Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Вскоре сумерки сгустились настолько, что отец Михаил с превеликим трудом смог различить на каменистой земле слабый отпечаток шин проехавшего автомобиля. Он решил сделать привал. Батюшка мог позволить себе не торопиться: до ближайшего шоссе с твердым покрытием отсюда было километров двести по бездорожью. Да и вряд ли кто-то погнал бы грузовик из мест цивилизованных в такую даль и глушь за мукой и консервами. Словом, деваться грузовику было некуда, оставалось только внимательно смотреть под ноги, чтобы не потерять оставленный им след.

Со сноровкой бывалого путешественника отец Михаил развел костерок и, пока не стемнело, натаскал валежника. Разогрев консервы, он подбросил в огонь несколько сырых еловых лап, дабы хоть на время отогнать кровососов, и с аппетитом поужинал, завершив трапезу глотком воды из фляги. После этого батюшка прочел вечернюю молитву, обернул лицо своей импровизированной зеленой банданой, засунул руки в рукава и, вытянувшись во весь рост прямо на земле у костра, уснул сном праведника.

Его богатырский храп до рассвета оглашал лес, распугивая мелкое зверье, а с первыми лучами солнца отец Михаил проснулся, поплескал себе в лицо водой из фляги и, помолясь, двинулся в дальнейший путь, жуя на ходу слегка подсохшую хлебную горбушку.

В начале десятого часа он набрел на место, где грузовик свернул с дороги на боковую просеку, уже успевшую основательно зарасти молодыми деревцами и кустарником. Переваливая через травянистый бугорок на обочине, колесо слегка пробуксовало, сорвав верхний слой дерна. Кусок его до сих пор лежал в колее, растопырив подсохшее мочало мелких корешков, напоминающих волосяную накладку, которой маскируют лысину.

Удовлетворенно хмыкнув, отец Михаил вынул из-за пазухи подробную карту района, на которой простым карандашом была прочерчена линия, обозначавшая заброшенную дорогу. Сверившись с компасом и собственной памятью, он отметил на карте место, где машина свернула в лес, и обозначил стрелкой направление поворота. Если верить компасу, карте и собственным глазам, «ГАЗ-66» ушел прямиком к главному хребту Салаирского кряжа, что показалось отцу Михаилу довольно странным.

Он спрятал карту, сунул в карман компас и двинулся по просеке размеренным походным шагом – неторопливым, но и не медленным. Шагая так, выносливый человек может за день преодолеть очень приличное расстояние.

Отец Михаил шел по следу, отмеченному сломанными ветками и примятыми кустами, про себя дивясь тому, что не видит ничего, что хотя бы отдаленно напоминало пробитую тяжелым грузовиком колею. Впечатление было такое, что по просеке проехали один, от силы два раза, в то время как приметный армейский грузовик появлялся в поселке много чаще. Пускай он ездил этой дорогой не чаще раза в месяц – все равно за год-другой здесь должна была образоваться приметная колея. Ну, и где же она? Или вчера груженный продовольствием «газон» по какой-то неведомой причине отправился в какое-то другое место?

Это было сомнительно. Отец Михаил припомнил, как расположены просеки. Все они отходили от дороги под прямым углом и только в одном направлении – в гору. Сделано это было по той простой причине, что трелевать хлысты сверху вниз несравнимо легче, чем наоборот, снизу вверх. Да их, возможно, и не трелевали, а просто скатывали по склону, а после грузили на лесовозы.

Как бы то ни было, с птичьего полета дорога вместе с просеками должна была напоминать нечто вроде граблей или редкого гребня, зубья которого смотрели в гору. И если предположить, что где-то там, наверху, есть еще одна дорога, более или менее параллельная той, что вела в поселок, отсутствие колеи на просеке переставало быть загадкой. Водитель странного грузовика всякий раз выбирал новую просеку, дабы не оставлять заметных следов.

Если это предположение верно – а ничего иного отцу Михаилу просто не приходило в голову, – то владельцы грузовика, похоже, действительно были именно теми людьми, которых он искал.

