Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Вскоре после полудня он впервые за весь день заметил в дорожной пыли слабый отпечаток рубчатого протектора. Эта находка приободрила его и вместе с тем опечалила, поскольку означала, что он движется в нужном направлении и вскоре, по всей видимости, встретится с теми, с кем встречаться не очень-то хотел.

Встреча произошла ближе к вечеру, когда малиновый шар солнца коснулся черных макушек вековых кедров на далеком западном горизонте. Подлесок выше по склону, справа от отца Михаила, вдруг бесшумно раздвинулся, и оттуда вышел человек, а за ним еще один. Перевалив через насыпь узкоколейки, они остановились на дороге лицом к отцу Михаилу. Позы их не оставляли сомнения в том, что пройти дальше без обстоятельного разговора не получится.

Приблизившись, отец Михаил понял, что разговор будет трудным – уж очень дикий и воинственный у незнакомцев был вид. Одеты они были в видавшие виды пятнистые маскировочные комбинезоны и солдатские кирзовые сапоги, в руках держали автоматы, а пояса у обоих были отягощены подсумками, штык-ножами, флягами и даже, как с удивлением отметил батюшка, деревянными кобурами, в коих, насколько ему было известно, обыкновенно носят пистолет системы Стечкина. Волосы у обоих были длинные, до плеч и даже ниже, – у одного густые, темно-русые, а у другого черные, как смоль, довольно редкие и спутанные. Удивительнее всего батюшке показались лица – гладко выбритые и зачем-то размалеванные полосами и пятнами. Полосы были не серо-зеленые, как у спецназовцев или снайперов в засаде, а, напротив, кричаще яркие – алые, белые, угольно-черные. Полосы эти составляли некое подобие грубого, примитивного рисунка, живо напомнившего отцу Михаилу боевую раскраску североамериканских индейцев. Сходство с индейцами дополнялось длинным пером, торчавшим в прическе русоволосого. Несмотря на серьезность ситуации, отец Михаил едва не расхохотался, увидев это перо.

Брюнет сделал красноречивое движение стволом автомата. Боевая раскраска придавала ему клоунский вид, но серьезность намерений не вызывала сомнений. Посему батюшка, мысленно обратившись к Господу с коротенькой молитвой, отстегнул от пояса и бросил на дорогу свой охотничий нож с костяной рукояткой, не глядя, скинул с плеч рюкзак и, освободившись от поклажи, поднял руки вверх.

Брюнет ленивым жестом передвинул автомат за спину и вразвалочку подошел к отцу Михаилу с явным намерением его обыскать. «Сразу не шлепнули – значит, разговор будет, – подумал батюшка, наблюдая за его приближением. – Слава тебе, Господи!»

Походка брюнета показалась ему странной. Это не была легкая поступь охотника и следопыта; это также не была твердая походка военного или нервный, торопливый шаг горожанина. В этой ленивой, небрежной и в то же время будто бы танцующей походочке отцу Михаилу чудилось что-то до боли знакомое и в то же время совершенно неуместное в данных условиях.

Чтобы понять, что не дает ему покоя, отец Михаил мысленно очистил лицо брюнета от цветных полос, убрал оружие, камуфляж, укоротил волосы… Теперь все стало по своим местам: перед ним был классический, хрестоматийный урка, двигающийся по проходу между трехъярусными нарами в тюремной камере навстречу новичку со словами: «Ну что, фраерок, закурим?»

Теперь, когда дело сдвинулось с мертвой точки, отец Михаил видел и другие подтверждения своей догадке: характерную сутулость, разболтанность движений, нездоровую худобу, волчий блеск глубоко посаженных глаз и корявую вязь тюремных татуировок, сплошь покрывавших костлявые кисти рук. Подойдя, брюнет издевательски улыбнулся отцу Михаилу. Во рту у него при этом блеснул полный набор изготовленных из нержавеющей стали зубных протезов, и это развеяло последние сомнения – перед отцом Михаилом стоял отпетый уголовник, ветеран бесчисленных отсидок, невесть как очутившийся в здешних краях и при этом вооруженный до зубов.

Блатной, для чего-то вырядившийся спецназовцем, который решил поиграть в индейцев (или, напротив, индейцем, раздобывшим спецназовскую амуницию), с ловкостью профессионального вертухая обыскал отца Михаила с головы до ног и отступил на шаг. Его напарник при этом держал батюшку на мушке. За время обыска никто не проронил ни слова, и отец Михаил решил, что начать беседу придется ему.

