Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

– Вы же говорили... обещали, – перебил его Эндре. Глаза у него расширились от страха, и он так и не успел закончить фразы – Эккер жестом остановил его:

– Люди слишком много обещают друг другу, но, к сожалению, далеко не всегда выполняют свои обещания. Правда, такое, дорогой Эндре, может случиться и с нами, потому что и мы всего лишь люди. Сейчас меня интересует, дорогой сынок, каким человеком считаешь ты себя – умным или глупым?

После вопроса Эккера Эндре сразу же догадался, куда он целит, однако сделал вид, что не понял, в чем дело, и сказал:

– Я вас не понимаю.

– Вебер, скажите-ка свое мнение!

– Умен, – холодно выдавил из себя Вебер, подходя ближе к священнику.

– Может, он не позволит избивать себя? – спросил Эккер.

– Я надеюсь. – Вебер остановился от священника на расстоянии вытянутой руки: – Господин священник, рассчитываю, что моя надежда не безответная. Не так ли? – И он сделал еще полшага вперед.

Все тело капеллана было сковано уже не страхом, а ужасом. Что же делать? Он невольно закрыл глаза и мысленно увидел заплаканное лицо тетушки Эльфи. «Боже милостивый, всемогущий, не оставляй меня...» – мысленно взмолился он.

И в тот же миг почувствовал сильный удар в подбородок. Сначала ему показалось, что весь мозг выскочил у него из головы. Однако сознания он не потерял, только в глазах все стало двоиться и троиться, и на какое-то мгновение он увидел перед собой скопище стульев, шезлонгов, столов, бесчисленное множество лампочек в люстре, а вслед за тем неожиданно ощутил какую-то глубокую пропасть, у которой не было ни дна, ни краев...

Он медленно сполз по стене на ковер. Острый подбородок его уперся в грудь.

– Боже милостивый... – пробормотал он, все еще не не понимая, зачем ему ломают пальцы. Страшная боль пронзила тело, подбираясь к голове. Он вскрикнул, глаза его наполнились слезами.

– Ты врал мне, сын мой! Ты обманул меня, дорогой Эндре! Почему ты это сделал?..

Эти слова Эккера дошли до сознания Эндре откуда-то издалека. Он поднял голову и встретился со взглядом профессора.

– Господин профессор... – простонал он. – Умоляю вас... Я не вынесу! – Он скорее чувствовал, чем слышал, треск костей, в том месте, где помещались почки, ужасно горела кожа, даже сами почки, казалось, горели от серии мелких крепких ударов.

Эккер подал знак, и в тот же миг боли у Эндре прекратились, лишь откуда-то из глубины все еще вырывались сдавленные рыдания. Эндре было жаль себя, и в то же время ужасно стыдно. Ему хотелось умереть, но он боялся, так как смерть могла прийти только вместе с болью. Он начал на ощупь искать свои очки.

– Говори, сынок, – шептал ему Эккер уговаривающим тоном. – Рассказывай, Эндре, я прошу тебя... Я не заслужил от тебя такого, не так ли?

Слезы капали на ковер. Эндре чувствовал себя каким-то опустошенным, всеми заброшенным и очень несчастным. Два пальца на левой руке безжизненно болтались. Он вспыхнул и, прижавшись лицом к грязному ковру, зарыдал, содрогаясь всем телом.

– Господи, да исполнится твоя воля! – прошептал он.

– Я хотел тебе добра, но ты не послушался меня. Ты же знаешь, что ты натворил...

Вебер распахнул окно. По небу ползли черные грозовые облака, тесня друг друга. Все вокруг было серо-свинцового цвета. Летний ливень забарабанил по черепичной крыше. Шум дождя заглушил все звуки...

В медицинской комнате никого не было. Чаба ничего не понимал. Перед дверью в коридоре расхаживал часовой, который по-уставному отдал ему честь, однако не сказал ни слова. Кровать была застлана чистой простыней – никаких следов, свидетельствующих о том, что всего несколько часов назад здесь лежал больной. Он посмотрел в окно, за которым хлестал ливень. Во дворе стояла машина «скорой помощи», однако Милана Радовича нигде не было.

«Спокойно... Обо всем подумай спокойно, – мысленно уговаривал себя Чаба. – Все было так хорошо продумано. С Миклошем мы договорились. До сих пор все шло гладко. Машину «скорой помощи» во двор пропустили, значит, Эккер отдал такое распоряжение. Погода и та играет нам на руку – начался ливень».

