Текст книги "История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III"

Автор книги: Андрей Зубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 65 страниц)

Литература:

А. Сахаров. Горький, Москва, далее везде. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1990.

А. Черняев. Шесть лет с Горбачевым. М.: Прогресс, 1993.

Б. Н. Ельцин Записки президента. М.: Огонек, 1994.

В. В. Согрин. Политическая история современной России. 1985–2001: От Горбачева до Путина. М.: Весь Мир, 2001.

Г. Шахназаров. Цена свободы. Реформация Горбачева глазами его помощника. М.: Росика, 1993.

Е. Гайдар. Гибель империи. Уроки для современной России. М.: РОССПЭН, 2006.

М. С. Горбачев. Жизнь и реформы. М.: Новости. Кн. 1–2, 1995.

С. Коэн. Вопрос вопросов: Почему не стало Советского Союза? М.: АИРО-XXI, 2011.

Литература по всему советскому периоду истории России:

Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал / Под общ. ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1997.

М. Малиа. Советская трагедия. История социализма в России, 1917–1991 гг. М.: РОССПЭН, 2009.

Т. Горяева. Политическая цензура в СССР 1917–1991 гг. М.: РОССПЭН, 2009.

Часть шестая
На пути к восстановлению России
(1991–2008)

Глава 1. Российская Федерация в годы президентства Бориса Ельцина и первого президентства Владимира Путина

6.1.1. Освобождение России от коммунизма. Радикальные экономические реформы Гайдара и их последствия

Сразу же после августовских событий Борис Ельцин и его сторонники обратились к радикальным реформам, призванным искоренить основы коммунистической государственности и экономики. Эту цель преследовали президентские указы конца августа, направленные на роспуск Компартии России, конфискацию имущества КПСС и Компартии России, осуждение коммунистической идеологии. Коммунисты в ответ обжаловали действия новой власти в Конституционном суде РСФСР. Ельцин принял вызов, надеясь, быть может, превратить судебные слушания в российский антикоммунистический Нюрнберг.

Решения суда, вставшего на позицию буквалистской защиты конституционных прав, привели к иным результатам. Примерно половина из 17 пунктов президентских антикоммунистических указов были признаны юридически несостоятельными или несовершенными. Суд счел невозможным запретить коммунистическую идеологию и ликвидировать структуры партии и признал право ее членов на объединение, но не по месту работы, как это в большинстве случаев было прежде, а по территориальному признаку. Это послужило воссозданию Компартии на обновленной организационной основе в 1992–1993 гг.

Судебный процесс над КПСС вскрыл преступления коммунистической власти, но не дал им исчерпывающей правовой оценки. Дело в том, что КПСС судили в системе законов, написанных самими коммунистическими правителями после захвата ими власти над Россией. Понятно, что в системе этих законов коммунистическая партия оказывалась виновной только в том, что не соблюдала законы, которые сама для себя писала. И, тем не менее, даже принятые судом решения были исключительно важны для осознания советского прошлого. В постановлении Конституционного суда РФ от 30 ноября 1992 г. (№ 9-П) в частности объявлялось:

«В стране в течение длительного времени господствовал режим неограниченной, опирающейся на насилие власти узкой группы коммунистических функционеров, объединенных в политбюро ЦК КПСС во главе с генеральным секретарем ЦК КПСС.

Имеющиеся в деле материалы свидетельствуют о том, что руководящие органы и высшие должностные лица КПСС действовали в подавляющем большинстве случаев втайне от рядовых членов КПСС, а нередко – и от ответственных функционеров партии. На нижестоящих уровнях управления вплоть до района реальная власть принадлежала первым секретарям соответствующих партийных комитетов. Лишь на уровне первичных организаций КПСС имела черты общественного объединения, хотя производственный принцип формирования этих организаций ставил членов КПСС в зависимость от их руководства, тесно связанного с администрацией. Материалами дела, в том числе показаниями свидетелей, подтверждается, что руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями».

Но эти определения суда остались малоизвестными и не повлекли за собой никаких почти политических следствий. Главный советник Ельцина по юридическим вопросам Сергей Шахрай привел на суде убедительные доказательства сущности компартии как преступного по своей сути криминального образования, однако отклика у судей это не вызвало. По признанию судьи Гадиса Гаджиева, он и его коллеги боялись углублять раскол в обществе, так как бывшие члены КПСС и их семьи составляли его значительную часть.

