Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Фуражка, – сказал он неожиданно, – китель почти новый! Все ж сгорит на хрен! Суки!!!

– Молчи, дурак. Кителя ему жалко! – в сердцах сказал Завальнюк и, оттолкнув участкового, кинулся вон из избы.

Холмогоров поспешил за ним, слыша, как сзади топает сапогами, пыхтит и матерится участковый Петров.

* * *

– Не иначе как от молнии загорелось, – иронически произнес жестокий подполковник Завальнюк.

Они торопились изо всех сил, но, разумеется, не успели – тушить было уже нечего, дом догорал. Он горел ярко и быстро, как церковная свеча; сухое дерево трещало в пламени, которое при полном безветрии столбом поднималось к небу, усеянному крупными, неправдоподобно яркими звездами.

Взметнув к небу тучу искр, с шумом провалилась тесовая крыша. Пламя шарахнулось вширь, выхватив из багрового мрака лица добровольных пожарных, которые больше не пытались ничего тушить, а просто стояли вокруг и смотрели, как догорает дом участкового. Холмогоров отметил про себя, что их на удивление мало; видимо, большинство жителей поселка давно уже ожидало чего-нибудь в этом роде и не хотело оказаться замешанным в этой темной истории. Нежелание это оказалось так велико, что люди не пришли даже поглазеть на пожар; здесь, на границе отбрасываемого пламенем светового круга, стояли только ближайшие соседи, высыпавшие на улицу из опасения, как бы огонь не перекинулся на их избы. Такой угрозы, к счастью, не существовало, поскольку ночь выдалась ясная и безветренная. Люди стояли и смотрели, не переговариваясь и даже не шевелясь. Грозная красота этого зрелища словно околдовала их, обратив в каменные изваяния.

Впереди всех на утоптанной земле по-собачьи сидел поросенок Могиканин. Его растопыренные задние ноги смешно торчали вбок, в настороженных глазках-бусинках плясали отблески пламени. Могиканин тоже смотрел на пожар, не в силах оторваться от этого зрелища; Холмогоров невольно перевел взгляд на Петрова и с трудом сдержал совершенно неуместную улыбку: все-таки участковый и Могиканин были похожи, как родные братья.

Петров встрепенулся, будто проснувшись, и обвел едва различимые в багровых сумерках лица односельчан тяжелым, ненавидящим взглядом.

– Все видели, – тихо, ни к кому не обращаясь, сквозь зубы процедил он, – все знают… Посмотреть пришли… Смотрите-смотрите, радуйтесь… Суки!

– А ты не кипятись, погорелец, – так же негромко, но гораздо спокойнее сказал ему Завальнюк. – Ты кто такой, чтобы требовать от них сочувствия? Сам-то ты много ли им сочувствовал? Много помощи они от тебя видали?

Петров промолчал, со свистом дыша через стиснутые зубы и невидящим взглядом уставившись в огонь. Там, в огне, опять что-то рухнуло, с треском взметнулись искры.

– И потом, – продолжал Завальнюк, морщась и прикрывая рукой лицо от накатившего волной жара, – с чего ты взял, что это обязательно поджог? Да нет, я не шучу, – поспешно добавил он, перехватив удивленный, осуждающий взгляд Холмогорова. – Лампа на столе осталась, так? Ты же ее не погасил, правда?

– Ну, – по-прежнему глядя в огонь, рассеянно отозвался Петров.

– Вот тебе и «ну». Самогон ты разлил? Разлил, сам рассказывал. А самогон у кого брал? Небось, у тетки Груни?

– Ну, допустим.

– Ну, вот тебе и готовый пожар. У тетки Груни ведь не самогон, а ракетное топливо, – доверительно пояснил Алексею Андреевичу Завальнюк. – Я сам пробовал. Ей-богу, градусов семьдесят будет, не меньше.

– Восемьдесят три, – безучастно поправил Петров. – Я проверял.

