бумаги.

Эфраим сразу узнает изящный округлый ровный почерк кузины. У него все переворачивается в душе.

– Что мне делать, как ты считаешь? – спрашивает Эфраим у Эммы, засовывая руки в карманы, чтобы жена не увидела, как они дрожат.

Эмма смотрит мужу прямо в глаза:

– Я думаю, ты должен встретиться с ней.

– Сейчас же? – спрашивает Эфраим.

– Да. Она сказала, что хочет как можно скорее покинуть Париж.

Эфраим тут же хватает пальто и надевает шляпу. Он чувствует, что все его тело напрягается, что кровь бурлит и гонит его вперед, как в молодости. Он идет по Парижу, пересекает Сену, словно паря над землей, мысли путаются и летят прочь, ноги снова упруги и мускулисты, как прежде, и он во весь опор устремляется на север города. Он понимает, что ждал этого момента, надеялся и боялся одновременно – столько долгих лет. В последний раз он видел Анюту, когда официально объявил ей о своем браке с Эммой – в 1918 году. Двадцать лет назад, почти день в день. Анюта сделала вид, что не ожидала такого, но на самом деле она уже знала о решении кузена. Сначала она даже всплакнула – при нем. Анюта вообще чуть что проливала слезы, но Эфраим был потрясен.

Одно твое слово – и я отменю свадьбу.

– Ну ты даешь! – воскликнула она в ответ, внезапно переходя от слез к смеху. – Настоящий драматический монолог! Глупо, но ты меня рассмешил… Ладно, ладно, мы все равно остаемся родней.

Эфраиму тяжело это вспоминать. Очень тяжело.

Анютин отель, притаившийся на задворках Восточного вокзала, едва ли не руина.

«Странное место для женщины из рода Гаврон-ских», – говорит себе Эфраим, разглядывая ковер, такой же потрепанный, как и женщина-администратор.

Склонившись над застекленной стойкой, женщина ищет в регистрационной книге, но не находит среди постояльцев фамилию кузины.

– Вы уверены, ее зовут именно так?

– Простите, я назвал вам девичью фамилию…

Эфраим вдруг понимает, что не может вспомнить фамилию мужа. А ведь знал, но она вылетела из головы.

– Поищите фамилию Голвдберг, нет, Гласберг! А может, и Гринберг…

Он так взвинчен, что плохо соображает, и в этот момент раздается теньканье входной двери. Эфраим оборачивается, и перед ним предстает Анюта в пятнистой шубке и шапке из ирбиса. Холод разрумянил щеки, разгладил кожу на лице, придал кузине тот горделивый вид русской княгини, что сводит мужчин с ума. В руках она держит несколько свертков в красивой упаковке.

А, ты уже пришел, – говорит Анюта так, словно они виделись накануне. – Подожди, я отнесу вещи в номер.

Эфраим еле держится на ногах, он молчит, увиденное почти не укладывается в голове, настолько в его глазах Анюта не изменилась за двадцать лет разлуки.

– Если закажешь мне горячий шоколад, будешь просто ангел. Прости, я не ожидала, что ты придешь так скоро, – говорит она на чудесном французском.

Эфраим спрашивает себя, не упрек ли это. Надо признать, что он прибежал, как собака на свист хозяина.

– Однажды утром мы с мужем проснулись, – объясняет Анюта, потягивая шоколад, – и увидели, что все витрины еврейских магазинов на улице возле нашего дома разбиты. Тротуары усеяны битым стеклом, оно сверкает, как осколки хрусталя. Ты себе не представляешь, я в жизни не видела ничего подобного. Потом нам сообщили по телефону, что ночью убили друга мужа – прямо в собственном доме, на глазах у жены и детей. Едва мы положили трубку, как в дверь позвонили полицейские и увели мужа. Перед тем как уйти, он взял с меня слово, что я немедленно уеду из Берлина вместе с сыном.

– Он поступил правильно, – отвечает Эфраим, нервно постукивая ногой по ножке стула.

– Представляешь? Я даже не прибрала в доме. Так и ушла, оставив кровать незастеленной. С одним чемоданом. В жуткой спешке.

Кровь так стучит в висках, что Эфраиму трудно сосредоточиться на том, что рассказывает кузина. Анюте ровно столько же, сколько Эмме – сорок шесть, но выглядит она как девушка. Эфраим не понимает, как такое возможно.

