Текст книги "На грани веков"

Автор книги: Андрей Упит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

ЧАСТЬ IV
У ВОРОТ РИГИ

Первый раздел

1

Весь тысяча семьсот восьмой год шведский король преследовал русских в Польше, коршуном кидаясь то вперед, то вправо, то влево, туда, где укрывались отдельные отряды рассеянного войска Петра Первого. Некоторую поддержку ему оказывали отряды поляков и казаков самовластно посаженного им на престол Станислава Лещинского, бобруйского старосты Сапеги и генерал-майора Красова. Но русские в крупные баталии не вступали, а, переняв от самих преследователи их военную тактику, в особенности стремительные маневры, сберегали силы для главной битвы; благодаря же отдельным мелким стычкам обрели воинскую сноровку и закалились. Однако Карл медленно, но неотступно оттеснял весь их разорванный фронт к русским границам, за которыми собирал свои силы мятежник Мазепа с запорожскими казаками. Ожидалось восстание и донских казаков. Русские, отступая, разоряли имения, сжигали села и даже неубранный хлеб, чтобы противнику пришлось двигаться по пустым и безлюдным краям. Царь не находил себе места ни в Москве, ни на воронежских корабельных верфях; то и дело он мчался к своему войску, чтобы еще раз прикинуть, нельзя ли остановить слишком зарвавшегося и издевающегося над ним противника.

Карл Двенадцатый был столь уверен в беспомощности русских, что долгое время медлил призвать себе на подмогу оставленные в Риге полки. Наконец, Петр узнал, что генерал Левенгаупт с корпусом в шестнадцать тысяч прибыл в Польшу и движется на соединение с армией короля. Созвали военный совет и порешили, что фельдмаршал Шереметев с главными силами выступит против полков короля Карла. Сам царь взялся руководить действиями против корпуса Левенгаупта. Выведав от пленных, что шведский генерал движется вперед в большой спешке, Петр так же поспешно двинул свое войско. В проводники набился какой-то жид из деревни Григорково. Но это был подкупленный шведами предатель – он побожился, что противник-де еще не переправился через Днепр, хотя на самом деле он сделал это еще три дня тому назад. Русские сами начали переправу на тот берег, да так бы и прозевали шведского генерала, если бы не попался им шляхтич Петрокович, рассказавший правду. Жида, понятное дело, немедля повесили, а указывать путь доверили этому шляхтичу. Двадцать восьмого сентября у деревни Лесной русский царь напал на шведов, посчитав, будто их всего восемь тысяч, то есть вполовину меньше, нежели на самом деле. Русских же было всего девять тысяч девятьсот двадцать пять драгунов, на две тысячи больше, чем пехоты. Сражение началось в час пополудни и длилось несколько часов, обе стороны так утомились, что часа два отдыхали на расстоянии доброго пушечного выстрела друг от друга. Затем баталия продолжалась еще ожесточеннее до семи вечера, пока шведы не были наголову разбиты и не бежали, оставив восемь тысяч павших. Преследовать бегущих царь на следующее утро отправил генерал-лейтенанта Флюка с несколькими отрядами драгун, казаков и калмыков. Они нагнали шведов у Пропойска, перебили более пятисот человек, несколько сот взяли в плен, кроме того, захватили более двух тысяч повозок. Да и из тех, что рассыпались в бегстве по дорогам и лесам, казаки многих побили. И, наконец, генерал-майор Ифланд под самым королевским лагерем напал на остатки армии Левенгаупта, многих перебил, отнял знамя и взял в плен две сотни солдат с тремя офицерами.

Это была первая победа русских над шведским регулярным войском, куда более многочисленным. Битва под Лесной необычайным образом подняла дух русских воинов, в ней следует искать начало всех последующих побед, поэтому ее в дальнейшем и стали именовать матерью Полтавской баталии. Иные мудрецы даже подыскали обоснование сему необычайному наименованию: от двадцать восьмого сентября тысяча семьсот восьмого года до двадцать седьмого июня семьсот девятого года – ровно девять месяцев!

