Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Подполковник взволнованно ходил взад-вперед по комнате.

– Спокойно!.. – повторил он, повышая голос. Внезапно он остановился перед племянником, пристально посмотрел на него голубыми фарфоровыми глазами, которые теперь стали почти темными: – Как ты мог забыть о нашем родстве, о том, что ты мой гость? – и снова понизил голос почти до шепота: – Почему ты не подумал об этом? Приводишь в мой дом большевиков-диверсантов, болтаешь с ними... нарушаешь данное мне честное слово... Ты хочешь, чтобы мне свернули шею?

– Я очень сожалею о случившемся, – ответил Чаба. – Поверь, сожалею. Но я хочу, чтобы ты меня выслушал. Случилось нечто худшее...

– Худшее? – Гуттен закусил нижнюю губу. Глубоко вдохнув воздух, он почувствовал, что ведет себя смешно и недостойно. Повернувшись к племяннику спиной, он подошел к окну.

«Надо взять себя в руки. Как это ни трудно, я должен прийти в себя, не горячиться: взрывом гнева теперь не поможешь». Гуттен посмотрел в окно: его зять гулял с Гезой Бернатом. Они что-то оживленно обсуждали. Наконец огромным усилием воли ему удалось собраться с мыслями. Продолжая стоять спиной к Чабе, подполковник приказал:

– Говори! Ты хотел мне еще что-то сообщить.

– После обеда я разговаривал с дядюшкой Гезой. Он очень беспокоится за тебя. Он сделал вывод, что вокруг тебя творится что-то неладное. Я спросил его, в чем дело, но он ответил, что не может сказать большего, потому что обещал молчать. Потом внезапно спросил у меня, правда ли, что ты гомосексуалист. Можешь себе представить, как меня удивил этот вопрос. Я стал допытываться, кто ему это сказал. Он долго отнекивался, а потом честно сознался, что об этом упоминал Милан Радович.

Гуттен, казалось, совершенно успокоился. Узнавая об опасности, он сначала всегда терял голову, но, как только ему удавалось взять себя в руки, начинал спокойно оценивать сложившуюся ситуацию.

– Твоему отцу об этом что-нибудь известно?

– Ничего. Я и дядюшку Гезу просил, молчать об этом. Он обещал.

Гуттен медленно подошел к шкафчику-бару. Долго перебирал бутылки, остановился на коньяке. Налил себе и Чабе. Надо узнать, что так волнует Гезу Берната. Он сам давно заметил: вокруг него творится что-то непонятное, полгода назад его должны были произвести в полковники, но этого не произошло. Что может знать о нем Бернат? Что он ненавидит Гитлера и его прихвостней? Политические взгляды Вальтера Бернату давно известны. Нет, сейчас речь идет о чем-то другом. Он тонко предупредил Чабу об опасности, грозящей ему, и был, конечно, уверен, что племянник все передаст ему. Зачем он это сделал? Может быть, Бернат действительно беспокоится о нем? Надо узнать, что же именно его беспокоит. Но как? Ему, конечно, Бернат ничего не скажет, иначе зачем бы он стал передавать предупреждение через Чабу.

– Хочешь выпить еще?

Чаба молча кивнул.

Бернат рассчитывал, что подполковник Гуттен еще в тот же день найдет предлог поговорить с ним наедине. Но Гуттен вел себя так, словно ничего не произошло, и не проявлял никакой инициативы. Он казался спокойным и уравновешенным, не выказал ни малейшего признака страха. «Значит, расчет сделан неправильно», – решил Бернат. У него испортилось настроение. Завтра воскресенье, времени остается все меньше. Бернат ждал, что он сделает ему знак или скажет: «Зайдите ко мне поговорить», но этого не произошло. В понедельник ему надо уезжать домой, остается всего-навсего один день, чтобы хоть что-то сделать для Милана. Но что он может сделать, если его, казалось, так хорошо продуманный план на деле не дал никаких результатов? Быть может, Чаба плохо выполнил данное ему поручение. Он отозвал в сторону Чабу.

– Что-нибудь стряслось, дядюшка Геза?

