Текст книги "На грани веков"

Автор книги: Андрей Упит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

7

Весь день ополчение двигалось по следам калмыков: неподкованные копыта их лошадей отпечатались на мягкой лесной дороге ясно и отчетливо. Инта крест-накрест повязала большой платок и засунула под него найденного мальчонку, которого уже успели окрестить Пострелом. Тот чувствовал себя великолепно, знай сосал соску из сухарей с медом и временами довольно погукивал. Клава с двумя ратниками все время высылали вперед разведывать, не видно ли поблизости косоглазых, Мегис с собакой просматривали чащу то с той, то с другой стороны, сосновцы и лиственцы держали ружья наготове: первая стычка заставила их насторожиться и утроить бдительность. Болотненцы, напротив, нехотя плелись сзади; нахохлившись, перешептываясь, то и дело поглядывали на идущих впереди, словно только тем и положено быть настороже и охотиться за этой желтой нечистью, а им, болотненцам, до того и дела нет. Один лишь Инга держался лихо и молодцевато, точно совершил бог весть какой подвиг, а не подвергся сегодня постыдной порке. Шагал он, высоко вскинув голову, то и дело громко переговаривался и похохатывал. Сосновцы да и сам вожак недоуменно наблюдали за его подчеркнутой бравадой – ничего хорошего это не сулило, очевидно, наказание не только не помогло, но еще больше обострило положение. Кроме того, они еще не знали пределов подлости Инги. Когда Инта со своей тяжелой ношей отстала от остальных, он подошел к ней и, следуя сзади, принялся охальничать, подтрунивая над тем, что девка за полдня ухитрилась обзавестись этаким большущим ребенком. Инта сдержалась и не обрезала паршивца, ничего не сказала парням, чтоб не вышло новой распри, а только ускорила шаг и потом все время старалась идти впереди ополчения. Даже новое необычайное происшествие, случившееся вскоре после полудня, не вывело болотненских из состояния напускного равнодушия, не заставило их присоединиться к остальным, не вызвало у них чувства боевой готовности и настороженности перед грозящими опасностями.

Клав с Кришем и Бренцисом ушли вперед чуть ли не на полверсты. Снова поднялся ветер, постепенно усиливаясь; даже небольшие деревца и кусты сгибались так, что временами совсем закрывали узкую, извилистую расселину дороги. Все гудело и трещало, трудно было отличить обычный шум леса от других подозрительных звуков, поминутно чудившихся разведчикам то где-то в стороне, то позади. Конские копыта здесь виднелись еще отчетливее, след был не широк, видимо, разбойники ехали друг за другом длинной растянувшейся вереницей. Разведчики вышли на покрытую кустами поляну – верно, это был заросший луг, из тех, что встречались здесь так часто. И вдруг они разом увидели следы не то двух, не то трех лошадей, свернувших вправо с главной дороги на какую-то боковую, давно уже заброшенную. Оставить это без внимания было нельзя, могло получиться так, что какая-то шайка калмыков останется в тылу и ратники окажутся меж двух огней. Изучая следы, разведчики поползли по сочной траве, пробираясь под кустами, пока не выбрались на почти открытый луг, поросший огромными, добела высохшими метелками полевицы. Шагах в пятистах впереди виднелась крыша заброшенного сеновала с торчащими из черных пучков соломы прижиминами. Ветер донес уже знакомый зловонный запах. Разведчики тотчас остановились и переглянулись, поняв друг друга без слов. Сердца у них так и захолонули. Бренцис в поисках помощи даже оглянулся. Клав – недаром старшой! – стараясь казаться смелее, чем на самом деле, пригнулся и прошептал:

– Надобно разведать, кто там есть. Зайдем с той стороны, подползем поближе, чтобы видно было. Ежели их будет двое-трое – управимся одни, с ними-то уж мы сладим. А ежели целая свора, то опять потихоньку назад к дороге, пускай остальные подойдут, а там уж как Мартынь порешит. Через пять шагов ползком!