Надеясь легко захватить Украину с помощью мятежных казаков, Карл весною следующего, тысяча семьсот девятого, года подошел к Полтаве. Когда приступом взять ее не удалось, он плотно обложил город и отбил все попытки нападения с большим уроном для русской стороны. Совет генералов при царе решил, что надобно облегчить положение осажденного гарнизона и попытаться разбить шведов по частям. Седьмого мая генерал-майор Белинке с отрядом конницы и пехоты отправился вниз по реке Ворскле, дабы с тыла обойти укрепления Опошни. Генерал князь Меншиков взялся непосредственно руководить штурмом вражеской крепости, для этого ночью навел два моста через Ворсклу и, невзирая на огонь шведских пушек, на рассвете переправил по ним полки, а кавалерию – вплавь. Генерал князь Репнин тем временем следил издали, чтобы поспешить на помощь туда, где противник обрушится с особливым ожесточением. Люди Меншикова с одними саблями ворвались в шведские укрепления, выбили оттуда четыре эскадрона кавалерии и три сотни пехотинцев и преследовали их до Опошни. Шведы запалили пригород и укрылись в крепости. На помощь им из Будища поспешил сам король с семью полками. Генерал-майор Белинке не успел подойти вовремя, и Меншиков в полном порядке переправил по тем же мостам солдат назад. В сражении шведы потеряли шестьсот солдат, две пушки с боеприпасами, два знамени и два барабана. В плен угодил майор, три капитана, поручик, прапорщик и около трехсот унтер-офицеров и рядовых, русские же потеряли около шестисот убитыми и ранеными.

С той поры русские уже не давали покоя осаждающим Полтаву. Они беспрестанно нападали на сторожевые посты, то и дело выбивая их из отдельных редутов. Однажды ночью они переправились через Ворсклу, перебили караульных и угнали две тысячи шведских коней, что паслись на лугу. Гарнизон Полтавы по ночам часто делал вылазки, разбивал отряд-другой, а за спиной у шведов русские на глазах противника день и ночь возводили укрепления и в нескольких сотнях шагов от моста строили новые редуты. В это же время в Польше генерал-фельдмаршал Гольц разбил полки бобруйского старосты Сапеги, что еще больше придало отваги русской армии, предвещая успехи в будущем.

Четвертого июня Петр прибыл из Троицкого городка и принял на себя верховное руководство военными действиями полтавской армии. Подполковник Юрлов прислал известие, что он-де с солдатами находится в плену в Сенжарах и что противник там не очень силен. Туда направили генерал-лейтенанта Генскина с отрядом драгун. Увидев идущих на выручку, Юрлов напал на караульных, перебил их и вышел к своим. Пятнадцатого июня генерал-лейтенант Ренне с несколькими отрядами драгун переправился через Ворсклу неподалеку от расположения шведских обозов. Он послал туда пятьсот вовсе не обученных воинов, чтобы выманить шведов из укреплений. Сам шведский король с шестью полками бросился на них и гнался до самого леса, где Ренне с хитрым умыслом укрыл в засаде драгун. Те принялись палить по ним столь «великими залпами», что шведы смешались и обратились в бегство, причем русские преследовали их по всему открытому полю, многих перебили, а затем без больших потерь переправились назад через Ворсклу.

Но все эти мелкие стычки были только прелюдией и подготовкой к генеральному сражению, которого желали как честолюбивый, окрыленный добрыми надеждами русский царь, так и взбешенный и уязвленный шведский король. В ночь на двадцать четвертое июня он с небольшим отрядом сопровождающих выехал разведать русский лагерь. Четыре сторожевых казака, по привычке небрежно развалившись, сидели у костра. Увидев их, Карл соскочил с коня и собственноручно застрелил одного из них. Но остальные в свой черед успели выпалить из мушкетов и ранили короля в ногу. Рана оказалась серьезной, и как знать, может, и она имела значение в великой битве, которая произошла двадцать седьмого июня.

