Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3

Дизельный движок размеренно постукивал где-то под палубой, по вспененной воде за кормой расстилался сизый дым. Неторопливо проплывали скалистые, поросшие вековым нетронутым лесом берега, красивые той дикой, первозданной красотой, от которой у городского человека надолго захватывает дух.

Катер направлялся в Сплавное, торопясь снабдить обитателей этого медвежьего угла всем необходимым, пока не ушла большая вода. Во время весеннего разлива катера ходили в Сплавное чуть ли не каждый день; все, что они туда доставляли, можно было перебросить одной-двумя баржами, но буксир с баржей не мог пройти к поселку по большой воде, не рискуя напороться на пороги.

Сегодня, помимо бочек с горючим, мешков с мукой и цементом и ящиков с запасными частями для леспромхозовских грузовиков и бензопил, катер вез двоих пассажиров. Один из них, невысокий, плотный, крепко сбитый мужчина с огромной лысиной и круглым, расплывающимся в плутоватой улыбке лицом, едва ступив на борт, объявил, что зовут его Петром Ивановичем и что в Сплавное он направляется в качестве скупщика пушнины. Это сообщение весьма позабавило капитана катера, который ходил в Сплавное уже не первый десяток лет и хорошо знал, что толковых охотников, способных за зиму добыть достаточно шкурок, в поселке отродясь не было. Правда, скупщики пушнины изредка заглядывали туда, но делали это зимой, когда мех у зверя становится густым и пушистым, а не в начале лета, когда вся зимняя добыча давным-давно продана и пропита и охотники могут предложить только второсортный товарец.

Впрочем, распространяться на эту тему старый речной волк не стал. Городских он недолюбливал, а уж таких, как этот лысый колобок, не терпел и подавно. Если скупщик пушнины не знает таких простых вещей, значит, так ему и надо. Такой это, значит, скупщик, такой специалист; туда ему, значит, и дорога. Потрется в Сплавном недельку, накупит чемодан гнилья, которому место разве что на помойке, потратит попусту немалые деньги да и уберется восвояси несолоно хлебавши.

Правда, насчет денег капитан его все-таки предупредил – сказал, чтобы сильно своими капиталами не тряс, о цели поездки не рассказывал первому встречному. Тут тебе не город, тут – тайга. Здесь, если что, хоть год кричи – ни до кого не докричишься, и милиционер к тебе на выручку не прибежит. Народ здесь живет разный; встречаются и такие, кто за копейку отца родного не пожалеет, а не то что приезжего горожанина с чемоданом денег. Тюкнут топором в темечко, бросят труп в лесу диким зверям на съеденье – вот и вся твоя заготовительная кампания…

Его слова напугали Колобка – не думал он, видно, что все так серьезно, а теперь вот задумался. Побледнел, лицо вытянулось – затосковал, в общем, вот-вот обратно на берег запросится. Но не запросился, только глянул на второго пассажира – искоса глянул, с подозрением, будто опасался, что тот ему прямо сейчас в глотку зубами вцепится, – обхватил обеими руками свой пухлый потрепанный портфель, к груди его прижал и быстренько перебрался с кормы на нос чтобы, значит, все время быть на глазах у команды. Чудак, ей-богу!

Зато второй пассажир был поинтереснее. Невысокий, сухопарый, но силы, по всему видать, немалой. Держался неестественно прямо, будто аршин проглотил, одет по-городскому, но как-то чудно – во все черное, и плащ на нем длинный, вроде поповской рясы. Черные с сединой волосы – гривой, борода густая, окладистая, как у попа, но не поп, хотя очень похож. Голос тоже густой, глубокий, прямо-таки дьяконский, но слышал его капитан за всю дорогу только один раз – когда пассажир взошел на борт и вежливо со всеми поздоровался. Кто он и зачем ему, такому, в Сплавное понадобилось ехать, не разберешь. А впрочем, горный Алтай – это такое место, где кого только не встретишь. Может, он тоже из этих, из староверов, беспоповец какой-нибудь, а то и вовсе сектант, которому в городе тесно стало… Ничего у него в здешних краях не получится, не такой тут народ, чтобы чужим сказкам верить, – у него, народа, своих сказок хоть отбавляй. Иную сказочку на ночь послушаешь – до утра глаз не сомкнешь, от каждого шороха до потолка подскакивать станешь…