Они поползли, волоча ружья и напряженно вслушиваясь. Одному из них показалось, что впереди мелькнули серые конские ноги, другому почудилось, что он увидел в просвете между метелками полевицы лохматую, овчинную шапку, третьему померещился тот самый жуткий вчерашний вой – в действительности же только лес шумел позади да ветер свистел над сухой травянистой поляной. Они сами это поняли, когда услышали доносящееся из сарая не то гусиное гоготанье, не то куриное квохтанье, и припали еще ниже.

Внезапно полевица расступилась, и перед разведчиками открылось пространство шагов в двести-триста. К бревну завалившейся стены привязаны две мохнатые лошаденки со знакомыми мешками с обоих боков. Всадники выбирались из сеновала, лопоча и размахивая руками, один из них все указывал в одну сторону, другой – в другую, казалось даже, что они вот-вот подерутся. Но так и не подрались, а, продолжая спорить, отвязали и повернули лошадей, то исчезая за мешками, то вновь выныривая из-за них, Ратники уже лежали на животе, пристроив мушкеты на жгут из полевицы, и целились в конников. Клав еще успел шепнуть:

– Погодите, пускай усядутся; как скомандую, так разом – вы оба берите на прицел того, что справа, а я возьму левого!

Стволы мушкетов лежали на опоре довольно устойчиво, хоть грудь у стрелков вздымалась так, будто их земля колышет. Клаву еще важная мысль пришла в голову, но уже некогда было уговариваться, как действовать, ежели один из косоглазых первым вскочит на коня и унесется, а второй замешкается. Забота эта оказалась напрасной: не то калмыки были так вымуштрованы, что не могли поступить иначе даже и при желании, не то находили удовольствие в собственной ловкости, только они разом ухватились рукой за луку седла и в один миг одинаковым взмахом перекинули ногу через коня, переглянулись и загоготали, но уже не так, как раньше, видимо, похвалили друг друга.

– Раз, два!

Но вместо счета «три» один за другим грохнули выстрелы из трех мушкетов. Сильный порыв ветра в мгновение ока отнес в сторону черные клубы дыма. Пространство перед сараем стало таким же просматриваемым, как и раньше. У всадника слева рука выпустила поводья, он перехватил их в правую, дико взвыл, конь вытянулся и исчез в кустах. Рванулась и вторая лошадь, только всадник на ней, точно подкинутый пружиной, подскочил в воздухе и, перевернувшись, скатился на землю; мохнатая лошаденка его умчалась следом за первой; притороченные с обеих сторон мешки высоко подпрыгивали, падали и снова взлетали. Стрелки поднялись, двое вытерли пот, точно целый день в риге молотили, а Клав гневно топнул ногой.

– Вот ведь глаз поганый! Только лапу я ему и поцарапал! Ладно еще, хоть один есть. Вот у нас и второй, так мы этих людоедов по одному и выщелкаем. Пойдем глянем, издох или нет.

Бренцису идти не хотелось, он с большой опаской поглядывал на полуразрушенное строеньице с коричневой колодой перед проемом двери.

– А ежели там еще кто?.. Может, их полон сарай.

– Дурья башка! Думаешь, не вылезли бы они, когда мы палить принялись, а один перекинулся? Сарай – его насквозь видать, разве же есть там хоть одна лошадь? Неужто косоглазые нынче пешком ходить стали? Недаром Комариным Бренцисом тебя кличут, и впрямь ума у тебя, как у комара.

Но Бренцис не сдавался, подтверждая этим, что ум у него и впрямь комариный. Ну, ладно, не в сарае, так ведь опять же эти калмыки могут в кустах укрываться… Но тут вмешался Криш – не то он на самом деле был убежден в том, что говорил, не то не хотел показать себя таким же трусом, как какой-нибудь болотненский.

– Старая ты баба, а не воин! Да ежели бы косоглазые знали, что мы здесь, так перво-наперво стали бы искать того, которого мы вчера изжарили, и ночи мы бы не проспали спокойно. И эти двое не откалывались бы, чтобы в сарае подрыхнуть за полдень. Ты что, сам не видал следов на дороге мимо этого покоса? Все они уехали, и больше здесь никого нет.

