Текст книги "История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III"

Автор книги: Андрей Зубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 65 страниц)

5.2.2. Коммунистическая номенклатура и русское советское общество в первые годы после Хрущёва. Истоки «застоя»

Нередко годы после ухода Хрущёва оцениваются как время «неосталинизма». Но когда китайские коммунисты стали зондировать, собирается ли Политбюро осудить решения XX и XXII съездов, они услышали «нет». Политбюро нового состава несколько раз обсуждало вопрос о Сталине, и каждый раз было видно, что оно опасается трогать память о репрессиях и в то же время не может вычеркнуть память о Сталине, так как речь идет об их собственной коллективной биографии. В связи с 90-летием покойного вождя в декабре 1969 г. на Политбюро разгорелись дебаты. Суслов, Шелепин, Мазуров, Гришин, Шелест, Косыгин, Устинов, Андропов поддержали публикацию статьи в память о Сталине. «Я считаю, – сказал Суслов, – что такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут. Мне кажется, молчать совершенно сейчас нельзя. Скажут, что ЦК боится высказать открыто свое мнение по этому вопросу… Неправильно могут понять Солженицын и ему подобные, а здоровая часть интеллигенции (а ее большинство) поймет правильно». Подгорный возразил, что тогда «надо писать, кто погиб и сколько погибло от его рук… Сейчас все успокоились. Никто нас не тянет, чтобы мы выступали со статьей, никто не просит. Нас значительная часть интеллигенции не поймет». Кириленко добавил: «Нет такой партии в Европе, которая будет аплодировать подобного рода статье».

Брежнев первоначально стоял на этой же позиции: зачем будоражить умы, когда «у нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет в том плане, как они в свое время взбудоражили людей и задавались нам». Но после бесед со многими секретарями обкомов партии Брежнев решил присоединиться к большинству. «Ведь никто не оспаривает, и не оспаривал никогда его (Сталина. – Отв. ред.) революционных заслуг». Статья была опубликована, но одновременно, благодаря цензуре, поток полемических заметок и воспоминаний о Сталине и сталинизме был сведен до минимума. Новая власть, устранив хрущёвские «перегибы» в десталинизации, не хотела ворошить прошлое.

Уход Хрущёва, по мнению большинства историков, ознаменовал собой полный и окончательный триумф партийно-хозяйственной номенклатуры. Брежневское руководство, несмотря на «сталинский антураж», было уже продуктом разложения тоталитаризма, приобретало олигархические черты. Генеральный секретарь «жил сам – и давал жить другим», прежде всего секретарям обкомов и руководству министерств, но также и чиновникам пониже. Лозунгом брежневского правления была «стабильность кадров» – полный контраст правлению Сталина и Хрущёва. По мнению М. Восленского, опубликовавшего на Западе книгу «Номенклатура», речь шла об оформлении закрытого правящего класса, куда было уже трудно попасть извне.

Мнение философа:

Иван Александрович Ильин в цикле статей «Наши задачи» еще в 1953 г. предрекал:

«Нет никакого сомнения в том, что за последние двадцать лет умственно-образовательный уровень компартии повысился, а моральный уровень понизился. Первое потому, что в партию стала входить и впускаться столь нужная ей интеллигенция – и техническая, и военная, и работающая в области искусства… Эта новая большевицкая интеллигенция (уровень которой несравненно ниже прежней, русско-национальной) – не обновила, однако, ни партию, ни ее программу: она служила за страх, приспособлялась, всячески страховалась и утряслась, наконец, в несколькомиллионный кадр чиновников, спасающих себя и губящих Россию и Церковь. Но именно поэтому морально, патриотически и, конечно, религиозно – ее уровень таков, какого Россия еще никогда не имела. Эти устроившиеся бюрократы не верят в партийную программу, не верят своим властителям, не верят и сами себе. И назначение ее состоит в том, чтобы верно выбрать близящийся ныне момент (1953 г.), предать партию и власть, сжечь все то, чему поклонялись все эти долгие годы, и поклониться тому, над чем надругивались и что сжигали доселе. Но возрождения России она не даст: для этого у нее нет ни веры, ни характера, ни чувства собственного достоинства. Возрождение придет только от следующих поколений». – И. Ильин. Что за люди коммунисты? // Наши задачи. ПСС. Т. 2. Кн. 2. М.: Русская книга, 1993. С. 213.