А с другой стороны, мужчина внушительный, солидный, и взгляд у него такой, что прямо насквозь прожигает. У такого, пожалуй, любая затея может выгореть. Рыкнет дьяконским басом – покайтесь, мол, грешники! – глазищами черными сверкнет, и дело в шляпе…

Припомнив этот его взгляд, капитан порадовался, что стоит наверху, у штурвала, а пассажир – внизу, на палубе. Сидит на ящике с запасными цепями для бензопил и иными-прочими железками и смотрит без отрыва на каменные берега – видать, в диковинку ему здешние красоты, не успели еще примелькаться. Ну, пусть смотрит. И то сказать, в городе такого за всю жизнь не увидишь, разве что по телевизору…

Алексей Андреевич Холмогоров, личный советник Патриарха всея Руси, действительно любовался проплывавшими мимо скалистыми берегами, дивясь их суровой красе. Здесь, где на многие версты окрест не было ничего, кроме неба, воды, скал и деревьев, взломавших корнями гранит и навеки укрепившихся на крутых обрывистых склонах, удивительным образом менялись не только мысли, но и мироощущение. В больших и малых городах, в гуще толпы, со всех сторон окруженный асфальтом, бетоном и электричеством, человек поневоле ощущает себя царем природы, венцом творения, которому все дозволено и все подвластно – великим созидателем или великим разрушителем, в зависимости от темперамента и мировоззрения. Разумеется, отдельный человек даже и в городе чувствует себя малой песчинкой, но там он – часть огромного целого, именуемого человечеством, и может по праву претендовать на свою долю общечеловеческого величия. И лишь в местах подобных этому, оказавшись с глазу на глаз с подлинным величием Божьего творения, человек начинает понимать, что до этого момента жил иллюзиями и что все его прежние горделивые помыслы сродни тупому, ограниченному самодовольству муравья, полагающего свой муравейник единственным центром мироздания.

Слегка повернув голову, он увидел своего спутника – заготовителя пушнины, с несчастным видом примостившегося на носу и ожесточенно сражавшегося с комарами, небольшая стайка которых облюбовала потную лысину злосчастного Колобка в качестве временного аэродрома, где можно отдохнуть и дозаправиться. Поймав взгляд Холмогорова, Колобок развел руками – дескать, одолели, проклятые, – а потом нахлобучил на блестящую плешь широкополую брезентовую шляпу и опустил накомарник таким жестом, словно это была не тонкая нейлоновая сетка, а железное забрало рыцарского шлема. После этого он зажал свой драгоценный портфель между колен и засунул руки в карманы брезентовой куртки, оставив, таким образом, комаров без пропитания. Кровососы разочарованно покружили над ним, попробовали на вкус плотный брезент куртки, потолклись перед сеткой накомарника, будто пытаясь с укором заглянуть человеку в глаза, и улетели… Холмогорова ни один из них почему-то не тронул, и это обстоятельство не ускользнуло от внимания заготовителя пушнины.

Немного поерзав на мешке, заменявшем ему сиденье, он встал и, держа в левой руке свой неразлучный портфель, набитый, как догадывался Холмогоров, деньгами, с некоторой робостью в походке двинулся в сторону Алексея Андреевича. Из-за шляпы с опущенным накомарником он немного походил на упитанного инопланетянина в диковинном скафандре. Когда он подошел ближе, Холмогоров разглядел смущенную, немного виноватую улыбку. Заготовителя пушнины было жаль, ибо миссия его заведомо была обречена на провал, и Алексей Андреевич ободряюще ему улыбнулся. Незадачливый коммерсант задвигался живее и через считаные мгновения уже стоял рядом с Холмогоровым.