Та половина сознания отца Михаила, что принадлежала священнику, мысленно возблагодарила Господа за верно указанный путь. Зато другая, в данный момент оккупированная солдатом, от души веселилась. Старый вояка расположился в голове у батюшки толково, со вкусом, как в стрелковой ячейке, и с ироническим прищуром наблюдал за происходящим. «Поп-следопыт, – насмешливо произнес этот веселый нехристь, – Шерлок Холмс в рясе! Хотелось бы узнать, что ты намерен предпринять, когда доберешься до места? Обрызгать этих уродов святой водой? Это, наверное, помогло бы, если б тебе и впрямь пришлось иметь дело с какой-нибудь лесной нечистью вроде лешего или кикиморы. Да только лешие не ездят по лесу на грузовиках повышенной проходимости и не жрут тоннами муку и консервы. Похоже, ты, святой отец, изо всех сил стараешься найти приключение на свою задницу».

«Господь подскажет, что делать, – мысленно, не открывая рта, отвечал отец Михаил. – Даже ты, старик, должен согласиться, что это дело напрямую затрагивает Его интересы».

«Ну-ну, – все так же насмешливо заговорил в мозгу хрипловатый, простуженный голос ветерана чеченской войны. – Допустим, ты прав. И что с того? Господь пошлет тебе мотострелковый полк или долбанет этих твоих язычников молнией? Не думай, что они просто сидят в лесу и кладут на алтарь своего Кончара лукошки с грибами и ягодами. У них ведь наверняка и оружие есть, да и ребята они, судя по всему, решительные, деловые…»

«Римляне тоже были решительными, деловыми и хорошо вооруженными ребятами, – напомнил отец Михаил, – а Иисус пришел в Иерусалим без мотострелкового полка».

«Эй, эй! – забеспокоился солдат. – Ты что несешь, родимый? Какой Иисус?! Ты хоть помнишь, что с ним стало в этом твоем Иерусалиме? А ты не сын Божий, тебе воскресение не светит…»

– Лет триста назад, – громко, на весь лес, объявил отец Михаил, заглушая этот встревоженный голос, – за разговоры с самим собой меня объявили бы одержимым. В наше время это называют шизофренией. Спасибо науке, будь она неладна.

Солдат у него в голове умолк, затаился и стал настороженно ждать развития событий. Отец Михаил шагал просекой, отгоняя веточкой мошкару, и старался не думать о том, что с каждым шагом приближается к концу самой последней в своей земной жизни дороги. Предчувствие скорой смерти росло в нем и крепло с каждой минутой, вызывая страх и нежелание идти дальше, но он упорно двигался вперед, потому что страх ничего не значил. Перед лицом смерти нельзя не испытывать страха; кто утверждает обратное, тот либо тщеславный лгун, либо психически больной человек. Да и так ли уж неизбежна смерть?

«Это мы скоро проверим», – подумал отец Михаил.

Вскоре после полудня он сделал короткий привал, а еще через пару часов просека вывела его на узкую лесную дорогу. Очутившись на ней, отец Михаил осмотрелся и присвистнул от удивления.

Сама по себе дорога его не удивила – он предполагал, что найдет ее где-то здесь. Но она была проложена вдоль невысокой железнодорожной насыпи, о существовании которой отец Михаил даже не подозревал. Сверившись с картой, батюшка выяснил, что память его не подводит: в этом районе не значилось никаких дорог – ни шоссейных, ни проселочных, ни тем более железных.

– Вот так штука! – сказал отец Михаил и, свернув карту, поднялся на насыпь.

Слежавшийся, густо проросший жесткой травой щебень насыпи захрустел под его сапогами. Дорога была узкоколейная, заброшенная, по всей видимости, не один десяток лет назад. Лесные травы поднялись едва не по пояс отцу Михаилу, полностью скрыв под собой рыжие, изъеденные коррозией рельсы и гнилые остатки шпал.

Узкоколейка просматривалась в обе стороны не более чем на сто метров. Отец Михаил спустился с насыпи и попытался отыскать на дороге следы, указывающие, в какую сторону повернула машина. Увы, здесь, наверху, дождя не было, и на сухой каменистой почве не удалось разглядеть никаких указаний. Пожав плечами, отец Михаил решил действовать наудачу, повернулся спиной к солнцу и размеренной солдатской поступью двинулся в неизвестность.