Ранним утром, еще затемно, шведы внезапно напали на русских, чтобы не только сбить их кавалерию, но и занять укрепления. Но русские держались так стойко, что оставили только два начатых ночью и еще не законченных редута, а остальные удержали, отрезали на правом крыле шведской армии шесть батальонов пехоты и несколько десятков кавалерийских эскадронов, загнали их в лес и захватили четырнадцать знамен и штандартов. Карл приказал остальным полкам поспешать на помощь; хотя полки эти крепко побили и потеснили русских, но рассеять их не смогли. Затем на отрезанных в лесу шведов напали генералы от кавалерии – князь Меншиков и генерал-лейтенант Ренцель с пятью полками конницы и пятью батальонами пехоты, наголову разбили их и взяли в плен генерал-майора Шлиппенбаха. Генерал-майор Розен с остатками шведов укрылся у подножия редутного холма, но, окруженный Ренцелем, вынужден был сдаться. Заметив в шведских рядах замешательство, Петр послал полковника Ивана Голицына с тремя батальонами в монастырь на горе, чтобы установить связь с городом, где бы в случае неудачи можно было укрыться. Остальное войско выстроил к бою и приготовился «с божьей милостью» двинуться на главный корпус противника. Однако тот не дождался нападения русских, а выступил сам – так в девять часов утра завязалась генеральная баталия левого крыла русских с правым шведов; вскоре она разгорелась по всему фронту. Всего часа два длился этот первый главный бой. Русские дрались столь храбро, что шведы вынуждены были укрыться в лесу, где они перед этим выстраивались. В плен попали генерал-майор Штаккельберг и Гамильтон, а потом и фельдмаршал Рейншильд и принц Вюртембергский со многими полковниками, офицерами и солдатами, которые сдались вместе с ружьями и конями. На поле боя насчитали девять тысяч двести тридцать четыре вражеских трупа, кроме того, многие пали в окрестных лесах и полях. Шведский король приказал нести себя в бой на носилках, найденных потом простреленными. Да и русский царь, не щадя своей августейшей персоны, все время находился в первых рядах, показывая подчиненным славный пример мужества. Шапка его была прострелена, и в седле нашли застрявшую пулю.

Преследовать бегущих шведов отрядили командира гвардии князя Голицына и генерал-поручика Боура с полками драгун, а на другое утро еще и князя Меншикова. Петр устроил в своей палатке пир для своих, а также и для пленных генералов. Шведский государственный канцлер граф Пипер, видя, что битва проиграна и спастись все равно невозможно, вместе с королевскими секретарями Цедергельмом и Дибеном явился верхом в Полтаву и также был приглашен на устроенное царем пиршество, где уже сидели фельдмаршал Рейншильд и прочие шведские офицеры. Петр воздал хвалу Рейншильду за его отвагу и воинское искусство, пожаловал ему свою шпагу и дозволил носить ее. Двадцать восьмого июня в Полтаву явился шведский генерал-майор Мейерфельд якобы принести от имени короля комплимент по случаю победы. Но у него не было ни королевского послания, ни паспорта, и царь приказал взять его в плен. Позднее Мейерфельда отправили в Стокгольм в обмен на плененного в Нарвской битве генерал-майора Бутурлина.

Двадцать девятого июня русские отслужили благодарственный молебен по случаю одержания победы и трижды палили из мушкетов и пушек. Тридцатого июня сам царь с войском двинулся преследовать разбитого противника. Но шведы, оставив обозы и имущество, бежали столь поспешно, что Меншиков лишь тринадцатого нагнал их у Днепра, где они расположились на отдых у подножия какой-то горы, неподалеку от Переволочны. От пленного квартирмейстера дознались, что Карл в сопровождении нескольких сотен конных всего лишь за три часа до этого с превеликим трудом переправился через Днепр, взяв с собою генерал-майора Шпара и Лагеркрона, а командующим оставленным войском назначил генерала Левенгаупта. Предатель Мазепа еще ранее Карла с несколькими сотнями казаков переплыл Днепр и удрал в турецкие владения. Меншиков с девятью тысячами солдат, не мешкая, подошел к Переволочне и потребовал, чтобы шведы сдались, иначе пощады им не будет. Договор о сдаче подписали рижский губернатор генерал граф Левенгаупт и князь Меншиков. Русские взяли в плен четырнадцать тысяч тридцать солдат, по большей части конных, со всем оружием, артиллерией, казной, знаменами, штандартами и барабанами.