Они зарядили мушкеты и направились к сараю. Правда, Бренцис еле плелся, то и дело озираясь. Понятное дело, ни у сарая, ни в кустах, ни по ту сторону в большом лесу ни одного калмыка больше не оказалось. Убитый лежал возле дверного проема навзничь, вцепившись руками в траву, точно в последнюю минуту пытался подняться; глаза выкачены, рот раскрыт, из него вытекла струйка крови. Пуля прошла сквозь горло, шапка отлетела в сторону, бритый затылок мок в красно-черной луже. Криш нагнулся и хотел было стащить валенки, чтобы поглядеть, что там напихано, но тошнотворный запах оттолкнул его. Разглядывать больше нечего, разведчики поспешили назад к дороге.

Тут Бренциса стали донимать иные тревоги: что ежели Мартынь с остальными уже проследовали мимо и они остались одни? Нечто подобное думали и его товарищи, только таили свои страхи про себя. К сараю ползли, калмыков окружали, в живых людей стреляли – все что так их взбудоражило, что казалось, прошел уже целый час, хотя на самом деле всего только минут двадцать, Вскоре, дружелюбно лая, прибежал по дороге Медведь, а минуту спустя показалось все ополчение. Мартынь с командирами мрачно выслушал рассказ разведчиков. На людях у Бренциса сразу весь страх пропал, он взахлеб повествовал о происшедшем и хвастал так, словно ходил охотиться за козулями и проявил необыкновенную смекалку и храбрость. Предводитель вынужден был оборвать брехуна.

– Плохо, что вы одного упустили. Теперь калмыки скоро узнают, что мы в лесу, и начнут выслеживать и дознаваться, сколько нас и куда мы идем. В лесу они всей ордой не нападут, тут мы их по одному перестреляем, но ведь и открытые места будут.

И тут же, словно внезапно разозлившись на самого себя, тряхнул головой и распрямился.

– Да разве ж мы пришли сюда прятаться и таиться? Пускай лезут на нас, нам только этого и надо! Сами станем на них наскакивать, гонять, как зайцев, подстреливать, а кто в живых останется, тех к чертям угоним. За тем и пришли! Только ухо востро надо держать! Вот что!

На этот раз в разведку выслали четырех человек; кроме того, по обе стороны шли по двое дозорных. Шагали они лесом на таком расстоянии, чтобы не терять из виду движущихся по дороге и следовать наравне с нами. Обращение вожака и впрямь взбодрило сосновцев и лиственцев. Шли они браво, держа ружья наготове и зорко оглядывая окрестность, – на таких ребят можно положиться: не то что калмыков, а и настоящих псоглавцев и оборотней не убоятся. С нескрываемой радостью Мартынь время от времени обводил взглядом свою дружину, зато новые заботы принесли все те же болотненские. Ингу видно было то впереди толпы его земляков, то позади, то в самой середине. Он что-то без умолку нашептывал и втолковывал. Тащились болотненцы словно калеки, окрики и ругань Букиса не помогали, напрасно и вожак кидал назад грозные взгляды. Наконец, подождав, пока они притащатся, принялся костить их:

– Ежели вы на месте станете топтаться, так всю дорогу размесите, по уши утонете. И станут тебя кликать не Ингой Барахольщиком, а Ингой Меси Грязь.

Инга только нагло ухмылялся.

– На то ты вожак, чтобы людям новые клички придумывать.

К сожалению, Мартынь не удержался и крикнул:

– Ботало ты пустое! Не забывай, с кем говоришь! Чтобы у меня без шепотков да подговоров в строю! Порки отведал, так поглядывай, как бы еще чем-нибудь не разжиться!

О порке лучше было не напоминать, – даже и у такой тряпки, как Инга, есть своя гордость. Он побагровел, рот его искривила враждебная усмешка.

– Чем же это я еще могу разжиться?

Букис понял, что добром тут не кончится, подскочил и, замахнувшись ружьем, взревел:

– Да замолчи ты, неслух окаянный!

