Текст книги "Урановый рудник"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Он так углубился в переживания по поводу грядущих неприятностей, что пропустил момент, когда отец Михаил что-то нашел на пепелище. Из мрачной задумчивости его вывел негромкий оклик священника, а в следующую секунду что-то с глухим стуком упало прямо ему под ноги.

– Поглядите-ка на это, многоуважаемый Иван Данилович! – воскликнул батюшка.

Участковый взглянул на лежавший у самых носков его сапог предмет и подумал, что надо отдать должное не только прозорливости батюшки, но и его умению владеть собой. На месте отца Михаила лейтенант Петров вряд ли удержался бы от парочки ядовитых высказываний в адрес сыщиков, неспособных найти даже дорогу в сортир без подробной карты и компаса. В возгласе же, которым батюшка сопроводил свою находку, не прозвучало ни единой нотки торжества или злорадства, ни малейшего намека на упрек.

Предмет, извлеченный батюшкой из горячей золы, представлял собой бесформенный ком оплавленного пластика, когда-то молочно-белого, полупрозрачного, а теперь местами пожелтевшего, а кое-где и ставшего почти совсем прозрачным. Из верхней части этой похожей на блин штуковины выступало нечто вроде ручки, рядом с которой располагалась деформированная горловина со следами крупной винтовой резьбы.

– А вы говорите, молния не оставляет следов, – заметил батюшка, прекращая, подобно брамину, бродить по раскаленным углям и выбираясь на травку.

– Так при чем же тут молния? – растерянно сказал Петров, наклоняясь и подцепляя находку согнутым пальцем за ручку. Ручка была не то чтобы горячая, но теплая. – Это ж канистра! Полиэтиленовая…

– Совершенно верно, канистра, – согласился отец Михаил. – Любопытно, как она сюда попала?

– Так это вам виднее! – обиженно заявил Петров. – Может, вы в ней керосин хранили. Для освещения. Канистра прохудилась, вот вам и самовозгорание…

– Храм керосином не освещается, – суховато возразил отец Михаил. – Для этого существуют свечи. Да и подсобных помещений, как вам известно, в часовне не было. Где же мне керосин хранить – в алтаре?

– Ну, мало ли, – не сдавался Петров. – Мало ли где! Под лавкой, к примеру.

– Вы можете не верить в Бога, – сдержанно произнес батюшка, – но в здравый смысл вы верить обязаны. Если бы канистра с керосином или иной горючей жидкостью стояла внутри часовни, от нее бы наверняка и следа не осталось. Во всяком случае, такого следа, который можно обнаружить без детального химического анализа. А она лежала с краю и осталась почти цела.

– Ну, и что это, по-вашему, означает? – мрачно поинтересовался Петров, который все понял буквально с первого взгляда, но не желал в этом признаваться.

– Сие означает, – принялся терпеливо втолковывать отец Михаил, – что некто облил стены храма бензином и поджег, а когда пламя разгорелось, швырнул в него канистру и ушел. Канистра, по всей видимости, не долетела, а может быть, напротив, отскочила в сторону, ударившись о стену, но поджигатель в спешке этого не заметил. Данный предмет, – он шевельнул носком сапога свою находку, которую Петров снова положил на землю, – представляется мне весьма важной уликой, с помощью которой вы можете отыскать злоумышленника.

– Да какая там улика! – с кислым видом возразил Петров, отлично понимая, что отец Михаил прав на все сто процентов. – Обыкновенная канистра, у нас такие, почитай, в каждом доме.

– Вот и славно! – неизвестно чему обрадовался батюшка. – Всего-то и остается, что выяснить, у кого такая канистра пропала. И при каких, сами понимаете, обстоятельствах…

– Легко сказать, – буркнул Петров, борясь с искушением отфутболить остатки канистры на самую середину пепелища, где угли были еще достаточно горячи, одним точным пинком избавившись от этой головной боли. – Как я вам это выясню?

– Ну, не мне вас учить, согласитесь, – кротко произнес отец Михаил с таким видом, словно беседа у них шла о погоде и видах на урожай, а не о поджоге церкви, который участковый отказывался расследовать чуть ли не открытым текстом. – Существует множество профессиональных приемов, о которых вы как сотрудник правоохранительных органов, несомненно, осведомлены намного лучше меня.