– Вот, – удовлетворенно произнес подполковник. – Да еще если наш Петров впопыхах лампу опрокинул… Ну, в таком случае оно бы и без самогона полыхнуло в лучшем виде, а уж с самогоном-то полный верняк, тут и думать нечего. Эй! – воскликнул он вдруг. – Ты что делаешь, погорелец?!

Повернув голову, Холмогоров увидел, что Петров, стоя в позе горниста, играющего утреннюю зорю, допивает остатки вина из бутылки, которую он ухитрился прихватить с подоконника в доме отца Михаила. Пламя красиво просвечивало сквозь зеленое бутылочное стекло, и было хорошо видно, как с каждым сделанным участковым глотком внутри понижается уровень жидкости.

– Вот же стервец, – с оттенком восхищения сказал Холмогорову подполковник.

Петров допил вино, сунул под мышку пистолет, переложил бутылку в правую руку и, размахнувшись, швырнул ее в огонь. Бутылка беззвучно канула в гудящее, потрескивающее пламя, выбив из какого-то бревна снопик искр.

– Ну, чего вылупились?! – крикнул Петров зрителям и снова взял в руку торчавший под мышкой, как градусник, пистолет. – Валите по домам, тут вам не цирк! Разойтись, я сказал!

Зеваки начали молча расходиться по одному и парами, напуганные, по всей видимости, не столько пистолетом участкового, сколько прозвучавшим в его голосе яростным надрывом.

– Ты пистолетик-то спрячь, – негромко посоветовал Завальнюк. – Далеко ли до греха?

– Сейчас, – ответил Петров, но пистолет почему-то не спрятал. Завальнюк, впрочем, не стал настаивать, благо зеваки уже разошлись, беззвучно растаяв в темноте. Даже Могиканин тихонько слинял куда-то, словно сообразив, что он – единственный из зрителей, кого раздосадованный участковый может застрелить, не боясь уголовной ответственности.

Они остались втроем, по-прежнему стоя у покосившегося гнилого забора и глядя на уже начавший терять силу огонь, как будто в ожидании чего-то, что должно было произойти в ближайшее время. Именно такое ощущение напряженного и неприятного ожидания было у Холмогорова. Что чувствуют Петров и Завальнюк, он не знал, но его спутники продолжали стоять на месте, хотя делать им тут было нечего.

Над зубчатым склоном холма взошла полная луна – неправдоподобно красная, навевающая какую-то мистическую жуть. Будто приветствуя ее восход, в доме с шумом завалилась еще одна обглоданная пламенем стена, в небо взметнулся новый фонтан искр.

– Тут бабочка пролетела, крылышками помахала, стало море потухать и потухло, – негромко процитировал Чуковского подполковник Завальнюк.

– Полнолуние, – невпопад откликнулся Петров. – Говорят, самое время для оборотней.

Завальнюк пренебрежительно хмыкнул, но то, как он быстро оглянулся сначала через одно, а потом через другое плечо, многое сказало Холмогорову.

– Да ваши-то оборотни, как я погляжу, не шибко на луну внимание обращают, – возразил Завальнюк участковому. – Шастают бесперечь, угомона на них нет. Ты их святой водой поливать не пробовал?

– Это можно, – неожиданно охотно подхватил нить разговора участковый. – С оборотнем, товарищ подполковник, справиться вообще просто, буквально раз плюнуть. Тут даже серебряных пуль не надо, других способов навалом. Можно, как вы говорите, святой водой на него побрызгать, можно в огонь затолкать или, к примеру, кол осиновый ему, лешему, в грудину засадить. Дело-то за малым: сперва его поймать надо и… это… зафиксировать.

– Да ты, оказывается, веселый парень, – удивленно протянул Завальнюк, сообразивший наконец, что Петров над ним попросту издевается.

– Ага, – поддакнул участковый. – У нас тут все веселые, вы ведь сами давеча сказали. Жизнь у нас, товарищ подполковник, такая, что просто обхохочешься. Эх, поймать бы того, кто нам такую жизнь устроил, уж я бы с него живого не слез!

– Руки коротки, – небрежно обронил Завальнюк.

Холмогоров внимательно посмотрел на него, но подполковник ответил ему открытым и безмятежным взглядом.