Не тут-то было, ругань не помогла – даже наоборот, толпа болотненских поплелась еще медленнее. Ян чертыхался: тащатся, как овцы с обмотанными копытами. Передним так часто приходилось останавливаться и дожидаться, что это в конце концов надоело и всех взбесило. Ведь таким манером и тьма посреди дороги застанет! Пропустили бездельников вперед – и это не помогло. То одному, то другому, а то и двум сразу вдруг приспичит по нужде в кусты, остальным все равно приходится ждать. Ну как тут узнаешь, то ли всерьез они, то ли нарочно – ведь животами маялся и кое-кто из сосновцев и лиственцев. Но и они не вытерпели, чтобы не поддеть:

– На месте вожака мы бы приказали вам так и переть со спущенными штанами, чтобы зря не задерживать.

– Отсчитать пятьсот шагов, расставить в ряд у кустов и по очереди отпускать.

Но и болотненцы за словом в карман не лезли.

– Коли поешь капустки со свежими червячками, так не диво, ежели по три раза на часу в кусты станешь бегать.

– А болотной похлебочки похлебаешь, так и четвертый раз сбегаешь.

– Пороть надо, это снадобье хорошее, разом животы поправятся.

Да разве ж за это выпороли?! А остальным лучше, что ли?! А они что – едут на парной упряжке, как барон Динсдорп, либо угощаются винами из Неметчины, как Холодкевич?! Да разве ж поможет дельное слово, коли разумом тронулись?! Добром уговаривать и вовсе смыслу нет – обязательно подумают, что последнее слово за ними. А тогда прощай авторитет вожака и послушание! Всех пятнадцать человек каждый день пороть не станешь, а какое наказание им еще придумаешь? Расстрелять Ингу? Это немыслимо: пусть он и пустобрех и скотина, но ведь все-таки свой человек. Да и кто поручится, что тогда не вспыхнет открытый бунт? У них же тоже ружья. А ежели у самих нет единодушия, так как же они могут биться с косоглазыми чертями, которые уже, может быть, высматривают из-за чащи… Мартынь поотстал на десяток шагов и стал держать совет со старшими, но и они не видели никакого выхода.

В предвечерний час ополченцев сильно напугал выстрел Криша в глубине леса. Правда, противника там не оказалось. Кришу попался довольно крупный козел, и он не мог удержаться, чтобы не застрелить его, хотя палить без серьезной причины было настрого заказано. Выговор, правда, Кришу достался довольно мягкий: после заплесневевших сухарей и червивой капусты свежее мясо прельстило даже самого Мартыня. Животное было упитанное и тяжелое, одному человеку далеко не унести, да и то надо мушкет отдавать товарищу. Когда подошел черед болотненских, они опять начали валять дурака – охали, кряхтели, словно на плечи им взваливают целый воз, несли по двое, волочили по земле, пока старшой лиственских не двинул одного из них в грудь и не приказал нести своим: нельзя же допустить, чтобы добро по грязи волочили.

С наступлением темноты четырех человек выставили в караул на дороге, по две пары, поодаль друг от друга, чтобы обезопасить себя с обеих сторон. Ополчение перебралось через зыбкую топь, там, где верховым никак не переправиться. Расположились на небольшом, заросшем липами и орешником пригорке. Болотненские в самом низу его, довольно далеко от остальных. Тушу подстреленного козла разрезали на три части и поделили жеребьевкой. Болотненским досталась голова и передние ноги. Они, конечно, опять сочли, что им досталась самая худшая часть, даже и огня не развели, ругались, верно, и махали кулаками, хотя различить их в темноте было трудно, а ветер заглушал слова. Сосновцы и лиственцы развели огонь ровно настолько, чтобы сварить мясо, а потом сразу же потушили костер и завалились спать под кустами в заветрие. Но выспаться так и не пришлось: всю ночь бушевала буря, деревья в ольшанике гнулись и стонали, несколько раз поодаль резко трещало падающее дерево, кусты метлами ветвей хлестали утомленных, беспокойно дремлющих воинов. Все время во тьме чудился подозрительный шум; ухо, прижатое к земле, слышало гул шагов, хруст ломающихся сучьев и чавканье тины. То и дело кто-нибудь подымал голову, прислушивался и толкал соседа. Шаги? Нет, а вот грязь хлюпает. Кто-то слышал, как тихо перекликаются на чужом языке, – конечно, все это от настороженности и тревожного сна.