– Ничего. Скажи, ты все сделал так, как мы с тобой условились?

– Точка в точку. Сначала он разнервничался, долго раздумывал, но под конец совсем успокоился. Собственно говоря, чего ты хотел добиться этим разговором?

Бернат наполнил стакан пивом, отпил половину и только потом ответил:

– Помочь освобождению Милана.

– Но как дядя Вальтер может вырвать Милана из лап гестапо?

– Я и не рассчитывал, что Милана освободит твой дядя Вальтер.

– А кто же тогда?

– Это теперь не столь важно, старина. Лучше, если ты этого не будешь знать. – Бернат встал, подошел к Хайду, который лежал в гамаке и читал.

– Что ты думаешь об испанских событиях? – спросил генерал, складывая газету.

Бернат сел, закурил трубку.

– Республика будет свергнута.

– Кем? Франко?

– Нет. Политикой невмешательства великих держав. Ты и сам хорошо знаешь, что значит нейтралитет в данном случае. А ведь Англия и Франция должны быть заинтересованы в победе республики...

Начался спор. Подошел Аттила, отец и сын Хайду Стали развивать идею о том, что Европа не может безучастно смотреть на утверждение коммунистической власти в Испании.

– Европа и не остается пассивной, – сказал Бернат. – Гитлер и Муссолини не только снабжают Франко боевой техникой, но и посылают туда много добровольцев.

Из осторожности Бернат не стал развивать дальше свою мысль. После того как он узнал, что Милана выдал лейтенант, Бернат уже не осмелился откровению высказывать свое мнение. А генерал тем временем пустился в пространные рассуждения. Если бы Англия была уверена, что республиканцы останутся в рамках традиционной демократии, она, безусловно, выступила бы против Франко. Но по всем признакам правительство народного фронта находится под сильным влиянием коммунистов, а это уже таит в себе большую опасность.

Бернат молча курил трубку, мысли его были заняты лишь Миланом. Он не желал вмешиваться в дискуссию, хотя аргументов у него накопилось предостаточно. Он ждал, когда вернется Гуттен и представится возможность поговорить с ним наедине. Одним ухом он прислушивался к рассуждениям генерала, лишь молча кивая. Хайду это но понравилось.

– Ты киваешь просто из вежливости или потому, что согласен со мной? – спросил генерал.

– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Бернат, вынимая изо рта трубку.

– Думаю, что ты меня вообще не слушал, – признался генерал. – Знаю я тебя. Пока я говорю, ты обдумываешь свой очередной репортаж. Признайся, старина, что я прав.

– Ты прав. Я действительно обдумывал один материал. Мне необходимо послать сообщение о деле Радовича. – Бернат перевел взгляд на Аттилу: – Дело это очень щекотливое. Венгерское общественное мнение взвоет, если телеграфное агентство сообщит газетам обстоятельства ареста Радовича.

– Почему же оно взвоет? – возразил Аттила. – Разве у нас любят коммунистов?

– Но у нас не любят и венгров, сотрудничающих с гестапо, – ответил Бернат. – Откровенно говоря, я их тоже не люблю.

Хайду поправил подушечку под головой.

– А откуда тебе известно, что при аресте Радовича венгерские власти сотрудничали с гестапо?

– Я прочитал сообщение одного французского репортера. На Радовича венгерской полиции донес венгерский же ябедник, – осторожно заметил Бернат. – А уже только потом наша бравая полиция сообщила об этом гестапо.

– А разве не все равно, кто донес? – спросил Аттила. – Важно то, что Радович коммунист.

– Это, конечно, существенно, – задумчиво промолвил Хайду. – Но в любом случае я, Аттила, не хочу узнавать об этом через донос. Ненавижу и презираю доносчиков.

– Подлые людишки, – сказал, поднимаясь с места, Бернат. – Остерегайся доносчиков, Аттила, они предают не только Милана Радовича, но и своих собственных отцов, матерей и братьев.

Попрощавшись и поблагодарив за обед, Бернат позвал дочь, чтобы ехать домой.