Участковый крякнул. С самого детства семья, школа и государство внушали ему, что попы – просто банда ленивых обманщиков, принципиальных захребетников или, в крайнем случае, блаженных дурачков, наивно верящих в сказки, в незапамятные времена выдуманные их более сообразительными предшественниками. Правда, позднее, став немного старше, Петров начал подозревать, что все не так просто, как это описывалось в книгах. Пару раз ему доводилось слышать, что священники будто бы получают образование, ни в чем не уступающее университетскому, а во многом и превосходящее его, так что люди они в большинстве своем умные, широко образованные – словом, такие, что пальца в рот не клади. Но сталкиваться со служителями культа вот так, нос к носу, лейтенанту Петрову не приходилось, и теперь он чувствовал, что оказался в крайне невыгодном положении человека, пытающегося переспорить оппонента, многократно превосходящего его по всем статьям. Попросту говоря, они с отцом Михаилом были в разных весовых категориях, и батюшка играл с ним как кошка с мышью. Он даже не спорил, а просто вразумлял: дескать, покайся, грешник, перестань валять дурака и берись-ка за дело, а то глядеть на тебя, дурака, срамно.

Беда была в том, что участковый Петров и без советов продвинутого попа отлично знал, как расследовать это дело. Возьмись он за расследование по-настоящему, и поджигатель уже к обеду, в крайнем случае к ужину, будет сидеть у него в кабинете и взахлеб давать показания, размазывая костлявым кулаком слезы и сопли по небритой разбойничьей роже. Ну, или там по бритой, какая разница… Да только что из этого получится, кроме неприятностей? Ведь участковый – тоже человек, и жить ему охота не меньше, чем иным-прочим.

Вот и получалось, что участковый инспектор Петров очутился меж двух огней. С одной стороны на него давил священник, который запросто мог организовать лейтенанту Петрову неприятности – не нарочно организовать, не со зла, а автоматически, в силу своего нежелания признать поражение и убраться из Сплавного подобру-поздорову. А с другой стороны… С другой стороны поджидало такое, о чем Петров и думать не хотел, потому что боялся. Точно про это лейтенант ничего не знал – по Сплавному ползли жутковатые слухи, и до Петрова доходили только их обрывки, потому что кто же станет посвящать в такие дела участкового милиционера, да еще нездешнего, пришлого, присланного из райцентра? Он знал лишь, что в окрестностях поселка творятся дела, в которые лучше не соваться – сгинешь без вести, а толку никакого не добьешься. Были уже такие, кто совался, и где они нынче? То-то, что нигде…

– Хотите добрый совет? – спросил он, неожиданно для себя самого преисполнившись к отцу Михаилу сочувствием. – Бросайте вы это гиблое дело и отправляйтесь куда-нибудь в другое место, там свой храм возводите. Что для вас, свет клином сошелся на этом Сплавном? Или начальство не отпускает? Так вы поезжайте, объясните все как есть, растолкуйте. Ведь это ж, между прочим, не дело, а сплошные убытки! Одних пиломатериалов за три раза сколько сгорело – это ж подумать страшно! И ведь ничего мы с вами тут не найдем, даже не надейтесь. Заявление я у вас, конечно, приму, да только что с того? Я ведь тоже, как и вы, приезжий, они меня в упор не видят, смотрят как на пустое место, по душам поговорить не с кем. Даже пью один, как алкоголик последний. Ну, кого вы к Богу повернуть хотите – разбойников этих лесных, браконьеров, пьяниц? Язычников?

– Язычников? – удивленно переспросил отец Михаил, глядя на участкового, как на некую редкую разновидность постельного клопа.

Петров заметил и правильно оценил этот взгляд, но не замолчал – его несло.

– Вот именно, язычников! Они верят, что в здешних лесах какая-то нечисть обитает. Вот этой самой нечисти они и поклоняются, ей и молятся, а вы им про Бога талдычите. Их бог в тайге живет, человечиной питается, кровью запивает! Самые настоящие язычники!

Отец Михаил поглядел с косогора вниз, на россыпь бревенчатых домов, сбегающих вниз по склону к широко разлившейся реке, поднял глаза к безоблачному синему небу, где вовсю сияло поднявшееся уже довольно высоко солнце, и, продолжая смотреть вверх, как бы невзначай спросил:

– А вы?

– Что – я? – не понял участковый.

– Кому вы поклоняетесь?

Петров в сердцах швырнул окурок на пепелище. Тот беззвучно приземлился в мягкий пепел, немного полежал, а потом вдруг густо задымился, вспыхнул по всей длине и в считаные секунды сгорел дотла.