– Вот я и говорю, – вздохнул Петров, не заметив этого короткого обмена взглядами у себя за спиной.

Он звучно, совсем как Потупа, отхаркался и плюнул в слабеющий огонь, но, разумеется, не доплюнул – от пламени волнами накатывал нестерпимый сухой жар, и держаться на расстоянии даже самого мощного плевка от горящего дома было попросту невозможно.

– Недолет, – констатировал Петров, утирая губы ладонью. – Эх, вмазать бы сейчас! Зря я этих уродов разогнал, надо было кого-нибудь за пузырем послать. Посидели бы у костерка, как туристы… Ну, вроде как пикник, что ли… Куда бы это сбегать? – деловито закончил он, озираясь по сторонам.

– Ты это прекрати, – строго сказал Завальнюк, беря его за рукав. – Слышишь, Петров?

– А чего Петров? – участковый сердито вырвал у него свой рукав. – Хватают еще… Чего Петров-то? Что, выпить нельзя? Это, между прочим, мой дом догорает, а не ваш! Вот он, я, весь тут, перед вами, и все мое имущество при мне – и движимое, и, мать его, недвижимое. Так теперь мне еще и выпить запрещается? Алексей Андреевич, – неожиданно повернулся он к Холмогорову, – ну, хоть вы ему скажите!

Несмотря на драматизм ситуации, такая попытка апеллировать к нему в решении столь вздорного вопроса позабавила Холмогорова. Впрочем, для Петрова данный вопрос, похоже, не являлся таким уж вздорным; участковый не произнес модного среди городской молодежи слова «достали», но оно, это хлесткое жаргонное словечко, ясно читалось в обиженном выражении его лица. Он рассматривал реплику Завальнюка как попытку отнять последнюю оставшуюся у него в этой жизни радость, развеять последнюю иллюзию свободы – действительно последнюю, ибо никаких иных радостей, свобод и даже иллюзий у лейтенанта милиции Петрова и впрямь не осталось. Да, при ближайшем рассмотрении вопрос оказывался далеко не вздорным; Алексей Андреевич набрал в грудь воздуха, лихорадочно пытаясь сформулировать достойный, правильный ответ – такой, чтобы участковый и не обиделся, и хотя бы на время оставил мысль о выпивке.

В этот самый миг уже почти готовая обтекаемая фраза вылетела у него из головы, поскольку Холмогоров вдруг ощутил настоятельную потребность сделать что-то иное. Он еще не понял, что именно собирается предпринять, а его правая рука уже протянулась, будто сама собой, и что было сил толкнула участкового в грудь.

Не ожидавший подобного вероломства и незнакомый с воистину богатырской силой Холмогорова, участковый коротко вякнул и, нелепо взмахнув руками, в одной из которых все еще сжимал пистолет, с шумом опрокинулся навзничь. В следующее мгновение сквозь слабеющий гул пламени до них долетел характерный сухой щелчок, и винтовочная пуля, коротко свистнув в нескольких сантиметрах от бороды Холмогорова, с треском сшибла верхушку гнилой штакетины.

– А, чтоб тебя! – закричал Завальнюк. – Ложись!

Голос у него звенел от возбуждения и испуга, как у мальчишки, который, играя в войну, вдруг обнаружил в руках у себя и своего «условного противника» вместо грубо обструганных дощечек настоящее боевое оружие. Сам подполковник ложиться не стал, а только припал на одно колено, выхватив из-за пазухи свой огромный пистолет, в полумраке казавшийся еще больше и страшнее.

У Холмогорова пистолета не было, но он тоже не стал ложиться, ограничившись тем, что присел на корточки, сделавшись практически невидимым на фоне черного от старости забора.

– Вон он, гад! – крикнул Завальнюк, указывая в темноту стволом пистолета. – Стой, стрелять буду!