Как только смогу, выеду в Марсель, а оттуда мы поплывем в Нью-Йорк.

– Что я могу для тебя сделать? – спрашивает Эфраим. – Тебе нужны деньги?

– Нет, ты просто ангел. Я взяла все деньги, которые оставил муж, чтобы мы с сыном могли сразу же устроиться в США. Правда, неизвестно, сколько нам предстоит там прожить…

– Так скажи, чем я могу быть полезен?

Анюта кладет руку на плечо Эфраима. Этот жест вызывает в нем такое смятение, что он с трудом воспринимает слова кузины.

– Федя, дорогой мой, тебе тоже надо уехать.

Эфраим несколько секунд молчит, не в силах оторвать взгляд от маленькой Анютиной ручки, лежащей на рукаве его пиджака. Ее розовые перламутровые ногти возбуждают его. Он представляет себя на роскошном лайнере вместе с Анютой, с маленьким Давидом, которого он станет считать вторым сыном. Бодрящий морской воздух, протяжный гудок корабля… Видение так ярко вспыхивает в мозгу, что на шее вздувается вена.

– Ты предлагаешь мне ехать с тобой? – спрашивает Эфраим.

Анюта смотрит на кузена и хмурит бровки. А потом смеется. Поблескивают ровные мелкие зубки.

– Да нет же! – говорит Анюта. – Ты меня рассмешил! Не знаю, как тебе это удается! При всем, что нас сейчас окружает. Но давай серьезно… Послушай меня. Вы с женой должны как можно скорее уехать. Увезти детей. Закрыть все дела, продать имущество. Все, что у вас есть, надо перевести в золото. И купить билеты на пароход до Америки. – Смех Анюты, звонкий, как птичий щебет, невыносимо громко отдается в ушах Эфраима. – Послушай меня, – добавляет она, теребя руку кузена. – То, что я скажу, очень важно. Я искала тебя, чтобы предупредить, чтобы ты знал. Они не просто хотят, чтобы мы покинули Германию. Они задумали не выдворить нас, а уничтожить! Если Адольф Гитлер сумеет захватить Европу, нам не укрыться нигде. Нигде, Эфраим! Ты слышишь меня?

Но сейчас Эфраим слышит лишь этот высокий, досадно снисходительный смех, такой же, как и двадцать лет назад, когда он предлагал отменить ради нее свою свадьбу. И сейчас он хочет лишь одного: уйти от этой женщины. Как она самоуверенна! Впрочем, как и все Гавронские.

– У тебя рот испачкан шоколадом, – говорит Эфраим, вставая из-за стола. – Но я тебя понял, спасибо. Теперь мне пора идти.

– Так быстро? Я хотела познакомить тебя с сыном, с Давидом!

– Не могу, меня ждет жена. Извини, нет времени.

Эфраим видит, что Анюта обижена тем, что он так скоро с ней расстается. И это воспринимается им как победа.

«Что она надумала? Что я весь вечер проведу в ее отеле? Может, прямо у нее в номере?»

Чтобы вернуться домой, Эфраим берет такси, он с облегчением видит в зеркале заднего вида, как исчезает Анютин отель. В машине на него вдруг нападает смех, странный смех. Водитель решает, что клиент пьян. В каком-то смысле так оно и есть, Эфраима пьянит внезапно обретенная свобода. «Я разлюбил Анюту, – убеждает он сам себя, говоря вслух, как сумасшедший, на заднем сиденье машины. – Как она нелепа! Повторяет слова своего мужа, как попугай. Он, верно, богатая шишка, из тех несносных дельцов, что провоцируют в людях ненависть ко всем евреям. И потом, не так уж она теперь и красива, по правде сказать. Щеки обвисают, веки набрякли. На руке коричневые пятнышки…»

Эфраим сидит в машине, и вдруг его бросает в пот: все тело источает любовь к кузине, она сочится из каждой поры.

– Ты уже вернулся? – удивляется Эмма, не ждавшая мужа дома так скоро. Она молча чистит овощи, пытаясь чем-то занять дрожащие руки.

– Да, я вернулся, – говорит Эфраим, целуя Эмму в лоб и радуясь тому, что снова оказался в тепле своей квартиры, с запахом готовящейся еды и шумом детей в коридоре. Никогда еще семейный очаг не казался ему таким уютным. – Анюта хотела сообщить, что уезжает в Америку. Вот и все, нечего было рассиживать весь вечер. Она считает, что мы должны как можно быстрее все уладить и бежать из Европы. Что ты об этом думаешь?