Так в руки русского царя попала та прославленная армия, которая, грабительски колеся по Саксонии, перепугала уже всю Европу; из тех же конных, что сопровождали короля Карла, убегающего в Турцию, преследующие русские убили две сотни, а в плен взяли двести шестьдесят человек вместе со многими высшими офицерами. От этого удара Карл уже не оправился.

Однако он не угомонился: получил деньги от французского посла в Константинополе, занимал, где только мог, трижды пытался втравить турок в новую войну с русскими, но тут все время вмешивались английские и голландские дипломаты, так что замысел короля не осуществился. Наконец и турки не захотели больше терпеть у себя неугомонного и капризного шведского государя и стали выдворять его из своей страны. Они слезно молили его убраться восвояси, оплатили огромные долги, сделанные им, но Карл и не думал слушать, а только требовал еще денег. Тогда султан был вынужден применить силу. В семьсот тринадцатом году две тысячи янычар и двенадцать тысяч татар напали на королевский лагерь в Варнице под Бендерами, перебили стражу и подожгли дом, где жил Карл. Его вынесли из пламени, а затем отправили в Демотику, потом в Демиртаж под Адрианополем, но и в заключении король держался фанфаронски, пока, наконец, в семьсот четырнадцатом году не отправился в Швецию. Двадцать второго декабря он находился в своей Штральзундской крепости, откуда проследовал дальше морем. Швеция была вконец разорена, в военных походах погибло около четырехсот тысяч крестьян, оставшиеся пребывали в бедности, изнемогая под непомерным бременем налогов. И все-таки король сразу же принялся строить новые военные планы. Он задумал завоевать Норвегию и, собрав шестидесятитысячную армию, с большей ее частью отправился на юг соседней страны, а генералу Армфельду с остальными полками приказал напасть на север Норвегии. Одиннадцатого декабря тысяча семьсот восемнадцатого года, штурмуя Фредриксхальскую крепость, Карл пал от пули. Армфельд со своими девятью тысячами солдат пытался уйти обратно в Швецию, но в Тиндальских горах половина его войска погибла от лютых морозов. Трупы погибших привлекли такое множество хищных зверей, что долгие годы спустя охотники со всех краев собирались в этой изобилующей зверьем местности.

Курт фон Брюммер правильно расценивал будущее – могущество русского государства росло, как лавина, которую уже не удержишь. От Полтавы войско русское ушло в городок Решетиловку, потому что на поле боя и в его окрестностях нельзя было находиться из-за невыносимого смрада от трупов шведских солдат. В новом лагере пленных разделили на две части, пехотинцев и кавалеристов отдельно, и велели показывать приемы шведского военного искусства. В войске Карла было много опытных офицеров, инженеров и других умельцев. Их Петр приказал зачислить в свою армию и получил от этого дополнительную выгоду. Генерал-фельдмаршала князя Меншикова с большей частью кавалерии царь отправил в Польшу для соединения с оставшимися там полками генерал-лейтенанта Гольца, чтобы прогнать посаженного шведами короля Станислава Лещинского и вновь водворить на престол законного правителя Августа Второго.

Тут же в Решетиловке было решено, что генерал-фельдмаршалу графу Шереметеву со всеми пехотными полками и несколькими полками кавалерии надлежит, не мешкая, отправиться в Лифляндию и осадить Ригу.