В комнату вошел Вебер и почти весело поздоровался. Чаба кивнул ему в ответ.

– А где же Радович? – спросил Чаба, снимая перчатки.

Штурмбанфюрер как ни в чем не бывало курил, он предложил закурить и Чабе, но тот отказался.

– Его увезли... – Вебер посмотрел на часы: – Четверть часа назад.

– Вебер... – начал было Чаба строго, но тут же замолчал, так как в комнату вошел Эккер, а вслед за ним майор Бабарци.

– Доброе утро, дорогой, – поздоровался профессор и посмотрел на часы: – А я смотрю, все мы – пунктуальные люди. Ну-с? Все в порядке? – Он сделал несколько шагов к Чабе и взял его за руку.

– Все, вот только Радовича увезли вопреки моему распоряжению, а штурмбанфюрер Вебер...

– Все подготовили? – спросил Эккер.

– Разумеется. Как мне кажется, дней через пять после операции его уже можно будет допрашивать.

Эккер подошел к окну, вдохнул побольше воздуха, вытянул вперед руку и закрыл окно.

– Вот как? – спросил он поворачиваясь: – Выходит, дней через пять?

– Если, конечно, не будет никаких осложнений. Прошу вашего разрешении на вывоз Радовича в госпиталь.

– Конечно... конечно... – Произнес Эккер, внимательно разглядывая свои ухоженные ногти и склонив при этом голову на левое плечо. – Однако случилась беда, сынок... – Он уставился на врача: – Небольшая такая беда.

– Беда? – переспросил Чаба, которого раздражала усмехающаяся физиономия Вебера.

Эккер кивнул:

– Радович умер.

Стало так тихо, что, кроме шума дождя, ничего не было слышно. Чабе показалось, что пауза длилась долго.

– Умер?

– К моему неудовольствию.

– Быть того не может.

– Еще как может! Дорогой Чаба, – продолжал Эккер, – человек порой способен сделать невозможное. Успокойся, дорогой, ты нисколько не виноват в его смерти. Он покончил жизнь самоубийством. Он сам желал смерти. И ему это удалось.

– Самоубийством? Да он физически не мог этого сделать! И как же он убил себя? Нет, господин профессор, это просто невозможно.

– Полчаса назад он пришел в себя, – начал Эккер, не спуская глаз с лица врача. – А спустя минуту дежурный офицер услышал какие-то выстрелы. Затем сработала сирена. Когда вбежали в комнату, Радович уже лежал на полу. Он был мертв. Охранник доложил, что больной напал на него и он был вынужден пустить в ход оружие. Вот почему я вам и говорю, что он покончил с собой. Все так и было. Вам я могу сказать, что лично я в эту сказку не верю. Более чем вероятно, что охранник застрелил Радовича по чьему-то указанию. Но и это кажется мне маловероятным. Вряд ли бы охранник из жалости стал убивать его. Во всяком случае, ведется расследование. Вот все, что мне пока известно. Почему вы не садитесь? Теперь у нас есть время, чтобы поговорить по душам.

Тяжело вздохнув, Чаба сел, чувствуя, как по спине у него течет пот. Он беззвучно заплакал, не скрывая от Эккера, что смерть Милана потрясла его. Правда, зная об огромной силе воли Милана и его страхе перед предательством, можно было предположить, что он собрал остатки сил и напал на охранника. Однако, как бы там ни было, Милана уже нет в живых. Со злостью Чаба подумал об отце и почувствовал, что теперь он навсегда отдалился от него. Самоотверженное поведение Милана еще сильнее подчеркивало всю бесчеловечность генерала. Чабу охватила глубокая скорбь, теперь он до самой смерти будет жалеть и оплакивать своего друга. А если Андреа родит сына, то обязательно назовет его Миланом. Устало опустившись на стул, он закурил. Странно, но своим счастьем они обязаны именно Милану. Собственно говоря, только сейчас он понял по-настоящему, что Милан – герой. Он недолюбливал генерала Хайду и все же не предал его, хотя ценой этого предательства мог бы спасти себе жизнь.

– Скажите, Чаба, вы хорошо подготовились? – спросил Эккер.