Единственный член суда, признавший КПСС преступной организацией, Анатолий Кононов, в своем особом мнении указал на цену политически мотивированной позиции большинства Конституционного суда: «Уклонение от разрешения ходатайства о проверке конституционности КПСС и ее составной части – КП РСФСР есть, по существу, отказ в правосудии, так как ни один другой орган никогда более не сможет дать компетентную юридическую оценку государственно-правовой стороне этого феномена, оказывавшего тотальное влияние на весь политический, экономический и социальный строй России многие десятилетия».

Дело в том, что полная оценка деятельности коммунистов была возможна только исходя из внесоветских юридических норм. Но для того, чтобы выйти за пределы советского закона, надо было дать правовую оценку самому октябрьскому перевороту 1917 г. в системе законов докоммунистических, как это и сделал Правительствующий Сенат России 22 ноября 1917 г. (см. 2.2.1). Для этого надо было совершить акт формального правопреемства с докоммунистической Россией. Тогда бы всё коммунистическое право предстало, как говорят юристы, «от начала порочным» – ab initio vitiosum. Именно путем правопреемства и отвержения того в праве коммунистического периода, что противоречит докоммунистическому правопорядку, пошли в той или иной форме все восточноевропейские страны, и с этого начали восстановление своей политической и правовой жизни.

Ельцин мог избрать тот же путь, но не избрал. Он решил следовать советским законам (признав молчаливо их изначальную правомерность), что решительно сузило рамки разбирательства и сохранило под антикоммунистическим российским режимом зыбкое и ложное основание советского права. Подобный же принцип лег в основу реабилитации жертв коммунистического режима. Если кто-то был расстрелян как шпион, а на самом деле шпионом не был, а служил, скажем, Сталину не за страх, а по партийной совести, то он подлежал реабилитации («необоснованная репрессия»). Если же он действительно боролся против коммунистической власти, как боролись генерал Кутепов или вождь Тамбовского восстания – Антонов, то реабилитации не подлежал, оставался «врагом».

Ельцин, пришедший к власти на волне народного протеста против тоталитарного коммунизма, разрушать правовую основу старой власти не решился или не захотел. И новая Россия осталась в системе коммунистической государственности, продолжательницей именно СССР, со всеми его беззакониями и преступлениями против человечности.

Меры по ограничению деятельности КПСС начались еще до августа, 20 июля 1991 г., когда Ельцин указом о департизации запретил первичные ячейки компартии в учреждениях и на производстве. Указ об окончательном запрете КПСС и КП РСФСР вышел 6 ноября 1991 г., но он не распространялся на коммунистические партии под другими названиями.

КГБ, хотя и был разделен на несколько ведомств и не раз переименован (на короткое время слит с МВД), сохранил свою преемственность от Дзержинского и Андропова. Отстраивать «с чистого листа» службу безопасности демократического государства, раскрывать все архивы, имена и жертв, и доносчиков, как было сделано в послевоенной Германии, и не пытались. По существу между силовыми ведомствами и Ельциным был заключен негласный контракт: вы нас не трогайте, а мы вам будем служить. ВЧК – ОГПУ – МГБ – КГБ не был объявлен преступной организацией, как, например, гестапо. Это тоже внесло двусмысленность в антикоммунистическую позицию Ельцина.

Придя к власти на гребне августовской народной революции, Ельцин (подобно большевикам в конце 1917 – начале 1918 г.) попытался стихию общественного возмущения как можно быстрее успокоить, чтобы исключить возможность появления нового лидера, более радикального (тем более что антикоммунистическая революция далеко не была завершена), а потому и более популярного, чем он сам. Президент РСФСР предпочитал теперь общаться не с народом, а с чиновниками, «отстраивать вертикаль власти».