Конец его фразы потонул в грохоте выстрелов, но стрелял не подполковник. Повернув голову на звук, Холмогоров увидел Петрова, который, поднявшись во весь свой невеликий рост и держа пистолет на вытянутых руках, палил по кустам на опушке леса. Холмогорову почудилось, что там на мгновение промелькнула странно сгорбленная, сутулая, почти обезьянья фигура. Потом фигура скрылась, и Петров перестал стрелять. Его подсвеченное отблесками угасающего пожара лицо поразило Холмогорова выражением какой-то хищной радости и азарта, как будто лейтенант стрелял не по конкретному противнику, а по собственным страхам, не дававшим ему нормально, по-человечески жить уже который год. Очевидно, так оно и было; наверное, Петров, сам того не подозревая, носил в своей душе под толстым слоем холодного пепла непогасшие угли отваги и долга.

– Молодец, Петров! – крикнул Завальнюк, вскакивая и бросаясь туда, где мелькнула неясная тень. – Прикрой! Только не зацепи, он мне живым нужен!

– Ага, – с какой-то очень странной интонацией сказал ему вслед Петров и, подняв ствол пистолета к усеянному звездами ночному небу, принялся размеренно, будто гвозди заколачивал, палить в воздух.

Он выстрелил шесть раз и завозился, меняя обойму. Холмогоров удивился: если верить арифметике, получалось, что Петров сделал по кустам всего три прицельных выстрела, в то время как Алексею Андреевичу почудилось, будто участковый строчил, как из пулемета. Воистину, у страха глаза велики…

Петров деловито передернул затвор и начал поднимать руку с пистолетом.

– Погодите, – тоже поднимаясь во весь рост, сказал ему Холмогоров. – По-моему, уже все.

Петров прислушался, стоя с поднятым кверху пистолетом, и кивнул. Вокруг было тихо, даже собаки не лаяли, испуганно притихнув. Потом на опушке затрещали кусты и мелькнул луч карманного фонарика.

– Эй! – громко окликнул их издали Завальнюк. – Сюда давайте!

– Ну, сейчас начнется, – буркнул себе под нос Петров, вложил пистолет в кобуру и первым зашагал на свет фонаря, по дороге яростно отбиваясь от комаров.

Участковый не ошибся. Как только они приблизились к подполковнику, тот первым делом накинулся на Петрова чуть ли не с кулаками.

– Петров, скотина криворукая! – яростно прошипел он. – Ментяра ты бестолковый, мусор тротуарный, что ты натворил?!

– А что такое? – изумился Петров.

В темноте Алексей Андреевич не видел его лица, но, услышав, каким тоном была произнесена эта реплика, преисполнился твердой уверенности в том, что Петров не хуже Завальнюка умеет делать большие глаза. Оставалось только предположить, что это сугубо профессиональный навык, которому будущих офицеров силовых структур обучают на специальных засекреченных семинарах.

– Ты мне глазки не строй! – подтверждая догадку Холмогорова, зарычал на Петрова подполковник. – Тоже мне, волк в овечьей шкуре! Ты что наделал, я тебя спрашиваю?

– А чего я такого наделал? – продолжал недоумевать Петров. – Только не говорите, что я вас задел, я в воздух стрелял, вот и Алексей Андреевич подтвердит, это вы сами, поди, оцарапались, а теперь на меня валите, как будто я вам козел отпущения какой-то…

– Козел, – вздохнул Завальнюк, – уж что козел, то козел! На, смотри!

Он повел лучом фонарика по сырой спутанной траве и кустам, кажущимся при таком освещении небывало косматыми и загадочными. Потом луч остановился, упершись в повисшее на прогнувшихся под его тяжестью переломанных ветвях кустарника тело. Человек лежал на этой ненадежной опоре лицом вниз, бессильно свесив голову и руки, которые почти по локоть торчали из просторных рукавов пятнистого маскировочного комбинезона, и по его позе Холмогоров сразу определил, что он уже ничего не скажет: живые так не лежат, а мертвые не разговаривают.

– Любуйся на свою работу, – свирепо предложил подполковник. – Готов! Можно даже пульс не искать, и так все видно.

– Виноват, – голосом, в котором не было даже намека на раскаянье, пробубнил Петров. – Это, наверное, случайно, – добавил он, шмыгнув носом.