Чаба с трудом стряхнул с себя одолевавшие его мысли. Эккер сидел за столом в углу, Вебер – на койке. Бабарци стоял несколько правее.

– Хорошо, – ответил Чаба, – но теперь это не имеет никакого значения.

– Скажи, сынок, а Радович в свое время не говорил тебе о том, кто его предал?

– Нет, господин профессор. Об этом мы не разговаривали. Думаю, что его это не очень-то интересовало.

– А вас?

– Меня тогда это очень злило. Обидно было, что это сделал мой старший брат. Но вы знаете, господин профессор, что я никогда не скрывал этого.

Эккер покачал головой.

– Ваш брат выполнил долг патриота, – сказал Эккер, подчеркивая каждое слово. – А вот его вы и не выполнили. А скажите-ка, почему вы не сообщили о Радовиче? Соблюдая закон, вы были обязаны это сделать. – Прищурившись, он ждал ответа Чабы.

– Что я вам могу сказать? – Чаба развел руками. – Милан был моим другом, правда, тогда я еще не знал, что он коммунист. И вообще, человек неохотно идет доносить на своего друга.

– Даже тогда, когда этот друг является врагом народа?

В охватившем его горе Чаба о многом забыл. Например, о том, что Эккер был не профессором института философии, а штандартенфюрером гестапо, забыл он и о том, что они разговаривали сейчас не в госпитале, а в отделе контрразведки. Просто он считал своим долгом хоть как-то защитить память о погибшем друге.

– Я никогда не верил в то, что Милан может быть врагом народа.

Эккер кивнул:

– Интересное заявление. Думаю, что мы об этом поговорим поподробнее. Эта тема представляет интерес и с философской точки зрения, но сейчас меня занимаем другое. – Растерев пальцы, он подался вперед, оперся о стол. – Скажите, Радович у вас ничего не просил?

– Просил, чтобы я умертвил его.

– Тогда почему же мне об этом не доложили?

Чаба почесал подбородок, а затем спокойно сказал:

– Считал это не столь важным. Моя задача заключалась в том, чтобы вылечить его. Да это и противоречило бы врачебной этике. Вы же знаете, что Милан мой друг. Вы потому спокойно и доверили мне его, что были уверены: я его не убью.

– Да, я так и думал, и все-таки спокоен я не был. Если меня не подводит память, у вас по логике стояло «отлично», не так ли?

– Кажется, так, хотя она меня никогда особенно не интересовала.

Эккер немного помолчал. Подул ветер, и дождевые капли застучали в окошко.

– «Скажи, чтобы он выполнил мой приказ и отказался от своих намерений», – вдруг не спеша проговорил Эккер. – «Скажи ему, чтобы он не выполнял приказа отца... Пусть лечит Радовича, остальное вверим господу богу». – Проговорив эти слова, Эккер уставился на Чабу, внимательно наблюдая за выражением его лица. – Вам давали такие советы. Кто вам их давал и чего они хотели этим добиться?

Чаба начал кое-что понимать, только теперь до него дошло, что его, по сути дела, допрашивают. Он почувствовал, что попал в ловушку, что помимо его воли произошло что-то страшное – измена или что-то в этом роде. Он вспомнил, что эти советы подавали ему отец и мать. Он не спеша отбросил волосы назад и начал приводить в порядок свои мысли, стараясь, насколько это будет возможно, потянуть время. Осознав всю опасность, он почему-то вспомнил Андреа, представил себе ее лицо, а какой-то внутренний голос кричал ему:« Ты ее никогда больше не увидишь! Никогда!» Неужели и на самом деле он никогда больше не увидит свою любовь?

– Я вас что-то плохо понимаю, – сказал Чаба, стараясь подавить охватившее его чувство печали.

– Скажите, кто подавал вам такие советы? – повторил вопрос Эккер.

– Ну, скажем, генерал-лейтенант Аттила Хайду, – подсказал Вебер.

– Мне отец ни советов, ни приказов не передавал.

– Передавал, – заметил Эккер. – Только они не дошли до тебя, застряв в расставленных мною сетях. Но для нас не важно, передали вам их или не передали. Нас интересует другое: что они означают?

– Не имею ни малейшего представления.

– Значит, не знаете? – спросил Вебер.

– Не имею ни малейшего представления.

– Ясно, – промолвил Эккер. – А что вам приказывал отец, это вы знаете?