– Позволите присесть? – спросил он со странной смесью вежливости и фамильярности, являвшейся, по всей видимости, его фирменным стилем общения.

– Прошу вас, располагайтесь, – сказал Холмогоров. – Вас ведь Петром Ивановичем зовут, я правильно запомнил?

– Совершенно верно! – объявил толстяк, усаживаясь на соседний тюк и ставя между ног портфель. Он так демонстративно нянчился с этим портфелем, что для полной ясности оставалось только приковать его к запястью наручниками и набить на крышке надпись по трафарету: «Деньги». – Петр Иванович Завальнюк, к вашим услугам.

– Холмогоров, Алексей Андреевич. Приятно познакомиться.

– И мне! И мне очень приятно! – чему-то обрадовался Завальнюк. – Вы не представляете, какое это счастье – встретить в здешней глуши интеллигентного, воспитанного человека! Хотя мне почему-то казалось, что вы назоветесь не Алексеем Андреевичем, а отцом Алексеем…

– Вы далеко не первый, кто впадает в подобное заблуждение, – улыбнулся Холмогоров. – Увы, я лицо светское, хотя имею к церкви непосредственное отношение.

– Это как же? – заинтересовался Колобок, но тут же спохватился: – Простите, я не имею права лезть в душу, приставать с расспросами, мы ведь едва знакомы… Если это секрет…

– Никакого секрета нет. Я состою личным советником при Патриархе…

– Каком Патриархе?

– Московском. И всея Руси, разумеется.

– Разумеется, – тупо повторил Завальнюк. Он был сбит с толку, и этого обстоятельства не мог скрыть даже накомарник. – То есть, что я говорю – разумеется? Ничего не разумеется! Во всяком случае, для меня. Личный советник Патриарха – это же о-го-го! У меня прямо мурашки по спине от такого словосочетания. Как же вас занесло в эту дыру? То есть это, опять же, не мое дело, но вы меня заинтриговали. Не каждый день, согласитесь, удается встретить советника Патриарха посреди таежной речки!

– Да, – согласился Холмогоров, – думаю, что не каждый. Даже не через день.

– Вот-вот! – со смехом подхватил Завальнюк. Узнав, кем является его спутник, он немного расслабился и перестал поминутно хвататься за ручку своего портфеля, проверяя, на месте ли тот. – Правда, это не совсем обычно? Для вас-то, конечно, в этом нет ничего странного, вы-то знаете, зачем сюда пожаловали. А я чуть было за борт не выпал от удивления. Вернусь домой, стану рассказывать, что плыл вместе с советником Патриарха, – никто не поверит, даже жена.

Он замолчал, выжидательно глядя на Алексея Андреевича сквозь накомарник. Холмогоров мысленно усмехнулся.

– Если я вас правильно понял, – сказал он, – вам любопытно узнать, что я здесь делаю.

– Простите, ба… Алексей Андреевич, – покаянно произнес Завальнюк, в последний момент спохватившись и не назвав собеседника батюшкой. – Грешен. Любопытно, да так, что просто сил нет! Знаю, что нехорошо, но ничего с собой поделать не могу. Но если нельзя…

– Да Господь с вами! – воскликнул Холмогоров. – В моей работе нет ничего секретного. Видите ли, Божьей милостью я наделен… ну, скажем, даром, который позволяет мне с очень малой вероятностью ошибки определять места для возведения православных храмов. Этим я в основном и занимаюсь – езжу по Руси, хожу по городам и весям и указываю места, на которых храм будет силен, долговечен и славен. Советую, одним словом, как и подобает советнику.

– И все?

– В общем, да. По-вашему, этого мало?

Завальнюк смешно, по-женски всплеснул руками и прижал обе ладони к груди.

– Простите, Алексей Андреевич, я вовсе не хотел вас обидеть! Честно говоря, я не могу об этом судить. Как-то никогда не задумывался на эту тему. У меня к вопросам строительства подход чисто обывательский, утилитарный: где отвели тебе участок, там и строй. Конечно, церковь – не дача, не коттедж какой-нибудь, тут действительно надо с умом. Повыше как-нибудь, покрасивее, чтоб со всех сторон видать… И что же, вы это место как-то вычисляете или, может, просто чувствуете?