Многие аппаратчики пришли из среднего и низшего слоя управленцев сталинского призыва. Их отличало отсутствие высшего образования (техникумы, система партшкол), приверженность догмам «Краткого курса» и, в значительной мере, русско-советский шовинизм. Мертвящее влияние на интеллектуально-культурную сферу оказывали Секретарь ЦК по идеологии Михаил Андреевич Суслов, которого знающие русскую историю люди сравнивали с Победоносцевым и называли «серым кардиналом», и заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК С. П. Трапезников. Еще одну группу составляли образованные и прагматичные циники-карьеристы. В их числе был новый руководитель Гостелерадио С. Лапин, начальник Госкино Ф. Ермаш и многие другие. Именно в те годы в народе был популярен анекдот: «Вопрос: что такое КПСС? Ответ: набор глухих согласных».

В годы после XX съезда в номенклатуру пришло некоторое, сравнительно небольшое, число относительно образованных людей, которые играли роль «аппаратной интеллигенции». Это были, прежде всего, консультанты, которых набрал Юрий Владимирович Андропов – бывший посол в Венгрии, а в 1957–1967 гг. глава отдела ЦК по связям с социалистическими странами. В эту группу входили политологи и международники Ф. М. Бурлацкий, Г. А. Арбатов, Н. Шишлин, Н. Н. Иноземцев, О. Богомолов, А. Е. Бовин, Г. Х. Шахназаров. Кроме того, ряд «просвещенных» аппаратчиков оказался в Международном отделе ЦК (А. С. Черняев, К. Н. Брутенц) и ряде других отделов. В силу своих талантов и образованности некоторые из этих людей вошли в группу спичрайтеров и помощников Брежнева.

Мнение историка:

В 1968 г. русский историк Георгий Вернадский, работавший в США, писал о современном ему советском обществе: «Несмотря на то, что материальные условия повседневной жизни в Советском Союзе в последнее время улучшились, российское общество вошло в состояние глубокого психологического кризиса. В целом его можно охарактеризовать как конфликт между стремлением Коммунистической партии к жесткому контролю над умами людей и растущими надеждами интеллигенции и молодежи на обретение свободы мысли и самовыражение. Основа марксистской философии – марксизм – окостенел и превратился в догму, в обязательную для всех официальную идеологию, не удовлетворяющую даже многих коммунистов. Нет ничего удивительного, что его идейная ценность подвергается сомнению у всего народа. Сопротивление марксистской догматике – как тайное, так и явное – начало постепенно развиваться, как только эпоха сталинского террора отошла в прошлое. Это явственно проявлялось в самых разных аспектах культурной жизни России – в религии, литературе, искусстве, науке». – Г. Вернадский. Русская история. М., 2001. С. 508.

Среди большинства общества, в том числе студенчества и образованных слоев, кредит доверия к режиму в 1965–1967 гг. оставался довольно высоким, а недовольство последних хрущёвских лет пошло на спад. Происходила дальнейшая стабилизация режима, на которую работали следующие факторы:

• Большая социально-культурная мобильность общества, позволявшая выходцам из крестьянских и малообеспеченных городских семей за одно поколение «перескочить» в профессиональные группы и даже в привилегированную номенклатуру.

• Возрастание, не только в пропаганде, но и в действительности, социального равенства; зримый рост «социального государства» с его, пусть минимальными, но все же реальными благами, бесплатным общедоступным образованием, хорошо развитым спортом, медициной, обеспечением детства и старости.

• Ослабление страхов перед голодом и нуждой, государственным террором и произволом, и появление, впервые за много десятилетий, ощущения социальной стабильности.

Эти факторы до сих пор питают в российском обществе тоску по советскому строю брежневской эпохи.

Кроме того, стабилизации советского строя и ограничению оппозиционных движений способствовала международная обстановка и неразвитая политическая культура русского общества. Продолжение холодной войны способствовало вытеснению массовых страхов и недовольства вовне, переносу их на «внешнего врага», прежде всего на «американский империализм и милитаризм». Война США во Вьетнаме и беспощадные бомбежки американскими самолетами Ханоя и Хайфона облегчили работу советской пропаганде.