– Что происходит? – спросил он довольно благожелательно, стоя, как сдающийся в плен оккупант, с поднятыми над головой руками.

Брюнет фасонисто сплюнул сквозь зубы под ноги отцу Михаилу.

– А ты, борода, не понял?

Говорок у него тоже был характерный, лагерный.

– Признаться, не совсем, – сказал отец Михаил.

Блатной снова сплюнул ему под ноги и вдруг без предупреждения ударил батюшку кулаком в лицо. Удар был довольно сильный, нижняя губа лопнула, рот наполнился кровью, и настала очередь отца Михаила сплевывать под ноги.

– Теперь понял? – с издевкой поинтересовался блатной.

– Увы, – утирая ладонью окровавленный рот, кротко ответствовал отец Михаил, – при всем моем стремлении постигнуть суть происходящего…

Нехорошо щуря обведенные черно-красными концентрическими окружностями глаза, блатной отступил еще на полшага и вдруг резко, очень сильно и очень точно ударил отца Михаила в пах носком сапога. Батюшку согнуло пополам, и на какое-то время он лишился способности не только говорить, но и дышать. Постепенно дыхание вернулось к нему, и отец Михаил предпринял осторожную попытку разогнуться и оторвать ладони от пострадавшего места.

– А теперь? – спросил блатной.

– Теперь, кажется, понял, – ответил отец Михаил. Он окончательно выпрямился и еще немного подышал открытым ртом. – Позволь же, сын мой, и мне в свой черед кое-что тебе разъяснить.

– Чего? – удивился блатной.

Отец Михаил с превеликой охотой дал ему разъяснение. Начал он коротким хуком слева, нацеленным в подбородок, а затем сразу же, не давая опомниться, от души въехал правой прямо по сопатке.

В юности отец Михаил недурно изучил бокс, да и навыки, приобретенные на занятиях по рукопашному бою в учебном центре ВДВ, еще не забылись. Физической силой Господь также наделил его весьма щедро, так что противник отца Михаила коснулся затылком земли, уже пребывая в блаженном забытьи, на жаргоне профессиональных боксеров именуемом глухим аутом.

Второй «индеец», понятное дело, не остался сторонним наблюдателем, а принял в увеселении живейшее участие. Он бросился к отцу Михаилу, норовя огреть его прикладом, но чеченский ветеран, коему батюшка временно передоверил бразды правления, уже вошел в раж. Выбитый из рук одним точным ударом автомат с громким шорохом канул в кусты; пудовый кулачище отца Михаила погрузился в живот супостата, как в мягкое тесто, заставив того отвесить батюшке поясной поклон. Отец Михаил как раз собирался довершить дело молодецким ударом в ухо, как вдруг сзади его с хрустом огрели по затылку чем-то твердым – похоже, что автоматным прикладом.

Божий свет померк перед его очами, и следующим, что увидел отец Михаил, был крошащийся бетонный потолок склепа, в котором его замуровали лесные демоны.

«Ну и лопух, – раздался в мозгу простуженный и, как всегда, насмешливый голос чеченского ветерана. – Можно было сообразить, что их как минимум трое…»

«Чья бы корова мычала, – ответил ему батюшка, – Мог бы и оглянуться, прежде чем в драку лезть. Мало тебя, олуха царя небесного, в Грозном учили!»

«Да ладно, оба хороши, – миролюбиво прохрипел солдат. – Чего оглядываться-то? Так ли, этак ли – все равно конец один. Зато морды мы им здорово начистили. Урка-то наш, если уже очухался, небось сидит и голову ломает, как бы ему зубы свои железные на место вставить. Если, конечно, он их не проглотил».

– О-хо-хо, грехи мои тяжкие, – пробормотал отец Михаил. – И что мне вечно дома не сидится?

Он принялся терпеливо двигать руками, чтобы восстановить нарушенное кровообращение. Поначалу рук не было, но он продолжал напрягать онемевшие плечи. Постепенно дело пошло на лад: по рукам пробежали первые колкие мурашки, и вскоре те уже горели и болели сверху донизу, да так, что хоть оторви да выбрось. Зато теперь отец Михаил понял, что руки его по-прежнему при нем и что они связаны у него за спиной, и не просто связаны, а вроде бы даже скованы. С трудом перевернувшись на бок, чтобы снять с рук гнетущую тяжесть своего крупного тела, батюшка подвигал запястьями и понял, что те действительно схвачены стальными браслетами наручников, причинявшими ему сильную боль.