2

Рожь скосили и свезли в овины, вечерами уже кое-где дымила рига, за полночь стучали цепы, а на рассвете сам хозяин в предовинье на сквозняке провеивал зерно. Лето было жаркое и влажное, лен уродился хороший, но к осени дожди перестали идти. К тому времени, как замачивать лен, мочила как назло пересохли – разве же рачительный хозяин станет кидать добро в тину! Лиственцам Холодкевич еще в середине лета наказал вычистить старые и вырыть новые мочила. У хозяев пасторской мызы спокон веку свои непросыхающие пруды, куда стекала вода из Девичьего ключа, им и горя мало, а сосновцы всё собирались, собирались копать, но тут подошел сенокос, потом жатва, а там, глядишь, время пары боронить да лен дергать. Так засорившиеся ямы для мочки льна и остались пересохшими. Скребя в затылке, мужики приглядывались к Черному озеру – только на него теперь и надежда. Да ведь поди доберись с возом по такой трясине к воде, которая к тому же все отступала от берега, оставляя за собою вонючую полосу мочажинника. Казалось бы, ну что стоит для волости устроить толоку, нарубить разлапистой ольхи и сосновых веток и проложить такую дорогу, что любо-дорого. Но и тут дело оказалось куда сложнее: как тут поработать на толоке одинаково, ежели у какого-нибудь Криша либо у старого Лукста всего возишка три, а Смилтниеку одному только возов двенадцать надо замочить? Да и другая незадача. Всякий знает, что лен мокнет в Черном озере по-разному – сверху от ржавчины краснеет, а внизу в тине – синеет, как воронье крыло отливает. Да и кто станет камни возить, чтобы прижимать лен, коли это всего на одно лето? Сосновцы ломали колеса, загоняли коней и надрывались сами, вытаскивая набухшие коряги, которые хотя и годились для прижимания льна, но были скользкие, как щуки, никак не ухватишь. Иной воз, как его сваливали, высыхал за ночь так, что потом лен приходилось охапками перетаскивать туда, где поглубже.

Так вот они и возились, еле ворочаясь и почесываясь, проклиная знойную трясину, где спасу не было от слепней, а от багульника болела голова, костили треклятую сушь и Холодкевича, не захотевшего проявить строгость и настоять, чтобы мочила приготовили загодя. Люди стали равнодушными ко всему, обленились до последнего, ометы за ригами поднимались медленно, коня в борону впрягали, когда солнце стояло уже высоко, бабы и подойники-то мыли кое-как, утренний удой прокисал к полудню. Работа уже не приносила ни радости, ни удовольствия. Времена наступили какие-то смутные, то и дело толкуют про войны. Неизвестность, неуверенность, сомнение в завтрашнем дне и недобрые предчувствия подавляли всех, и люди ходили вялые, точно изнывая от духоты перед грозой.

Даже в кузницу им лень было заглянуть, и кузнец нередко без дела валялся на дворе под березой. А если его молот и вторил молоту Мегиса, то без прежней живости и задора и до того невпопад и не в лад, что старый Марцис, пристроившись на своем камне, морщился и покачивал головой.

На этот раз под березой растянулся фон Брюммер. Опершись головой на ладони, он не отрываясь разглядывал кузнеца, наблюдая, как на пожелтевшем лице его сменяются выражения гнева, растерянности и сомнения. Казалось, барону особенно нравится наблюдать, как ведет себя этот мужик в рваном кожаном фартуке, втянувший голову в широкие плечи.

