Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Кончар меж тем лицом просветлел и даже вроде бы дух перевел – видно, надумал что-то, принял решение.

– Ладно, – говорит, – молодец, Григорий, большое дело сделал. Это тебе, брат, зачтется. Айда, до коновязи тебя провожу. Может, хочешь чего? Поесть или чаю…

Ну, Гришка и отважился.

– Дай, – говорит, – из автомата стрельнуть!

Кончар было нахмурился. Не первый раз уже они об этом говорили, и ответ всегда был один: «Автомат – не игрушка, и патроны у нас, Григорий Степаныч, все до единого посчитаны. Патроны, брат, не желуди, на деревьях не растут, и на катере их нам не привозят, так что извини, в другой раз как-нибудь…»

Однако сегодня, кажись, в аккурат и случился этот самый «другой раз».

– Ладно, – говорит Кончар, – будь по-твоему!

Взял из угла автомат, затвор передернул, предохранителем цокнул и рожок отстегнул. Гришка малость увял: хотелось ему очередью вдарить, а тут – один несчастный патрон… Однако делать нечего, дареному коню в зубы не смотрят.

Взял он у Кончара автомат, а тот окошко распахнул и рукой показывает.

– Давай, – говорит, – выбирай, которая нравится! Это он про головы на шестах.

Гришке малость не по себе стало. Тятька, когда к ружью его приучать начал, накрепко ему в голову вколотил: в людей, покуда крайняя нужда не подопрет, не стреляй, даже не целься. Неважно, есть в стволе патрон или нету – и незаряженное ружье раз в год стреляет…

Но, раз Кончар велит, значит, можно. Да и головы давно мертвые, им все равно. Упер Гришка в плечо окованный железом приклад, сдвинул книзу предохранитель, в прорезь заглянул. Удобно ему показалось: автомат-то, он покороче дробовика будет, как раз пацану по росту, да и прицел у него совсем другой, через такой целиться – одно удовольствие. Выбрал Гришка череп, на котором уже ни кусочка кожи, ни клочка волос не осталось, и замер – целится.

Покуда он целился, Кончар голову повернул и как-то странно на Савела посмотрел. Савел брови вздернул: дескать, чего? Потом сообразил, головой кивнул и за дверь вышел. А чего смотрели, чего кивали – кто их разберет?

– Ну, – говорит Кончар, – стрелять-то будешь или раздумал уже?

Гришка вместо ответа аккуратно, плавно потянул спусковой крючок. Ахнуло так, что в ушах зазвенело, в плечо отдало – куда тому ружью! Зато получилось, как на картинке: от черепа старого только осколки брызнули. Бах – и нет его, пусто на шесте.

Из нескольких окон головы высунулись – поглядеть, кто стрелял, что стряслось. Поглядели, поняли, что все в порядке, и обратно попрятались. А Грыжа, тот даже ухом не повел – как сидел, так и остался сидеть посреди плаца.

– Да ты, брат, снайпер! – уважительно сказал Кончар, забирая у Гришки дымящийся автомат. – Знатный охотник из тебя получится! Ну, ступай. Извини, не пойду я, пожалуй, тебя провожать, мне тут подумать надо. Давай пять!

Гришка руку ему пожал, повернулся – и за дверь. Даже не заметил, что Савел из комнаты куда-то пропал. За дверью охранник ружье ему отдал, а сам смеется.

– Ну, что, – говорит, – попал?

– А ты думал!

Забросил Гришка ружьецо за спину, повернулся к охраннику спиной, а лицом к лестнице, а тот ему и говорит:

– Погоди, не спеши. Что ты, как дитя малое? Вся рубаха на спине сбилась, голый хребет наружу торчит… Стой, как стоишь, я поправлю.