Советские пропагандистские органы, от ЦК до комсомола, от Политуправления армии до Союза писателей, обратились к теме войны. Брежневское руководство в мае 1965 г. восстановило празднование Дня Победы, отмененное в 1946 г. По всей стране открывались «вечные огни», «памятники неизвестному солдату», проводились «рейды школьников по местам боевой славы», награждались «города-герои». Нет сомнений, что и для Брежнева и для многих миллионов людей война действительно была самым жертвенным моментом и самым трагическим воспоминанием их жизни.

Мнение современника:

«Для нашего, воевавшего поколения она была и остается «звездным часом» обретения подлинных гражданских чувств, великим подвигом жертвенности, принесенной на алтарь отечества, временем незабываемым и очень значимым, оставшимся в нас до конца дней. Но спрашивается: не зря ли воевали? Я убежден: не зря! Если что и было настоящее в нашей семидесятилетней истории – это была война. Вот почему, несмотря на кровь, на муки, на нечеловеческие тяготы войны, мы – ее участники – вспоминаем о ней как-то светло. Видимо, потому что в то время мы брали выше себя, и оно освящалось великой целью защиты своего отечества, когда мы ощутили себя гражданами. Больше такого в нашей жизни не было…» – В. Кондратьев. Оплачено кровью // М.: Родина, № 6/7. 1991. С. 8.

Восстановление почитания Великой Отечественной войны и Победы утверждало единство между режимом и народом и напоминало, что даже при худой власти мир – лучше войны. Теперь даже в малообеспеченных слоях, ругая последними словами начальство, многие считали коммунистическую власть «своей». Продолжали сказываться полная разрушенность гражданского общества и ответственного политического самосознания, социальная апатия, весьма ограниченное представление об идейных и бытовых альтернативах советскому образу жизни. Даже критики режима отмечали многочисленные скрепы, связавшие номенклатуру и народ и придающие стабильность режиму. Они заключали, что советская власть действительно является «народной», а не навязанной сверху.

По наблюдениям скульптора Эрнста Неизвестного, во всех сферах и нишах, от промышленности до литературы и искусства, сложились сети, внутри которых перекачивались и разворовывались деньги и ресурсы. По его словам, советская власть «пронизывает все слои общества, сверху донизу. Верхи не всевластны, они зависят от среднего звена, среднее звено зависит от низов. Режим держится на иерархии искусственно созданных привилегий, которые работают в условиях нищеты и бесправия… Круговая порука действует и в заводском цеху или дворовом комитете пенсионеров, и на самых верхах… Люди этого братства вездесущи – от политика до исполнителя эстрадных куплетов. Это – «ученые», «журналисты», «врачи», «киноработники», «художники»… Они узнают друг друга по какому-то чутью, по цинизму – «мы одной крови, ты и я».

Попытки экономических реформ грозили привилегиям, статусу, самому образу жизни больших общественных групп: управленцев низшего и среднего звена и полуквалифицированных рабочих. Также реформы угрожали и быстро растущему классу инженеров, специалистов и техников, которые рассчитывали на гарантированную занятость. Наконец, вся традиция социального равенства, поддержанная идеологией и «уравниловкой» хрущёвских лет, питала широкие настроения против движения к рынку. Уже в 1968 г. плоды «косыгинских реформ» были в значительной степени съедены советским «социальным государством». Наращивание общенародных программ оказалось более привлекательным, чем обеспечение эффективного труда меньшинства. Позже именно эти факторы развились в брежневский «застой».

Советское руководство предложило большинству народа негласный общественный договор: хлеб и зрелища в обмен на покорность. По американским оценкам, общественное потребление СССР ежегодно вырастало на 4,6 % в 1964–1973 гг., по сравнению с 3,2 % ежегодно в 1960–1964 гг. За тот же период рост капиталовложений снизился с 7,1 до 6,4 % в год. И это несмотря на то, что режим проводил дорогостоящие программы вооружений. Кремль делал и пушки, и масло одновременно. Впрочем, «масло» не столько производили, сколько приобретали на стороне. Неуклонно росли закупки продовольствия за рубежом. В странах Восточной Европы и в западных странах советские торговые представители закупали все большее количество товаров народного потребления.