В сентябре-октябре 1991 г. Ельцин уделил большое внимание радикальному обновлению исполнительной власти в регионах России, назначив в них своих наместников, призванных возглавить на местах фундаментальные преобразования. В кабинет в качестве вице-премьеров вошли Геннадий Бурбулис, Александр Шохин и Егор Гайдар – тридцатипятилетний профессиональный экономист, ответственный за переход к рынку и в 1992 г. исполнявший обязанности премьер-министра.

К концу 1991 г. в России магазины были пусты, люди стояли по 3–4 часа в очередях, чтобы хоть что-то получить по государственным ценам, а по предприятиям, а порой даже и прямо на улицах европейские организации бесплатно раздавали масло, сыр и другие продукты в порядке «гуманитарной помощи» («гум-по», как тогда её называли). Между тем на руках у населения скопился избыток денег: с 1985 по 1991 г. средняя зарплата поднялась со 190 до 580 р., а производство многих товаров сократилось. Деньги, выданные населению советской властью, были в значительной мере фиктивны, поскольку купить на них было нечего. В 1990 г. Г. А. Явлинский предлагал начать массовую продажу населению государственной собственности, чтобы сперва избавиться от «денежного навеса», а потом уже отпускать цены. Но такая продажа требовала подготовки и времени, которого в конце 1991 г., казалось, уже не было. Не было, по всей видимости, и желания создавать широкий слой независимых от государства частных собственников. После некоторых колебаний Б. Н. Ельцин принял программу не Григория Явлинского, но Егора Гайдара, считавшего необходимым сначала отпустить цены, сжечь в инфляции денежные накопления населения, а затем уже проводить приватизацию, передавая крупную собственность не кому попало, а «своим людям», от которых власть не могла ждать неожиданностей.

Между тем, положение становилось критическим. К концу ноября, за 7 месяцев до нового урожая, правительство располагало примерно двухмесячным запасом зерна. Дефицит госбюджета, составлявший на заре «перестройки» около 2 % валового внутреннего продукта (ВВП), составил в последнем квартале 1991 г. 30 %. Накопленный советским правительством иностранный долг вырос с 20 млрд долл в 1985 г. до 76 млрд. долл. в 1991 г. и требовал платежей. Между тем от почти полутора тысяч тонн золотого запаса в стране осталось 290 тонн. Мировые цены на нефть упали почти наполовину по сравнению с 1985 г., и соответственно упали доходы от советского экспорта. В конце 1991 г. Внешэкономбанк прекратил какие-либо платежи за границу, кроме процентов по займам. Это стало одним из крупнейших международных финансовых скандалов. Внутреннее производство за 1991 г. упало на 11–15 %.

Выступив 28 октября 1991 г. с большой речью по программе реформ, Ельцин получил от Съезда народных депутатов РСФСР чрезвычайные полномочия и 6–8 ноября 1991 г. образовал «кабинет реформ», а затем подписал 10 указов о переходе к рыночной экономике.

С конца 1991 – середины 1992 г. были запущены три главные экономические реформы: либерализация внутренней и внешней торговли, свободное ценообразование и, чуть позднее, массовая приватизация. Последовательность реформ, предложенных Гайдаром (приватизация по порядку не первая, а третья), как и их реализация на основе «шоковой терапии», то есть в максимально краткий срок, по сути – молниеносно, вызвали серьезные возражения даже среди экономистов-рыночников. Отвечая критикам, Гайдар указывал, что у России в конкретных условиях конца 1991 г. иного выбора не существовало. Главным среди этих условий были распад властных институтов, способных хоть как-то управлять промышленностью и сельским хозяйством, и плачевное состояние экономики, приблизившейся вплотную к полной остановке хозяйственной деятельности. Реформатор был убежден, что экономику могли спасти только силы и законы рынка в их наиболее чистом виде.

В декабре началась свободная продажа валюты населению по курсу 90 советских рублей за доллар – вместо официального курса 90 копеек за доллар (то есть средняя советская зарплата стала равняться 4–6 долларам в месяц). Вышли указы о принципах приватизации и, тут следуя примеру Европы, о введении налога на добавленную стоимость. 2 января 1992 г. Ельцин подписал указ «О свободе торговли».