Глава 5

Начальник местной управы Семен Захарович Потупа оказался худым, привычно сутулящимся человеком с впалыми, скверно выбритыми щеками, желтыми от табака вислыми усами и мутноватыми, постоянно слезящимися глазами, которые печально глядели из-под низко надвинутого козырька потертой кожаной кепки. Весь он, как и его кепка, производил впечатление какой-то потертости, никчемности и никудышности, как старое, насквозь провонявшее нафталином драповое пальто, которое и носить нельзя, и выбросить жалко. Помимо кепки, на Потупе были мятый и засаленный черный пиджак, из-под которого выглядывал сероватый, весь в затяжках и шариках свалявшейся шерсти свитер, и пузырящиеся на коленях брюки защитного цвета, заправленные в растоптанные кирзовые сапоги. От рядового аборигена Семена Захаровича отличали разве что древний дерматиновый портфель, с виду совершенно пустой, торчащая из нагрудного кармашка шариковая ручка да очки в массивной черной оправе, которые он то снимал, то вновь без всякой надобности водружал на переносицу. Он непрерывно курил ядовитейший «Беломор», часто отхаркиваясь и смачно сплевывая на землю, но зато от него, в отличие от участкового милиционера, не пахло перегаром.

– Из города нам, конечно, звонили, – говорил он по дороге, – да только что мы могли сделать? Вы уже в дороге были, назад не воротишь. А тут такое дело – батюшка пропал! Хр-р-р – тьфу! Осторожнее, тут лужа, так вы ее справа, по травке, а то с другой стороны вязко… И гостиницы у нас сроду не было. В наших краях приезжие в два года раз появляются, так на что она нам, гостиница? Если кому надо, всегда найдется, у кого денек-другой перекантоваться. А если придется, так хоть и год… А все ж таки я бы вам советовал на постой ко мне определиться. У меня и попросторнее, и дом покрепче, поновее, и столоваться там же можно, с нами… Могиканин, дьявол чумазый, брысь с дороги! Хр-р-р – тьфу на тебя!

Поджарый, как скаковая лошадь, перемазанный до самых глаз поросенок с возмущенным хрюканьем метнулся прочь, ловко увернувшись как от сапога, которым Семен Захарович пытался пнуть его в бок, так и от его метко нацеленного плевка.

– Так как насчет того, чтобы ко мне? – снова завел свое Потупа. – Ей-богу, у нас вам будет удобнее.

– Благодарю вас, – сказал Алексей Андреевич Холмогоров, который уже был сыт начальником управы по горло. – Не хотелось бы никого стеснять своим присутствием, да и я, признаться, привык к уединению. Поэтому с вашего позволения я предпочел бы разместиться в доме отца Михаила. Разумеется, если к тому нет препятствий.

– Да какие же могут быть препятствия? – удивился Потупа. – Батюшка никогда дверь не запирает, заходите и живите.

– Я имел в виду нечто иное, – сказал Холмогоров. – Не будет ли отец Михаил в претензии за такое самоуправство, когда вернется?

Потупа остановился.

– Вернется? – переспросил он с таким выражением, словно впервые услышал это слово. – А, ну да, конечно… Да нет, с чего бы ему обижаться? Хр-р-р – тьфу! Ведь вы же помочь ему приехали, как я понимаю. А вы надолго к нам?

– Да нет, ненадолго. Встречусь с отцом Михаилом, помогу ему выбрать место для храма и уеду. Ну, может, еще немного погощу, если он пригласит. Места у вас здесь замечательные! Честное слово, насмотреться не могу.

– Да, места знатные, – рассеянно согласился Потупа и снова звучно сплюнул в лужу. Плевок закачался на поверхности воды, омерзительный, как дохлая медуза. – Значит, хотите встретиться с отцом Михаилом…

– Без этой встречи мой приезд сюда теряет какой бы то ни было смысл, – сказал Холмогоров, подумав про себя, что глава местной администрации, похоже, не очень-то рассчитывает на возвращение приходского священника.

– Ну да, ну да, – покивал головой Потупа. – Только… как бы это сказать? В общем, кто его знает, когда он вернется!