– Я-то? – переспросил участковый и тяжело, протяжно вздохнул, обдав батюшку волной густого водочного перегара. – Ничего-то вы, отец Михаил, как я погляжу, в здешней жизни не понимаете. Я ж вам толкую: нездешний я, из райцентра переведен… А знаете, как я сюда попал?

– Нашалили, наверное, что-нибудь, – предположил отец Михаил, уставший сдерживать греховные порывы – в частности, раздражение, которое вызывал у него этот слизняк в погонах.

– Нашалил не нашалил – это к делу не относится, – нисколько не обидевшись, ответил участковый. – Я про другое спрашиваю: известно вам, что с прежним участковым стало? И не с ним одним, между прочим.

– Сие мне неведомо, – сказал батюшка.

– То есть не знаете. А надо бы знать! Так вот, укатал он кого-то из местных на пять лет за решетку. За что – не знаю. Было, наверное, за что. Ну, тот ему и пообещал: дескать, пожалеешь еще, да только долго жалеть не придется – заберет тебя Кончар, и косточек твоих не найдут…

– Кончар?

– Так они свою нечистую силу называют, я слыхал. И вот приходит он – участковый то есть – после работы домой, а дома прямо на постели лежит лисья голова. Как есть настоящая, и вся подушка в крови. Ну, он решил, что это родственники арестованного чудят, запугать его пытаются. Вынес он эту голову во двор, положил повыше, чтоб собаки не достали, взял другую подушку да и лег себе спать. Дело-то вечером было, затемно уже… Да. А утром, значит, хватились – нет участкового! Искали-искали, да так и не нашли. Даже косточек не нашли – в точности как тот мужик обещал.

Отец Михаил немного помолчал, ожидая продолжения, но Петров, кажется, иссяк. Тогда батюшка осторожно сказал:

– Ужас.

Участковый бросил на него свирепый взгляд исподлобья.

– Шуточки шутите, – сказал он. – Вот не думал, что священнослужитель будет смеяться над такими вещами.

Отец Михаил вздохнул. Этот беспредметный разговор его утомил, но следовало расставить точки над «i».

– Я и не думал шутить, – сказал он. – Просто я вижу, что вы напуганы, и соглашаюсь с вами: это действительно ужасно.

– А вы не напуганы? – обиделся Петров.

– Нет. Во-первых, мне доводилось видеть вещи пострашнее отрезанной лисьей головы на подушке. А во-вторых, у людей верующих есть огромное преимущество перед атеистами: им есть на кого уповать.

– Ну-у, батюшка, – пренебрежительно протянул Петров, – это вы загнули! Здесь вам не Троице-Сергиева лавра и даже не Киево-Печерская. Тут, как говорится, до Бога высоко, до царя далеко… Свои здесь порядки, отец Михаил.

– Так ведь я для того и приехал, чтобы их изменить, – мягко напомнил священник. – Да и вы, насколько я понимаю, тоже.

– Э-эх! – отчаянно воскликнул участковый и трясущейся рукой полез в пачку за новой сигаретой. – Не хотите вы меня понять, отец Михаил!

– Отчего же, я вас отлично понимаю. Даже лучше, чем вы думаете.

– Осуждаете? – полуутвердительно, с грустной насмешкой спросил Петров.

– Человеку не дано судить других людей, – напомнил отец Михаил. – Это право есть у одного лишь Господа, и перед ним всем нам придется рано или поздно держать ответ. Так вот, когда настанет мой черед, я хочу предстать перед ним со спокойной душой и чистой совестью. Поэтому, Иван Данилович, отлично вас понимая, присоединиться к вам я никак не могу, уж вы не взыщите. И еще одно, – сказал он после непродолжительной паузы. – Знайте, я очень рад, что у нас с вами состоялся такой откровенный, можно сказать, задушевный разговор.

Некоторое время Петров молчал, дымя сигаретой и утирая пот с лица и шеи с таким ожесточением, словно хотел содрать с себя кожу, а потом вдруг предложил:

– А пойдемте выпьем! Вот тогда у нас с вами выйдет настоящий задушевный разговор.

– Благодарю за приглашение, – сказал отец Михаил, – но вынужден отказаться. У меня масса неотложных дел, да и у вас, извините…

Участковый безнадежно махнул рукой.

– Понимаю, понимаю. Гусь свинье не товарищ, да? Да нет, я не обижаюсь, вы правы. Только… Словом, ладно. Сделаю, что могу.