Люди с экономическим образованием понимали, что отпуск цен приведет к многократному удорожанию всех товаров и услуг. При этом зарплата будет расти существенно медленней, чем цены, что ввергнет большую часть населения в нищету. Но «народу» реформаторы говорили несколько иное – «все быстро стабилизируется». Восточноевропейский вариант перехода к рынку также предполагал отпуск цен «в свободное плаванье», но эта мера компенсировалась другой – в соответствии с правопреемством, признававшим действия коммунистических режимов противозаконными, гражданам возвращалась конфискованная у их отцов и дедов собственность (или в натуральном виде, например, крестьянская земля, или в форме государственных обязательств). Обретение собственности в условиях бедности, порожденной отпуском цен, стимулировало индивидуальную хозяйственную активность и сравнительно быстрое складывание широкого слоя мелких и средних собственников-хозяев, которые и должны были вытянуть народное хозяйство из упадка, а заодно и создать прочную базу гражданского общества. Человек, обладающий собственностью, обычно более ответственен в принятии политических решений – ведь от его решений зависит сохранность его богатства.

Известно, что советники Ельцина, в частности, Егор Гайдар, обсуждали возможность проведения реформ в России по восточноевропейской схеме ещё в июле 1991 г., и отвергли её: «слишком долго и сложно, а нам надо было сделать победу рынка необратимой в кратчайшие сроки, чтобы исключить коммунистический реванш», – как сказал Егор Гайдар еще в середине 1990-х гг. одному из авторов этой книги. Команда Ельцина предпочла свой путь к капитализму.

Цены в России отпустили, а о возвращении собственности никто и не заикнулся из руководителей «демократического государства». Нищета, без перспектив обретения собственности естественными и законными путями, направила силу большей части общества с политической активности на простое выживание, а меньшинства – на добывание этой ставшей «ничейной» собственности всеми правдами, а чаще – неправдами. Общество, где одни выживают, а другие безоглядно наживаются, не может быть политически бурливым. Подобно большевицкому голоду 1921–1922 гг., экономическая реформа уняла политические страсти, переключила интерес толпы с политики на «хлеб насущный» и позволила Президенту действовать без постоянной оглядки на общество.

Предприятия получили право самостоятельно устанавливать цены на свою продукцию, решать вопросы закупок и сбыта. Временно под контролем остались цены на некоторые сельхозпродукты, на топливо и жилищные услуги. Это означало конец политики безрыночного обмена, начатой ленинским декретом 21 ноября 1918 г. и усиленной при Сталине. В результате полки магазинов в течение двух недель наполнились товарами, исчезли очереди. Но поскольку товаров было немного, а денег много, цены подскочили: в три раза за один только январь. Это быстро исчерпало покупательную способность населения. Вместо очередей появилась их противоположность: у магазинов и остановок общественного транспорта выстроились шеренги граждан (преимущественно гражданок), стремящихся продать с рук, у кого что было: от овощей до нижнего белья. Быстро исчерпав свои сбережения, многие люди чувствовали себя ограбленными. Впрочем, «трудовые сбережения» были давно проедены коммунистическим режимом, суммы, написанные в сберкнижках, – не обеспечены ценностями. Но людям это не объяснялось советской властью.

Упразднив свою монополию на внешнюю торговлю, правительство широко открыло двери ввозу заграничных товаров: продуктов, одежды, инструмента, бытовой техники и электроники, автомобилей. Со второй половины 1992 г. появилось множество «челноков»: мужчин и женщин, ездящих в Турцию, Грецию, Китай, чтобы везти оттуда огромные клетчатые сумки, полные ширпотреба. А в порядке оптовой торговли через Белоруссию, Прибалтику и Украину ползли с Запада колонны грузовиков.

Наплыв импорта в 1992 г. впервые за 75 лет снял вопрос дефицита товаров в стране. Но он на 5–6 лет отсрочил развитие отечественного производства, которое тогда не в силах было состязаться с импортными товарами. И он же способствовал накоплению богатства в руках небольшого числа оптовых торговцев. Опасаясь голода, правительство выделило крупные суммы на ввоз продуктов. Импортеры платили всего один процент действовавшего обменного курса, покупая у государства валюту на ввоз продовольствия, а правительство финансировало эту субсидию за счет западных товарных кредитов. Ввезенные продукты продавались населению по рыночным ценам, так что субсидия шла по большей части в карман торговцам. В 1993 г. новый министр финансов Борис Федоров отменил импортные субсидии. Но они стали только одним из источников непомерного обогащения немногих.