– А ты?

– Не знаю, я хотел спросить тебя.

Эмма задумывается надолго. Она встает из-за стола и кидает овощи в кастрюлю с водой, горячий пар пышет ей в лицо. Потом она снова поворачивается к мужу:

– Я всегда шла за тобой. Если надо уехать и начать все сначала, я пойду за тобой.

Эфраим с любовью смотрит на жену. Чем он заслужил иметь такую любящую и верную супругу? Как можно ему любить кого-то, кроме нее? Он поднимается и заключает ее в объятия.

– Вот что я думаю, – говорит наконец Эфраим. – Если бы моя кузина Анюта разбиралась в политике, мы бы об этом давно знали. Я считаю, она все принимает слишком близко к сердцу. Конечно, то, что происходит в Германии, ужасно… Но Германия – не Франция. Анюта все мешает в одну кучу. И знаешь что? У нее глаза были совершенно безумные. С расширенными зрачками. И вообще, что нам делать в Америке? В нашем возрасте? Ты что, будешь гладить брюки в Нью-Йорке? Да вдобавок за гроши! А я? Нет, нет, нет, там и так полно евреев.

Все хорошие места уже заняты. Эмма, я не хочу снова тебя мучить.

– Ты твердо решил?

Эфраим несколько секунд серьезно обдумывает вопрос жены и подводит итог:

– Это была бы полная глупость. Уехать, когда нам вот-вот дадут французские документы. Закроем эту тему, и зови детей. Скажи им – пора садиться за стол.

Глава 18

Одиннадцать лет исследований увенчались успехом: дядя Боря создает прибор, позволяющий определять пол цыплят еще до вылупления из яйца. Наблюдая за ростом так называемых паучков – красных нитей, образующих жилки будущего птенца, можно предсказать, кто родится – курица или петух. Настоящая революция, о которой пишут несколько чешских газет, в том числе «Прагер прессе», «Прагер тагблат», еще одна профранцузская пражская газета и «Народное освобождение».

В начале декабря 1938 года Борис приезжает из Чехословакии, чтобы зарегистрировать патенты на свое изобретение во Франции. Компания Эфраима, SIRE, будет представлять его научные разработки. Братья целыми днями сидят в кабинете, готовя документы. Их радостное возбуждение передается всему дому. Эмма может перевести дух: муж на время оставил свои вечные жалобы на администрацию.

На рождественские каникулы семья в полном составе покидает город и отправляется в Нормандию, в деревню Лефорж.

– Да у вас настоящий колхоз! Тут явно не обошлось без Нахмана! – восклицает дядя Борис, прибыв на место. – Но кое-какие усовершенствования не помешают…

Дядя Боря, после высоких должностей в партии эсеров сделавшийся заправским крестьянином, знает о животных все. Благодаря ему маленькое хозяйство Рабиновичей расширяется. Борис заводит кур и несколько свиней. Мириам и Ноэми обожают чудаковатого дядю. Взрослые бездетные люди очень привлекают детей, детям с ними легко и спокойно.

Эмма хотела бы отпраздновать Хануку в кругу семьи, но братья против. Видя, что они заодно и что муж настроен добродушно, она отступает.

– Но я обещаю, дети, – говорит Эфраим, – как только нам дадут французское гражданство, мы станем праздновать Рождество и покупать елку!

– И заведем ясли с младенцем Иисусом? – поддразнивает отца Мириам.

% Ну… не стоит перебарщивать… – отвечает он, косясь на жену.

Когда они возвращаются в Париж пятого января 1939 года, Борис получает приглашение от Мэрилендского университета принять участие в предстоящем Седьмом всемирном конгрессе по птицеводству. Он называется «Ускорение производства». Это официальное признание, и Эфраим покупает по такому случаю бутылку шампанского. Эммануил тоже приходит ужинать на улицу Адмирала Муше. Он сообщает братьям, что хочет уехать в США, попытать счастья в Голливуде.