– Спаси вас Бог, Иван Данилович. Я на вас очень надеюсь, – солгал отец Михаил.

С реки вдруг долетел сиплый гудок, и сейчас же послышалось размеренное постукивание дизельного движка. Отец Михаил и участковый разом повернулись в ту сторону и увидели старенький буксир, который как раз в этот момент появился из-за излучины и теперь медленно, но упорно пробивался против течения к леспромхозовской пристани.

– О! – без особого воодушевления сказал Петров. – Катер пришел. Первый в этом году. Значит, через пару часов во всем поселке ни одного трезвого не останется. Веселенький будет вечерок… А вообще-то, что ни делается, все к лучшему. Может, по пьяному делу кто и сболтнет насчет этого пожара.

– Ну, вот видите, как все хорошо складывается.

– Да уж, – с сомнением сказал Петров и, просунув толстые пальцы под узел форменного галстука, принялся копаться там, пытаясь застегнуть пуговку на воротнике. Сигарета при этом торчала у него в зубах, и дым разъедал участковому глаза, заставляя щуриться. – Уж куда как хорошо! Не прирезали бы кого-нибудь, – добавил он озабоченно и повернулся к отцу Михаилу. – Идемте?

– Ступайте с Богом, – отозвался батюшка, – а я еще немного побуду здесь, подумаю… Канистру не забудьте.

– Как же, как же, помню, – проворчал Петров и, подхватив с земли бесформенный ком, некогда бывший канистрой, заспешил вниз по косогору к пристани, где уже швартовался первый в этом году катер с припасами и горючим.

Отец Михаил еще немного постоял у пепелища, давая участковому уйти подальше, а потом стал неторопливо спускаться следом по освещенному ярким солнцем, обрамленному березами и лиственницами склону, привычным усилием преодолевая силу земного тяготения и собственное нетерпение, понуждавшие его ускорить шаг, а то и вовсе пуститься бегом.

Дорогой батюшка размышлял о том, что сказал участковый. Известие о том, что жители поселка поклоняются каким-то языческим идолам, лесным духам, не стало для него полной неожиданностью. Он уже давно начал подозревать нечто подобное и даже писал по этому поводу в епархию – три письма отправил, из них одно на имя самого архиерея. Толку из всей этой писанины не получилось никакого, да и уверенности, что его депеши благополучно дошли по адресу, у отца Михаила не было – в здешней глуши почта ходила скверно, да и почтальон, как ни крути, тоже местный, а значит, мог оказаться заодно с теми, кто уже больше года пытался выжить отца Михаила из Сплавного.

Кроме того, какую помощь мог оказать ему архиерей? Вот именно, что никакой! Все, что мог сделать владыка, так это отозвать отца Михаила от греха подальше из Сплавного, расписавшись тем самым в бессилии святой православной церкви перед каким-то лесным доморощенным культом. Допустить этого отец Михаил не мог, и дело тут было отнюдь не в гордыне. В сущности, работа священника в понимании отца Михаила заключалась в непрерывной борьбе со злом – так же, кстати, как и работа участкового. Недаром ведь и про священника, и про милиционера говорят, что они служат. А служба – она и есть служба, тут выбирать не приходится.

У пристани, где пришвартовался катер, уже собралась изрядная толпа, в гуще которой виднелись поставленные как попало машины – «уазик» директора леспромхоза, расхлябанный грузовик, используемый как для подвоза продуктов в магазин, так и для доставки дров местным жителям, потрепанный леспромхозовский «ЗиЛ», приехавший забрать бочки с бензином и соляркой, и еще одна машина, появлявшаяся в поселке очень редко, но уже успевшая примелькаться отцу Михаилу, – тупоносый «ГАЗ-66» повышенной проходимости. Этот армейский грузовик был чуть ли не до самой крыши густо забрызган дорожной грязью, а зеленый брезентовый тент, закрывавший кузов, выгорел почти добела и местами прохудился.

Эта машина, как обычно, привлекла внимание отца Михаила. Никто в поселке не знал, откуда она появляется и куда исчезает, но отец Михаил подозревал, что кое-кто догадывался и благоразумно помалкивал в ладошку. Потрепанный «газон» возникал на пристани или у магазина не чаще раза в два-три месяца и, под завязку загрузившись самым необходимым, снова исчезал в неизвестном направлении. Приезжали на нем какие-то угрюмые, молчаливые люди – как правило, одни и те же, в количестве четырех человек. Но припасов – муки, соли, спичек и иной дребедени – они набирали отнюдь не на четверых. Отец Михаил как-то раз попытался рассчитать число едоков, исходя из количества погруженных в машину мешков с мукой и периодичности появления грузовика в поселке, и у него получилась такая цифра, что он схватился за голову. Выходило, что где-то в окрестностях поселка существует поселение, насчитывающее никак не меньше ста, а то и ста пятидесяти человек.