Другим источником стали льготные промышленные кредиты. Старые советские предприятия повсеместно терпели убытки, и, чтобы они не закрылись, им выделяли кредиты. Деньги оседали в новообразованных банках, которые их быстро «прокручивали». Только годовой уровень инфляции в 1992 г. составил 2500 %, потому деньги можно было давать в рост по значительно более высокой ставке, а государству за них надо было платить всего 10–25 % в год. Банки процветали, высокая инфляция отвлекала средства из реального хозяйства на всякого рода финансовые махинации.

Третьим источником непомерного обогащения в начале 1990-х гг. стал экспорт энергоносителей и металлов. Опять же в интересах якобы заботы о потребителе, введение свободных цен в январе 1992 г. не коснулось этой отрасли. Цены на энергию и сырые материалы на внутреннем рынке России удерживались на уровне, в десятки раз более низком, чем мировые цены. Тот, кто обладал нужными связями или при помощи взятки получал экспортную лицензию, мог продавать их за рубежом по мировым ценам, получая огромные барыши. Только после 1995 г. внутренние цены на нефть стали приближаться к мировым.

При подлинно свободном рынке ни одного из этих трех источников обогащения не существовало бы, но вся система экономической реформы была сконструирована так, чтобы позволить немногим «своим», имеющим доступ к власти, быстро сосредоточить в своих руках огромные деньги как раз на изъятиях из рыночной экономики. А эти изъятия (которые в народе получили простое название – «доступ к трубе») находились под контролем администрации Президента и его представителей на местах.

Владельцы новых богатств не видели возможности надежно вложить эти деньги у себя дома – широкого поля собственности – и, соответственно, мест вложения капитала без возвращения отобранных большевиками имуществ в России создать не удалось. Новые богатые предпочли держать деньги за границей (в виде недвижимости, акций или банковских вкладов). С 1992 по 1999 г. правительство Ельцина с трудом получило от МВФ и Всемирного банка кредитов на 27,4 млрд долл., в то время как утечка частного капитала составляла порядка 15–20 млрд долл. ежегодно.

Но торговля и банковское дело процветали, а в уличном пейзаже коммерческая реклама заменила коммунистические лозунги. Магазины быстро меняли свой облик: ставились охлажденные витрины для колбас и сыров, стеклянные шкафы для замороженных продуктов; исчезали отдельные кассы (продавцы принимали деньги), да и сами продавцы становились более приветливыми и услужливыми. Через несколько лет магазины не только крупных, но и районных городов уже ничем не отличались от западноевропейских.

Тем временем значительная часть населения беднела. Старым советским предприятиям нечего было делать на новом рынке – никто, например, не желал покупать советские телевизоры. А оборонный заказ правительство сократило на 68 %. Переход на гражданское производство (конверсия) шёл вяло, и гигантский военно-промышленный комплекс сидел без денег. Крайне обеднело и само государство: старая система, основанная на налоге с оборота предприятий, уходила в прошлое, а новая не была налажена. Доверия к государству не было, люди налоги платить не хотели, большинство государственных доходов поступало от небольшого числа крупных, доходных предприятий. Государственные служащие, не имевшие возможности брать взятки, не говоря уже о пенсионерах, очутились в крайне трудном положении. По оценкам, более половины населения оказалось за чертой бедности, которую тогда определяли как доход на человека ниже 50 долл. в месяц.