Мартынь за кустом орешника долго совещался со старшими и еще порядочное время смотрел в непроглядную тьму после того, как те уже заснули. Ветер дул сбоку – услышат ли они предупреждающий выстрел с дороги сквозь адский шум? За весь поход это была самая тяжелая ночь для вожака.

Проснулся он от сильной встряски. Перед самыми глазами увидел лицо Марча, в рассветных сумерках оно выглядело неестественно серым, глаза широко раскрытые, какие-то перепуганные. Предчувствуя недоброе, Мартынь вскочил. Марч не сразу мог вымолвить слово, хотя обычно речь у него была гладкая и никто не слышал, чтобы он запинался.

– Они… они ушли…

Мартынь даже не сразу понял.

– Кто они? Кто ушел?

– Болотненские… Ни одного не осталось – все… Видно, еще сразу с вечера…

Мартынь кинулся к подножию взгорка, где вчера расположились эти бездельники. Да, ни единой души. Видны места, где сидели, но трава не вылежана, спать они не ложились, еще в дороге обо всем уговорились и сразу же вечером повернули назад. Теперь ясно, о чем они весь день перешептывались и почему так многозначительно ухмылялся Инга. С дороги заявились караульные, они ничего не заметили – ну, понятное дело, беглецы не в ту сторону и пошли. Внимательно осмотрев окрестность, нашли и следы: по откосу в болото, на восток; ясно, это для отвода глаз, теперь уж они, конечно, свернули на юг и шагают прямо к дому.

Видимо, мерзавцам мало было предательски оставить товарищей, они придумали пакость почище. Голову козла они насадили на заросшую мохом жердь как раз против привала сосновских. Рот разинут – какой-то умник ухитрился устроить так, что морда эта, казалось, нагло скалится. В зубы вставлен черенок с насаженной деревяшкой – это означало молот и, без сомнения, задумано как насмешка над кузнецом. В глазницы воткнуты неуклюже выструганные стрелы, а в развилку рогов – связанный лыком крест. Хорошего в этом пожелании было мало, но ратники сочли ниже своего достоинства разглядывать и выяснять смысл этих символов. Ян сильным пинком закинул пугало в папоротник и сплюнул. Мартынь равнодушно пожал плечами.

По правде-то сказать, не так уж он был спокоен. Стоял опустив голову и соображал, что же теперь делать. Гнаться следом нет никакого расчета: те уже шли всю ночь, да и найти их в этих лесах и болотах почитай что невозможно. А ежели и поймают, что это дает? Добром они не вернутся. Неужели же затевать побоище? Срамотища одна! Да и какой прок от этого стада, которое надо гнать силком? Положиться на него все равно нельзя. Лучше уж пусть их будет меньше, да зато каждый человек сознает и выполняет свой долг. Кроме Букиса, из болотненских остался еще Бертулис-Порох: как подошел вчера к Инте, чтобы та полечила стертые пятки, так и уснул у затухавшего костра, а теперь только глупо хлопал глазами, не соображая, печалиться или радоваться тому, что не ушел с земляками.

Значит, отныне в ополчении Мартыня было двадцать три ратника да Инта и Пострел, который барахтался на расстеленном платке, довольный и нянькой, и вообще своей судьбой. Заботы, хлопоты – одна помеха, а все же бородатые мужики ласково поглядывали на крохотного человечка, который, перевернувшись на живот, уже подымал голову и что-то довольно лопотал на своем языке. Может, он напоминал им собственный дом и семьи, за которые они пришли биться в эти чужие, полные неизведанной опасности леса. Сражаясь за Пострела и его няньку, они отстоят и собственных жен и детей… Мартынь поднялся на то самое место, где недавно маячила в насмешку насаженная голова козла. Каждое его слово звучало, как удар молота по раскаленному стальному клинку.

– Ну и пусть бегут, трусы проклятые, предатели… Увидим, увидим, сколько их вернется домой, сколько потонет в болотах, сколько подохнет с голоду, сколько волков в лесу собою накормят. Мы пришли воевать и не вернемся домой, пока последний грабитель не уберется отсюда. Двадцать три ратника, один карапуз, одна женщина и один пес – это не много, но и не мало, ежели мы будем держаться как один. А тот, кто думает, что его собственная жизнь дороже жизни товарища, – сукин сын и подлая тварь. Мы – не рать, а единое целое. Каждый здесь только двадцать пятая часть, сама по себе она ничто, но все вместе мы будем бить калмыков, татар, – пускай они выходят впятером на одного латыша!