Помимо скованных рук и травмированного затылка, все остальные части тела, насколько мог судить отец Михаил, от знакомства с лесными людьми не пострадали и пребывали в добром здравии. После нескольких неудачных попыток батюшке удалось сначала сесть, потом подняться на колени, а после, укрепив свой дух краткой молитвой, и на ноги. Он прошелся по своей тесной камере, едва не задевая всклокоченной головой низкий потолок, и остановился у оконца, пробитого в толстой бетонной стене как раз на уровне его глаз.

Увы, это дало ему немного, ибо оконце выходило в заваленный лесным мусором узкий бетонный приямок, из которого только и можно было разглядеть, что клочок безоблачного голубого неба.

Судя по этому клочку, отец Михаил провалялся без памяти весь вечер и всю ночь, а также часть дня, продолжительность которой оставалась для него загадкой ввиду невозможности посмотреть на часы. Это наводило на мысль о том, что ударом по затылку дело не ограничилось; похоже, хозяева этого дома чем-то его опоили, а может, и сделали инъекцию, дабы он не буйствовал посреди ночи и не мешал им спокойно спать.

Раздумья отца Михаила на эту тему были прерваны лязгом металлического засова. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как в камеру, низко пригнувшись в дверном проеме, входит какой-то человек.

Батюшка был высок и крепок, но вошедший почти на голову превосходил его ростом и был много шире как в плечах, так и пониже спины. Из-за низкого потолка голова его оставалось склоненной, и длинные, русые с сильной проседью волосы прямыми прядями свободно спадали вдоль загорелых впалых щек до середины выпуклой, мощной груди. Прозрачные и холодные, как ледышки, серо-голубые глаза смотрели на отца Михаила исподлобья, и в глубине их батюшке чудился какой-то мрачный, тускло мерцающий огонек, в любую минуту готовый превратиться в испепеляющее адское пламя.

Лицо вошедшего было гладко выбрито, что давало возможность оценить прямоугольные очертания тяжелого волевого подбородка и твердую, властную линию неулыбчивого рта. Несмотря на теплую погоду, незнакомец носил на плечах наброшенную поверх полевой военной формы косматую медвежью шкуру. Когтистые передние лапы были небрежно завязаны узлом на груди, а голова с оскаленной клыкастой пастью напоминала откинутый назад капюшон.

Отец Михаил с первого взгляда понял, что личность перед ним неординарная, неимоверно сильная как телом, так и духом и одолеть такого человека будет непросто даже с Божьей помощью. Старый солдат, прагматик и реалист, беспокойно зашевелился у него внутри, настоятельно советуя не лезть на рожон и не пытаться перешибить плетью стальной обух. С его точки зрения, всяческая борьба закончилась в тот момент, когда отца Михаила гвозданули прикладом по затылку и приволокли в этот застенок. Все, что можно сделать, считал он, это попытаться протянуть время, чтобы после, как только подвернется возможность, сбежать и натравить на это осиное гнездо ОМОН, спецназ, СОБР, мотопехоту – словом, кого только можно, вплоть до миротворческих сил ООН.

Отец Михаил решительно отринул эти советы. Старый солдат уже сделал все, что мог, и в данный момент толку от него не предвиделось.

– Оклемался, борода? – спросил одетый в медвежью шкуру богатырь, насмешливо глядя на отца Михаила сверху вниз. – Хорошая у тебя голова, крепкая. Сплошная кость, наверное. Если бы там, внутри, была хотя бы чайная ложка серого вещества, ты бы сюда не сунулся, поостерегся.

– Браслеты снимите, – сквозь зубы процедил отец Михаил.

– А надо ли? – засомневался великан. – Уж больно ты драчливый, прямо как не поп… Если что, имей в виду: я твою костяную башку одной рукой могу мордой к пяткам повернуть. Снимите наручники! – властно распорядился он, даже не повернув головы.

Из-за его широкой спины вынырнул невысокий, но крепко сбитый человек в военном обмундировании старого, еще советского образца. Верхушка его черепа была полностью лишена растительности и маслянисто поблескивала, зато по бокам и сзади до самых плеч свисали спутанные, неопрятные пряди редких темных волос. Эта, с позволения сказать, «прическа» в сочетании с офицерским кителем смотрелась довольно дико, и отец Михаил, не удержавшись, скорчил презрительную мину.