Экономическая либерализация и стремительный переход к «дикому» неуправляемому капитализму привели к распаду старой экономики и складыванию на ее руинах новой. Десятки миллионов людей были вынуждены искать новую работу, овладевать новыми навыками и профессиями. В то же время ряд важнейших социальных групп общества, среди них сфера военно-технических исследований, а также образования, гуманитарные и фундаментальные науки оказались под угрозой тотальной деградации – в связи с отменой громадных государственных дотаций. Та самая «интеллигенция», которая составляла самый активный и организованный отряд, поддержавший реформы Горбачева, а затем и радикальный курс десоветизации, взятый Ельциным, оказалась перед перспективой исчезновения. Сотни тысяч ученых начали уезжать на Запад или подыскивать возможность для трудоустройства в западных странах. Писатель Даниил Гранин писал в газете «Известия» 19 декабря 1991 г.: «Я не вижу права их удерживать. Хотя в современных условиях интеллект обеспечивает прогресс, наша разрушенная экономика вряд ли сумеет его востребовать… Найдем ли мы сейчас пути сохранения интеллекта? Утраты трудно будет восстановить. Мы это уже проходили… Боюсь, что интеллигенцию в том понимании, которое дали наша история и литература, мы можем растерять». В той же газете 10 марта 1992 г. академик Борис Раушенбах писал: «Государство практически перестало финансировать науку и культуру… Ученым нужны не только зарплата, но и лаборатории, опытные установки, приборы, реактивы. Фундаментальная наука страдает больше всех. Сотрудники бегут на Запад за возможностью реализовать себя». Он продолжал: «Если российское правительство бросило науку и культуру на произвол судьбы, значит надо спасать их всем миром, пока не поздно. В первую очередь здесь многое могут сделать коммерческие структуры. Наш фонд «Культурная инициатива» (учредители: отечественные фонды мира и культуры совместно с американским фондом Сороса) пока сражается в одиночку… На 1992 г. ни РАН, ни университеты не получили ни цента на иностранные научные журналы. Это – катастрофа! Обратились к Соросу. Он выделил 100 тысяч долларов. Отобрали для подписки 162 журнала – по одному экземпляру».

Когда-нибудь отечественные историки смогут взвешенно, со статистикой на руках, оценить деятельность фондов Сороса, Карнеги, Макартуров, Аденауэра и других западных благотворительных организаций (а также многочисленных религиозно-благотворительных обществ) в России и других республиках бывшего СССР в 1992–1995 гг. Очевидно, что каждый из этих фондов имел свою программу и свои идеологические установки, и рассматривал обнищавшую, разваленную Россию как полигон для их отработки. Фонд Сороса, в частности, пытался за счет своих грантов и программ создать на обломках советских средних слоев некое подобие «открытого общества», сконструированного в трудах западных теоретиков – Толкотта Парсонса и др. Параллельно, сам Сорос попытался участвовать в приватизации российской экономики, конкурируя с российскими олигархами. По прошествии многих лет программы западных благотворителей выглядят, по меньшей мере, утопическими. В то же время можно предположить, что без грантов и других видов помощи (компьютеры, литература, оплата поездок на конференции в России и за рубеж) удар «шоковой терапии» по российской науке и культуре был бы гораздо сильнее и «утечка мозгов» на Запад превратилась бы в повальное бегство ради простого выживания (о научной работе уже и не говорим) себя и своих детей. Один Сорос потратил в России около 100 миллионов долларов. Десятки тысяч ученых получили разовые гранты в несколько сотен долларов, которые в тот момент спасли их от голода. Программы фонда Сороса помогли выжить Новосибирскому Академгородку, центральным библиотекам и музеям, позволили тысячам российских физиков (в том числе ядерщиков) не уйти из науки (в том числе и на службу криминализированному бизнесу).

Призрак массовой безработицы витал над страной, но он не воплотился в жизнь. Реальная безработица не поднялась существенно выше 10 %. Стихийно родилось решение совершенно небывалое в мировой практике: рабочим переставали платить зарплату, а они продолжали числиться на работе и даже приходить на рабочие места. Сказывалась «закалка социализмом» в течение трех поколений. Люди выживали благодаря садово-огородным и дачным участкам, где можно было растить собственную картошку, а также благодаря родственникам на селе и случайным приработкам в городе. Но кризис неплатежей не ограничился работниками, он охватил и предприятия и надолго сделался серьезной хозяйственной помехой. Нехватку денег возмещал обмен натурой: «бартер».