В СССР, в ответ на рост потребительской культуры, началось массовое производство индивидуальных автомобилей. Итальянский ФИАТ строил «под ключ» гигантский завод в Ставрополе Волжском (Тольятти), рассчитанный на сборку 600 000 легковых машин ежегодно. В 1960–1970 гг. число легковых автомобилей в СССР выросло всего с 500 000 до 1,7 млн.

Оборотной стороной общественной стабильности был неуклонный рост пьянства и алкоголизма. К исходу 1970-х потребление спиртных напитков по сравнению с 1960 г. выросло в два раза. На учете милиции стояло 2 миллиона алкоголиков. Лишь в одном 1978 г. 15 миллионов граждан были доставлены в милицию «по пьянке».

Особенно заметен был алкоголизм среди групп, ведущих полунищенское, убогое существование. Там водка стала заменой и духовных ориентиров и материальных благ. Но сильно пьющими были и люди, прошедшие войну, – фронтовики после ежедневных «наркомовских ста грамм» спирта, брошенные обществом калеки, безутешные вдовы. Пили многочисленные жертвы ГУЛАГа. Печать и общественные организации вели «борьбу с пьянством», но налогово-финансовая система нуждалась в возрастании продаж водки и алкоголя в целом. На смену коктейль-холлам, «рюмочным» и «четвертинкам-мерзавчикам» хрущёвского времени пришли застолья, банкеты и «сообразим на троих» в брежневские годы. В лабораториях, институтах, цехах праздники с выпивкой устраивались чуть ли не два-три раза в неделю. В официально санкционированное алкогольное застолье втягивалась и студенческая молодежь, и инженерно-технические средние слои, и даже интеллигентская элита. Неумеренно пила и номенклатура, потому что пил «первый». На Косыгина косились и считали, при всех его заслугах перед советским режимом, чужаком, потому что он «воздерживался» от братской чарки.

Это всеобщее пьянство, совершенно не свойственное, как социальное явление, например, русской эмиграции, свидетельствовало о глубоком духовном кризисе, поразившем общество в России. Примерно такой же кризис, и тоже с пьянством, был в России в 1910-е гг. предвестником революционного обвала. Распределение благ не по результатам труда, а по «положению», исчезновение положительного общественного жизненного идеала – всё это растлевало людей. В коммунизм уже не верили, в Бога еще не верили; трудиться из-под палки уже перестали, трудиться ради достатка, успеха – было почти невозможно, да и разучились трудиться хорошо, на уровне «мировых стандартов». Пьянство, да еще разврат, заметное ослабление семейных устоев – стали характерной особенностью конца 1960 – начала 1970-х гг. – эпохи нравственного безвременья при относительном материальном благополучии.

Литература:

Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущёв и Брежневе 1953–1982 гг. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР / Ред. В. А. Козлов, С. В. Мироненко. М.: Материк, 2005.

Г. А. Арбатов. Затянувшееся выздоровление (1953–1985). Свидетельство современника. М., 1991.

М. Восленский. Номенклатура. М.: Советская Россия. 1991.

R. English. Russia and the Idea of the West. Gorbachev, Intellectuals, and the End of the Cold War. N. Y.; Columbia University Press, 2000.

V. Zaslavsky. The Neo-Stalinist State. Armonk, N. Y.: M. E. Sharpe, 1982.

5.2.3. Русское Зарубежье в 1950–1970-е гг. «СССР – не Россия». НТС, РСХД

Последним совместным действом русской эмиграции, в котором участвовало девять ее политических группировок и которое было как бы ответом на XX съезд КПСС, стал Гаагский конгресс «За права и свободу в России» в апреле 1957 г. В новых условиях можно было себе представить не только революционное свержение диктатуры по венгерскому образцу, но и ступенчатый ее снос, «разбор по кирпичам». С этой целью Гаагский конгресс выставил «130 народных требований», каждое из которых само по себе не было антикоммунистическим, но которые, взятые вместе, означали бы упразднение большевицкого режима в России. Требования эти простирались от права на выезд за границу и права на выдвижение более чем одного кандидата на выборах до права на религиозное воспитание детей. Конгресс предвосхитил правозащитное движение, начавшее складываться в стране 8 лет спустя.