– В воздух он стрелял, – проворчал Завальнюк. – Случайно… Одна в легком, одна в позвоночнике и еще одну ты ему прямо в затылок залепил, в самую середку. Так-то, товарищ экс-чемпион Российской Федерации! Ну, что с тобой за это сделать?

– Виноват, – шмыгнув носом, повторил Петров. – Само как-то вышло, я не хотел…

– Простите, – вмешался терзаемый любопытством Холмогоров. – Чемпион России, вы сказали? Это в каком же виде спорта, если не секрет?

– Секрет, – невежливо буркнул Завальнюк и раздраженно добавил: – В каком, в каком… Вы что, сами не видите? Кто бы это еще ухитрился ночью, навскидку, по движущейся мишени, да еще на предельной дистанции, выбить тридцать очков из тридцати возможных? Ведь все три ранения смертельны, пропади они пропадом! Две последние пули этот умелец влепил уже в покойника. Сволочь ты, Петров, – заключил он. – Возьми фонарик, посвети, осмотреться надо!

Петров с преувеличенной готовностью схватил фонарик и, услужливо склонившись над присевшим на корточки Завальнюком, осветил труп. Он всеми доступными ему способами демонстрировал самое искреннее раскаянье и готовность услужить, что было очевидным притворством. Холмогоров косился на него с невольным уважением и только диву давался, на какие неожиданные выверты способна человеческая натура. Перед Алексеем Андреевичем был совершенно другой человек – не пустое место, каким Петров выглядел до сих пор, а умелый и отважный боец, в одночасье пробудившийся от сна.

Впрочем, заметив на поясе у покойника солдатскую флягу в зеленом полотняном чехле, умелый и отважный боец повел себя вполне предсказуемо: вороватым движением отстегнул ее от ремня, в два счета отвинтил колпачок и жадно понюхал горлышко.

– Вода, – сказал он разочарованно и уронил флягу себе под ноги. Стало слышно, как ее содержимое, булькая, вытекает в траву.

– А ты думал, водка? – насмешливо спросил снизу Завальнюк. – Давай, ночной снайпер, свети, не видно же ни хрена!

Вздохнув, Петров снова направил луч фонарика на труп. Завальнюк перевернул убитого на спину.

– Да, – сказал он, – такому сто граммов для храбрости ни к чему.

Перед ними лежал высокий и худой мужчина лет сорока. Кость у него была крупная, плечи широкие, руки длинные и мосластые, а волосы – длинные, до плеч, основательно спутанные и украшенные воткнутым в них пером какой-то птицы. Вопреки ожиданиям, убитый был гладко выбрит, а его худое, хищное лицо покрывала устрашающая раскраска – не беспорядочные полосы и пятна, какими разрисовывают себя, уходя на задание, спецназовцы, а яркий и сложный узор, как у североамериканских индейцев на тропе войны. В щели чуть приоткрытого рта поблескивали два ряда зубных протезов из нержавеющей стали, распахнутый на безволосой груди маскировочный комбинезон позволял видеть часть какой-то татуировки. Татуировками были покрыты и руки покойника. На поясе у него, помимо обследованной Петровым фляги, висели тяжелый брезентовый подсумок, армейский штык-нож и громоздкая деревянная кобура, вся исцарапанная от долгого употребления. На земле, в полуметре от трупа, лежала современная снайперская винтовка. Обшарив карманы убитого и не найдя ничего, кроме коробка спичек и кисета с табаком, Завальнюк поднял винтовку и осмотрел прицел.

– А оптика-то ночная, – заметил он и как-то по-новому взглянул на Петрова: – Беру свои слова обратно. Если бы ты его сразу не повалил, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Он бы вас и без оптики сделал, – шмыгнув носом, заверил подполковника Петров. – Ножиком…

– Да, – кладя винтовку на траву, сказал Завальнюк, – вояка серьезный.

– Да и ходок бывалый, – заметил Петров, поднимая с земли и показывая ему кисть убитого.