– Это трудно объяснить, – сказал Холмогоров. – Пожалуй, чувствую. Или провижу. Или… Словом, я и сам не знаю, как это у меня получается.

– Да-а, – протянул Завальнюк. – Чудны дела твои, Господи!

Тон у него был какой-то странный, и Холмогоров бросил на него косой взгляд.

– По-моему, вы мне не верите, – заметил он. – А если верите, то не до конца.

Завальнюк смущенно рассмеялся, пожал круглыми плечами, развел руками, но тут же поспешно сунул их обратно в карманы, услышав над ухом тонкий противный писк голодного комара.

– Трудно сказать, – честно признался он. – Понимаете, ни в коей мере не желая вас обидеть, я все-таки… Ну, как бы это поточнее выразиться? В общем, я не то чтобы атеист или там такой уж убежденный материалист. Просто, знаете, как-то никогда обо всем этом не задумывался. Семья, школа, учебники – все это было так давно! В общем, я как-то так привык, что больше верю собственным глазам, чем ушам. Нет, я понимаю, – торопливо добавил он, – понимаю, что это неправильно! Как это у дедушки Крылова было? Невежды судят точно так: в чем толку не поймут, то все у них пустяк… За точность цитаты не поручусь, но смысл именно такой.

– Отчего же, – вставил Холмогоров, – цитата верна.

– Правда? – обрадовался заготовитель. – Вы, значит, тоже читали?

– Крылова? – губы Алексея Андреевича тронула едва заметная улыбка. – Да, доводилось.

– Так что я не берусь судить о том, чего не знаю, – не заметив иронии, продолжал Завальнюк. – Кто я такой, чтобы судить, что на свете бывает, а чего не бывает? Я, к примеру, галапагосскую черепаху сроду в глаза не видел, так что же теперь – не верить в ее существование? В Чумака и Кашпировского целая страна верила, и я в том числе, так почему я должен вам не верить? Кто я такой, чтобы вы мне посреди речки сказки рассказывали? И вообще… Скажите, а этот ваш дар – он только на церкви распространяется? Больше вы ничего такого не умеете?

– О чем это вы, Петр Иванович? – насторожившись, спросил Холмогоров.

Завальнюк смущенно улыбнулся.

– Да вот, я вижу, на вас за всю дорогу ни один комар не сел, а меня, ей-богу, совсем заели, кровососы. Как это у вас получается, а? Или это секрет?

Затаив дыхание, он ждал ответа на свой вопрос, ради которого, собственно, и подсел к Холмогорову. В самом деле, что-то было мистическое в том, как старательно таежные кровопийцы сторонились этого удивительного, загадочного человека. Может, его и впрямь хранит сам Бог? От всех напастей хранит, в том числе и от комаров…

– Это не секрет, – с улыбкой ответил Холмогоров, – и не Божий дар. Это, Петр Иванович, хороший репеллент. Если желаете, могу поделиться. Хотите?

И, вынув из кармана, Холмогоров протянул заготовителю яркий красно-белый тюбик.

– А? – не понял Завальнюк. – Что? Репеллент? Ре…

Неожиданно он разразился громким хохотом. Он топал в палубу обутыми в тяжелые сапоги ногами, всплескивал руками и далеко откидывался назад, едва не падая с тюка.

– Что? Репеллент! – захлебываясь, повторял он и снова заходился в хохоте, таком громком, что стоявший за штурвалом капитан дважды оборачивался на него, и даже дизелист высунулся из машинного отделения посмотреть, что творится на палубе.