В такси он погрузился в глубокое молчание, даже на вопросы дочери отвечал односложно. Сначала Андреа пыталась его расшевелить, потом, пожав плечами, тоже замолчала. «Ну и сердись себе на здоровье, – думала она. – Узнал, что я близка с Чабой, и тебе это не понравилось». Она начала тихонько напевать модную песенку, сделав вид, что у нее хорошее настроение, хотя молчание отца ее сильно обидело.

Приехав домой, Бернат сейчас же ушел к себе в комнату, а Андреа – в ванную. Выкупавшись, она закурила сигарету и направилась к отцу. Стоя перед дверью, она услышала тяжелые шаги расхаживающего Берната. Ее охватило беспокойство. Неужели отец так переживает ее близость с Чабой? Когда ее исключили из гимназии, он отнесся к этому довольно спокойно, высказал ей свое мнение и уже больше не возвращался к, этому вопросу. Такой ли непростительный грех она совершила? Отнюдь нет. Андреа зло выругалась. Что же будет дальше? Они перестанут разговаривать? Какая глупость, взрослые люди не имеют права так себя вести.

Андреа вошла. Расстроенный, Бернат хмуро взглянул на нее.

– Папочка, что ты имеешь против меня? – И не ожидая ответа отца, Андреа продолжала, едва сдерживая рыдания: – Да, я отдалась Чабе. Это свершившийся факт. Дай мне пощечину, ударь меня, сделай хоть что-нибудь, потому что так я не хочу жить. – Она уже плакала. – Неужели это такой большой грех? Я же люблю его. Я нисколько не раскаиваюсь в своем поступке.

Бернат с удивлением смотрел на плачущую дочь и только теперь понял, что Андреа, по-видимому, по-своему истолковала его озабоченное настроение. Его, разумеется, не обрадовало сказанное дочерью, но растрогала ее искренность.

– Оно и видно, что ты нисколько не раскаиваешься. От счастья плачешь? Ну не реви! – Он подошел к ней, взял за подбородок, приподнял ее голову: – Покажись-ка. Посмотри мне в глаза. – Теперь они пристально глядели друг на друга. – Я вообще не понимаю: что в тебе понравилось этому парню? Посмотрел бы, он, какая ты противная вот в таком виде. Отец уезжает из дома на каких-то десять дней, а его единственная дочь пользуется этим, чтоб завлечь к себе своего ухажера, да еще и хвастается этим. – Бернат покачал головой: – Более того, мне же и сцены устраивает! Как героиня из старого романа. «Дай мне пощечину, ударь меня...» Плохо...

– А твоя обидчивость? Ты с самого утра не сказал мне ни слова... Это хорошо?

– Ты не можешь себе представить, что у меня и другие заботы имеются? Перед отъездом, насколько я помню, мы говорили о твоих проблемах. Я высказал свое мнение. И после случившегося оно осталось прежним. Меня не радует твой поступок, я предпочел бы, чтоб это случилось намного позже. Теперь тебе во многом станет труднее. И разрыв с ним доставит тебе больше страданий. Но раз уж это произошло, тут ничего изменить нельзя. А теперь ступай ляг. Мы с тобой еще поговорим об этом. Сейчас же я занят. У меня много дел.

Андреа поцеловала отца и ушла к себе. Бернат возобновил хождение по комнате.

Придуманный им план освобождения Милана Радовича был довольно логичным. В мае он побывал в Париже и на следующий же после приезда день обедал в одном из дешевеньких ресторанов в окрестностях Монмартра со своим старым другом Мариусом Никлем. С тех пор как они не виделись, Мариус словно помолодел: морщины на его лице стали менее глубокими, чем несколькими годами раньше, а глаза лихорадочно блестели. И все-таки Бернату показалось, что Мариуса, как и всех, вынужденных жить в эмиграции, гложет тоска по родине, в каждом его движении, жесте, интонации голоса чувствовалась горечь человека, лишенного родины. Они говорили о многом, но, какую бы тему ни затрагивали, постепенно переходили к одной – Германии. Только это и волновало всех. Что происходит там теперь и какое будущее ждет страну? Рассказ Берната был пронизан мрачными предчувствиями, на происходящее он взирал без оптимизма.