Остановился Гришка, дивясь такой заботе, и тут вдруг полыхнуло у него перед глазами, будто молния ударила, и больше уж Гришка Егорьев ничего не видел и не чувствовал…

* * *

Алексей Андреевич Холмогоров толкнул скрипучую калитку, обогнул разросшийся куст бузины и сразу же увидел Завальнюка, который, примостившись на верхней ступеньке высокого, покрытого затейливой резьбой, но уже почерневшего и начавшего разрушаться крылечка, копался в своем неразлучном портфеле. Вид у заготовителя пушнины при этом был довольно хмурый: видимо, скорость, с которой таяли отпущенные ему на заготовительную кампанию деньги, заставила призадуматься даже такого толстокожего оптимиста, как Петр Иванович.

В зубах у Завальнюка торчала, дымясь, зажженная сигарета, и Холмогоров даже издали приметил, что сигарета не из тех, что Петр Иванович курит на людях, а хорошая – если и не импортная, то, по крайней мере, с фильтром. Видно, где-то у него была припрятана пачка, а может, и целый блок, откуда он, оставаясь один, потихонечку таскал сигаретку за сигареткой. В присутствии же посторонних Завальнюк курил термоядерную «Приму» – очевидно, затем, чтобы не угощать хорошим табаком кого попало.

В общем-то, это характеризовало Петра Ивановича далеко не лучшим образом; а с другой стороны, как подумаешь, сколько этих самых сигарет ему приходится раздавать ежедневно, чуть ли не ежеминутно… Местным жителям все равно, что курить, а при той, с позволения сказать, коммерческой хватке, которую демонстрировал Петр Иванович, ему впору было экономить хотя бы на сигаретах.

Найдя таким образом хоть какое-то оправдание странному поведению заготовителя, Алексей Андреевич деликатно кашлянул в кулак, давая знать о своем появлении. Завальнюк вскинул голову и, увидев, кто пришел, немедленно расплылся в своей фирменной улыбке – широкой, предельно открытой и располагающей, простецкой и хитроватой одновременно. Перед тем как встать, он отлепил от губы окурок, раздавил, расплющил его о каблук и затолкал в щель между досками крыльца. Ничего не скажешь, получилось это у него вполне непринужденно, но Холмогоров почти не сомневался, что сделано это было намеренно, с целью скрыть от него тот факт, что Петр Иванович на людях и Петр Иванович наедине с собой – не одно и то же лицо.

Данное наблюдение лишний раз укрепило Алексея Андреевича во мнении, что Завальнюк – совсем не тот, за кого себя выдает. И дело тут было не только в сигаретах. В конце концов, свойство стесняться собственной жадности так же присуще любому нормальному человеку, как и сама жадность. Раздавать хорошие сигареты местным пьяницам и лоботрясам Завальнюку было жаль, а признаваться в этом перед советником Патриарха, человеком высокой духовности и твердых принципов, Петр Иванович стеснялся. Это было объяснимо и вполне простительно, но вот все остальное…

Что же это за заготовитель пушнины, который не только не отличает хорошей шкурки от откровенного гнилья, но даже и не знает, что почем? А о сроках заготовительного сезона он что, тоже не осведомлен? Срочный заказ, который он якобы выполняет, – очень слабое оправдание…

И почему, спрашивается, Семен Захарович Потупа (а с ним, наверное, и участковый Петров) так горячо вступается за него? От Холмогорова не чает избавиться, а Завальнюка защищает, хотя прибыли они сюда на одном катере… С чего бы это? Или Завальнюк здесь вовсе не такой чужой, каким хотел бы казаться?

– Алексей Андреевич! – радостно воскликнул Завальнюк с таким видом, словно был готов сию минуту броситься Холмогорову на шею и по русскому обычаю троекратно его облобызать. – Вот сюрприз так сюрприз! Здравствуйте, дорогой!

Холмогоров вежливо ответил на приветствие и не менее вежливо отказался пройти в дом. Наступила неловкая пауза, какая случается, когда двое интересных друг другу, но очень разных людей никак не могут придумать подходящее начало разговора. Из-за угла доносился голос квартирной хозяйки Завальнюка бабки Груни, которая на чем свет стоит кляла соседских кур, забравшихся в ее огород и потоптавших рассаду. Голос у бабки Груни был зычный, как у командира артиллерийской батареи, в выражениях она не стеснялась, и слышно ее было, наверное, по всему поселку, прямо как муэдзина, поющего хвалу Аллаху с верхушки минарета.