Мегис в восторге взмахнул топором, тот со свистом мелькнул в воздухе и глубоко вонзился в ствол старой сосны.

– Вшестером на одного эстонца! Какая бы у них ни была башка твердая, а порубим их, как дрова!

Второй раздел

1

Леса остались позади еще вчера вечером. Ночь ополчение провело на лугу подле бора, огонь раскладывать не смели: окрестность еще не разведана, поди знай, не скрывается ли поблизости противник. На заре все без побудки уже были на ногах и с любопытством смотрели на незнакомую равнину. Не особенно много отсюда видать: к северу горизонт скрыт за крутым взгорьем, вздымавшимся примерно за версту. По взгорью желтым кушаком извивалась дорога, прежде хорошо укатанная, а теперь раскисшая от дождей и местами уже поросшая травой. Безопасности ради ополчение двинулось не по ней, а сбоку, прямо по равнине. Раньше тут были обработанные поля, ныне же они второй год лежали непаханые, заросли конским щавелем, бодяком и мелкими сорняками, над которыми уже высились посеянные ветром березки и кусты тальника.

На самой верхушке взгорья довольно большая, но редкая роща из молодых березок и осин. Ратники остановились под деревьями и долго оглядывали незнакомую местность. Холмистая равнина с большими и малыми рощицами на склонах и лугами в пологих лощинах; поодаль, слева, блестит небольшое озерко; как раз напротив, к северу, верстах в десяти, синеет опушка леса. Видны остатки трех дворов с грудами обгоревших бревен и закопченными печами. Черная туча галок с гомоном взмыла над рощей и унеслась к озерку, – кроме них, кругом не видать ни единой живой твари.

Долго простояли так люди Мартыня в угрюмом молчании. Только теперь они поняли, что напрасно проклинали лес с его болотами и чащобами: там каждое дерево, каждый куст был надежным укрытием, а калмык с луком на коне – наилучшей мишенью; здесь же враг может выслеживать из-за любой поросли, из-за любого пригорка, а больше в чистом поле и укрыться негде. Вспомнились рассказы беженцев о том, как вихрем налетают эти калмыки, обстреливают и опять пропадают. Глаз да глаз тут нужен!

И как будто именно для того, чтобы подтвердить эти опасения и еще больше насторожить ополченцев, невесть откуда справа, верно, с невидимой отсюда дороги, вынырнули двое конных – вылетели они, как два серых коршуна, перемахнули через луговую низину, так что только пыльца полевицы по воздуху понеслась, вымчали на другой пригорок и исчезли в кустах. Ратники остановившимися глазами проводили этих зловещих гостей – у всех на уме была только одна мысль, и высказал ее сам вожак.

– Ну, теперь все ясно: выслеживают нас и попытаются где-нибудь напасть. Хотят отплатить за сородичей. А нам это как раз и надобно: я вам сказываю, еще до вечера их стрелы запоют над нашими головами. Теперь только в оба глядеть да не трусить, это уж перво-наперво! У нас мушкеты, мечи, топоры – покажем им, что есть еще у латышского мужика силенка.

Хватит, намотались они по лесам без толку, коротая бессонные ночи, полные тревоги и ожидания. Обращение вожака всколыхнуло давно вскипавший и все время подавляемый гнев, руки сами собою вскинули ружья и нащупали мечи. Каждый понял: отступать уже нельзя, и вместе с ясным сознанием этого явились решимость, спокойствие, уверенность. Даже медлительный Букис оживился.

– Бес один знает, сколько их там есть, а только ясно, что больше нашего. Я знаю, что в таком разе делать: надо бы их перехитрить, чтобы не ведали нам счета, думали, что большой ратью двигаемся. Идти надо врассыпную, а потом, как надобность будет, всем вместе навалиться.