– Выхода нет, – говорил он, – немцы заражены нацизмом.

– А народ? – спросил Мариус.

– Да, и народ. Я знаю вашу теорию о народе. Умная теория, но всего лишь теория. Практика же доказывает другое. Гитлер околдовал ваш народ. Я не слышал ни о каком сопротивлении, не могу назвать ни одного подобного случая.

Спорили страстно, но Бернат все больше и больше загонял Мариуса в угол.

– Есть в Германии патриоты, – проговорил старик, – поверьте мне, что есть. – И он рассказал о своем побеге. Бернат изумленно слушал. – Мне, например, помог бежать Хорст Шульмайер, майор из армейской контрразведки.

– Вы все это придумали, – улыбнулся Бернат – что бы убедить меня. Думаете, я позабыл, что вы рассказывали об офицере-гомосексуалисте? – Бернат подозрительно уставился в сверкающие глаза старика: – Это с вашей стороны нехорошо. Я помню даже то, что вы назвали загадкой. – Бернат наморщил лоб, желая как можно точнее вспомнить слова Мариуса: – А сказали вы примерно так: «Шульмайер ненавидит нацистов, но делает исключение для Гейдриха». В этом и была вся загадка.

Старик откусил кончик сигары, закурил, не сводя взгляда с Берната. В ресторане осталось лишь несколько поздних посетителей да парочка влюбленных, забывших обо всем на свете. Официанты быстро убирали со столов тарелки, приборы, меняли скатерти. Бернат наполнил стаканы.

– Позже я разгадал загадку, – тихо сказал старик. – Никому другому я не сказал бы этого. Но вам, Бернат, скажу. В вас я уверен, так как знаю, что вы антифашист. Но не только поэтому... – Мариус огляделся по сторонам: – Еще и потому, что вам это когда-нибудь может пригодиться.

– Для чего? Для разгадки тайны?

– Вот именно. Это далеко не пустяк, уж можете мне поверить. Я вам говорил, что Хорст доверял мне. Ведь правда, говорил? Мне одному доверял. Рейнхард Гейдрих... – Он снова пристально посмотрел на Берната: – Скажите, прошу вас, что вы знаете об этом странном человеке? Кроме того, что он начальник СД и гестапо?

Бернат пожал плечами, задумался, а лотом ответил:

– Ничего. Собственно, я ничего о нем не знаю.

На морщинистом лице Мариуса появилась слабая улыбка.

– Вот видите. В этом все и дело. О Рейнхарде мир знает очень мало, вернее сказать, почти ничего. До сих пор непонятно, как этот еще сравнительно молодой человек стал третьей по значению личностью в рейхе.

– Третьей? – удивился Бернат и спросил: – А Геринг, Гесс, Гиммлер, Борман?..

– Нет-нет! – протестующе поднял худую руку Мариус – Не продолжайте. Я сам вам объясню. Научитесь, Бернат, оценивать стоящих у власти по их действительному влиянию. Знаете, в чем разница между Герингом и Гейдрихом? Гейдрих знает о рейхсмаршале все, а тот о нем почти ничего не знает. Ясно? Власть и фактическая сила в политике часто зависят от количества и качества компрометирующего материала, известного данному лицу. Не забывайте этого, Бернат. В этом и заключается сила и могущество Гейдриха. Вот почему ему угрожает Канарис, который тоже много чего знает. – Мариус отхлебнул из стакана и подался вперед, приблизив лицо к собеседнику: – Вы знаете, кто он такой, этот Гейдрих? Сейчас я вам скажу. Он – вундеркинд. Вы слышали о существовании музыкальных семей? В таких семьях музыка – это религия. Они верят в музыку, ищут в ней успокоения, а если грешат, то и искупления, хотя это и звучит странно, и отпущения грехов.