Холмогорову это веселье показалось не совсем искренним. Впрочем, не зная человека как следует, судить о степени его искренности было затруднительно. Да еще этот накомарник, мешавший видеть выражение глаз…

– Однако как вы меня поддели! – все еще всхлипывая и утирая глаза просунутым под накомарник кулаком, простонал Завальнюк. – Ох ты, господи, давно я так не смеялся… Что? А, репеллент… – он непроизвольно хихикнул. – Давайте, воспользуюсь с преогромным удовольствием. Покорнейше благодарю. Репеллент… А я-то решил… Ха-ха-ха!

Он взял у Холмогорова тюбик и старательно, не пропуская ни единого клочка кожи, намазал репеллентом все открытые части тела – кисти рук, лицо, шею и даже лысину. После этого он со вздохом огромного облегчения отложил в сторону шляпу с накомарником и с благодарностью вернул Алексею Андреевичу полупустой тюбик.

– Хорошо-то как! – воскликнул он, подставляя потное лицо дуновениям свежего речного ветра. – Воистину, чтобы оценить повседневные прелести жизни, надо хотя бы на время их лишиться! Уф! Вы не будете против, если я закурю? Благодарю вас…

Он вынул из кармана куртки пачку дешевых сигарет без фильтра и закурил, едва заметно поморщившись. Эта легкая гримаса заставила Холмогорова заподозрить, что его спутник привык к совсем другому сорту табака. Это было довольно странно: в тайге и на горных тропах редко встретишь коммерческий киоск, торгующий «Мальборо» и «Кентом», а скупщик пушнины, по идее, проводит в этом диком краю львиную долю своего времени и должен бы уже давно привыкнуть к отечественным «Приме» и «Беломорканалу».

Вообще, чем дольше Холмогоров к нему приглядывался, тем более любопытной фигурой казался ему Петр Иванович Завальнюк. Он выглядел и говорил совсем не так, как должен выглядеть и говорить скупщик пушнины, таежный бродяга, общающийся с людьми грубыми, неотесанными и даже опасными – охотниками, браконьерами, обитателями глухих медвежьих углов, куда еще не скоро дотянутся цепкие лапы закона и порядка. Да и заготовительный сезон давно кончился, это знал и понимал даже такой далекий от охоты и звероводства человек, как Холмогоров. Быть может, не случайно Завальнюк засыпал его вопросами, ухитрившись при этом ни слова не сказать о самом себе? Он производил впечатление человека открытого и простого, даже глуповатого, но такие обычно первым делом выкладывают собеседнику всю свою подноготную, а Завальнюк за все время их беседы не сказал о себе ничего, кроме имени и фамилии.

– И все-таки, – дымя сигаретой, произнес Завальнюк в тот самый момент, когда Холмогоров собирался задать ему какой-то вопрос, – все-таки, Алексей Андреевич, я не понимаю, почему человек вашего ранга, вашего масштаба очутился здесь. Что такого особенного в этом Сплавном, что вы, личный советник Патриарха, поехали сюда за тысячи километров, из самой Москвы?

– Ну, во-первых, не из Москвы, а из Барнаула. В Барнауле я по просьбе здешнего архиерея выбирал место для нового соборного храма.

– Тоже, между прочим, не ближний свет, – заметил Завальнюк.

– Вы правы. Но, кроме «во-первых», есть еще и «во-вторых». Во-вторых же, архиерей просил меня, если я изыщу возможность, посетить Сплавное и помочь местному приходскому священнику, отцу Михаилу, выбрать новое место для возведения храма.

– Вот я и говорю: что это за важная птица – отец Михаил, – чтобы вы к нему ехали?

– Это дело не одного лишь отца Михаила, – мягко возразил Холмогоров. – Это дело Божье, и кто мы такие, чтобы мерить дела Его своими земными мерками – в частности, количеством преодоленных километров и числом прихожан, которые придут молиться в храм поселка Сплавное? К тому же из того, что поведал мне архиерей, я делаю вывод, что место для храма в Сплавном действительно выбрано крайне неудачно.

– А что с ним не так, с этим храмом? – заинтересовался Завальнюк.

– Дело в том, – ответил Холмогоров, – что в течение всего лишь одного года этот храм уже дважды сгорал дотла от удара молнии.

