Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Да придумал, придумал, – рассеянно ответил Кончар. – Только как бы это получше объяснить? Ну, скажешь, допустим, что был в плену у язычников, что медведем тебя травили, – в общем, как было. Язычников этих, скажешь, от силы человек сорок – дикие люди, дурачье лесное, богом обиженное. Дорогу спросят – покажи, тут недалеко, ты же знаешь… Ходок из тебя, конечно, теперь неважный, но мы тебя на машине почти до самого поселка подбросим, уж километр-другой ты как-нибудь пройдешь.

– Что, припекло? – не удержался отец Михаил. – В лесу отсидеться думаешь?

– Не то чтобы припекло, – сказал Кончар, – но начинает теплеть. Какая-то там суета началась после того, как ты пропал, возня какая-то…

Тон у него был легкомысленный, но глаза потемнели, и отец Михаил понял, что попал в точку: в Сплавном происходило нечто куда более серьезное, чем «какая-то возня», и припекло Кончара, по всей видимости, основательно. В одном человек-медведь не солгал: все это, похоже, и впрямь началось после исчезновения отца Михаила, а может быть, и благодаря ему. А значит, его обреченная экспедиция все-таки не была напрасной, и двигала батюшкой не пустая блажь, как порой начинало казаться даже ему самому, а некая высшая воля.

– Странный ты человек, – сказал он, стараясь не показать, как его обрадовало это открытие. – Что ж ты вот так запросто, без гарантий, возьмешь и меня отпустишь? А если я уговор нарушу, если расскажу все как есть?

– Почему же без гарантий? – Кончар недобро усмехнулся. – Ты, борода, меня за лопуха не держи. Да, спрятаться мне надо. Чую, кто-то мной всерьез заинтересовался, а отсюда уже и до настоящей беды недалеко. Только ты не думай, что меня так просто взять. За тобой следить будут днем и ночью, учти. Одно неправильное слово – и ты покойник.

– Подумаешь, – сказал отец Михаил.

– Знаю, что тебе, дураку, себя не жалко. Но ты о цене помни, поп. Большая земля далеко. Покуда твое сообщение туда дойдет да покуда там в затылке чесать будут, много времени пройдет. Допустим, решат они сюда войска послать – поначалу немного, роту или две. Пока снимутся, пока доберутся – это снова время. А моим людям часа хватит, чтобы в Сплавном ни единой живой души не осталось. Всех вырежу, вплоть до кур и собак, понял? И тем, кто вам на выручку придет, такую встречу организую, что любо-дорого. Людей моих ты видел, а сам я, скажу тебе не хвастаясь, не последний в военном деле специалист. И профиль как раз мой – разведывательно-диверсионная деятельность, партизанская война. Я на этом деле собаку съел, понял? Тебе что, вторая Чечня нужна? Так я ее мигом организую! Оружия у меня навалом, оружие хорошее, да и помимо оружия кое-что имеется – такое, что тебе и не снилось, – он хмыкнул и покачал головой. – Что я тут тебе про мировое господство плел, на то наплюй и забудь. Это я так, официальную версию излагал, не разобравшись, с кем дело имею. Какое там мировое господство, на кой дьявол оно мне сдалось? Да и кишка тонка, как ты правильно подметил. Однако на то, чтобы превратить весь Алтайский край в чертово пекло, моих сил хватит. Я тебе не кулацкий атаман и не батька Махно, от меня пол-России кровавыми слезами заплачет, если до дела дойдет. Но это после. А для начала – Сплавное. Вот тебе, борода, цена как она есть. Вот тебе, долгополый, гарантия.

– Черт, – сказал отец Михаил и бросил окурок на пол. Он видел, что Кончар не блефует, и ему впервые за все время сделалось жутко. Этот псих мог сделать все, о чем говорил, и еще многое сверх того. – Ладно. Я понял. А что будет, если я не стану озорничать и буду паинькой?