На пальцах покойника виднелись татуировки в виде каких-то перстней. Холмогоров не знал, что они означают, знал лишь, что делают такие татуировки в местах лишения свободы. Зато Завальнюк и Петров были полностью в курсе и рассматривали руки убитого, как некую музейную редкость, наперебой шумно восторгаясь увиденным.

Увлекшись осмотром, Завальнюк одним рывком разодрал до пояса и сдернул с трупа маскировочный комбинезон, обнажив костлявый, жилистый торс с узлами мышц и выступающими дугами ребер. Живот и грудь были покрыты одной сплошной татуировкой, которая изображала не то собор, не то какой-то монастырь со множеством увенчанных восьмиконечными православными крестами куполов.

Холмогоров наклонился, чтобы получше разглядеть это произведение искусства.

– Что же это за монастырь? – пробормотал он задумчиво. – Что-то я такого не припомню. И вообще, непонятно. Мы говорили о язычниках, а это… гм… изображение свидетельствует о набожности, хотя бы и показной…

Кто-то коротко хихикнул – то ли Петров, то ли Завальнюк, – и наступила странная, неловкая тишина. Холмогоров поднял голову и по очереди вгляделся в лица своих товарищей, но ничего не увидел, поскольку луч фонарика освещал только лежащее на земле тело.

– Что случилось? – спросил он. – Я что-нибудь не то сказал? Но вы сами взгляните: купола, кресты…

– Алексей Андреевич, – сказал Завальнюк ласково, – милый вы мой! Да вы что, с Луны свалились? Купола, кресты… Да это же его послужной список! Каждый купол – ходка…

– Ходка? – переспросил Холмогоров.

– Ну, срок… Бот, глядите: раз, два, три… пять… восемь ходок! А если пересчитать окошки, можно узнать, сколько лет длилась каждая из отсидок.

– Благодарю вас, – вежливо сказал Холмогоров. – Это было в высшей степени полезное разъяснение. Познавательное.

Пересчитывать окошки он не стал – их было видимо-невидимо.

– Не может быть, – задумчиво сказал Петров, – чтобы в архивах на этого волка ничего не нашлось. Сфотографировать бы его, откатать пальчики да послать запрос…

– Помолчи, – резко оборвал его Завальнюк. – Не твоего ума дело, лейтенант, без тебя разберутся.

Сказано это было как-то так, что Холмогоров сразу понял: когда подполковник кричал на Петрова за то, что тот убил снайпера, это делалось просто для острастки, потому что так положено; теперь же, судя по всему, Завальнюк рассвирепел не на шутку, как будто участковый затронул запретную тему. При этом Петров был, без сомнения, прав: личное дело убитого наверняка до сих пор хранилось в одном из архивов МВД и могло пролить свет на происходящие в Сплавном и его окрестностях события.

Похоже было на то, что подполковник Завальнюк прибыл в Сплавное с одной-единственной целью, четко сформулированной Холмогоровым еще в начале вечера: тихо и аккуратно замести мусор под половик. Это было печально: Алексей Андреевич придерживался о Завальнюке лучшего мнения. Глядя на окаменевшее после начальственного окрика лицо Петрова, подсвеченное снизу фонариком, Холмогоров дал себе слово выяснить, что это был за мусор и кто его здесь оставил.

– Уходить надо, – медленно остывая, сказал Завальнюк, – а то устроили мы тут с вами базар… Того и гляди, кто-нибудь из его приятелей нас из леса на мушку возьмет.

– Да вряд ли! – сухим, казенным голосом возразил Петров. – Давно бы уже взяли. Покараулить бы… Не может быть, чтобы они его тут оставили!

– Бесполезно, – после короткого раздумья отмахнулся от этой идеи Завальнюк. – Если они за нами следят, то сразу поймут, что кто-то остался в засаде. А если не следят… Что ж теперь, поселиться в этих кустах? Оружие забираем, и айда в расположение части.

Петров молча пожевал губами, явно подавляя острое желание возразить высокому начальству. Холмогорову логика подполковника также показалась странной, но это его ничуть не удивило: он уже понял, что в данном деле подполковник Завальнюк себе на уме.