* * *

Единственная улица поселка Сплавное растянулась вдоль берега реки, а над ней, уходя высоко в синее небо, поднимался поросший смешанным лесом склон горы. Место было красивое, но сильно обезображенное серыми бараками складов и ремонтных цехов. Грубая деревянная пристань, черная от времени и непогоды, также не добавляла панораме красоты. Лесистые склоны здесь были так же хороши, как и повсюду вокруг, но от этого места на Холмогорова сразу повеяло чем-то недобрым. Вдоль позвоночника пробежал нехороший липкий холодок, будто кто-то провел по обнаженной коже ледяным костлявым пальцем, и томительно, будто в предчувствии беды, сжалось сердце. Неожиданно раздавшийся над головой сиплый протяжный вопль заставил Холмогорова вздрогнуть, но это был всего лишь гудок, поданный капитаном, чтобы оповестить аборигенов о своем прибытии.

Выяснив это, Алексей Андреевич снова повернулся лицом к приближающемуся берегу и стал разглядывать скопление крепких бревенчатых изб и сараев, растянувшихся вдоль реки почти на километр. Он увидел блекло-голубое заброшенное строение в центре поселка – судя по безжизненно обвисшему выцветшему державному триколору, местное вместилище власти, где бок о бок трудились глава местной администрации, дирекция леспромхоза и участковый, если таковой здесь имелся. Опытный взгляд много путешествовавшего по провинции Холмогорова без труда выделил из общей массы строений амбулаторию и магазин, возле которого, как водится, стояло несколько велосипедов и топталась небольшая группа местных жителей, в основном мужчин. Завидев катер, один из них приветственно помахал рукой, остальные просто обернулись и стали без особого интереса наблюдать за тем, как суденышко подходит к причалу.

В огородах, спускавшихся по косогору к реке, виднелись крепкие, как молодые боровики, баньки; вытащенные на берег перевернутые лодки лежали там и сям, как диковинные рыбины. Из высокой жестяной трубы, венчавшей строение, похожее на пекарню, поднимался легкий дымок, и налетевший с той стороны порыв ветра донес до Холмогорова сытный дух свежего хлеба. В этом мирном пейзаже как будто чего-то недоставало. Холмогоров попытался понять, отчего картина кажется ему какой-то неполной, но не успел – его опередил Завальнюк.

– А церковь-то где? – спросил он, подходя и становясь у борта рядом с Холмогоровым. – Вы же говорили, что ее отстроили после пожара прошлой осенью!

Алексей Андреевич посмотрел на него. Заготовитель стоял, держа в одной руке портфель, а в другой – дымящуюся сигарету. Шляпа с поднятым накомарником была лихо сдвинута на затылок, новенькая брезентовая штормовка с откинутым капюшоном и туго набитыми всякой всячиной карманами смешно топорщилась со всех сторон, пятнистые армейские брюки были заправлены в голенища новых, еще не обмявшихся по ноге кирзовых сапог и вздувались пузырями на коленях. Вид у Петра Ивановича был довольно нелепый – ни дать ни взять горожанин, книжный червь, впервые в жизни собравшийся на рыбалку или по грибы, либо третьеразрядный актер, играющий председателя колхоза в плохоньком малобюджетном фильме.

Холмогоров отвернулся, и в глаза ему почти сразу бросилось то, чего он не замечал раньше. За то время, что он разглядывал Завальнюка, катер успел продвинуться вверх по течению, угол зрения изменился, и взгляду Алексея Андреевича открылась широкая травянистая прогалина на поросшем березой и лиственницей склоне, расположенная чуть левее и метров на двадцать выше центра поселка. Посреди этой прогалины чернело огромное пятно выжженной земли – след недавнего пожара. Из черной груды углей и давно потухших головешек местами выглядывала закопченная кирпичная кладка фундамента.

– Эге, – с удивлением произнес сообразительный Завальнюк, – а церковь-то, похоже, опять сгорела!

– Похоже на то, – согласился Холмогоров.