– Дикий народ, – кивнув в сторону огорода и разведя руками (одна из которых, конечно же, сжимала ручку портфеля), с извинительной улыбкой произнес Завальнюк.

– Как движется ваша заготовительная кампания? – проигнорировав это спорное замечание, с улыбкой поинтересовался Холмогоров.

– Превосходно! – с огромным и, как показалось Холмогорову, сильно преувеличенным энтузиазмом воскликнул Завальнюк. Впрочем, он тут же сник и, вздохнув, добавил уже честнее: – Откровенно говоря, ни шатко ни валко. Заказ срочный, сроки поджимают, а они несут какую-то дрянь. Я им плачу, чтобы не спугнуть, все жду, когда у них несортовые шкурки кончатся и они мне понесут настоящий товар…

Он снова вздохнул и безнадежно махнул рукой. Вид у него был настолько убитый, что Алексей Андреевич чуть было ему не поверил. Если бы еще то, что Завальнюк говорил, не было заведомой, чуть ли не злонамеренной глупостью… Создавалось впечатление, что Петр Иванович явился в Сплавное с единственной целью: прогореть дочиста и остаться без гроша в кармане. А поскольку сумасшедшим он не выглядел, оставалось только предположить, что вся эта шумная и пьяная заготовительная кампания есть не что иное, как ширма, скрывающая истинные цели приезда Петра Ивановича Завальнюка в эти забытые Богом края.

– Вы знаете, – осторожно произнес Алексей Андреевич, – я, конечно, ничего не понимаю в заготовке пушнины, но в людской психологии немножко разбираюсь… Вы меня, Бога ради, простите, я не вправе вам указывать, давать советы. И все-таки… не кажется ли вам, что это не совсем правильный подход? А вам не приходило в голову, что весь хороший товар уже давным-давно скуплен другими заготовителями и местные жители, пользуясь случаем, просто отдают вам за большие деньги то, что никому и даром не нужно?

Он ждал, что Завальнюк начнет спорить, отстаивая свою профессиональную состоятельность, но тот лишь опять вздохнул, еще грустнее прежнего, и вновь развел руками.

– Признаться, приходило, – сказал он, – и не раз. Ну, и что прикажете делать? Может, что-то посоветуете?

Он смотрел на Алексея Андреевича с такой надеждой, что тот смешался. Почудилось на миг, что перед ним на самом деле стоит милейший человек, неумеха и неудачник, в прошлом какой-нибудь бухгалтер, а то и школьный учитель, лишившийся работы и вынужденный в своем уже немолодом возрасте заново строить жизнь, искать место под солнцем.

Холмогоров еще не нашелся с ответом, когда из огорода бабы Груни донесся взрыв совсем уже несусветной брани. Затем оттуда раздался придушенный панический визг, и из-за угла дома пулей, прижав уши и, кажется, даже зажмурившись, вылетел Могиканин. Из пасти у него свисал, развеваясь во встречном потоке воздуха, пучок морковной ботвы.

Вслед поросенку, кувыркаясь, как австралийский бумеранг, из огорода вылетело суковатое березовое полено. Пущенное с завидной силой и меткостью, полено настигло Могиканина на полпути к проделанному им в заборе лазу и ударило чуть повыше закрученного штопором хвостика. Поросенок опять взвизгнул, не выпуская из пасти похищенной моркови, наддал и, протиснувшись в подкоп, был таков.

– Ворюга! – громко, на весь поселок, неслось ему вдогонку. – В суп тебя, на котлеты! Только попадись мне, изверг! Увижу – зарублю!

Хлесткие эпитеты и ужасные угрозы, которыми бабка Груня, не переставая, сыпала в адрес бессовестного похитителя моркови, перемежались большими внесмысловыми фрагментами, половины которых Холмогоров, попросту не понял. Завальнюк же, напротив, казалось, понял все до последнего слова и по достоинству оценил словарный запас бабки Груни. На лице у него появилось отсутствующее, мечтательное выражение – ни дать ни взять знаток и ценитель классической музыки, присутствующий при виртуозном исполнении своего любимого произведения.