Так вот, семья, в которой родился Гейдрих, именно такая музыкальная семья – поклонников классической музыки, ее проповедников. Отец Рейнхарда – директор консерватории, культурный, разносторонне образованный человек. Очень скоро выяснилось, что Рейнхард не просто играет на скрипке, его игра очаровывает, изумляет не только родных, но и друзей, постоянно собиравшихся у них на музыкальные вечера. Среди них бывал и Хорст Шульмайер – литературная надежда в жанре новеллы. Вполне естественно, что дружба между молодыми людьми начала постепенно крепнуть. Странно, что оба они поступили в военную школу. Как понять это? В Галле этого не поняли. – Мариус помахал перед лицом рукой, разгоняя дым. – Позже я узнал, что Хорст страшно боялся, чтобы Гейдрих не узнал об его противоестественной наклонности. Ему казалось, что он не переживет такого позора, покончит с собой.

К сожалению, офицерское училище и военная служба нисколько не излечили Шульмайера, а еще более обострили его порок. Гейдриха назначили в военную разведку. Хорсту тоже не нравилась строевая служба, слишком сильна была в нем тяга к литературе и искусству, он искал для себя службу, где мог бы пользоваться сравнительной свободой и где не надо было постоянно носить военный мундир. Так он стал офицером контрразведки. В его выборе сыграла известную роль болезненная наклонность, которую он уже считал вполне естественной. И это – поверьте мне – было с его стороны вполне рациональным, давало ему возможность держать свои любовные дела под покровом конспирации. Затем друзья на некоторое время расстались. – Мариус поднял бокал, кивнул и выпил. – Канарис, возглавлявший абвер, обратил внимание на образованного, способного Хорста, перевел его в свой штат и стал поручать ему особо важные задания, которые тот превосходно выполнял. Вам, конечно, известно, что Гитлер еще до прихода к власти создал пресловутый штурмовой отряд СА под командованием Рема, а позже свою личную охрану из СС, которую возглавил Гиммлер.

– Это мне известно, – сказал Бернат.

– Но вы не знаете, что контр-адмирал Канарис еще до прихода к власти внимательно присматривался и к тому, и к другому. Поэтому-то сподвижники Гитлера и ненавидят его. Скажите, Бернат, можете вы себе представить, какие данные хранятся в сейфе и в голове Канариса? Я говорю о данных, компрометирующих нацистских вождей.

– Я охотно познакомился бы с хранящимися у Канариса данными, если бы мог, – улыбаясь ответил Бернат. – Конечно, только в качестве журналиста.

Мариус закашлялся, лицо у него покраснело. Бернат налил ему воды. Старик отпил несколько глотков, затем тихим сиплым голосом продолжал:

– Тем временем Гейдриха выбросили из армии. Дело было запутанное и сумбурное. Женщины, шантаж, изнасилование... Не знаю, какая из этих версий соответствует действительности.

– Это не существенно, – заметил Бернат.

– Именно, но важен сам факт. Гейдриха уже тогда считали крупным специалистом. Он и вправду был прекрасно подготовленным шпионом. Он тяжело переживал этот скандал, стыдился и был очень зол, прямо-таки полон ярости. Это можно понять, не так ли? Карьера была испорчена. Его отстранили от власти, его никуда не приглашали, он не имел права посещать офицерский клуб, участвовать во встречах однополчан... Власть заклеймила его презрением.

– Что это, факт или предположение?

– Это факт, Бернат, можете мне поверить. Проанализируйте психологически столь странную ситуацию. Подумайте, пожалуйста, что значит в жизни образованного человека приятной наружности лишение его офицерского звания, потеря доверия и чести. Вот при таких обстоятельствах Гейдрих столкнулся с Гиммлером и с нацистским движением. Как человек с острым умом, Гейдрих почувствовал в этом движении возможность снова обрести власть, поправить свою карьеру. Он примкнул к нацистам. В человеке из хорошей семьи, в профессиональном разведчике Гиммлер быстро разглядел нужного ему человека. Создается разведка войск СС – служба безопасности, СД, и во главе ее оказывается Гейдрих. Узнав об этом, Канарис решает внедрить Шульмайера в СД. Начинаете кое-что понимать?

– Думаю, что да, – ответил Бернат и сам продолжил: – Шульмайер возобновляет дружбу с Гейдрихом и «соглашается», чтобы его завербовали.