– Ничего особенного, – потихоньку остывая после своей пламенной речи, сказал человек-медведь. Он наступил сапогом на брошенный батюшкой окурок и с шарканьем растер его по бетонному полу. – Сменю дислокацию и подожду, пока все утихнет. Те, кого ты сюда приведешь, найдут два десятка полоумных, которые встретят их огнем из стрелкового оружия, найденного на брошенном секретном объекте. Ты своих людей об этом предупредишь, и, если они не окажутся полными идиотами, потерь среди них не будет. Потом ты дашь пару интервью барнаульским газетчикам, расскажешь, как был в плену у дикарей и как этих несчастных прессовал родной российский спецназ. Рассказ твой попадет в столичную прессу – как-никак сенсация, – начальство тебя сразу приметит, предложит приход где-нибудь поближе к Москве, а то и в самой первопрестольной. Может, тебя даже канонизируют при жизни, кто знает. Так что сан с себя слагать, глядишь, и не придется. Лет этак через пяток заделаешься епископом, а там, гляди, и патриархом… Это, между прочим, тоже цена – вторая ее половина.

– Весомая половина, – согласился отец Михаил. – Я бы даже сказал, увесистая. Только какой из меня к дьяволу патриарх без Бога в душе да после таких-то дел? Люди-то, может, и не узнают, а на том свете все одно ответ держать придется.

– Опять ты про своего бога! – с досадой воскликнул Кончар. – Сам ведь говоришь, что слабый он, что не бог это, а божок, которому молиться – все равно что просить безногого сплясать. Вроде обо всем договорились, а ты опять за свое.

– Сомневаюсь, – вздохнул отец Михаил.

– А ты не сомневайся. Чем тебе в патриаршем кресле плохо-то будет? Работа непыльная, руководящая, почетная, как ни крути, и зарплата, поди, хорошая. А?

– Грешно, – заупрямился батюшка.

– Грешно-о-о, – передразнил Кончар. – Ишь ты, грешно ему! А баб да ребятишек в Сплавном под пули да ножи подставлять – это тебе не грешно? Даже если, как ты говоришь, на том свете отвечать придется, так за это с тебя, поди, построже спросится, чем за служение без веры, за самозванство. Я тебя, борода, сюда не звал, – продолжал он проникновенно. – Ты сам пришел. Сам себя в такое положение поставил, что все, что ни сделаешь, грешно будет.

«Вот это верно, – подумал отец Михаил. – Это он меня здорово поддел! И впрямь, куда ни кинь, всюду клин…»

– Так что, борода, выкинь ты свои сомнения на помойку, – заключил Кончар. – Хватит мямлить, солдат! Пора бы уже повзрослеть и научиться понимать, с какой стороны на бутерброде масло. Времени на раздумья даю тебе до завтрашнего вечера, и ни минутой больше. Все, будь здоров, не кашляй. Вот, держи.

С этими словами он положил у изголовья кровати, рядом с подушкой, пачку сигарет и зажигалку, а потом тяжело поднялся с табурета и вышел из камеры. В дверях он посторонился, пропуская Гнуса, который держал в руках бритвенные принадлежности и курящийся горячим паром солдатский котелок с водой.

* * *

Участковый Петров, окончательно протрезвевший и оттого похожий на покойника, которому почему-то не лежалось в могиле, сноровисто собрал только что вычищенный пистолет, ударом ладони загнал на место обойму, небрежным жестом передернул затвор, поставил пистолет на предохранитель и одним точным движением вложил его в кобуру.

Пока он занимался этим привычным делом, руки его действовали слаженно и четко, как детали прекрасно отрегулированного механизма. Но когда участковый покончил с чисткой оружия и достал из пачки сигарету, с руками у него началось то, что один знакомый Холмогорова именовал «утренним тремором», – они затряслись так, что Петров с трудом попал сигаретой в рот.

Смотреть на него было больно, и Холмогоров впервые пожалел о том, что в доме нет ни капли спиртного. Алкогольная, да и любая другая, абстиненция – страшная штука, справиться с ней бывает очень нелегко, а Петрову сейчас нужны были все его силы – и моральные, и физические – для вещей более важных, чем преодоление похмельного синдрома.

– С месяц назад, – неожиданно заговорил участковый, – вспомнил я вдруг, что давненько не тренировался. Пошел в лес, подальше от поселка, чтоб ничего такого… Ну, выбрал себе мишень – дерево сухое, приметное, – отошел метров на двадцать и давай…

Он замолчал, раскуривая сигарету. В подслеповатое окошко сочились серенькие сумерки, керосин в лампе выгорел до конца, фитиль мигнул несколько раз и потух, испустив напоследок тонкую, извилистую струйку дыма. В тусклом свете наступающего утра лицо участкового выглядело землисто-серым, и впрямь как у лежалого покойника. Да и голос у него был какой-то неживой – хриплый, булькающий, будто Петрову было трудно управлять собственными голосовыми связками.