На карте никакие поселения не значились. Не было в округе также воинских частей, рудников, мест лишения свободы и иных объектов, где могло бы разместиться такое количество народу. А были в округе нетронутые леса, крутые скалистые склоны, множество мелких ручьев, несколько малых озер да пара-тройка серьезных болот.

Помнится, когда отец Михаил поделился своими недоумениями с участковым, тот лишь плечами пожал. «Мало ли, – сказал он равнодушно. – Геологи какие-нибудь, или охотники, или еще кто… Вы, батюшка, на карту не смотрите, карта – она из бумаги, а бумага все стерпит. Места у нас тут дикие, нехоженые, в самый раз для тех, кто с государством не хочет иметь никаких дел. Может, это кержаки, староверы местные, а может, еще кто… Они вас не трогают, и вы к ним не лезьте, на что они вам сдались?»

Такое отсутствие любопытства у человека, который по долгу службы обязан знать обо всем, что делается на его участке, уже тогда показалось отцу Михаилу странным. А теперь, когда участковый ненароком разоткровенничался и поведал о загадочной судьбе своего предшественника, все окончательно прояснилось: лейтенант просто боялся и прилагал все усилия к тому, чтобы как можно дольше оставаться в стороне, не вмешиваться в события. Да и была ли его откровенность нечаянной? Может быть, он завел этот разговор намеренно, желая напугать отца Михаила и выпроводить из поселка, пока не начались настоящие неприятности?

Спустившись с горы на единственную улицу поселка, отец Михаил потерял из виду пристань со стоявшими на ней грузовиками – ее закрыло ветхое деревянное здание склада. Обходя самые глубокие лужи, батюшка двинулся домой. На полпути ему снова повстречался Могиканин, который с крайне деловитым видом сооружал подкоп с целью проникновения в чужой огород. Комья сырой земли так и летели во все стороны, поросенок азартно хрюкал и повизгивал, энергично вращая смешной закорючкой хвостика. Дело у него шло на лад: когда батюшка с ним поравнялся, из дыры под забором торчала уже только задняя часть Могиканина. Было непонятно, что понадобилось поросенку в огороде, где в данный момент не произрастало ничего съедобного; оставалось только предположить, что Могиканин проводит учения, дабы потом, когда съестное в огороде появится, не ударить пятачком в грязь.

Чуть позже, когда отец Михаил уже почти поравнялся со своей калиткой, его обогнал грузовик – тот самый «ГАЗ-66», что привлек его внимание на пристани. В кабине сидели двое; еще двое, оба в армейском камуфляже и шляпах с поднятыми накомарниками, расположились на скамейках у заднего борта по обе стороны кузова. Полог тента был поднят, и отец Михаил сумел разглядеть этих двоих – аскетически худых, бледных, с волосами до плеч, но гладко выбритых. Позади них горой громоздились мешки и картонные коробки. Две пары холодных, лишенных выражения, неподвижных, как у покойников, глаз скользнули по лицу отца Михаила равнодушным взглядом, и батюшку вдруг обдало нехорошим ледяным сквозняком, словно из приоткрывшейся могилы.

Разбрызгивая лужи, грузовик прокатился мимо и скрылся из глаз за поворотом дороги. Отец Михаил проводил его взглядом, вздохнул, покачал головой и толкнул гнилую, криво висящую на ржавых петлях калитку, что вела к нему во двор.

В дверях ему, как обычно, пришлось низко наклонить голову – притолоки тут были низкие, а ростом его Господь не обидел. Вступив в дом, батюшка распрямился, расправил плечи и, обернувшись лицом к красному углу, приподнял правую руку, намереваясь перекреститься на иконы. Однако поднятая для крестного знамения рука нерешительно замерла, повиснув в воздухе, потому что икон в красном углу не оказалось.

Иконы лежали на полу, сброшенные чьей-то кощунственной рукой, а на их месте, скаля в предсмертной мученической гримасе мелкие острые зубы, красовалась отрезанная лисья голова, приколоченная прямо к задней доске киота большим кованым гвоздем.