Затем стало слышно, как бабка Груня немного другими словами, но тоже очень красочно и подробно принялась пересказывать кому-то – надо полагать, соседке – историю гнусного злодейства. Мечтательное выражение исчезло с лица заготовителя; он встряхнулся, как человек, ненароком задремавший средь бела дня, и со смущенной улыбкой обратился к Холмогорову.

– Что-то мне подсказывает, – заявил он, – что это надолго. Не желаете немного пройтись – так сказать, совершить легкий послеобеденный променад?

– С удовольствием, – согласился Холмогоров.

Они вышли из калитки и двинулись вдоль улицы куда глаза глядят, стараясь уйти как можно дальше от басовитых жалоб бабки Груни, разносившихся по всему поселку. Завальнюк шел, помахивая портфелем, как школьник, отпущенный с уроков. Скосив в его сторону глаза, Холмогоров вдруг заметил, что заготовитель исподтишка, но с большим интересом за ним наблюдает.

– Ну а вы? – спросил Завальнюк, нимало не смущенный тем, что его застали за довольно-таки нескромным подглядываньем. – Как ваше расследование – продвигается?

– Расследование? – переспросил Холмогоров, постаравшись вложить в это слово как можно больше изумления и подпустив для верности чуточку презрительного начальственного холодка: дескать, что ты несешь-то, родимый, какое расследование? Я тебе кто – участковый?

– Ну, вы можете называть это как угодно, – со своей простецкой улыбкой ответил Завальнюк. – Однако, когда кто-то ходит по поселку и расспрашивает всех об исчезнувшем священнике, выглядит это как расследование. Да вы не смотрите на меня так, я же из простого любопытства! Обожаю, знаете ли, детективы, но непременно со счастливым концом: чтобы все узлы распутались, все положительные герои остались живы и нашли свое счастье, а злодеи чтоб понесли суровое, но заслуженное и справедливое наказание.

– Да, – согласился Холмогоров, – это все любят.

– Но не всегда получается, правда? – подхватил Завальнюк. – Вот у нас в заготконторе однажды был случай…

– Вы знаете, Петр Иванович, – не совсем вежливо перебил Холмогоров, – по-моему, нам с вами необходимо поговорить.

– Так мы ведь и разговариваем, разве нет? – изумился заготовитель, с готовностью прервав свой еще не начатый рассказ.

Алексей Андреевич задумался над формулировкой достойного ответа, но тут из-за поворота послышался невообразимый шум и гам. Кричали сразу в несколько глоток: «Держи! Лови! Справа заходи, е-н-ть, справа!»

– По-моему, – глубокомысленно произнес Завальнюк, – чаша народного терпения переполнилась, преступления возопили к небесам, и общество решило линчевать Могиканина путем приготовления из него жаркого.

– Очень похоже на то, – согласился Холмогоров.

Улица в этом месте изгибалась, следуя рельефу возвышавшегося над поселком склона, так что Алексей Андреевич и Завальнюк пока не могли видеть, что происходит, откуда столько шума и на кого идет охота. Однако в неведении они оставались недолго: крики и топот приближались, и вскоре из-за поворота выбежала высокая гнедая кобыла, показавшаяся Холмогорову странно знакомой. Впрочем, за время, проведенное в Сплавном, он научился узнавать «в лицо» чуть ли не каждую местную собаку.

Лошадь была без седла, но с уздечкой. Увидев ее, Завальнюк тихонько присвистнул и сказал:

– Ба! Так это же Егорьевых кобыла!