– Именно так, – кивнул Мариус. – Хорст Шульмайер становится тайным сотрудником СД, Гейдрих же до сих пор пребывает в наивном убеждении, что он завербовал своего друга в абвер. А Канарис сидит себе и хитро улыбается.

– О боже, какая опасная для жизни игра! – содрогнулся Бернат.

– Совершенно правильно, – согласился старик, – очень даже опасная. Хорст должен постоянно давать об абвере сведения, которые удовлетворяли бы запросы Гейдриха и в то же время не вредили бы Канарису. Адски трудная работа.

– Но почему Шульмайер рассказал об этом вам? – поинтересовался Бернат.

– Очень просто. Хорст в некоторой степени мистик. Он чувствует вокруг себя смертельную опасность. Вам известно, что после дела Рема для ликвидации его группы в качестве предлога было использовано обвинение в гомосексуализме. Хорст сознает, что рано или поздно он может исчезнуть без следа. А он хочет, чтобы след о нем остался не как о преступнике, а как о патриоте. Значит, кто-то о нем должен знать. И этот кто-то, дорогой Бернат, теперь не только я, но и вы.

Бернат взглянул на часы. Уже двенадцатый. Вот и день кончается, завтра воскресенье, а утром в понедельник надо ехать в Будапешт. Все напрасно. Придется примириться с мыслью о поражении. Ему было очень жаль Милана, он сделал все от него зависящее и не виноват в том, что из этого ничего не вышло. Бернат тяжело поднялся с места, подошел к окну и открыл его. Прохладный ночной воздух несколько освежил его. Нет, он не должен испытывать угрызений совести, он пытался помочь Милану, сделал все, что только мог. В чем-то ошибся, но в чем? Может быть, переоценил способности Гуттена, подумав, что подполковник, услышав сообщение Чабы, поймет, какая опасность ему угрожает. А вдруг... Мысль, молнией сверкнувшая у него в мозгу, ужаснула Берната. Он подумал, что Гуттен может и как-то иначе избежать опасности, если Милан погибнет, не вынося пыток, а он сам станет жертвой несчастного случая. В рейхе была хорошо разработана техника организации несчастных случаев. В сущности, кто такой Геза Бернат? Просто служащий телеграфного агентства, один из многих. Кого заинтересует его гибель? Может быть, одну Андреа. Да, пожалуй, прольет слезу его старый друг Хайду. Его исчезновение не нарушит общего течения жизни, и она не выйдет из привычной колеи.

Внезапно раздался звонок. Бернат вышел из своей комнаты, открыл входную дверь – и сразу узнал майора Хорста Шульмайера.

– Доктор Геза Бернат?

– Я.

– Майор Шульмайер из контрразведки. – Майор показал свое удостоверение. – Хочу поговорить с вами.

Бернат продолжал стоять в дверях.

– Официально или по частному делу?

– Разумеется, официально.

– Заходите, – пригласил он молодого высокого офицера к себе в кабинет, затем представил Андреа, которая вышла на звонок из своей комнаты. – Ничего не случилось, Анди, оставь нас, пожалуйста, одних. – Чтобы успокоить дочь, он даже улыбнулся ей.

Андреа поцеловала отца в щеку и вышла.

– Присядьте, господин майор! – Бернат показал на кресло. – Думаю, вы знаете, что я венгерский подданный и корреспондент телеграфного агентства?

– Конечно, господин доктор. Мне о вас известно все или почти все. Разрешите курить?

– Пожалуйста.

Поблагодарив Берната за любезность, он достал из внутреннего кармана золотой портсигар, предложил сигарету хозяину дома.

– Я курю только трубку, господин майор, – вежливо проговорил Бернат, напряженно думая о том, как бы ему поскорее подавить обуявший его страх.

Мысль о возможной опасности, мелькнувшая несколько минут назад, еще больше овладела им. Причин для боязни сколько угодно: в Германии вот уже несколько лет общественной безопасности, как таковой, не существует. После прихода Гитлера к власти несколько знакомых Берната исчезли бесследно, лишь иногда их семьи получали короткое извещение: «Покончил жизнь самоубийством» или же «Убит при попытке к бегству». Бернату не нравилось, что Шульмайер тянет время, словно не зная, как подойти к делу.