В руках у Мартыня был большой желтый лист. Кончив читать его второй раз, он начал перечитывать в третий, словно никак не мог поверить тому, что так ясно видели глаза:

«Поелику доселе ни нами, ни предками нашими, королями Швеции, не издавались определенные законы либо установления, как судить тех, кои господину своему и работодателю либо поставленному вместо них управляющему чинят сопротивление, ранят их или убивают, – рассмотрев сие дело, находим справедливым повелеть: батрак либо батрачка, кои отнимают жизнь у своего благодетеля либо благодетельницы, присуждаются к отнятию руки, головы и движимого имущества, опричь того мужеский труп класть на колесо, а женский сжигать на костре. Те батраки либо батрачки, кои злоумышленно и люто либо втайне нападают на своего работодателя либо хозяйку дома, хотя бы никого и не убив, присуждаются к смерти через отсечение головы, если только жалобщик не просит за виноватого, – в таком случае дело надлежит передать судье выше, учинить следствие и решить, какое соответственное смертной казни наказание можно наложить на этого преступника. А кто своего работодателя ударит, того присуждать к девятиразовому прохождению через розги либо к месяцу тюрьмы на воде и хлебе. А кто своего работодателя либо хозяйку дома обругает поносными словами, платит пеню в четырехкратном размере против положенной законом, а кто иными поносными словами, насмешками и угрозами оказывает непослушание своему работодателю либо хозяйке дома, присуждается к тюрьме на известное время по обстоятельствам дела, и во всех упомянутых случаях, если только ему не грозит смертная казнь, виновный перед наказанием должен всенародно покаяться перед пострадавшим. Ежели кто присужден к упомянутой денежной пене и не в состоянии оную платить, тот подвергается наказанию на теле».

Не выпуская листа из огрубевших пальцев, Мартынь, наконец, обратил взор на барона.

– И вы готовы поручиться, что такой закон в силе и что его издали шведские власти?

– В силе он уже не первый год, в свое время его и в церквах зачитывали. И подписал его Карл Двенадцатый, тот самый прославленный герой и покоритель Европы, что бежал к крымскому хану и ныне подстрекает татар и турок на новую войну против русского царя, чтобы отвоевать Лифляндию и всех вас девятикратно прогнать сквозь розги.

С глубоким недоумением Мартынь взглянул на отца, который, сидя на своем камне, слушал с напряженным вниманием, видимо, силясь уразуметь, на что это нынче немец снова подбивает его сына. Кузнец уже не мог успокоиться; он поднялся, скребя черными ногтями залубеневший фартук.

– Нет, никак не могу поверить… Чем же теперешний шведский порядок разнится от того самоуправства и бесчинства баронов, про которые нам отцы и деды наши рассказывали?

– Чем разнится? Ничем. Разве тем только, что раньше господин судил по своей воле и порой ему за самоуправство отвечать приходилось, а теперь тебе отрубят голову и руку, да еще труп колесуют – по королевскому приказу. Тут и не пикни.

– А мы-то их так почитали, думали, что уж теперь-то у крестьян права есть и заступа!

Курт усмехнулся.

– Хитро все было затеяно: чтобы вы так и думали и были на стороне властей, пока те дворян обламывали. А теперь, когда они везде своих господ и арендаторов насажали, такого жару зададут, какого вы еще и не видывали. Да ведь иного вы и не заслуживаете, – разве с вами можно что-нибудь затевать?! Нет, прав был покойный барон Геттлинг, когда говорил, что латышский мужик без порки не проживет и сам об этом ведает. А иначе разве шли бы вы на войну за тех, кто издает для вас такие законы?

Мартынь был задет за живое.

– Хватит вам, господин барон! Об этом мне даже и вспоминать неохота!