– Простите, я вас не совсем понял…

– А чего тут понимать? Хр-р-р – тьфу! В наших лесах месяцами бродить можно, пока не надоест. Может, батюшка от расстройства, что церковь опять, уж в третий раз, сгорела, решил… это… в отшельники податься! Хр-р-р – тьфу ты, пакость какая ядовитая! Чистая отрава! Уж и невкусно, и неохота, и невмочь, а все никак не брошу.

– В отшельники – это вряд ли, – осторожно возразил Холмогоров.

– Не знаю, вам виднее, я в этих ваших делах не понимаю ничего. А только в наших лесах сгинуть – плевое дело. Хр-р-р – тьфу! Бывает, выйдет человек за ягодой или там белку подстрелить, и поминай его как звали. Зверья здесь немерено – всякого зверья, и мелкого, и того, что покрупнее, – и болота попадаются такие, что разок неправильно ступил – и все, нет тебя, как не бывало. Да мало ли что в тайге приключиться может!

– Так почему же вы его не ищете?

Потупа уставился на Холмогорова с искренним недоумением.

– А чего его искать? У нас люди, бывает, на полгода в тайгу уходят и никому не докладывают, куда ушли, зачем… Весь поселок видел, как он уходил – с рюкзаком, с ножом, фляжкой, как положено. Ну, разве что без ружья, так священнику это, как я понимаю, не полагается. В общем, видно было, что не на час собрался. Вот найдем мы его, а он – хр-р-р, тьфу! – сидит себе у костерка и с Богом, значит, беседует… Чего, скажет, вы приперлись, молиться мне мешаете?

– Тем не менее поискать надо. С моим прибытием у вас появилась достаточно веская причина, чтобы, как вы выразились, припереться и нарушить его уединение.

Потупа открыл рот, намереваясь, судя по выражению лица, возразить, и притом довольно резко. В отличие от заготовителя пушнины Завальнюка, для него личный советник Патриарха не являлся такой уж важной птицей и он не видел, с какого такого переполоха должен расшибаться в лепешку, чтобы ему угодить. Однако, не успев произнести заготовленную фразу, он осекся, потому что случайно нарвался на темный, проникающий в самое нутро взгляд Холмогорова. В этом взгляде было что-то такое, от чего Потупе сразу расхотелось спорить и высказывать свое мнение о религии и ее служителях, а в особенности об их прихлебателях, которые и священниками-то не являются, а корчат из себя невесть что.

Вместо этого Семен Захарович вздохнул, виновато развел руками, затянулся папиросой, звучно отхаркался и сплюнул в траву.

– Хр-р-р – тьфу! – сказал он. – Вы поймите, Алексей Андреевич, я бы с дорогой душой, да только где ж его теперь искать? Считайте, неделя прошла, а за неделю, о-го-го, куда забраться можно! У меня ж ни людей, ни техники… Да и какой от нее прок, от техники, в наших местах! Самолеты упавшие месяцами ищут и не находят, а тут не самолет – человек. Иголку в стоге сена, и ту легче найти. Только и остается, что бродить по лесу да аукать. А так, аукаючи, здесь можно сто лет ходить и никого не встретить. Да что там – найти! Половину тех, кто искать пойдет, в лесу растеряем, вот вам и все поиски.

– А собаки? У вас в поселке полно охотников, а значит, и охотничьих собак, которые могут найти отца Михаила по запаху.

– Через неделю-то? Вряд ли! Хотя, раз такое дело, попытаться можно. Сейчас-то уже поздно, скоро смеркаться начнет, а завтра чуть свет я соберу охотников, у кого собаки стоящие. Пусть сходят поищут… Хр-р-р – тьфу! Ну, вот оно, это место. Стало быть, пришли.