В 1960-е гг. политический климат в русской эмиграции быстро менялся, отзываясь на изменение политики западного мира в отношении СССР и его империи. «Сосуществование» и «разрядка напряжения» в глазах западных правительств все больше означали примирение с диктатурой в СССР и прекращение всякой политической борьбы против нее. НТС пришлось прекращать радиовещание «Свободной России» и запуск шаров с антисоветской литературой. Западные правительства больше не поддерживали подобные начинания ни политически, ни, тем более, финансово. Новое время требовало новых форм деятельности для установления связей между Зарубежьем и Внутренней Россией.

Чтобы поддержать нарождающееся на родине общественное движение, осенью 1956 г. франкфуртский русский журнал «Грани» поместил «Обращение российского антикоммунистического издательства «Посев» к деятелям литературы, искусства и науки порабощенной России» с призывом присылать произведения, которые из-за цензурных ограничений не могут быть напечатаны в СССР. Самиздатские рукописи стали поступать в «Посев», как только в стране появились курьеры от НТС. Было положено начало устойчивым связям внутрироссийской оппозиции с эмиграцией. Пик книгоиздательской деятельности «Посева» пришелся на 1968–1978 гг., когда выходило по 13 книг в год и материалы самиздата непрерывно публиковались в журналах «Посев» и «Грани».

Другими производителями «тамиздата» были YMCA-Press в Париже, Фонд имени Герцена в Амстердаме и созданное американцами в Лондоне издательство OPI (Overseas Publications Interchange). Важным хранилищем попавшего на Запад самиздата стал в Мюнхене архив радио «Свобода», которое постоянно транслировало материалы из России. Важные новости оппозиционного движения передавали и другие радиоголоса. Русские эмигранты во многих странах устраивали демонстрации перед советскими представительствами и учреждениями ООН в защиту верующих и политзаключенных.

В США в 1973 г. был создан Конгресс русских американцев (КРА). Его задачи – представлять перед правительством интересы граждан русского происхождения, разъяснять разницу между русскими и коммунистами, противостоять русофобии, защищать гонимых в СССР и сохранять русское культурное наследие. Помимо КРА в США было еще десятка два русских общественных и благотворительных объединений. Принципиальными лозунгами КРА и многих других эмигрантских организаций того времени были: «СССР – не Россия». «Чем меньше СССР – тем больше России», «СССР – поработитель и палач России». Под СССР по уже устоявшейся традиции Русского Зарубежья понималась не страна, не родина, а преступный режим, овладевший Россией и пытавшийся представить себя законной российской властью и естественным государственно-политическим явлением родины – России. Эмиграция, за исключением ее левой, коммунофильской части, категорически возражала против отождествления России и СССР. Но такое отождествление было распространено не только в обывательской среде «свободного мира», где Советский Союз продолжали именовать Россией, а советскую власть – русской властью, но и было общепринятым среди многих национальных эмигрантских движений, от польского и венгерского до татарского и туркменского. В СССР эмигрантские национальные движения видели «продолжателя российского империализма и колониализма». Порой западные политики прислушивались к таким утверждениям.

Особое возмущение русской эмиграции вызывал принятый в 1959 г. американскими законодателями с подачи украинцев закон о порабощенных нациях (PL86–90). Он называл множество стран – от Албании до придуманного Розенбергом Идель-Урала – «жертвами русского коммунизма» и обещал им помощь в борьбе за независимость. Русских же в числе порабощенных народов не было. Несмотря на усилия КРА, закон не удалось отменить.

Вслед за второй, военной волной эмиграции в послевоенные годы появилась и «вторая с половиной» волна – небольшая, но заметная категория невозвращенцев и перебежчиков. Некоторое их число появилось на Западе уже в период между двумя мировыми войнами, и, как писал британский автор Брук-Шеферд Гордон, «они помогли определить ход грядущего великого столкновения между Востоком и Западом». Сразу же после войны это были главным образом военнослужащие Группы советских войск в Германии. Многие из них были заочно присуждены к расстрелу за «измену родине» (Закон 1934 г., называвший уход за границу «изменой родине», был отменен только в 1959 г.).

По мере расширения возможностей выезда, из СССР стали бежать не только военные. Так, с 1969 по 1982 г. бежали 32 артиста, 31 научный работник, 24 музыканта, 21 дипломат и 12 танцоров. Бежали и спортсмены, летчики, моряки, разведчики. Способы побега бывали самые невероятные: на надувной лодке через Черное море или на реактивном истребителе в Японию. В среднем в это время бежало по 15–25 человек в год. Отношение западных властей к ним было разным. Переход таких, как дочь Сталина Светлана Аллилуева в 1967 г., был мировой сенсацией, переход иных держался в секрете. Советская пресса о побегах молчала.