От страха у Чабы свело желудок. Перед глазами возникло изуродованное лицо Милана. Чаба знал, что такие же пытки ждут и его. Он понимал, что если не сумеет одолеть свой страх, то пропадет. Он должен молчать, и не ради себя самого, а ради Андреа, ради отца и матери.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Не знаешь, сынок?

– Не знаю, – прошипел он, так как от страха у него перехватило горло. «Анди... любовь моя... дай мне силы!» – молил он про себя.

– Майор, – позвал Эккер Бабарци, – напомните доктору кое о чем.

Бабарци выступил вперед. Чаба встал. Он был выше широкоплечего майора. Несколько секунд они смотрели друг на друга ненавидящими глазами. «Сейчас мне нужно заявить о себе, – решил Чаба. – Если я этого не сделаю, всему конец».

Бабарци пошевелил руками – и в тот же миг Чаба с силой ударил майора в лицо. Бабарци повалился на кушетку.

«Так тоже встречают смерть, – мелькнуло в голове у Чабы. Он распрямился. Глаза горели решимостью. – Андреа, любовь моя...»

В комнату вошли двое мужчин в гражданской одежде. В руке они держали по резиновой дубинке.

«Мне во что бы то ни стало нужно продержаться еще полчаса, – думал Чаба, – всего полчаса. За это время Миклош увезет Андреа... Только полчаса». С ободранного кулака сочилась кровь. Чаба поднес руку к губам.

– Я все понял, – сказал он вслух, а сам думал о Милане: «Я никогда не собирался, даже не хотел идти по его пути, а теперь вот пойду. Ему-то хорошо, он все выдержал, а я только еще в самом начале пути...»

– Значит, ты все понял, – произнес Эккер, глядя на злого как черт Бабарци. – Теперь все расскажешь толково. О чем ты говорил ночью с Радовичем? Это – во-первых. Во-вторых, о чем говорил ночью с отцом? И в-третьих, кто тебе помогал организовать побег Милана?

Чаба поднял голову и встретился взглядом с Эккером, Вебером, Бабарци, а затем со взглядом двух следователей, после чего взгляд его остановился на резиновой дубинке одного из них.

– Мне нечего вам сказать.

Дождь так сильно колотил по окнам, что можно было подумать, будто где-то далеко бьют в барабаны.

Следователи пошевелились. Задвигался и Вебер, а за ним и Бабарци. Не шевелился лишь один Чаба. Ему казалось, что Милан находится рядом с ним, улыбается ему, подбадривает. В этот момент Чаба наконец понял, ради чего жил и умер Милан Радович...

Долгое время Геза Бернат наблюдал за дочерью, которая стояла у окна. Сам того не желая, он вспомнил об Эстер, матери Андреа, которая, быть может, вот так же стоя у окна, ожидала своего мужа Имре, только было это давным-давно, двадцать пять лет назад. Она так хотела помочь своей несчастной дочери, но не знала, что же ей для этого сделать.

Не спеша она подошла к отцу, уселась у его ног на ковер, положила голову к нему на колени и заплакала. Спина ее еле заметно вздрагивала, а слезы текли на колени Берната.

– Я сержусь не на тебя, вовсе не на тебя...

Бернат погладил руку девушки. Моментами ему казалось, что они уже много часов подряд сидят вот так в мансарде на вилле своего хорошего друга и, возможно, просидят так до самого конца войны. Ведь их разыскивают, а если найдут, то расстреляют. Постепенно небо заметно побледнело, а цвет деревьев стал серым.

– Тетушка Эльфи с мужем все знают? – спросила Андреа. – Ты успел их предупредить? – Она посмотрела на отца, но разглядеть его лица уже не смогла.