– Третий раз подряд, – констатировал Петр Иванович. – Скажи пожалуйста! Видно, место и впрямь неподходящее. Неужто снова молния?

– Очень может быть, – задумчиво сказал Холмогоров.

– Точно, молния! – авторитетно объявил заготовитель. – Это как пить дать. Знаете, лет десять назад был у меня знакомый следователь. И вот довелось ему как-то расследовать одно дело. Дело вроде пустяковое: в деревне сгорел магазин, да так удачно, что как раз накануне ревизии. Ну, магазин, понятно, потушили, а всю недостачу списали, как водится, на пожар. Стал мой приятель выяснять, отчего же это магазин прямо перед ревизией вдруг синим пламенем заполыхал, а ему пятеро свидетелей в один голос твердят: молния, дескать, это была. Он их и так и этак, а они, знай, свое талдычат: от молнии загорелось, и весь сказ. Ну, делать нечего, отступился он. Товары, которые уцелели, перенесли в склад, замок навесили, опечатали и сторожа поставили. И в ту же ночь, вообразите себе, полыхнул этот склад и сгорел до последней доски, до последней щепочки. И что вы думаете? Вернулся мой приятель в эту деревню, начал опрашивать свидетелей, и оказалось, что склад тоже молния подожгла. Он и уговаривал, и грозился, и запутать их пытался, а только все без толку – сговорились, черти, и ни шагу назад. Так на молнию все и списали, хотя дело, как вы понимаете, было ясное: разворовали все до последней макаронины, а пустой склад спалили. Вот вам и молния…

Снова обернувшись к нему, Холмогоров с любопытством уставился Петру Ивановичу в лицо, пытаясь понять, что кроется под улыбчивой маской наивного простодушия. История про злополучный магазин, естественно, была рассказана неспроста, параллель со здешними событиями прослеживалась в ней невооруженным глазом. Похоже, что болтливый заготовитель пушнины ни на йоту не поверил в то, что церковь могла трижды на протяжении года сгореть от удара молнии. В то, что Алексей Холмогоров отгоняет от себя комаров с помощью какого-то таинственного дара, он поверить мог, а в то, что неудачное расположение церкви трижды послужило причиной пожара, верить отказывался.

Впрочем, Алексей Андреевич и сам не хотел спешить с выводами. В жизни всегда есть место для событий мистических, для чудес и явлений, к которым неприложима куцая мерка самоуверенного материализма. Однако, дабы не попасть впросак, говорить о чуде следует только после того, как все иные, рационалистические объяснения непонятного тебе явления будут внимательнейшим образом рассмотрены со всех сторон и отброшены как несостоятельные. Иными словами, надлежало хорошенько разобраться в ситуации и лишь потом делать какие-то выводы и принимать решения.

Похоже, Петр Иванович Завальнюк, этот незадачливый заготовитель пушнины, придерживался того же мнения. Да и архиерей, с благословения самого Патриарха отправляя Алексея Андреевича в здешние края, просил его, по сути дела, именно об этом – не только указать место для возведения храма, но и выяснить настоящие причины происходящего.

Рассказывая Завальнюку о целях своего визита в Сплавное, Холмогоров умолчал о многом. Говорить с атеистом о материях более тонких, чем бутылка водки и двуспальная кровать, человеку верующему всегда тяжело. Религия уже давно признает и ценит науку как испытанное средство познания окружающего мира, а вот наука, как правило, религию отвергает категорически, прямо с порога объявляя все ее постулаты в лучшем случае пагубным заблуждением, а в худшем – заведомой ложью. Делается это, надо полагать, для самоутверждения, дабы не признавать собственной неспособности до конца постигнуть этот мир во всем его величественном многообразии.