Алексей Андреевич уже и сам увидел, что они пришли. Прямо перед ними, метрах в двадцати выше по обрамленному березами и лиственницами склону, чернело замеченное им еще с реки пепелище. Даже через неделю после пожара здесь ощущался тяжелый, удушливый запах гари. Налетавший с реки ветерок вздымал и закручивал миниатюрными смерчами невесомый серый пепел, закопченные кирпичи фундамента местами оплавились от сильного жара. Подойдя ближе, Холмогоров не поверил собственным глазам: поверх груды черных головешек с торчащими из них серо-рыжими окислившимися гвоздями лежал восьмиконечный крест, прежде венчавший купол часовни, – тоже обугленный, обратившийся в тонкие, обглоданные пламенем кривые головешки, но при этом каким-то чудом сохранивший подобие формы.

Холмогоров остановился у края выжженного пятна, осмотрелся, прислушался к своим ощущениям. Затем, чтобы проверить себя, обернулся и посмотрел со склона на поселок и реку, снова повернулся лицом к пепелищу и замер с закрытыми глазами, чутко вслушиваясь в то, что нашептывал ему внутренний голос.

– Хр-р-р – тьфу! – сказал позади Потупа, выведя Алексея Андреевича из задумчивости своим излюбленным способом. – Я вам не мешаю?

Холмогоров помедлил с ответом.

– Нисколько, – ответил он, справившись с раздражением. – Собственно, я уже закончил.

– Правда? – удивился Потупа. На его длинной физиономии, странным образом сочетавшей в себе черты лошади и моржа, отразилось недоверие: он не понимал, как работа, ради которой человек добирался на перекладных в несусветную даль, может быть закончена в считаные секунды и без приложения хоть сколько-нибудь заметных постороннему глазу усилий. Постоял, посмотрел, подремал с закрытыми глазами – разве ж это работа? – Хр-р-р – тьфу! Ну, и как, не зря ехали?

– Да пожалуй, что зря. Место для церкви выбрано очень удачно, лучше просто не найти.

– А то как же! – оживился Потупа. – Вместе выбирали, я да отец Михаил, ага. Земельку я ему лично отвел, оформил по закону, честь по чести, с пиломатериалами помог, рабочих нашел. Очень хорошее место, правильно вы говорите, и вид отсюда замечательный. Только я тогда не пойму, из-за чего сыр-бор загорелся. Сам-то я – хр-р-р, тьфу! – вроде как неверующий, но старухи наши, которые в церковь ходили, сказывали: мол, неладно что-то с нашим храмом. Неспроста, мол, Господь три раза подряд церковь молнией спалил. Значит, либо место сатанинское, заговоренное, либо сам батюшка с рогатым знается… Хотя про отца Михаила я худого слова не скажу, – добавил он поспешно.

– Место хорошее, – уверенно повторил Холмогоров. – Хотя, как мне кажется, его не помешает освятить. Что-то здесь действительно не так, но связано это не с самим местом, а с людьми, которые здесь бывали. Что же до отца Михаила, то по отзывам архиерея я составил о нем самое лучшее мнение. Да и письма его о многом говорят. Хотя душа человеческая – потемки…

– Потемки, это верно, – согласился Потупа. – А вот насчет людей вы сказали… Это откуда же вы узнали, что здесь нехорошие люди бывали?

– Зло оставляет след, – сказал Холмогоров. – Он не виден, но ощутим. Каждый человек способен почувствовать присутствие зла, но не каждому дано умение разобраться в своих ощущениях. Бывает, человеку вдруг становится не по себе, а отчего, почему – непонятно. А дело, быть может, в том, что он находится на месте, где когда-то произошло убийство или иное злодеяние.

– Да, это бывает, – с невольным уважением подтвердил Потупа.

Холмогоров внимательнее всмотрелся в унылую вислоусую физиономию Семена Захаровича и вдруг понял, что его слова неожиданно угодили в больное место. Похоже, начальнику местной управы было не по себе непрерывно и так давно, что это состояние сделалось для него привычным, как для хромого привычна его хромота, а для близорукого – очки или контактные линзы. Человек может приспособиться к чему угодно, к любым условиям жизни, к любому увечью; увечьем Семена Захаровича Потупы был постоянный страх, серым липким туманом клубившийся в его сжавшейся в комок душе.

Алексей Андреевич снова обвел взглядом расстилавшуюся внизу панораму поселка. Нет, место было не виновато. Оно, это место, было красивым и чистым, но исходящее из неведомого источника упорное, целенаправленное зло уже начало пропитывать землю, растворяться в воде и отравлять души людей ядом. Холмогоров ощущал его так же явно, как если бы кто-то водил по его груди кончиком острейшего финского ножа.