Петров глубоко затянулся сигаретой, кашлянул в кулак, сбил пепел в банку из-под камчатских крабов и продолжал неожиданно окрепшим голосом:

– Ну так вот, расстрелял я там полных две обоймы – все, что с собой было. Потом, конечно, пошел к дереву дырки считать. И что вы думаете? Насчитал четыре штуки, да и то одна по касательной прошла, по самому краю – считайте, что мимо.

– Да? – вежливо сказал Холмогоров, когда пауза затянулась.

– Вот я и думаю, – щурясь от дыма, сказал участковый, – сегодня ночью это что такое было? Ведь нельзя же было попасть, невозможно просто! А я, между прочим, когда подполковник туда побежал, уже знал, что срезал этого вчистую, наповал. Не догадывался, понимаете, – точно знал! Как будто сказал мне кто, И вообще… Я ведь стрелять не собирался. Испугался я очень, думал – ну вот, вот и смерть моя пришла. А потом гляжу: стою во весь рост, «Макаров» в руках и сволочь эта точнехонько на мушке. И видно как днем. В общем, Алексей Андреевич, нет у меня уверенности, что это я его уложил. Пистолет был мой, и пули мои, а остальное…

– И остальное было ваше, – сказал Холмогоров, поняв наконец, куда клонит лейтенант. – Не сомневайтесь, Иван Данилович, это сделали вы. А то, о чем вы говорите… Ну, считайте, что вам чуточку помогли.

– Ага, – сказал Петров. – Обратили, значит, внимание. Что ж, и на том спасибо. Лучше поздно, чем никогда.

– Пути Господни неисповедимы, – возразил Холмогоров. – Это вам кажется, что поздно, а с Его точки зрения, может, в самый раз. Может быть, вы очутились здесь, в Сплавном, не случайно. Возможно, жизнь ваша сложилась именно так, а не иначе как раз затем, чтобы сегодня ночью вы сделали эти три выстрела…

– Вы так думаете? – спросил Петров. В голосе его звучала надежда. – Нет, правда, вы тоже так думаете?

– Почти уверен, – сказал Холмогоров. – Без Божьей воли лист с дерева не упадет, так что не сомневайтесь, Иван Данилович.

– А вы, – не унимался участковый, – вы тоже это почувствовали? Вы почему меня толкнули? Ведь, если бы не толкнули, он бы меня прямо там, на месте, как белку…

– Не знаю, – сказал Холмогоров, – право, не знаю. Бывает так, что Господь в безграничной мудрости своей решает, что настало время взять дела земные в свои руки, и тогда многие из нас, вот как вы в эту минуту, теряются в догадках: что же это со мною было? А ничего особенного не было, просто случилось небольшое чудо. Кстати, – добавил он, спохватившись, – извините, что толчок получился слишком сильный. Просто не хватило времени рассчитать…

Петров хмыкнул, втягивая в легкие новую порцию дыма.

– Нашли повод для извинений, – сказал он. – Ради такого дела могли и в глаз засветить, я бы не обиделся.

– Ну, в глаз – это, пожалуй, слишком, – улыбнулся Холмогоров.

– Может, и слишком, – не стал спорить лейтенант. – А вот еще вопрос, – со странной робостью продолжал он. – Скажите, как бы это мне в веру обратиться?

Холмогоров улыбнулся.

– Ну что вы, – сказал он, – что вы, Иван Данилович, ей-богу, как басурман какой-то – обратиться… Обратиться проще простого. Для начала надо уверовать. Это даже не полдела, а, считайте, все дело целиком. Остальное – детали, официальная, так сказать, часть. Вы крещеный?

Петров пожал плечами.

– Не знаю, – честно признался он. – И спросить некого, померли родители. Да вряд ли они меня крестили, партийные были оба и, главное, идейные… Нет, вряд ли.

– Ну, значит, пойдете в храм, примете крещение… А все остальное, если понадобится, вам священник объяснит. Да, Библию прочтите непременно, это вам точно не повредит.

– Да где ж ее взять-то, Библию?

– А вот хотя бы и у меня есть при себе экземпляр. Дать вам?

Петров секунду помедлил.

– Нет, – сказал он решительно, – не сейчас. Сейчас у меня других дел выше крыши.

– Это какие же у тебя, интересно знать, дела? – неожиданно подал голос из отгороженного занавеской угла подполковник Завальнюк.