Благодаря расширению «народной дипломатии» в СССР – туризма, научных и культурных поездок, широко развернулась так называемая «зарубежная оператика»: встречи с моряками, тургруппами, делегациями, спортсменами. В этой работе участвовали многие сотни молодых членов и друзей Народно-Трудового Союза по всей Европе и Америке. Сотни советских туристов стали тайно увозить с собой в Россию тысячи книг, журналов, брошюр, газет, нелегально полученных или подброшенных союзниками. Такая работа НТС создавала поток «тамиздата», текущий в СССР.

Одновременно СССР начал интересоваться западными туристами как источником валюты. Для зарубежной базы НТС это открыло возможность более систематической связи с Россией. Начались акции, направленные на расширение борьбы за гражданские права в Советском Союзе. Помимо многочисленных форм поддержки инакомыслия с Запада, были проведены 9 открытых демонстраций солидарности на улицах Москвы и Ленинграда. Демонстранты, преимущественно западная молодежь, разбрасывали листовки с фотографиями политических заключенных в СССР и призывали поддержать их, раздавали материалы самиздата. В 1968 г. в Москве раздавали листовки британцы Джон Карсвелл, Вивиан Бротон, Джанет Хаммонд, 6 октября 1969 г. шведка Элизабет Ли и норвежец Харальд Бристоль, приковав себя наручниками к перилам в московском ГУМе, разбрасывали листовки и призывали прохожих бороться за свои гражданские права. Подобные акции, подготовленные НТС, продолжаются и в последующие годы, неизбежно кончаясь высылкой из СССР, а то и осуждением митингующих к различным срокам тюремного заключения.

Однако эти действия друзей НТС большинство русских людей в России встречало равнодушием, непониманием и осуждением. Говорили, что такие действия – «это вмешательство во внутренние дела нашей страны», что они организованы «западными разведками», «портят международные отношения». Две России – Зарубежная и Внутренняя – практически перестали понимать друг друга в тихие «застойные» годы. Сознание русского человека в СССР успокоилось, стало принимать режим как свой. Политические акции НТС в этой ситуации оказывались почти бесплодными. Требовалось иное – пробуждение уснувшего сознания, не столько политическая, сколько интеллектуальная и духовная деятельность. Эту линию во многом осуществляла другая крупнейшая организация активного Зарубежья – Российское Студенческое Христианское движение (РСХД).

Как и многие другие эмигрантские организации, РСХД проходило в середине 1930-х гг. через тяжелый кризис, по крайней мере, во Франции. Живым оно осталось только в Прибалтике, где вело разнообразную деятельность, не только среди студентов, но и среди крестьянской молодежи, а в советско-нацистскую войну Движение включилось активно в Псковскую миссию.

Во время немецкой оккупации Франции РСХД было запрещено и возродилось после войны, сначала в Германии, где продержалось до отъезда русских в США, а затем и во Франции, где в 1950–1980 гг. пережило новый период расцвета. РСХД никогда не мыслило себя в политических категориях, его, в отличие от НТС, нельзя назвать антикоммунистическим движением, хотя, разумеется, оно отвергало советскую власть как противобожескую, а тем самым смертоносную физически и духовно. Но деятельность и жизнь Движения строилась не как борьба против кого-то, а как созидание ценностей, независимых от борьбы и применимых «здесь и там». Считая себя наследником всемирной (кафолической) религиозной традиции, завещанной отцами Церкви первых веков христианства, РСХД не ограничивало себя Россией, было широко открыто и на восточное православие (сербское, греческое, румынское, арабское) и на западную культуру. Уходящее старшее поколение сумело передать наследие приходящим на смену. Среди них следует особо отметить протоиерея Александра Шмемана, разрывавшегося между проповедью Православия в Америке, писанием богословских книг и неизменным участием в съездах Движения.