– Так что история у вас тут вышла довольно странная, – сказал он Потупе, который стоял рядом, дымя очередной папиросой и равнодушно глядя в никуда. – На этом месте нет никакого проклятия, и тем не менее вы утверждаете, что в церковь трижды на протяжении одного года ударяла молния.

– Это не я утверждаю, – немедленно ощетинился Потупа. – Это люди говорят, которые видали.

– А поговорить с этими людьми можно?

– Чего ж нельзя-то? Чай, не глухонемые и не французы какие-нибудь. Поговорить – это сколько душе угодно. Ступайте и говорите себе, покуда не надоест.

– А с кем конкретно я могу побеседовать на эту тему?

– Конкретно? Хр-р-р – тьфу! Если конкретно, так я уже, признаться, и не упомню. Сказал мне кто-то – молния, мол, это была, – да я тогда, видать, внимания не обратил. Когда огонь тушишь, некогда запоминать, кто да что. Вы к участковому, к Петрову, сходите, его спросите. Он расследование – хр-р-р, тьфу! – проводил, с него и спрос.

– А где его искать?

– Искать его в управе – вон, где флаг висит, видите? Только сейчас, под вечер, не советую, он уже с обеда, поди, лыка не вяжет. Лучше завтра, прямо с утречка. Вот охотников с собаками на поиски отправим и сразу к нему. Если он, конечно, последнюю память не пропил.

– Я вижу, вы его недолюбливаете, – заметил Холмогоров.

– Я-то? Хр-р-р – тьфу! А за что мне его любить, ежели он не баба? Человек он нездешний, из города присланный, ничего про наш народ не знает и знать не хочет. Только и делает, что с утра до вечера водку глушит да к бабам вяжется, ей-богу, как кобель. Своя-то, сказывают, от него еще в городе ушла. В толк я не возьму, для чего он тут нужен. Да, ежели по правде, я и про себя-то не знаю, зачем с этим портфелем по поселку слоняюсь, чем управляю, какие такие реформы провожу. Вона, когда Ельцин воцарился, нам из райцентра только через полгода додумались подсказать: дескать, флаг-то смените, другой у нас теперь флаг, царский. Конченый мы тут народ, всеми забытый – и людьми, и Богом. И батюшка, отец Михаил, напрасно к нам приехал. Бился как рыба об лед, а кому оно надо? По домам ходил, в церковь зазывал, про Бога чего-то втолковывал – даже мне втолковывал, чудак, а у меня двадцать пять лет партийного стажа за пазухой. Хр-р-р – тьфу!!! Чует мое сердце, не увидим мы его больше. И вы сюда зря приехали, только время даром потратили. А еще, не ровен час, стрясется с вами что, неприятностей после не оберешься… Ну что, закончили мы тут с делами? А то мне там с катером опять из района циркуляр какой-то передали, надо идти разбираться, чего они там снова навыдумывали, реформаторы…

– Конечно, ступайте, Семен Захарович, – сказал Холмогоров. – Большое вам спасибо. Только подскажите, как пройти к дому отца Михаила.

– А чего тут подсказывать? Во-о-он он, – Потупа вытянул перед собой указательный палец с корявым, обведенным траурной каемкой ногтем, нацелив его на неказистый, черный от времени и непогоды домишко почти на самом краю поселка, – вон, по-над речкой, видите? Это и есть батюшкины хоромы. Предлагали мы ему в другой дом перебраться, у нас их много пустует, есть из Чего выбирать. Ремонт небольшой сделать, полы перестелить, и живи себе кум королю. Нет, говорит, мне пожалуйте что-нибудь поскромнее, зачем мне, говорит, одному хоромы царские? Вот и жил в завалюхе… То есть я хотел сказать, живет.

– Спасибо, Семен Захарович, – повторил Холмогоров. – Вы идите, а я здесь еще немного постою, подумаю, на места ваши дивные полюбуюсь.