Фонарик, которым он пользовался вместо настольной лампы, погас, занавеска отдернулась, и Петр Иванович, с наслаждением потягиваясь, присоединился к компании. В углу, который он только что покинул, виднелись две табуретки – та, на которой Завальнюк просидел всю вторую половину ночи, и другая, игравшая роль письменного стола. На полу стоял знаменитый «заготовительский» портфель с откинутым клапаном, откуда торчали кое-как засунутые на место картонные папки. Еще одна папка, раскрытая, с переворошенными бумагами, лежала на табуретке, и на ней, прямо на пожелтевших бумагах с длинными столбцами каких-то цифр, торчком стоял карманный фонарь подполковника. Рядом с фонарем лежала открытая деревянная кобура с наполовину вытащенным из нее пистолетом – тем самым, что несколько часов назад был снят с застреленного Петровым лесовика. Снайперская винтовка системы Драгунова с громоздким ночным прицелом стояла в углу, прислоненная к нетесаным бревнам стены.

– А у наших у ворот чудо-дерево растет, – нараспев продекламировал Петр Иванович все того же Чуковского, который, судя по всему, был его любимым писателем. – Чудо, чудо, чудо, чудо расчудесное! Не листочки на нем, не цветочки на нем, а чулки да башмачки, будто ягодки… – Он зевнул, еще раз от души, с хрустом потянулся и добавил в прозе: – Слушать вас, господа, с души воротит. Легли бы вы поспать, что ли, а то несете какой-то, извините, бред… Особенно тебя касается, Петров. Тоже мне, неофит. Обращение святого Петрова. Или вот апостол Матфей мытарем был, то бишь сборщиком податей – налоговым инспектором, словом. Он – налоговый, ты – участковый… Чем не пара? А? Дельфин и русалка – они, если честно, не пара, не пара, не пара, – фальшиво пропел он и, оборвав пение, с напором повторил свой вопрос: – Так какие у тебя вдруг образовались дела, апостол Петров?

Несмотря на проведенную без сна ночь, оставившую на его лице свой след в виде темных кругов под глазами, Завальнюк пребывал в прекрасном настроении, чего нельзя было сказать о Петрове, который смотрел на подполковника волком и явно обдумывал достойный ответ – такой, после которого двоим русским людям остается только затеять драку с ломанием мебели, челюстей и ребер.

– Молчишь? – все тем же веселым, энергичным и напористым тоном продолжал Завальнюк, адресуясь к участковому. – Ну, так я сам скажу, а ты слушай и хорошенько запоминай. Нет у тебя в данный момент никаких дел, понял? Покушения на тебя никакого не было, дом ты спалил по собственной неосторожности…

– А труп? – подозрительно ровным голосом спросил Петров.

– А трупа скорее всего никакого тоже нет. Уже нет, – поправился подполковник. – Не веришь – сходи проверь. Наверняка эти лесные братья уже уволокли его в свою берлогу.

– А оружие?

– И оружия никакого не было и нет, понял? Это в твоих же интересах, лейтенант. Если начнут разбираться, кто в кого стрелял и почему, кому-нибудь может прийти в голову, что ты его нарочно завалил, чтобы убрать свидетеля, который слишком много о тебе знал. Я ведь тебе ясно приказал: брать живым.

– Это уже после было, – возразил Петров, ничуть не удивленный таким поворотом разговора. Он даже разозленным не выглядел, разве что желваки на скулах вздулись на мгновение и сразу же опали.

– До или после – кто разбираться-то станет? – пренебрежительно отмахнулся Завальнюк. – Так ты меня хорошо понял?

– Превосходно, – сказал Петров. – Вундербар унд вундершен, товарищ подполковник. Как поработали-то, удачно?

Завальнюк оглянулся на свое рабочее место, и на лице его промелькнула тень досады – уж очень откровенным был оставленный им в углу натюрморт.

– Да так, – ответил он туманно, – средненько.

– А точнее? – сузив глаза, с внезапно прорезавшейся следовательской вкрадчивостью спросил Петров.

Завальнюк опешил от такой наглости и не вдруг нашелся с ответом.

– Что? – переспросил он тоном не сулившим зарвавшемуся участковому ничего хорошего.

Продолжая пристально разглядывать его прищуренными глазами, Петров затянулся сигаретой и длинной струей выдул дым в сторону подполковника.