– Думаю, вам, господин доктор, известно, что деятельность контрразведки носит секретный характер.

Желая скрыть волнение, Бернат медленно набил трубку, стряхнул в ладонь крошки табака и, закуривая, спросил:

– Как я должен вас понимать?

– Очень просто, господин доктор: наш сегодняшний разговор вы должны считать государственной тайной. Я обязан обратить на это ваше внимание.

Бернат уже обрел полное спокойствие. Брови его взметнулись почти до середины лба.

– Государственной тайной? Понимаю. Но это, разумеется, не для гестапо? А если все же... – Смущенно замолчав, он стал возиться с трубкой. – Если все же ко мне однажды придет один из офицеров гестапо и поинтересуется, о чем мы с вами тут беседовали, ему-то я могу об этом рассказать?

Бернат, внимательно наблюдая за майором, заметил, что его укол попал в цель. Майор был явно сконфужен, он что-то обдумывал, а затем пояснил:

– Это распространяется и на гестапо. Почему вы решили, что гестапо станет интересоваться вами?

Теперь удар нанес майор, но Бернат уже был готов отразить его и даже продумал свой следующий вопрос. Он умышленно помолчал, желая показать этим, что неохотно затрагивает эту тему, затянулся, задержал дым во рту, а затем медленно выпустил.

– Я, господин майор, в понедельник уезжаю домой. Надеюсь, что меня не станут задерживать. Я человек старый, меня беспокоят подобные допросы, и мне это ни к чему. Вы меня понимаете? Я даже смутно не могу себе представить, что вам от меня нужно. Вы сказали, что наш разговор является тайной. Но то же самое говорят и другие. Могу я откровенно кое о чем спросить вас?

Шульмайер внимательно слушал неспешную речь Берната, понимая, что перед ним человек, с которым надо считаться.

– Я вас слушаю, господин доктор.

– Скажите, какое я имею отношение к вашей внутренней борьбе? Я неплохо разбираюсь в политике – это моя профессия. И я порядочно поездил по свету, много лет живу в Германии. Так вот, господин майор, я многое вижу и кое-что знаю. Гестапо далеко не в восторге от некоторых офицеров вермахта, особенно абвера, в котором служите и вы. Но и вас самих не восхищает гестапо. Но я-то какое имею к этому отношение? Я хочу остаться вне всякой игры и интриг.

Шульмайер попался на удочку.

– Значит, вас уже допрашивали из гестапо? – это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Но это, господин майор, тоже тайна.

– Даже для абвера?

– Даже для него. – Вынув изо рта трубку, Бернат устремил на офицера почти по-детски невинный взгляд, а затем посмотрел на часы: – Вы меня понимаете, господин майор? Так чем же я могу быть вам полезен?

Шульмайер стряхнул пепел с сигареты, вытер носовым платком кончики пальцев. Бернат видел, что майор чувствует себя несколько неловко, и уже начинал понимать, зачем он ему понадобился. Он с удовлетворением отметил про себя, что его расчеты оказались правильными. Он хотел встретиться с Шульмайером, и вот майор здесь. В данный момент вся беда состоит лишь в том, что своими намеками майор лишил его возможности проявить инициативу. После недолгого раздумья Шульмайер начал плести нечто запутанное, говоря, что, по имеющимся у него сведениям, Геза Бернат лично знаком с Вальтером фон Гуттеном, подполковником, ведающим секретным делопроизводством в оперативном управлении генерального штаба. Вот о нем-то майор и хотел бы получить от доктора Берната кое-какие сведения.

Убедившись в том, что нет никакого смысла попусту тянуть время дальше и что пора переключить разговор в нужном ему направлении, Бернат спросил:

– Не лучше ли будет, господин майор, поговорить более откровенно?

– А вы считаете, что до сих пор я говорил с вами недостаточно откровенно?