Получасом позже, когда над поселком начали сгущаться вечерние сумерки, Холмогоров спустился на единственную улицу поселка и направился к дому священника. Проходя мимо магазина, двери которого по случаю прибытия катера были распахнуты настежь, он увидел Петра Ивановича Завальнюка, который стоял у крыльца единственной на весь поселок торговой точки в окружении группы аборигенов мужского пола и, судя по некоторым признакам, активно угощал их водкой. В маловразумительном гомоне, традиционно сопровождавшем это собрание, Холмогорову послышались слова «пушнина», «шкурки» и «высший сорт». Похоже, Завальнюк не терял времени даром, начав заготовительную кампанию с попытки завоевать расположение местных жителей. Такая тактика показалась Алексею Андреевичу несколько необдуманной, но он решил, что не ему об этом судить. Каждый должен заниматься своим делом, стараясь по мере возможности не лезть в дела чужие. Но в том-то и беда, что Завальнюк при исполнении им служебных обязанностей менее всего походил на человека занятого своим делом. Он как раз таки производил впечатление сапожника, взявшегося печь пироги, и результаты данного эксперимента почему-то казались Холмогорову вполне предсказуемыми.

Завидев Алексея Андреевича, заготовитель издали заулыбался ему и вежливо приподнял над головой свою нелепую шляпу с накомарником. Подвыпившие сельчане, с которыми он до сего момента беседовал на профессиональные темы, как по команде обернулись к Холмогорову, но тут же потеряли к нему интерес. Это отсутствие интереса было таким демонстративным, что Алексей Андреевич понял: обстановка здесь куда более опасная и причудливая, чем можно было предположить, основываясь на полученной из писем отца Михаила информации.

* * *

Отец Михаил открыл глаза и первым делом увидел прямо над собой низкий потолок – не дощатый, как в его доме на берегу быстрой речки, и не гладко оштукатуренный, как в городской квартире, а сделанный из рыхлого и некачественного да вдобавок скверно утрамбованного бетона. Потолок был сырой и зернистый, испещренный трещинами, кавернами и ржавыми потеками. Местами сквозь бетон проглядывала темно-рыжая, изъеденная ржавчиной арматура; еще на потолке виднелись следы деревянной опалубки, а больше там ничего интересного не было.

С минуту отец Михаил тупо смотрел в этот потолок, гадая, где это он очутился и каким ветром его сюда занесло. Думать мешала адская головная боль, которая накатывала волнами в такт биению сердца; проанализировав свои ощущения, батюшка пришел к выводу, что эпицентр, из которого распространяются эти волны, расположен где-то в районе затылка. Дабы убедиться в правильности данного умозаключения, отец Михаил хотел было пощупать затылок, но тут обнаружилось, что он не может поднять руку. По правде говоря, он даже не понял, есть у него руки или их вовсе нет: похоже, верхние конечности у него полностью утратили чувствительность, словно их никогда и не было.

Наличие над головой незнакомого бетонного потолка в совокупности с головной болью и невозможностью шевельнуть руками вызвало в душе отца Михаила смутную тревогу. Что-то тут было не так, но вот что именно?

Батюшка с трудом приподнял голову и осмотрелся. Увиденное повергло его в унылое изумление или, если угодно, в изумленное уныние.

Он лежал на каком-то рваном матрасе, брошенном прямо на сырой бетонный пол в квадратном помещении с низким потолком и узким зарешеченным окошком, через которое сюда беспрепятственно проникал не только свет, но и комары, ибо стекло в нем отсутствовало напрочь. Помимо окошка и ржавой железной двери без признаков ручки, отец Михаил не увидел в помещении ничего достойного внимания – это была просто бетонная коробка, сырая и запущенная.

Батюшка подумал, не попытаться ли ему принять сидячее положение, но вместо этого лишь обессиленно уронил голову на рваный тюфяк. Сознание мутилось, перед глазами все плыло и двоилось, и поначалу, не разобравшись толком, на каком свете находится, отец Михаил решил, что попал в плен к чеченским боевикам. Но потом боль немного утихла, головокружение улеглось, тошнота отступила, и он припомнил, что Чечня была давным-давно, в прошлой жизни, и что он уже не солдат, а священник, отец Михаил. Припомнилось ему также, как на закате дня отправился он в тайгу по следам таинственного грузовика марки «ГАЗ-66» и как нашел заброшенную узкоколейку, вдоль которой и отправился наугад…

Батюшка с великим трудом сдержал готовое сорваться с губ словечко, коему было ровным счетом нечего делать в лексиконе священнослужителя.