– Сегодня я жалею, что не послушал отца, когда он уговаривал нас отправиться в Америку. Я бы добился успеха, как Фриц Ланг, Эрнст Любич с Полой Негри, Отто Премингер или Билли Уайлдер, уехавшие в нужное время… Я был слишком молод! Думал, что все знаю лучше отца…

Но Борис и Эфраим советуют ему немного подождать, все хорошенько обдумать.

Вернувшись в Чехословакию, дядя Боря шлет племянницам и брату Эфраиму тревожные открытки. Ситуация в Европе ухудшается. «Мы не осознавали, насколько все это серьезно», – пишет он.

В марте Германия вторгается в Чехословакию. Борис оказывается в ловушке: ему не покинуть страну, он вынужден отказаться от поездки на Всемирный конгресс по птицеводству в Мэриленде. Он страшно огорчен. Снова и снова вспоминает он свой разговор с Эммануилом и спрашивает себя, может, стоило поддержать брата в решении ехать в США, пока не исчезла последняя возможность.

Нахман уговаривает семью поехать на летние каникулы 1939 года к ним в Палестину. Но Эмма и Эфраим помнят томительные недели под палящим зноем и предпочитают провести лето в прохладе своего нормандского дома. К тому же Эфраим все еще рассчитывает получить гражданство – поездка в Хайфу не на пользу его досье.

В мае Франция берет обязательство оказать военную помощь Польше в случае нападения Германии. Эмма каждый день шлет письма родителям в Лодзь. Она ни с кем не делится опасениями, особенно скрывая их от детей.

Во время каникул Мириам начинает рисовать небольшие натюрморты: корзины с фруктами, бокалы с вином и прочие ванитас. Свои картины она предпочитает называть по-английски still life. Тихая жизнь. Ноэми каждый день старательно пишет в дневник. А Жак зубрит «Общие основы агрономии» Ланье-Лашеза. В начале сентября, накануне возвращения в Париж Мириам и Ноэми отправляются из своей деревни в Эврё, чтобы закупить гуашь и холсты небольшого формата.

Катя рядом с собой велосипеды, девушки идут вдоль массивного фасада Сберегательного банка, и вдруг с большой часовой башни раздается звон колоколов. Колокола звонят и звонят, не прекращая. Затем ударяют в набат все городские колокола на всех церквях. Когда сестры подъезжают к магазину художественных красок, владелец с грохотом опускает железную штору.

– Идите домой! – бросает он девочкам.

В открытое окно слышен чей-то крик.

Мириам потом будет вспоминать, что начало войны – это очень громко, очень шумно.

Сестры вскакивают на велосипеды и поспешно возвращаются на ферму. На обратном пути они снова проезжают поля – те ничуть не изменились. Природа неизменна и безучастна.

Семья Рабиновичей, собравшаяся было закрывать дом, распаковывает чемоданы. В Париж они не вернутся из-за угрозы бомбардировок.

Родители идут в мэрию, чтобы зарегистрировать дом в Лефорже своим основным местом жительства. Это позволит Ноэми и Жаку посещать лицей в Эврё.

В деревне они чувствуют себя в большей безопасности, соседи любезны с ними. Благодаря устроенному Нахманом огороду прокормиться легко, а дяди-Борины куры регулярно дают крупные и свежие яйца. Среди наступившего хаоса Эфраим радуется хотя бы тому, что так кстати купил эту ферму.

Через неделю Ноэми и Жак идут в школу. Ноэми учится в последнем классе. Жаку до окончания школы осталось три года. Мириам ездит в Париж и обратно, чтобы посещать занятия по философии в Сорбонне. Эмме привозят на дом фортепиано, чтобы она могла хотя бы играть гаммы. По воскресеньям Эфраим сражается в шахматы с мужем учительницы.

«Идет война», – повторяют Рабиновичи, словно от повторения этих слов смысл их станет ощутимей на фоне совершенно нормальной жизни. Пока же это просто слова, которые звучат из радиоприемников, их читают в газетах, слышат от соседей по стойке в пивной.

В письме к дяде Боре Ноэми пишет: «Все равно я вовсе не хочу умирать. Так хорошо жить, когда небо голубое».

Недели проходят в странной атмосфере, это трагическая беспечность смутных времен, когда вдали уже рокочет нереальный гул войны. И абстрактная масса убитых на фронте.