– Вы полночи сличали серийные номера на винтовке и пистолете вон с теми списками, – сказал участковый, и это был не вопрос, а уверенная констатация факта. – Не думаю, что у вас в портфеле хранятся списки серийных номеров всего стрелкового оружия, произведенного на территории бывшего СССР за последние тридцать-сорок лет. Иначе вам пришлось бы таскать за собой не портфель, а железнодорожный состав, и хорошо, если только один…

Завальнюк слушал его с недоброй улыбкой, которая с каждым произнесенным участковым словом все больше напоминала волчий оскал.

– Я считаю, – обдавая его новой струей пахнущего горящим торфом сигаретного дыма, продолжал Петров, – что в портфеле у вас инвентарные списки какой-то одной, вполне определенной войсковой части и что серийные номера оружия, снятого нами с убитого бандита, в этих списках значатся. Вы их, случайно, не подчеркнули?

С этими словами он встал из-за стола и сделал шаг в сторону угла, где стоял драгоценный портфель подполковника. Завальнюк одним плавным движением заступил ему дорогу, и поспешность, с которой он это проделал, яснее любых слов свидетельствовала о том, что догадка Петрова верна.

Петров шагнул вправо, намереваясь его обойти, но Завальнюк повторил его маневр, снова преградив дорогу; Петров сделал шаг влево, Завальнюк – тоже.

– Ну? – с вызовом произнес участковый.

– Ты что, родной, – ласково сказал ему Завальнюк, – белены объелся? Тебе, как я погляжу, трезветь категорически противопоказано. Пьяный ты дурак, но уж трезвый… Ты куда прешь, чучело в погонах?

– А ты мне не тычь, – заявил окончательно распоясавшийся участковый, – я с тобой в одной канаве не валялся…

– Ты один там отдыхал, это точно, – вставил Завальнюк.

– Я – лицо официальное, – продолжал Петров так, словно его не перебивали, – полномочный представитель местной исполнительной власти, а значит, и Президента Российской Федерации.

Холмогоров за столом сделал над собой усилие и закрыл непроизвольно открывшийся рот. Его так и подмывало вмешаться, но, услыхав про полномочного представителя Президента, он решил повременить: это уже становилось интересным. По крайней мере, в данный момент Петров не производил впечатления человека нуждающегося в защите; пожалуй, еще немного, и защищать пришлось бы подполковника.

– Хорош представитель, – насмешливо сказал Завальнюк. – Президент должен быть в восторге. Я тебе говорю: иди проспись!

– А я тебе говорю: покажи списки, – парировал Петров.

– Это с какого такого переполоха? – удивился Завальнюк, которого тоже оказалось непросто вывести из себя.

– А с такого переполоха, что я провожу следствие по делу о похищениях и убийствах людей, покушении на жизнь сотрудника правоохранительных органов и поджогах – трех поджогах церкви и одном – жилого дома, – объявил Петров. – Бумаги, которыми вы располагаете, представляют интерес для следствия, и я требую предъявить их для ознакомления.

– Губу подбери, – посоветовал Завальнюк, – а то наступишь.

– В противном случае, – упорно гнул свое Петров, – я буду вынужден применить силу.

– Совсем ошалел, – адресуясь к Холмогорову, сообщил подполковник и опять повернулся к Петрову: – Очухайся, дурачок, водички попей, остынь… Ты понимаешь, куда лезешь? На кого хвост задираешь? Тебе еще раз удостоверение показать?

– Ага, – сказал Петров. – Оба. Одно из ФСБ, другое из заготовительной конторы. И справочку с печатью, какое из них настоящее, а какое липовое. Нету справочки? Так я и думал. Оба, поди, на колене нарисованы…

– Вот козел, – с некоторой растерянностью в голосе сказал Завальнюк.

– Так как же, гражданин, – окончательно переходя на казенный тон, каким снимают первичный допрос с задержанного пьяницы и дебошира, спросил Петров, – будем помогать следствию?

– Ну, все, – решительно сказал Завальнюк, – мне это надоело. Я отстраняю тебя от твоего следствия, а заодно и от занимаемой должности и беру под домашний арест.

– А у меня нет дома, – резонно заметил Петров.

– Здесь посидишь, – не растерялся Завальнюк, – или в управе. Оружие сдай.

– Сейчас, – покладисто ответил Петров, – только на полномочия твои взгляну. Потом свяжусь с Барнаулом, установлю твою личность, получу подтверждение твоих полномочий и сразу же все сдам – и дела, и оружие, и мочу с калом. Недели не пройдет, как я буду сидеть под арестом.