Лысый «индеец» между тем зашел ему за спину, повозился там, и батюшка почувствовал, что руки у него свободны. Он немедленно принялся растирать и массировать опухшие, с глубокими красными бороздами от наручников запястья. До сего дня отец Михаил ни разу не примерял наручники, и теперь вдруг оказалось, что это весьма неприятная штука. Честно говоря, даже если бы он сейчас очень захотел на кого-нибудь напасть, действовать ему пришлось бы исключительно ногами – руки ни на что не годились.

– Вам известно, кто я, – сказал отец Михаил, – тогда как ваше имя для меня загадка.

– Только имя? – насмешливо пророкотал из-под потолка человек в медвежьей шкуре.

Отец Михаил усмехнулся:

– Пожалуй, не только.

Великан тоже усмехнулся – медленно, тяжело, будто с трудом вспомнив, как это делается.

– А ты молодец, – сказал он снисходительно. – Не думал я, что среди вас, долгополых, такие молодцы еще встречаются. Одрябли, жирком заросли, забыли, что за веру не только языком биться можно… Право слово, молодец. Я настоящих людей уважаю, даже если они мне враги.

– А я тебе враг? – спросил отец Михаил.

– А как же? Все вы там, – великан махнул огромной ручищей в сторону окна, подразумевая, по всей видимости, под словом «там» весь мир за пределами этого места, – мне враги, и биться с вами я буду не на жизнь, а на смерть.

– А не много на себя берешь?

Человек в медвежьей шкуре немного помедлил с ответом, будто решая, что это было – колкость или прямо поставленный вопрос.

– Нет, – сказал он наконец, – не много. В самый раз будет. Не сейчас, конечно, а попозже, когда братство окрепнет, в силу войдет. Мало нас пока, но погоди, дай срок! Скоро мы из леса выйдем, двинемся в села, в города, в народ… Народ за нами пойдет, потому что надоели вы ему хуже горькой редьки – и власть сатанинская надоела, и вы, болтуны, жулики бородатые, тоже надоели. Боженьки вашего; слюнявого нет и никогда не было, а если и был, так давно уже рукой на вас махнул и спать завалился. Или помер.

– Это спорный вопрос, – заметил отец Михаил.

– Конечно, спорный! Вот мы с вами, когда время подоспеет, и поспорим. Только я тебе прямо скажу: спор этот вы уже, считай, проиграли, и ничего вам впереди не светит – ни небесного царствия, ни земного.

– Значит, – раздумчиво сказал отец Михаил, – через сколько-то там лет весь мир – все, кто уцелеет, – будет поклоняться лисице?

Великан гулко расхохотался.

– Нет, я в людях не ошибаюсь! – воскликнул он. – И в тебе не ошибся. Крепкий ты мужик и соображаешь хорошо. Вот именно, будут поклоняться. Только не лисице. Лисица – мелкий дух, слабый. Лазутчик, шпион, провокатор… Дух, который не в силах доставить большие неприятности, но может до них довести. Вот, как тебя довел. Ведь ты, борода, из-за лисьей головы в лес пошел, разве не так? Я на это и рассчитывал. Или, думаю, испугается долгополый, сбежит, перестанет под ногами путаться, или, если мужик настоящий, сам ко мне в руки придет.

Отец Михаил перестал массировать руки, потряс кистями.

– Ну, и что теперь? – спросил он. – Вот он, я. Чего тебе от меня надобно? А ведь надобно что-то, иначе ты бы меня сразу убил. Да и незачем тогда было меня в лес выманивать. Стрельнули бы издали, и дело с концом. Участковый стакан водки хватил бы и сказал, что несчастный случай. Ему с вами, как я понял, связываться очень неохота.

– Про этот мешок с гноем мы говорить не будем, – отмахнулся человек в медвежьей шкуре. – А насчет того, чтобы убить… Ну, зачем так сразу? Если мы всех, кто с нами не согласен, кто даже не знает про нас ничего, убивать станем, кто тогда на свете останется? Нет, мне с тобой поговорить хотелось, проверить, на что ты годен.

– Ну и как, проверил? Кстати, как там крестничек мой поживает? Тот, что с железными зубами, на уголовника похожий?

– А, Карась… Никак он не поживает. Пристрелили его прямо там, на месте.

– То есть как «пристрелили»? – опешил отец Михаил.