– Я в этом уверен, – решительно ответил Бернат. – Я уже в самом начале разговора заявил вам, что я журналист, и только журналист. Не связан я ни с какими разведывательными органами. А чтобы наша с вами беседа проходила в атмосфере искренности и откровенности, сообщаю вам, что я не приверженец идеи национал-социализма и не поклонник фюрера. – Бернат внимательно наблюдал за выражением длинного бледного лица майора. – Вы, господин майор, придя ко мне, злоупотребили своим служебным положением. И я догадываюсь, почему вы это сделали. Сегодня, во второй половине дня, вы встречались с подполковником Вальтером фон Гуттеном.

– В таком случае, господин доктор, я обратился бы за информацией не к вам.

– Господин майор, я готов вести с вами переговоры только при полной откровенности, – заметил Бернат, вставая с места и подходя неизвестно почему к столу. Взяв в руки какую-то газету, он ждал ответа Шульмайера, но майор упрямо молчал. Бернат снова повернулся к нему: – Я убежден, что откровенность в первую очередь в ваших интересах.

– В наших? – Блондин нахмурился: – Уточните, пожалуйста.

Бернат разочарованно смотрел на красивого, элегантно одетого майора. Неужели он такая незначительная личность? Он представлял себе Шульмайера как умного, смелого офицера разведки, человека с широким размахом.

– Я подразумевал вас двоих. Вас и подполковника фон Гуттена. – Проговорив это, Бернат мгновенно понял, что ошибся.

Майор отнюдь не трус и не серая личность, он просто чрезвычайно осторожен. Лишь после упорной борьбы он сдает свою линию обороны, а сама борьба необходима ему для того, чтобы лучше узнать противника. Он с полным правом может предположить, что имеет дело с агентом гестапо. Теперь в нем не заметно и тени нервозности, глаза смотрят проницательно и остро.

– Меня интересует, по каким соображениям вы увязали мои интересы с интересами подполковника Вальтера фон Гуттена? – Майор спокойно откинулся на спинку кресла, скрестил на груди руки.

Бернат вернулся на прежнее место, присел на ручку кресла. Сощурив глаза, он продолжал:

– Три месяца назад я встретился в Париже со своим другом Мариусом Никлем. Он замечательный человек. Знаем мы друг друга с давних пор. Две недели мы провели в Париже вместе. Разговаривали об очень многом.

– О чем же, например?

На мгновение у Берната мелькнула мысль о возможной смерти. Ему вдруг показалось, что майор скрестил руки, чтобы удобнее было вытащить револьвер. Но теперь он и сам уже не имеет права отступать.

– Например, Мариус посвятил меня в историю своего побега. – Майор сидел неподвижно. – Затем он рассказал мне о бывшем своем студенте, авторе прекрасных новелл, избравшем, однако, военную, а не литературную карьеру. Он пожертвовал призванием для того, чтобы спастись от своей пагубной наклонности. Но это ему не удалось. – Бернат вынул изо рта трубку, умоляюще посмотрел в голубые глаза Шульмайера: – Этого вам достаточно, господин майор?

Шульмайер кивнул.

– О чем у нас с вами пойдет речь, доктор Бернат?

Журналист почувствовал некоторое облегчение.

– Гестапо задержало студента Милана Радовича, корреспондента будапештской газеты «Делутани хирлап». Его обвиняют в принадлежности к коммунистической партии и шпионской деятельности. Может быть, все это и так, я не в курсе дела. Этот парень знает о вашей любовной связи с фон Гуттеном. Он однажды говорил со мной об этом. Он неоднократно бывал в доме у подполковника. У него, видимо, хотят выудить сведения, порочащие Вальтера фон Гуттена. Я в этом уверен, так, как меня по этому делу трижды допрашивало гестапо. Легко сообразить, что при помощи Радовича хотят покончить и с подполковником. Парень пока еще не заговорил, в противном случае вы оба не находились бы на свободе. Как видите, у нас с вами общие интересы. Мне хочется спасти Радовича, но и вы в этом заинтересованы в не меньшей мере. Пока Радович находится в застенках гестапо, ваша жизнь висит на волоске.