Он вспомнил, как сюда попал.

…К исходу дня, отмахав вдоль железнодорожной насыпи с десяток верст, отец Михаил добрался до места, где узкоколейка ныряла в тоннель, прорубленный в толще Салаирского кряжа. Дальше дороги не было, ибо тоннель оказался намертво закупоренным – фактически от него остался один лишь бетонный портал, в метре от которого сплошной массой громоздился до самого потолка старый, сцементированный временем и уже успевший порасти травой каменный завал. На последствия природного катаклизма это не походило; видимо, когда-то тоннель взорвали, причем взорвали мастерски, с большим знанием дела и не жалея тротила.

Никаких признаков человеческого жилья поблизости не обнаружилось, из чего следовало, что, выбирая, в какую сторону свернуть, отец Михаил дал маху. А может, и наоборот, Господь нарочно направил его сюда, чтобы дать пищу для размышлений. Пожалуй, что так; во всяком случае, стоя перед каменным завалом, отец Михаил начал чувствовать, что разрозненные, сами по себе необъяснимые факты начинают мало-помалу выстраиваться в какую-то систему. Узкоколейка, ради постройки которой кто-то когда-то не пожалел времени, сил и денег на пробивку тоннеля в толще горного хребта, являлась важнейшим элементом этой системы.

Вряд ли по ней возили лес в расположенную по ту сторону кряжа Кемеровскую область, где его и так навалом. И, уж конечно, никто не возил все тот же лес из Кемеровской области сюда, где он никому не нужен. Нет, лесоразработки тут были ни при чем. Кемеровская область – это черная металлургия, тяжелая промышленность, шахты… Так, может быть, здесь, в глуши, похоронены останки какого-то секретного проекта советских времен? Настолько секретного, что для сохранения тайны кто-то на самом верху отдал приказ взорвать тоннель…

Отец Михаил заночевал в портале, имея крышу над головой на случай ночного дождя. Он развел у входа костер и долго сидел, глядя поверх огня на звездное небо. Пока батюшка предавался возвышенным раздумьям, из темного ночного леса вышел таежный зверь бурундук – молодой, непуганый, никогда прежде не встречавшийся с людьми и оттого бесстрашный, – храбро подкрался к отцу Михаилу с левого фланга и с аппетитом воздал должное лежавшей на расстеленной газете краюхе хлеба. Уловив краешком уха едва слышное шуршание бумаги, отец Михаил повернул голову на звук, и бурундук, выронив угощение, пустился наутек. В дрожащем круге оранжевого света мелькнул пушистый хвостик, блеснули яркие черно-белые полоски вдоль спины, и зверек исчез. Отец Михаил усмехнулся, глядя ему вслед, и подумал, что его вылазка дала хоть какой-то положительный результат: по крайней мере, бурундук, разделив с батюшкой скромную трапезу, составил себе благоприятное мнение о роде человеческом.

На рассвете следующего дня отец Михаил двинулся в обратный путь, ибо лезть в гору, дабы убедиться, что за ней в действительности лежит Кемеровская область, он, понятное дело, не собирался. Задолго до полудня он достиг места, где впервые наткнулся на узкоколейку, и, не без труда преодолев искушение подобру-поздорову вернуться в поселок, зашагал дальше. Каблуки его тяжелых сапог глухо стучали по каменистой дороге, ветерок приятно обвевал вспотевшее чело, к которому липла надоедливая мошкара. Солнце припекало – чувствовалось, что вот-вот начнется настоящее лето. Лес звенел от птичьих голосов, в высокой прошлогодней траве на насыпи с шорохом скакали и прыгали кузнечики. Отец Михаил шел, ни о чем не думая, ничего не вспоминая и не строя никаких планов, – просто шагал, наслаждаясь красотой яркого солнечного дня и упругой силой своего здорового молодого тела.