А дела в Сплавном творились воистину странные. Архиерей показал Холмогорову письма приходского священника, отца Михаила, в которых тот описывал ситуацию в поселке, прося совета и моральной поддержки. Ознакомившись с этими документами, Алексей Андреевич, помнится, подумал, что батюшке впору было просить у архиерея не совета, а неотложной помощи, однако отец Михаил этого не сделал, понимая, что епархия помочь ему не в силах, разве что неустанными молитвами да деньгами на строительные материалы. Что еще мог сделать для отца Михаила архиерей, так это, не теряя времени, отозвать его из поселка и назначить в другой приход, где работа батюшки не так сильно напоминала бы то, чем занимались первые белые миссионеры в девственных джунглях Африки, Австралии и Южной Америки.

Все выглядело бы намного проще, если бы испытываемые отцом Михаилом трудности можно было объяснить неявным сопротивлением, оказываемым распространению церковного влияния кержаками-старообрядцами, которых в здешних диких краях сохранилось преизрядное количество. Это была опасность понятная, известная и ожидаемая заранее, что делало ее куда менее грозной. Но в том, о чем доносил архиерею в своих письмах отец Михаил, Холмогорову почудились признаки какого-то мрачного языческого культа. Именно почудились, потому что информации, на основании которой можно было бы сделать конкретные выводы, в письмах почти не содержалось – похоже, отец Михаил и сам ею не обладал и оттого делился с архиереем не столько фактами, сколько предчувствиями. Некое мистическое чутье было батюшке присуще, это Холмогоров понял сразу же, а стойкость, с которой отец Михаил боролся за спасение заблудших душ своих прихожан, вызывала уважение и желание всемерно помочь батюшке в его священном деле.

Дав еще один гудок, капитан подвел катер к причалу, и тот тяжело привалился низким черным бортом к сделанным из старых автомобильных покрышек кранцам причала. Двое матросов в замызганных парусиновых робах, действуя с обезьяньей ловкостью, пришвартовали суденышко к дубовым сваям причала и перебросили с борта на берег шаткий дощатый трап с веревочными поручнями, польза от которых была чисто моральной – всякий, кто рискнул бы проверить их на прочность, неминуемо очутился бы в холодной воде. Поблагодарив капитана и кивком распрощавшись с командой, Холмогоров сошел на пристань, не касаясь поручней ладонью. Вслед за ним на берег энергичным, жизнерадостным колобком скатился Завальнюк со своим неразлучным портфелем.

Холмогоров посторонился, давая дорогу грузовику, который задним ходом пятился к причалу. С катера на причал уже скатывали бочки с бензином и соляркой. Над пристанью, как всегда в подобных случаях, стоял густой беззлобный мат – привычная музыка, сопровождающая любое дело, затеянное братьями-славянами. На вытоптанной площадке перед пристанью околачивалось десятка два местных жителей обоего пола – курили, переговаривались, подавали советы грузчикам, а то и просто молча глазели, от нечего делать наблюдая за ходом разгрузки, – для них это было какое-никакое, а все-таки событие, яркое пятно на сером фоне однообразных будней.

Холмогоров огляделся. Его спутник, заготовитель пушнины Петр Иванович Завальнюк, уже втолковывал что-то человеку в несвежей милицейской форме. Это напоминало беседу двух колобков, только участковый, в отличие от Завальнюка, выглядел изрядно опустившимся, не таким энергичным и жизнерадостным да вдобавок еще и сильно испитым.

Человека, который хотя бы отдаленно походил на священнослужителя, среди встречающих почему-то не оказалось. Это было не совсем обычно, тем более что архиерей твердо пообещал предупредить отца Михаила о прибытии московского гостя. Впрочем, Холмогоров тут же нашел объяснение этому. Связь в здешних местах оставляет желать лучшего. Неизвестно даже, проведена ли сюда телефонная линия. А если и проведена, то линия проводной связи, протянутая через никем не считанные километры тайги и горных распадков, штука крайне ненадежная. Радиостанции же во все времена работали с пятого на десятое, через пень-колоду, ибо прохождение радиосигнала пребывает в досадной зависимости от расстояния, атмосферных явлений и даже рельефа местности. Так что отправленное архиереем сообщение могло до отца Михаила попросту не дойти или дойти в искаженном, вводящем в заблуждение виде.