– Их уже нет в живых, Андреа. – Девушка мгновенно так обессилела, что даже не смогла ничего спросить. – После отъезда Пустаи я сразу же направился к ним, – начал объяснять Бернат. – Я умолял их немедленно куда-нибудь уехать, скрыться. Говорил, что, если им некуда скрыться, пусть попросят политического убежища в каком-нибудь посольстве. Эльфи успокаивала меня, говоря, что им ничего не грозит. Затем она рассказала мне о своем разговоре с Эндре Поором. Это она рассказала Эндре о намерении Чабы и попросила священника отговорить его от задуманного. Аттила же категорически заявил: «Я боевой офицер, а не крыса, чтобы прятаться по каким-то дырам. Витязь генерал-лейтенант Хайду не имеет права с фальшивыми документами спасать собственную шкуру, скитаться, как мелкий авантюрист». Разговаривать с ним было бесполезно: оба они находились в состоянии какого-то опьянения. Так ничего и не добившись, я ушел. Не успел я дойти до проспекта Юллеи, как к их дому подкатили несколько машин. Во второй машине ехал сам Эккер. Я перешел на другую сторону и, спрятавшись за газетный киоск, наблюдал, что же будет дальше. Они позвонили у ворот, но им никто не открыл. Тогда четверо или пятеро детективов пролезли через забор и взломали входную дверь. Затем я услышал выстрелы. Перед домом собралась толпа зевак, неизвестно откуда появились полицейские, которые начали разгонять любопытных. Через несколько минут подъехали две машины «скорой помощи», а чуть позже машина, в которой обычно перевозят трупы.

– А ты уверен, что они умерли?

– Уверен. Мне сообщил об этом по телефону Густавсон. Заметку об их смерти даже передали телеграфному агентству. Аттила и Эльфи, оба они покончили жизнь самоубийством.

В этот момент Андреа снова вспомнила Достоевского и его роман «Преступление и наказание». Закрыв глаза, она продолжала сидеть на ковре, раздумывая над тем, в чем жег собственно, состояла вина супругов Хайду, если наказание оказалось таким тяжелым. А в чем заключалась вина Чабы? А ее собственная вина? В чем именно виновата она сама? Ее душили рыдания...

«Через восемь месяцев, если я останусь живой, я рожу ребенка, ребенка Чабы. Фамилии у него не будет, но это меня не беспокоит. Важна не фамилия, а тот мир, в котором он родится на свет. И для чего? Для того чтобы понести наказание за отца? Для того чтобы жить в унижении? В постоянном страхе за свою жизнь? Пауль Витман погиб, а Эккер жив. Милана Радовича замучили, а Эккер почему-то жив. Дядюшка Аттила и тетушка Эльфи мертвы, а Эккер все еще жив. А Чаба? Что с ним? Я и сама не знаю. – Андреа зарыдала. – Но Эккер наверняка все еще жив».

В одиннадцатом часу приехал Миклош Пустаи, который сообщил кое-какие новости.

– Вечером Бабарци рассказал одному своему другу о том, как они подслушали телефонный разговор Эндре Поора... – И он, прерываясь от волнения, поведал трагичную историю священника. – К сожалению, он все рассказал, – продолжал Миклош. – Радович же на самом деле набросился на охранника, а тот в испуге выстрелил в него. А Чабу они, можно сказать, захватили врасплох.

– И что же с ним? – со слабой надеждой спросила Андреа.

– Вечером он был еще жив. Бабарци сказал, что последние его слова были: «Мне нечего вам сказать». Больше он не сказал ни слова.

– Что же нам делать?

– Что делать? – Бернат заскрипел зубами. – Надеяться!

Пустаи встал.

– Вы говорите «надеяться»? – переспросил он. – Это верно. Надеяться нужно. – В комнате было так темно, что они уже не видели лиц друг друга. Пустаи подошел к окну и посмотрел на затемненный город, лежащий где-то внизу. – Однако мне кажется, что одной надежды мало. С одной лишь надеждой можно все потерять и погибнуть. За жизнь и за победу нужно бороться. – Он отвернулся от окна. – Да-да, бороться. Бороться зубами, ногтями, оружием, кто чем может. И мы будем бороться. И за Чабу, и за самих себя, и за нашу честь. Бороться до последнего дыхания... Желаю успеха. – И он пошел к двери.

– Миклош! – позвала Андреа. И хотя она не видела мужчину, но чувствовала, что тот остановился и ждет ее. Тогда она подошла к отцу и, наклонившись, поцеловала его сначала в руку, потом в лицо. Выпрямившись, она пошатываясь начала спускаться по лестнице вслед за мужчиной, который ждал ее.

Бернат пошевелился. Закрыв глаза, он слушал, как скрипнула дверь, как звякнул ключ в скважине садовой калитки. На какое-то мгновение стало тихо-тихо, затем послышались удалявшиеся шаги. Бернат считал шаги и тихо плакал. Он продолжал считать и плакать даже тогда, когда уже ничего не было слышно.