– В бумагах Мириам я нашла несколько страниц из тетрадок Ноэми. Она пишет: «А весь остальной мир живет своим чередом, ест, пьет, спит, заботится о своих нуждах, и все. Ах да, мы знаем: где-то идут сражения. А мне какое дело, у меня есть все, что нужно. Нет, кроме шуток, там ведь у них настоящий голод, говорим мы, набивая брюхо самыми разнообразными блюдами. Опять они про Барселону! Мне хочется музыки! И поворачивается ручка радиоприемника, и сводка новостей, которую читает диктор, сменяется на бархатистый, чарующий голос Тино Росси. Какой успех. Равнодушие, полное равнодушие. Глаза закрыты, лица спокойны и невинны. Все продолжают спорить, много кричат, собачатся, мирятся, а в это время гибнут люди».

Немцы захватили Польшу. Французы и англичане начинают слабые наступательные операции, но, похоже, сами не очень-то в них верят. Это была своего рода мнимая война, англичане назвали ее словом phoney. Один французский журналист перепутал это слово со словом fanny – странная, смешная, и она навсегда вошла в историю как «странная война».

Отец Эммы, Морис Вольф, пишет дочери письма, в которых рассказывает о сентябрьской кампании и вступлении танков в город Лодзь. Вольфы обязаны съехать и отдать свой дом немецким оккупантам, возможно даже уступить им прядильную фабрику и свою прекрасную дачу, где на каменном крыльце Жак когда-то делал свои первые шаги. Больно представить, как по увитой плющом лестнице поднимаются немецкие солдаты. Весь город реорганизован, районы разделены на территории. Для евреев отведены Място, Балуты и Марысин. Вольфам приходится переехать в Балуты и поселиться в небольшой квартире. Введен комендантский час. Жителям запрещается покидать дома с семи вечера до семи утра.

Эфраим, как и большинство французских евреев, не догадывается, к чему все идет.

«Польша не Франция», – твердит он жене.

В конце учебного года странная война заканчивается. Экзамены переносятся или отменяются. Девочки не знают, каким образом получат дипломы. Эфраим узнает из газеты, что немцы в Париже, – необычное чувство опасности, одновременно далекой и близкой. Первые бомбардировки. Двадцать третьего июня 1940 года Гитлер решает посетить Париж вместе со своим личным архитектором Шпеером, французская столица должна вдохновить его для реализации проекта Welthauptstadt Germania, то есть «Столица мира Германия». Адольф Гитлер желает сделать Берлин образцовым городом, воспроизводящим главные памятники Европы в масштабе, в десятки раз превосходящем исходные сооружения, в том числе Елисейские Поля и Триумфальную арку. Любимый памятник фюрера – оперный театр Гарнье с его необарочной архитектурой: «Самая красивая лестница в мире! Когда дамы в роскошных платьях спускаются по ней, минуя две шеренги офицерских мундиров… Герр Шпеер, нам надо построить нечто подобное!»

Не все немцы относятся к переезду во Францию с таким же энтузиазмом, как Гитлер. Солдаты оккупационных войск должны покинуть свои дома, родину, оставить жен и детей. Нацистское пропагандистское ведомство разворачивает масштабную рекламную кампанию. Главное – пропагандировать французское качество жизни. Поговорка на идиш беззастенчиво обращается в нацистский лозунг: «Glücklich wie Gott in Frankreich» – «Счастлив, как Бог во Франции».

Рабиновичи не возвращаются в Париж даже после капитуляции Франции и объявления перемирия двадцать второго июня 1940 года. Многие едут подальше от немцев на запад, и семья на несколько недель селится в Бретани, в местечке Ле-Фауэт близ Сен-Бриё. Поначалу девочек удивляет запах водорослей, соли и ламинарии на подступах к пляжу. Потом они привыкают. Однажды утром море уходит – оно отступает насколько хватает глаз. Девочки в жизни не видели ничего подобного и застывают в молчании на несколько минут.

– Море тоже прячется от страха, – говорит Ноэми.

Несколько дней не выходят газеты. Оккупация Парижа кажется чем-то нереальным, особенно когда ты сидишь на пляже и наслаждаешься последними солнечными днями. Закрыть глаза. Обратить лицо к морю. Плеск волн и гомон детей, которые строят замки из песка. В последние августовские дни как никогда кажется, что минуты счастья уже никогда не вернутся. Беззаботные дни, бесцельные минуты. И неприятное чувство, что эти дни – последние, что все, что было пережито, уже пропало.