– Полномочия тебе, – зловещим голосом, каким рассказывают детям страшные сказки, произнес Завальнюк. – Сейчас, будут тебе полномочия…

Его правая рука скользнула к отвороту куртки, но он опоздал. Кобура у Петрова на боку была застегнута, и Холмогоров, честно говоря, так и не понял, каким образом лежавший в ней пистолет в мгновение ока оказался у лейтенанта в руке.

– Тц-тц-тц, – поцокал языком участковый и сдвинул большим пальцем флажок предохранителя. – Даже и не думай. На таком расстоянии я тебя просверлю и без Божьей помощи, ты и вякнуть не успеешь.

– А что потом? – медленно опуская руку, которая так и не успела дотянуться до пистолета, с кривой улыбкой поинтересовался Завальнюк. – Думаешь, это тебе сойдет с рук?

– А почему бы и нет? – удивился Петров. – Еще как сойдет! Личность твоя не установлена, удостоверения твоего я в глаза не видел, а завалил… то есть завалю я тебя исключительно в целях самообороны. Заготовитель пушнины Завальнюк, находясь в нетрезвом состоянии, напал на участкового инспектора Петрова и произвел по нему три выстрела из незарегистрированного пистолета системы Стечкина, после чего участковый Петров был вынужден в целях самообороны и обезвреживания опасного преступника применить табельное оружие… В результате чего, – закончил он с воодушевлением, – преступник был убит на месте. Так что лучше все-таки показать бумаги.

– Кишка у тебя тонка, ментяра, – сказал Завальнюк. Он был бледен, но скорее от злости, чем от страха. – Что ты о себе возомнил, дурачок? Те, кто приедет меня искать, не станут тебя расспрашивать про какую-то там самооборону. Тебя просто утопят в речке, как щенка, и скажут, что так и было.

– Это еще когда будет, – легкомысленно ответил Петров. – Да и будет ли? Сдается мне, ты тут далеко не первый, и начальству твоему плевать, сколько вас тут еще поляжет, лишь бы все было шито-крыто. Поэтому они будут ждать от тебя известий – может, целый год, откуда я знаю? А потом, когда станет ясно, что ждать от тебя уже нечего, пришлют сюда еще одного дурака. Ну, может, двоих. Только этого скорее всего уже не будет. Я вот сейчас шлепну тебя, урода, а потом просмотрю твои бумаги, все пойму, во всем разберусь до самого что ни на есть донышка и сообщу в Барнаул – так, мол, и так, в ходе следствия установлены нижеследующие факты…

Похоже, именно этого подполковник Завальнюк и пытался избежать всеми силами, и угроза Петрова во всем разобраться и вывести всех на чистую воду сыграла роль пресловутой соломинки, которая, согласно арабской поговорке, сломала спину верблюда. Молниеносным, почти неуловимым движением руки выбив у Петрова пистолет, подполковник набросился на лейтенанта с неожиданными при его в высшей степени мирном, округлом телосложении проворством и яростью. Судя по некоторым признакам, уроками рукопашного боя он не манкировал; Петров, впрочем, тоже оказался не лыком шит, и противники, мигом сплетясь в затейливо перепутанный клубок, с грохотом покатились по полу, сокрушая мебель, осыпая друг друга ударами, выкручивая друг другу конечности, а также одаривая друг друга эпитетами, половину которых видавший виды Холмогоров, к своему немалому удивлению, слышал впервые в жизни.

Алексей Андреевич встал из-за стола. Ему тут же пришлось отскочить в сторону, пропуская мимо себя сцепившиеся в безобразной драке на взаимное уничтожение «внутренние органы». Он увидел, как ладонь Петрова хлопнула по полу в каком-нибудь сантиметре от рукоятки отлетевшего под стол пистолета; в следующее мгновение Завальнюк, застонав от натуги, мощным рывком перебросил участкового через себя, перекатился следом и ловко оседлал лежащего на животе противника. Мигом сообразив, чем чревата такая позиция, Петров предпринял весьма энергичную попытку вывернуться из захвата, однако не тут-то было: долгие годы, проведенные в обнимку с бутылкой, дали себя знать, и Завальнюк оказался сильнее и проворнее. Он поймал норовящую ускользнуть руку участкового и деловито, со сноровкой, свидетельствующей о немалом опыте, завернул ее Петрову за спину чуть ли не до самого затылка. Петров, не стесняясь, заорал благим матом, по ходу действия высказав парочку нелестных замечаний о подполковнике Завальнюке и членах его семьи до седьмого колена. Подполковник в ответ лишь подтолкнул его завернутую кренделем руку на полсантиметра выше, и вопли Петрова мигом утратили членораздельность.