Алексей Андреевич снова покосился на него с немалым удивлением. Для простачка, ухитрившегося с первых шагов безнадежно провалить доверенную ему заготовительную кампанию, Петр Иванович был что-то уж очень наблюдателен и памятлив. Действительно, это была кобыла Егорьевых; теперь, когда Завальнюк об этом сказал, Холмогоров вспомнил длинноволосого подростка, проскакавшего мимо управы, когда они с Потупой стояли на крыльце. Он уже знал, что Гришка, тот самый подросток, – сын вдовца Степана Егорьева, который жил в небольшом, но крепком домишке на самом краю поселка и слыл среди земляков молчуном и нелюдимом. Хозяйством, по слухам, занимался Гришка, и занимался всерьез, по-взрослому, в то время как родитель его в основном пил горькую и дрался, временами уходя в лес на неделю, а то и на две – охотился без особого успеха, промышлял какие-то целебные корешки, но больше просто бродил без цели и смысла, вдали от людей, которые были ему, похоже, чем-то неприятны.

Между тем из-за поворота улицы высыпала толпа преследователей – человек десять или около того. Из соседнего двора наперерез испугавшейся и оттого ставшей неуправляемой лошади выскочили еще двое; один попытался схватиться за свободно свисающую уздечку, но промахнулся, а другой, растопырив руки, попробовал завернуть кобылу назад, к тем, кто гнался за ней, кажется, от самого края поселка.

Кобыла взбрыкнула задними ногами, и человек, стоявший к ней ближе всех, отлетел в сторону, с треском повалив гнилой забор. Холмогорову захотелось перекреститься, но пострадавший, громко, на всю улицу, матерясь и потирая ушибленное плечо, уже выбирался из груды черных трухлявых досок, как Лазарь из гроба.

– Вот народ! – с оттенком восхищения прокомментировал это событие Завальнюк. – Ведь ломом не убьешь! Особенно когда выпьют, – добавил он после короткого раздумья.

Холмогоров с ним согласился, но только мысленно, ибо полагал все эти разговоры о пагубной склонности среднестатистического россиянина к злоупотреблению крепкими напитками пустой тратой времени, особенно когда разговоры эти затевались людьми, которые и сами редко проносили рюмку мимо рта.

Между тем к суетящимся посреди улицы загонщикам присоединился участковый Петров. Шлепая по грязи нечищеными сапогами и заметно пошатываясь на бегу, он протопал мимо Холмогорова и Завальнюка и с ходу врезался в толпу, кольцом окружившую беснующуюся кобылу.

– Вы чего тут? – заорал он, не сразу разобравшись, что к чему. – А ну, прекратить безобразие! Всем по пятнадцать суток оформлю!

Загонщики загомонили, силясь втолковать строгому блюстителю порядка, что они как раз и пытаются прекратить безобразие, но тут лошадь в очередной раз взбрыкнула задними ногами, и увесистый ком грязи, сорвавшись с копыта, с отчетливым шлепком угодил участковому прямиком в физиономию.

Отплевываясь и утираясь рукавом, Петров наконец-то сфокусировался на кобыле и немного остыл, поняв, как видно, что оформлять на пятнадцать суток здесь некого, кроме бессловесной скотины, которая ответственности за свои хулиганские действия не несет – ни уголовной, ни административной. Ну, разве что кулинарную, так это без хозяина не решить…

– Это чего? – более или менее очистив от грязи ротовое отверстие, ошалело спросил участковый. – Чего это тут у вас? Сбесилась она, что ли?

– А леший ее знает, – ответил кто-то. – От самой околицы за ней гонимся. Ровно бес в нее вселился, не угомонить никак.

– Может, из конюшни вырвалась? – предположил другой голос.

– В уздечке-то? – резонно возразил еще кто-то.

– Ти-хо!!! – во всю силу легких рявкнул Петров. Лошадь испуганно шарахнулась и лягнула многострадальный забор, который от этого удара окончательно завалился – медленно, без лишней спешки, с каким-то странным достоинством, прямо как тонущий крейсер «Варяг». – Что вы тут устроили базар?! Ну, испугалась кобыла, так что, вы кобыл испуганных не видели? Пока вы за ней по всему поселку бегать будете, она окончательно сбесится. К Егорьевым идите, Гришку зовите или Степана, пускай сами свою скотину усмиряют, покуда я ее не пристрелил. Может, она голос хозяйский услышит и успокоится.