Мартынь поделил людей на три дружины. Себе оставил шестерых сосновских, Мегиса с собакой и Инту с Пострелом, остальных разделил пополам; в одном отряде за старшого поставил Клава, в другом – Букиса и Симаниса. Калмыки наверняка укрываются близ дороги, поэтому глаз с нее не спускать. Вожак со своими людьми перешел через дорогу, держась к востоку, Клав должен был заходить справа, чуть поодаль, а люди Букиса – с запада. Шли по возможности за редкими рощицами и кустами, за холмами, брели по налитым дождем руслам ручьев, по высохшим мочилам и старым ямам из-под гравия, но так, чтобы одна дружина не теряла из виду другую.

Пострел что-то прихворнул, беспокойно все время ворочался и то и дело хныкал. Инта перепеленывала его, укачивала и всячески старалась успокоить, но на этот раз он не слушался – верно, заплесневевшие сухари расстроили желудок. День стоял ясный и тихий, слышен малейший шум вдалеке. Дорога была глубоко взрыта нековаными копытами, видно, что недавно проскакали по ней калмыки. Мартынь быстро перевел своих людей в глубокий, заросший густой осокой овраг, по дну которого в сторону озерца сочился ручеек, вытекавший, по-видимому, из болот синеющего вдали леса. Двигались ратники осторожно, стараясь не хлюпать и переговариваясь только шепотом. В том, что предосторожность и на самом деле оказалась не лишней, они убедились сразу же. Руло ручья огибало поросший кустами холм, и, только хорошенько вглядевшись, можно было заметить с равнины головы ратников. Неожиданно Марч оглянулся и окликнул остальных. Чуть подальше того места, где они пересекли дорогу, у подножия взгорья снова показались два всадника, видимо, те же самые. Огляделись, развели руками, полопотали, повернули коней и скрылись в том же направлении. Воины с минуту стояли, не говоря ни слова.

Вожак быстро огляделся. По ту сторону оврага – луг, за ним пологий склон без единого кустика, насквозь просматриваемый. Только слева за углом начинался пригорок, до самой дороги заросший кустами. На этот раз сверхосторожность выказал Юкум.

– Мы же тут чисто как на ладони, с любого холмика косоглазые нас увидят и обстреляют. Даже кочки тут нету, чтобы прилечь да мушкет пристроить.

Мартынь с ним согласился.

– Вот и я об этом же думаю. Придется свернуть вон в те кусты у пригорка.

Но, по мнению Эки, и там было не вполне надежно.

– Ну, а ежели в тех кустах полно желтой нечисти? А наших и не видать.

– Да тут наши, рядышком, ты о них не беспокойся. А коли там калмыки, так их-то нам и надо, их-то мы и ищем. Ты думаешь, что мы все время хорониться от них должны? А зачем же мы сюда пришли?

Они выбрались из оврага и рысцой направились через луг к пригорку. Инта устала. Юкум взялся поднести Пострела. Почувствовав мужские руки или просто перемену, этот горлан сразу же притих и широко раскрытыми глазами уставился вверх. Уже притомившийся Юкум покачал головой.

– Ну, чем плохо этакому вояке, ни ему в гору бежать, ни мушкет тащить.

Беззубый рот раскрылся, лицо сморщилось, крохотный мужчина, видимо, пытался улыбнуться.

– Ну, чего тебе не смеяться! Пострел ты и есть, коли уж стрела косоглазого не смогла в тебя угодить.

Но тут вожак приказал отдать Пострела Инте, а Юкума с Гачем выслал вперед – разведать кустарники. Остальные тем временем присели возле кустов. Пес все не мог успокоиться, рвался за разведчиками, Мегису пришлось держать его за лохматый загривок. Инта шепнула:

– Опять что-то учуял.

Но тут же в кустах показались Юкум и Гач; разведчики прибежали запыхавшись, указывая назад и сообщая шепотом:

– Там вон котловина… Там они и есть… с лошадьми, тьма-тьмущая!..