Предотвратив таким образом дальнейшее сопротивление противника, подполковник освободил свою правую руку, сунул ее в карман и жестом фокусника извлек оттуда вороненые наручники. Размышляя о том, сколько еще всякой всячины может обнаружиться в карманах брезентовой куртки Петра Ивановича, Холмогоров подошел к нему со спины, поднял вверх руку, в которой уже некоторое время держал снятый с полки увесистый глиняный кувшин, и, хорошенько прицелившись, опустил кувшин на лысую макушку подполковника ФСБ Завальнюка.

Кувшин разлетелся на куски с прозаическим треском. Некоторое время Завальнюк сидел неподвижно, держа на весу готовые к употреблению наручники, а потом медленно повалился лицом вперед, с удобством расположившись на участковом, как на матрасе. При этом он, естественно, придавил завернутую назад руку лейтенанта, на что последний отреагировал совершенно нечеловеческим воплем, всполошившим, наверное, весь поселок. Во всяком случае, собаки ответили участковому многоголосым истерическим лаем.

Алексей Андреевич поспешил снять потерявшего сознание подполковника с продолжавшего орать благим матом участкового и, оттащив обмякшее тело в сторонку, с натугой взвалил его на кровать отца Михаила. Петров немедленно замолчал, сел на полу и принялся, кривясь от боли, массировать ноющее плечо. Глаз у него был подбит, из носа текло, пуговиц на грязной, разодранной форменной рубашке как не бывало, и вообще Петров в данный момент больше напоминал взятого в плен главаря разгромленной в пух и прах бандитской шайки, чем сотрудника правоохранительных органов и полномочного представителя исполнительной власти Российской Федерации.

У лежавшего на кровати подполковника ФСБ видок был не лучше, разве что одежда его пребывала в менее плачевном состоянии. Глядя на эту парочку, Холмогоров не без грусти подумал, насколько все-таки ломать легче, чем строить: за каких-нибудь полминуты эти люди ухитрились нанести друг другу массу мелких увечий, попутно разнеся в щепки половину имевшейся в доме мебели.

Петров с трудом, кряхтя и постанывая, встал на четвереньки, прогулялся таким манером под стол, нашел там свои пистолет и первым делом засунул его в кобуру. Затем он задним ходом выбрался из-под стола и наконец-то принял вертикальное положение.

– Дерется, сволочь, – зачем-то сообщил он то, что и без него было очевидно.

Холмогоров не ответил. Склонившись над поверженным подполковником, он прислушался к его дыханию и удовлетворенно кивнул: ничего страшного с Петром Ивановичем не произошло. На макушке у него виднелась небольшая ссадина, но череп явно не пострадал.

Петров, прихрамывая, подошел к кровати и деловито выковырял наручники с явным намерением заковать бесчувственного подполковника в кандалы.

– Иван Данилович, – мягко остановил его Холмогоров, – друг мой, не увлекайтесь. Это уже чересчур.

– А чего он?.. – начал было еще не остывший после схватки участковый, но тут же махнул рукой и сунул наручники в карман лопнувших по шву форменных брюк.

Впрочем, пистолет у Завальнюка он все-таки отобрал, и Холмогоров не стал возражать: так было спокойнее.

Убедившись, что тут все в порядке, Холмогоров прошел в угол, где стоял чудом не пострадавший в драке портфель. Под ногами у него хрустели глиняные черепки и битое стекло – дерущиеся ухитрились раскокать лампу, и оставалось только благодарить Бога за то, что в ней не осталось керосина.

На табуретке, все так же придавленные фонариком и кобурой, лежали списки, и прямо сверху, на самом видном месте, Алексей Андреевич заметил два положенных рядышком листка, в каждом из которых, как и говорил Петров, было подчеркнуто по одной строчке.

– Есть? – спросил сзади участковый.

– Кажется, да, – ответил Холмогоров, сличая подчеркнутые номера с выбитыми на вороненом металле казенников цифрами.

– Есть, есть, – проворчал, садясь на кровати, Завальнюк. – Ну что, довольны?