– Меня всегда поражала, – сказал над ухом у Холмогорова Завальнюк, – способность некоторых индивидуумов здраво рассуждать после принятия дозы алкоголя, которую любой европейский или американский врач назвал бы смертельной.

Между тем кобыла, обнаружив не перекрытый загонщиками участок, перемахнула через завалившийся забор и галопом поскакала чьим-то огородом в сторону речки. Вопрос об ее поимке, таким образом, отпал сам собой. Участники погони, казалось, остались этим довольны. На свет божий были извлечены мятые, разлохмаченные пачки «Примы» и «Беломора», зачиркали спички, и в безоблачное предвечернее небо потянулись синеватые дымки. Кто-то отправился к Егорьевым, остальные, став в кружок и потихонечку справляясь с одышкой, устроили негромкое, спокойное обсуждение недавнего происшествия, а также иных сходных происшествий, хронология которых уходила в глубь времен на десятилетия, если не на века.

Участковый Петров, пьяно пошатываясь и бессмысленно тараща налитые кровью глаза, столбом стоял в сторонке, утратив, по всей видимости, всякую связь с реальностью. Вызванная форс-мажорными обстоятельствами вспышка активности прошла, и теперь Петров, судя по всему, не понимал, где находится и каким ветром его сюда занесло. На него никто не обращал внимания: стоит себе, и пускай стоит, лишь бы есть не просил. На слабо затянутом, криво обвисшем поясе у Петрова висела кобура, и Холмогоров заметил, что Завальнюк смотрит на эту кобуру с выражением хмурой озабоченности.

Заготовителя можно было понять: такому человеку, как участковый Петров, доверять оружие нельзя ни при каких обстоятельствах. Мало ли на что он его употребит, где потеряет, кому подарит, а то и обменяет на стакан дешевого вина! Мало ли кто у него, пьяного до бесчувствия, это оружие вытащит…

У Алексея Андреевича вдруг мелькнуло подозрение, что Завальнюк не просто смотрит на кобуру, безмолвно сетуя на неразумие Петрова, а прикидывает, как бы завладеть табельным оружием участкового. Технически в этой операции не было ничего сложного: достаточно просто идти за Петровым, пока тот не свалится и не погрузится в мертвецкий сон, а там с его тела не только пистолет, но и нижнее белье можно снять, не опасаясь, что он проснется и как-то этому воспрепятствует.

Холмогоров остро пожалел, что катер придет еще не скоро, через несколько долгих дней. Он просто не видел, какую пользу может принести, оставаясь в поселке. Здесь нужен был профессиональный следователь, да не один, а целая бригада. Пожалуй, пара-тройка вертолетов для прочесывания тайги с воздуха тоже не помешала бы…

Сигареты и папиросы еще не были выкурены и до половины, когда посланный к Егорьевым парнишка вернулся. Он вылетел из переулка, как ядро из старинной пушки, на такой скорости, словно за ним по пятам гналась целая банда чертей, и, с ходу проскочив мимо своих земляков и соседей, взиравших на него с немым изумлением, кинулся прямиком к участковому.

– Дяденька Иван Данилыч! Дяденька Иван Данилыч! Там… Там…

На «Бродвее» снова началась кутерьма. Кто-то приводил в чувство Петрова, который так некстати ушел в мир грез как раз в тот момент, когда возникла проблема по его части, еще кто-то пытался успокоить мальца, от которого никак не удавалось добиться чего-нибудь более вразумительного, чем бесконечно повторяемое «там». Наконец и те и другие более или менее справились со своими задачами: Петров сфокусировался и вновь обрел дар речи, а мальчишка, как старая грампластинка, перескочив через слово, на котором его заело, выложил все как было.