Держа ружья наготове, восемь человек осторожно поползли вперед. Мегис сердито тряхнул пса, который ощетинивался и все порывался залаять. Даже Пострел, видимо, сознавая всю серьезность положения, с соской во рту таращился на няньку, а у нее от усталости и волнения даже пот по щекам катился. Потом все разом припали к земле и взяли мушкеты на изготовку. Вот кусты поредели, видно всё впереди, как сквозь сито. В каких-нибудь тридцати шагах чашеобразная котловина полным-полна калмыков; иные из них спешились, но большинство верхом. Они что-то лопотали, быстро-быстро, но тихо; морды у коней обмотаны тряпками и кожаными лоскутами, чтобы не фыркали. Все это буро-серое месиво бурлило и крутилось, и не сосчитать, сколько их, но полсотни верно. Все – спиной к ратникам, глядят на двоих, очевидно, только что прискакавших и что-то лопочущих, разводя руками и указывая на дорогу. Вожак шепнул Кришу справа и Марчу слева свой приказ, велев передать его остальным.

– Они ждут нас со стороны дороги. Подождем, пока Клав со своими подойдет с того края, а тогда и ударим. Целить только в косоглазых, кони нам ни к чему.

Но ждать не пришлось. Мегис все держал своего пса, даже морду ему зажал. Пес прильнул к земле и, дрожа, повизгивал, очевидно, что-то разглядев горящими глазами в этой буро-серой каше. И вдруг оттуда выскочили два огромных зверя с такими же черными космами, как волосы в калмыцких бороденках; разинув красные пасти, псы с ревом кинулись по краю котловины вверх к кустам. Медведь не выдержал, вырвался из рук ошеломленного хозяина и стрелой полетел по косогору навстречу им. Мгновенно сюда обратились косоглазые лица, даже кони круто повернулись. Ждать было нельзя, и мушкеты грохнули сами собой. На тихой опушке выстрелы прогремели ужасающе, всю котловину затянуло серым вонючим дымом. В еле просматриваемых клубах раздался одновременный леденящий душу вой множества глоток, от которого сжались сердца стрелявших. В безумной спешке они перезаряжали мушкеты, еле расслышав, как сквозь пелену что-то просвистело над ними, срезая верхушки кустов. Мгновение спустя пронеслась новая стая невидимых летящих птиц. Котловина бурлила, напоминая кипящий горшок, клокочущий и подпрыгивающий на сильном огне. Теперь уже там можно было кое-что различить. Черные лохматые шапки вынырнули из крутого водоворота, и лавина конников повалила вверх по откосу. Грохнул второй залп, опять все заволокло дымом, но перезаряжать мушкеты уже было поздно. У самых кустов над лежащими ратниками вынырнули страшные конские морды с ощеренными зубами и закатившимися глазами. Люди Мартыня схватили мечи и вскочили на ноги. Отточенные клинки вонзались в мягкие тела, конское ржание слилось с воплями всадников, кривые сабли скрестились с мечами, но прямые клинки латышских мужиков были длиннее, они с лязгом отбивали оружие противника, попадали в коней, задевали и всадников. Клубящаяся мешанина людей, дым и суматоха не давали возможности разглядеть что-нибудь. Топор Мегиса, лихо просвистев, угодил куда-то выше оскаленной морды; конь, застонав, вздыбился и тотчас же повалился, колотя передними ногами, как бельевыми вальками, и сбив шапку с головы эстонца. Тычком скатился с коня калмык и в следующее мгновение, точно кошка, уже был на ногах, но напрасно – тот же самый топор уложил его навсегда. Мартынь заметил чью-то руку с занесенным над ним кривым клинком; не оставалось времени ни подумать, ни выбрать – меч сам рванулся навстречу; рука с оружием исчезла; кто-то дико взвыл; конь, обогнув кусты, унесся через котловину на ту сторону взгорья: Сила этого нерассчитанного удара увлекла вожака, бросив его на колени, и тут он заметил второго недруга, несущегося прямо на него. Он откинулся в сторону; кривая сабля, как крыло хищной птицы, устремилась прямо к припавшему к земле Мартыню. С непостижимой быстротой что-то промелькнуло у него в сознании; рука сама собой выхватила пистолет Холодкевича; на минуту дым скрыл нападавшего. Но вожак был уже на ногах – конь калмыка бился на земле, а всадник убегал. Вот он на бегу, словно белка, прыгнул на скачущего мимо коня, обеими руками обхватил сзади всадника, нагнувшись, прижался к нему, и оба по дальнему косогору исчезли в кустах.