– Ну, хорошо, не будем, поговорим лучше обо мне. После всего, что я пережил нынешним летом, я начинаю становиться сторонником барона Геттлинга. И хоть не хотел я этого, хоть и сопротивлялся – у меня же был свой взгляд на вещи и свои цели, – но иначе теперь не могу. Пан Холодкевич приказал прогнать меня за пределы Лауберна. И ты думаешь, я после этого успокоился? Нет, я трижды обошел свои бывшие владения, точно вор, укрываясь по ночам в стогу либо в клуне. Язык у меня устал убеждать и доказывать, а мне так хотелось, чтобы мои бывшие люди оказались там, где начнется поворот в их судьбе, чтобы они были за, а не против тех, кто скоро станут их новыми господами и уж, конечно, возьмут на заметку, друзья вы им или враги. И ничего из этого, кузнец, не вышло, только на посмешище себя выставил. Уж на что старый Грантсгал разумнее других, и тот знай чешет затылок и бурчит что-то непонятное. Да ты ведь лучше моего знаешь, как вы это умеете делать, когда не хотите сказать «да», а «нет» говорить тоже неохота. Остальные даже рта не раскрывали, жалкие глупцы. Однажды, где-то у даугавцев, собрал я девять слушателей, а когда в сумерках зажгли лучину – осталось их только трое. Один еще по полу ползает. Второй оказался слабоумным, он ровным счетом ничего не понял, а только с большим удовольствием наблюдал, как я рот раскрываю ну и, понятное дело, глазами сверкаю. А третий… Да, третий был совсем глухой старик и, конечно, не слышал ни единого слова. Смеяться бы впору, когда бы плакать не хотелось. Ладно, что хоть люди они порядочные – накормили, не выгнали из своей пуни и не побежали доносить Холодкевичу. А если и донесли, то поляк сделал вид, что ничего не знает: времена изменились, шведское господство рушится, не выгоднее ли загодя переметнуться к новым господам?!

– А они вправду придут, новые господа?

– И вы еще спрашиваете! Тупой и слепой народ! Двадцать седьмого июня русский царь Петр наголову разбил шведов под Полтавой, а остатки войска вместе с генералами взял в плен. И турок ожидает тот же удел, ничего Карл от них не добьется, его звезда закатилась.

– Говорят, будто русские под Ригу идут.

– Идут, может, уже и подошли. По Даугавскому большаку денно и нощно поток плывет – пешие, драгуны, обозы. Кое-что я и сам видал, а еще больше того слыхал от верных людей. Это не оборванный, голодный сброд, а одетая как положено, хорошо вооруженная армия с толковыми офицерами и лучшей воинской сноровкой, нежели у шведов. Рига падет, это вопрос нескольких месяцев, может быть, даже и недель. А вместе с Ригой и вся Видземе будет в их руках.

Кузнец долго стоял, погрузившись в свои мысли, но, очевидно, так и не мог ничего решить.

– А что же вы думаете делать, господин барон?

Брюммер проворно поднялся и сел.

– Что делать, для меня ясно: я иду к русским.

– И остальные господа тоже?

– Кое-кто из них уже там, но не все, кому следовало бы. Нет больше истинных дворян, остались одни жалкие отпрыски некогда славного ливонского рыцарства, дрожащие, запуганные трусы, насмешка над памятью героя Паткуля. Такие же тупицы, как и их крепостные. Я иду один. А ты?

Мартынь лишь беспомощно пожал плечами. Курт поднялся, с сожалением и насмешкой поглядывая на нерешительного мужика, и заявил на прощание:

– Не будь у меня горького опыта, я бы тебе кое-что сказал. По правде говоря, повторил бы то же самоё, что однажды уже заявлял. Будь я в твоей шкуре, я бы так не мешкал, потому что у тебя все равно только один выбор и только один путь. Твой воинский поход может принести очень неприятные последствия, ежели вовремя не исправить ошибки. Давай сюда этот лист; остальным я его напрасно читал, но ты ведь можешь понять хотя бы то, что король Карл не тот человек, за которого стоит бороться и на кого можно надеяться. Напротив, служа русскому царю, ты, знаток своего ремесла, можешь достигнуть по крайней мере того же, чего достигли некоторые из его простолюдинов. Русские днем с огнем ищут таких, как ты, и я бы на твоем месте не упускал такого случая. Но поступай, как знаешь, я устал бороться с вами и остаюсь при своем.

Он только попросил напиться и ушел, даже не подав руки. Мартынь еще долго простоял под березой, потом попробовал было работать, но молот стучал невпопад, то и дело в горне гасли угли. В полдень кузнец вышел из кузницы, сбросил фартук, вымыл в колоде руки. Старый Марцис так занедужил, что тщетно пытался подняться со своего камня, но глаза его глядели недружелюбно.