Современный рынок требует опоры на целый ряд институций: на банки и законодательство, регулирующее их работу, на биржи, где складываются цены; на страховые компании, которые защищают от рисков, юридические конторы, которые подготовляют решение спорных вопросов через суд; действующую судебную систему, способную гарантировать права собственности и взыскивать долги; развитую систему законодательства, в частности, по процедуре банкротства и по защите прав потребителей. Ничего этого в России не было с Гражданской войны, всё постепенно и хаотично создавалось. Так, в первые же дни 1992 г. возникло много товарно-сырьевых бирж, где устанавливались рыночные цены. Позже их сменила нормальная оптовая торговля, а биржи сосредоточились на ценных бумагах.

Неспособность судов обеспечить исполнение договоров вела к самосуду и убийству неплательщиков, а неспособность милиции защитить предпринимателей – к созданию мафиозных группировок, которые брались обеспечить своим клиентам «крышу». Эти группировки часто сами занимались вымогательством – принято считать, что «крыша» стоила предприятию около ¹/₁₀ его доходов. Расплодилось и множество вполне законных частных охранных фирм, в них заняты были десятки тысяч человек, ушедшие из армии, МВД и КГБ, где тоже платили теперь гроши.

Коммерческие дела тесно переплелись с криминальными. Новый класс предпринимателей был политически и социально крайне пестрым: там можно было найти всех: от «демократов» до коммунистов, и от чекистов до уголовников. Поскольку в советское время предпринимательство было уголовно наказуемо, многие «цеховики» тех лет познакомились в заключении с воровским миром и с ним сблизились. Постепенно всё же отстраивалась рыночная инфраструктура: биржи, валютный рынок, банковская система, регулирование которой совершенствовалось. Широко известным провалом в этой области стало возникновение в 1992–1993 гг. финансовых «пирамид» – операций по вкладам, обещавшим неимоверно высокую прибыль, которая выплачивалась из денег, взятых взаймы. Острая инфляция делала это возможным. Когда инфляция пошла на убыль, пирамиды («Властилина», «МММ» – «у МММ нет проблем» и другие) рухнули. Множество «обманутых вкладчиков» во второй раз (после потери советских сбережений) разочаровались в политике реформ. Государство не потрудилось предупредить вкладчиков, что такое пирамиды и почему в них деньги вкладывать не надо. Это упущение было не единственным: правительство вообще не очень стремилось объяснять обществу свои действия.

Главнейшая опора рыночного хозяйства – это государственный механизм бюджетной и денежной политики. Его тоже надо было создавать заново, в труднейших политических условиях, когда все требования обнищавшего народа потворствуют, а не противодействуют инфляции.

В принципе, бюджетная политика (то, как государство расходует деньги) должна быть строго отделена от кредитно-денежной (того, как государство деньги создает), иначе инфляция обеспечена. Только в СССР этот принцип не действовал, так как деньги самостоятельной силы не имели; и выпуск и трату денег определял план. Эту систему унаследовала послесоветская Россия, с двумя важными изменениями: никакой план более не ограничивал Центральный банк в выпуске или расходовании денег, а сам банк был подчинен Верховному Совету, который вскоре стал в оппозицию правительству. В Верховном Совете возобладали интересы «красных директоров», которые «выбивали» своим предприятиям дешевые кредиты, тем самым раздувая инфляцию. Деньги в бюджет выделялись Центральным банком напрямую, и лишь позже стали выдаваться взаймы.

Помимо субсидий промышленности важным источником инфляции стали соседи России – бывшие советские республики. Хотя печатать наличные советские рубли мог только Центробанк России, 14 других центральных банков могли выдавать безналичные рублевые кредиты, что бесконтрольно ускоряло инфляцию. Значительная доля валового внутреннего продукта России в 1992 г. утекла в бывшие союзные республики – за исключением прибалтийских, которые поспешили ввести свои валюты. Единое рублевое пространство было полезно для сохранения торговых связей, но оно (как и планировавшаяся тогда единая европейская валюта) требовало единого центрального банка, на что бывшие союзные республики не соглашались.

Только в конце июля 1993 г. советские рубли были объявлены недействительными и заменены российскими. Это помогло укрепить рубль, но больно ударило по предприятиям, у которых поставщики или потребители находились в других странах бывшего СССР. Наспех созданные там новые валюты подверглись взрыву беспорядочной инфляции. Взаиморасчеты с этими странами стали налаживаться не скоро. Разрыв старых хозяйственных связей ускорил общий спад производства.