Несмотря на обращенность к Западу, РСХД, укоренное в русской культуре, сыграло немалую роль в высвобождении отечества от сталинского наследства и в свидетельстве о подлинной России на Западе. В частности, когда Хрущёв возобновил открытые гонения на Церковь, обещая покончить с Богом к 1980 г., члены Движения подняли широкую кампанию протеста, создали в Париже Комитет защиты христиан в СССР, состоящий из представителей трех христианских исповеданий (православного, католического и лютеранского), под председательством самого крупного в те годы писателя, католического мыслителя Франсуа Мориака.

Довольно скоро, благодаря издательству YMCA-Press, возглавляемому членами Движения еще с 1950 г., и движенческому журналу «Вестник РСХД», попадавшему «воздушными путями» в Россию, завязалась живая переписка, а затем и тесное подпольное сотрудничество между Парижем и российскими церковными и диссидентскими кругами. Множество произведений русской православной эмиграции – работы протоиерея Сергия Булгакова, Георгия Федотова, Николая Бердяева, протоиерея Георгия Флоровского достигало России в 1960-е гг. благодаря РСХД.

В 1971 г. к издательству YMCA-Press обратился Александр Солженицын с просьбой опубликовать не принятый «Новым миром» его роман «Раковый корпус», а через два года и «Архипелаг ГУЛАГ», книгу, которая подписала окончательный приговор советской системе и ускорила ее разложение и падение.

Историческая справка

Александр Дмитриевич Шмеман (протопресвитер) родился в Таллине в 1922 г. Из Эстонии семья переехала сначала в Сербию, затем во Францию. Окончил среднюю школу и Свято-Сергиевский богословский институт в Париже, где был оставлен преподавателем. В 1945 г. принял священство. В 1951-м с женой и тремя детьми переехал в Нью-Йорк, где вскоре возглавил Свято-Владимирскую семинарию и играл центральную роль в управлении Православной Церкви в Америке, добившись для нее статуса автокефалии. Ежегодно посещал съезды РСХД во Франции. Известен был в СССР (анонимно, как отец Александр) своими регулярными проповедями и культурными передачами по Радио «Свобода». Был человеком трех культур: русской, французской и английской. Основные его книги написаны по-русски: первая, «Исторический путь православия» (1956), докторская диссертация «Введение в литургическое богословие» (1961) и последняя, «Евхаристия – Таинство Царства» (1983). Его десятилетний «Дневник» (1973–1983), изданный через двадцать лет после его смерти, пользуется исключительно большим интересом среди священства и интеллигенции современной России. Перу отца Александра Шмемана принадлежат также едва ли не лучшие статьи на русском языке об А. Солженицыне. Умер протоиерей Александр Шмеман в Нью-Йорке 13 декабря 1983 г. от тяжелой раковой болезни. Закончив за месяц до ожидаемой им смерти свою последнюю книгу, он в ноябре 1983 г. написал в авторском предуведомлении к ней: «Я писал её – с думой о России, с болью и одновременно радостью о ней. Мы здесь, на свободе, можем рассуждать и думать. Россия живет исповеданием и страданием. И это страдание, эта верность – есть дар Божий, благодатная помощь. И если хотя часть того, что я хочу сказать, дойдет до России, и если хотя в чем-то окажется полезной, я буду считать с благодарностью Богу, дело мое исполненным». – Прот. Александр Шмеман. Евхаристия – Таинство Царства. М.: Паломник, 1992. С. 5.

В 1950-е гг. в Брюсселе возник христианский центр «Жизнь с Богом», целью которого было издание и распространение в России книг и периодических изданий католических и православных авторов, глубоко переживавших состояние разделенности Церкви и думавших о путях сближения её западной и восточной частей. Основную работу в издательстве вели всего три человека – дочь знаменитого историка Церкви Михаила Поснова – Ирина Михайловна, и два священника-словенца о. Антоний Ильц и о. Кирилл Козина. Издательство было католическим, но с первых же лет существования с ним сотрудничали православные богословы русской эмиграции. За время своего существования до снятия «железного занавеса» издательство смогло переправить в Россию сотни тысяч книг и журналов, в том числе и многократно переиздававшуюся знаменитую «Брюссельскую Библию» – синодальный текст с пояснениями и разбитый на разделы, напечатанную для облегчения нелегальной транспортировки на тончайшей, но очень прочной и долговечной «рисовой» бумаге. Во многих домах русских христиан всех конфессий хранились издания «Жизни с Богом».