– Очень просто, как это всегда делается, – приставили ствол к башке и пристрелили. А что ж ты хотел? Двойной перелом челюсти, нос вообще вдребезги, про сотрясение мозга я уже не говорю – какой там к черту у Карася мозг… В лагерь его тащить, лечить, кормить – на что это нам сдалось? У нас, как в Спарте, – слабых да увечных не держим. Естественный отбор! Все живое на свете так живет, а мы чем лучше? Да и нет у нас докторов, не обзавелись как-то…

– Закон – тайга, – тихонько сказал отец Михаил.

– О! – воскликнул великан. – Как это ты догадался? Вот именно, закон – тайга. А как там дальше было, помнишь?

– Медведь – хозяин, – вздохнул отец Михаил.

– Так точно! Вот ему мы и поклоняемся. Вернее, мне.

– Ах, даже так! – разочарованно произнес отец Михаил. Ощущение неотвратимо надвигающейся гибели не ушло, но теперь к нему примешивалась изрядная доля скуки. Батюшка не любил спорить с сумасшедшими. – Так ты у нас, выходит…

– Кончар, – представился великан, – человек-медведь. Я тут хозяин, и мое слово в здешних краях – закон.

– Да тебе лечиться надобно, болезный, – сочувственно сказал отец Михаил. – Хотя да, вы же врачей не признаете… Ну, тогда рецепт известный. Как это ты только что говорил – дуло к башке, да? Вот и давай, не тяни, давно уж пора.

Человек, назвавший себя Кончаром, – вот уж, прости Господи, имечко, будто другого не нашлось! – улыбнулся кривой улыбкой.

– Не веришь, – спокойно констатировал он. – Твое право, борода. Я в твоего бога не верю, а ты в меня… Только я – вот он, перед тобой, и силу свою в любой момент могу показать. А троица твоя святая – ну, где она? Хотя бы пальцем покажи, в каком направлении мне их высматривать? Нету их! А я есть. Мне, поп, дано будущее прозревать, и я тебе говорю: недели не пройдет, как ты в меня уверуешь.

– Поверить в твою силу я бы, может, и смог, – возразил отец Михаил, – хотя и с трудом, признаться. А вот уверовать – извини, не могу. Даже если ты не лжешь и можешь по своему желанию обернуться медведем…

– Почему «если»? – перебил Кончар. – Могу безо всяких «если». Хоть сейчас могу, прямо здесь.

– Не стоит, – отказался от предложенного аттракциона батюшка. – С медведем не поговоришь, а я тебе еще не все сказал. Допустим, можешь. Я таких людей не встречал, но и Господа Бога, как ты правильно заметил, я также лицезреть не сподобился. Так что предположим, я тебе верю. Ну, и что с того? Колдуны да ведьмы на Руси испокон веку водились, да и сейчас еще, видать, не перевелись. Дал тебе дьявол силу немалую – это ваше с ним дело. Только с какого такого переполоха я, священнослужитель, стану бесу поклоняться, душу свою бессмертную губить? Ведь сан – это тебе даже не воинская присяга. Не владыкам земным священник на верность присягает, а Создателю – истинному хозяину всего сущего. Изменить этой присяге, убоявшись гонений, мук и даже смерти – означает обречь себя на муку вечную, неизбывную, без надежды на прощение…

– Ну, хватит! – резко оборвал его Кончар. – Завел свою канитель… Ты не в церкви, и мне твои проповеди нужны, как белке холодильник. Я тебя, долгополый, понял. Служить ты мне не хочешь, верно?

– Да уж куда верней, – смиренно согласился отец Михаил.

– Ну, значит, будет тебе мука, да не простая, а со смыслом. Отдыхай пока, богу своему молись, тебе его помощь потребуется. Постель тебе нормальную принесут, кормить будут от пуза. Набирайся сил, борода, они тебе пригодятся. Про Божий суд слыхал когда-нибудь? Вижу, по морде бородатой вижу, что слыхал. Будет тебе Божий суд! Встретимся один на один, идет? Кто кого одолеет, тот и прав. Поглядим, кто сильнее – твой боженька или мой медведь. Сила против силы, рука против лапы, зубы против клыков…

– Погоди, – перебил его отец Михаил, предчувствуя недоброе, – ты толком говори, что затеял! То говоришь – один на один, а то вдруг про лапы какие-то… С кем я один на один выйду – с тобой или с медведем?

Кончар ухмыльнулся.

– Я ж тебе человеческим языком говорю: это одно и то же!

Батюшка наконец понял все до конца.

– Ах ты подонок, – выдохнул он.

– Молись, борода, – насмешливо произнес Кончар и вышел, с грохотом захлопнув за собой ржавую железную дверь.