– Одно я тебе скажу: не связывайся ты с этим баринком!

Сын остановился, хотел что-то сказать, да только отмахнулся и свернул на дорогу.

Старик тряс кулаком вслед.

– С господами нам не по пути, вбей это ты в свою дурацкую башку. У них вечно выгода на уме. Ты ему только спину подставь, а в седло он сам вскочит. Вечно так было и не будет по-иному. Ежели тебе барин говорит: «Делай так», знай, что тебе надо делать аккурат наоборот…

Выкрикивал он это довольно долго. Сначала Мартынь еще слышал его голос, хотя в слова не вслушивался, но скоро и звуки его заглохли за кустами чернолоза, которыми нынче заросли все канавы, даже на дороге пробились их побеги. Ну что может сказать ему этот старик, погруженный полвека в свое несчастье, в свою слепую ненависть, как разбухшая болотная коряга в ржавую мокреть.

Мартынь миновал имение, даже не заметив, что Марч робко и как-то сконфуженно поглядел вслед из-за приоткрытой двери клети, – теперь все норовили свернуть от него в сторону, потому что у кузнеца на языке нынче то же самое, что и у бывшего владельца Соснового. Даже самые смелые и слушать не хотели о войнах: мира, только мира жаждали эти уставшие и обленившиеся люди. Но кузнец Мартынь не знал, что такое мир; еще с той поры, как стаял снег, слова барона все время звучали в ушах. Порою казалось, что в словах этих вся правда, и он пытался втолковать эту правду тугодумам, жаждущим мира. Потом его вновь охватывали сомнения и такое же неверие в господ, как у старого Марциса. Но теперь он узнал еще что-то и перестал сомневаться. Кузнец свернул с прицерковной дороги в бор, он ничего не видел перед собой, руки его были вытянуты, словно все еще держали этот печатный лист, а губы шевелились, перечитывая по складам написанное. Внезапно все прояснилось, кулаки сами собой сжались и, будто отталкивая что-то, рванулись вперед. Так вот они какие милостивцы, эти правители, что пекутся о мужиках и справедливости в этой рабской стране! Ну нет!

Это «нет» отдалось в нем ударом тяжелого молота по раскаленному добела куску железа. Пусть другие поступают, как хотят, он остается при своем. Только еще один человек должен об этом знать, тот еще может его удержать и направить в другую сторону – к нему-то он и шел.

С топором через плечо хозяин Вайваров свернул с дороги и, не оглядываясь, поспешил прочь по опушке бора. Верно, за полсотни шагов заметил и все-таки ушел. Избегает его, не хочет слушать надоевшие предостережения и воинственные речи… Мартынь зло усмехнулся. Да куда ты бежишь, старый дурень, никто тебя силком с собой не потянет, ради тебя и не стоило целых шесть верст топать.

Но в Вайвары кузнец все же завернул, – там-то и жил тот человек, кого он должен повидать. Оконце овина открыто, как раз против него на зеленых подцепах из свежей пеньки видна недавно подвешенная люлька, через край ее перекинулся угол белой простынки. С очищенной ореховой палочкой через плечо, переваливаясь, но все же воинственно, мимо окошка промаршировал Пострел. Он пытался петь, видимо развлекая ребенка, лежащего в люльке. Похоже, это известная песня о больших и малых дорогах, что все ведут в Ригу. Певец знал только первую строчку, но выговаривал слова так, что получалось довольно своеобразно – не дороги, а телки!.. Телки малые, большие…[7]7
  По-латышски «цели» – дороги, «тели» – телята.


[Закрыть] Взрослый человек за оконцем пожал плечами, но даже не улыбнулся: может, этот умник в конце концов и прав!

Тут же выяснилось, откуда он знает эту песню. За углом овина женский голос тихонько тянул ее, только на правильный мотив и верно произнося слова.