А было все очень просто. Без проблем добравшись до дома Егорьевых, посланный парнишка взошел на крыльцо, постучал в дверь, потом в окошко, а после, не дождавшись ответа, вошел в сени, благо дверь была не заперта. В доме никого не оказалось. Не усмотрев в этом ничего удивительного (кто же это станет в начале лета, в самую горячую пору, средь бела дня дома сидеть?) парень вышел во двор и, обогнув дом, заглянул в огород. В запущенном егорьевском огороде ему повстречалась только парочка сорок, которые при виде его вспорхнули с грядки и с громкой птичьей руганью улетели в сторону леса. Здесь же, между грядок, виднелись отпечатки лошадиных копыт, а в одном месте бросался в глаза след босой ступни, оставшийся, по всей видимости, когда человек, ведший за собой лошадь, оступился и угодил ногой в грядку.

Каждый житель здешних мест немножко следопыт, и парнишка, не напрягаясь, просто между делом, пришел к выводу, что через огород кобылу вел Гришка и что было это либо вчера поздно вечером, либо сегодня рано утром, но обязательно в потемках. Засветло Гришка ни за что не въехал бы ногой в грядку, потому что тятька его, Степан Егорьев, долгих разговоров не признавал и, чуть что, сразу бил по шее, а то и прямо по уху.

Опять же чисто автоматически паренек пришел к выводу, что Гришка отправился в лес, конечно же, не на ночь глядя, а рано поутру, и не на прогулку, а по какой-то своей надобности – например, проверить капканы, подстрелить что-нибудь на ужин или еще зачем. Вернувшаяся без седока да к тому же насмерть перепуганная лошадь означала, что с Гришкой в лесу стряслось что-то неладное; это было так же просто и очевидно, как то, что вода течет с горы, а не в гору.

Встревожившись, мальчишка принялся искать Степана Егорьева: тому, пожалуй, не помешало бы знать, что с его сыном в тайге что-то приключилось. В конце концов он заметил приоткрытую дверь вырытого во дворе погреба, по старинке заменявшего Егорьевым такую редкостную в здешних краях роскошь, как холодильник. Юный следопыт подошел к погребу, позвал Степана Егорьева по имени-отчеству, а потом, так и не дождавшись ответа, открыл дверь и заглянул вовнутрь.

А там…

На этом месте рассказчика снова заело, точь-в-точь как старую, заезженную пластинку. Слушатели во главе с участковым дружно насели на него, пытаясь вывести парня из ступора. Чувствовалось, что это надолго. Холмогоров как раз пытался сообразить, что могло до такой степени напугать местного мальчишку, которого даже с очень большой натяжкой нельзя было назвать изнеженным и слабонервным, когда Завальнюк тихонько тронул его за рукав.

– Может, сходим посмотрим? – негромко предложил заготовитель.

Алексею Андреевичу очень не хотелось действовать заодно с этим в высшей степени подозрительным типом; честно говоря, он с огромным удовольствием не пустил бы Завальнюка во двор к Егорьевым, но не знал, как это сделать. В то же время попасть на место происшествия раньше толпы, возглавляемой пьяным в стельку участковым, было очень заманчиво. С того момента, как за расследование возьмется Петров, его можно считать законченным; что бы ни произошло, что бы ни обнаружил в егорьевском погребе посланный мальчишка, все будет объявлено результатом несчастного случая вроде удара молнии. Официальная версия, которую выдвинет участковый, Холмогорова не интересовала – это было не его дело. Но, силясь придать этой своей высосанной из пальца версии хотя бы видимость правдоподобия, Петров, хоть и пьян до изумления, старательно уничтожит все улики, буде таковые отыщутся. А то, чего не сделает Петров, довершит толпа зевак, затоптав следы и все перевернув вверх дном.

Холмогоров колебался совсем недолго. Перед ним открывалась редкая, пожалуй даже уникальная, возможность получить хоть какую-то информацию непосредственно, а не из вторых рук – информацию, которая как воздух будет необходима тем, кто явится сюда после него, чтобы провести расследование. Посему, временно отодвинув подозрения в отношении Завальнюка на второй план, Алексей Андреевич коротко кивнул в знак согласия.

Стараясь не привлекать к себе внимания, они прошли за спинами окружившей потрясенного увиденным мальчишку толпы и почти бегом устремились к стоящему на отшибе дому Егорьевых.