Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Милан почувствовал, как болеутоляющее начало действовать, и его потянуло в сон. Он слышал, как старик встал со своего места, подбросил топлива в печку. Больше он уже ничего не помнил, так как его поглотила глубокая пропасть.

В дверь позвонили. Андреа, накинув халатик, поспешила открыть ее. На пороге стоял Миклош Пустаи. Он был в пальто, подбитом мехом, на голове – мягкая темно-серая шляпа.

– Целую, – проговорил он, входя. – Извини, что я к тебе так врываюсь. Я звонил тебе в госпиталь, а потом Чаба сказал мне, что ты дома.

– Я заступаю на смену в семь, – объяснила девушка. – Снимай пальто.

В комнате было тепло. Пустаи зябко потер руки.

– Собачий холод, – сказал он, садясь в удобное кресло поближе к печке. – Снова снег пошел.

– Как Бори? – поинтересовалась Андреа.

Пустаи закурил.

– Спасибо, она здорова. В конце недели уехала в Леаньфалу к старикам, так что я сейчас соломенный вдовец.

– Вот ты и решил воспользоваться временной свободой? – засмеялась Андреа.

– Ты же знаешь, я не люблю упускать представляющуюся возможность, – развеселился и Миклош. – Кто знает, сколько еще жить осталось? Зато твой папаша выглядит прямо-таки великолепно! Я его видел на прошлой неделе, так глазам своим не поверил. Сколько лет старику?

– Шестьдесят, – ответила девушка, слегка постучав по столу. – Я ведь суеверная. Сейчас он как раз в Анкаре, но на следующей неделе уже вернется домой.

– Ого! – засмеялся Миклош. – Выходит, и ты сейчас одна? И я снова упущу такую возможность. Андреа рассмеялась:

– Ты все еще не отказался от меня?

– Представь себе, нет. Если бы ты была замужней, все было бы иначе. Но мне кажется, что Чаба не женится на тебе. Пойми меня правильно, я его люблю и знаю, что он тебя любит. И все же... Сам не знаю почему, но у меня именно такое ощущение.

Андреа смотрела куда-то вдаль. Она знала, что Миклош говорит сейчас совершенно откровенно, но ей самой не следует затрагивать эту тему. Она любила Чабу сильно и пламенно, однако и Миклош не был ей безразличен. Вот уже несколько лет подряд она жила в этой раздвоенности, и не от них самих, а лишь от случая зависело, что они так до сих пор и не сблизились.

– Оставим это, Миклош, – сказала она. – Ты же знаешь, что. Я не люблю об этом говорить. Чабе я не изменю, и пока меня не интересует, возьмет он меня в жены или нет. Если же он женится на другой, любовницей его я не стану.

Лицо Миклоша потемнело.

– Правильно, давай не будем. Скажи, Анди, ты можешь на часок поехать со мной? Ни к кому другому я не хотел обращаться. На то есть особая причина. Моего знакомого врача нет сейчас в Пеште.

– По врачебным делам?

– А что же еще?..

– Продолжай.

– Чаба об этом не узнает?

– Я не смогу ему лгать. Говори спокойно, в чем дело. Я давно заметила, что ты в чем-то замешан. Меня не интересуют твои дела, но уж если я поеду с тобой, то хочу знать, куда и зачем.

Пустаи причесал волосы. Бросил окурок в печку.

– Одному моему другу нужно извлечь пулю из-левой ноги. Он без сознания. У него жар.

– Когда его ранили?

– Сегодня ночью.

– А где он находится? Я спрашиваю только потому, что хочу знать, в каких условиях придется оперировать.

– В подвале у одного моего друга. Правда, электрический свет и вода там имеются.

– Я сейчас оденусь. – Андреа встала: – Ты на машине?

– Да, – ответил он, – но, возможно, обратно тебя уже не смогу подбросить.

Девушка подошла к телефону:

– Мне нужно поговорить с Чабой. – На миг она заколебалась. – А вообще-то, пожалуй, лучше будет, если я не скажу ему правды, а то он меня не отпустит. Не стоит его впутывать в эту историю.

– Потом скажем, что Бори стало плохо и она захотела с тобой посоветоваться.

Андреа сразу же набрала телефон Чабы.

– У меня Миклош, – сказала она. – Бори плохо себя чувствует, и мне нужно поехать с ним в Леаньфалу. Возможно, что я немного задержусь. – Чаба что-то устало пробормотал в трубку, из чего Андреа поняла только, что он просил ее долго не задерживаться.

Быстро переодевшись и захватив врачебную сумку, она написала приходящей в дом служанке, что той необходимо купить на следующий день.

– Ну все, теперь пошли, – заторопилась она.

На улице было ужасно холодно, резкий ветер бросал в лицо колючие хлопья снега. «Мерседес» Миклоша наполовину засыпало снегом. Андреа зябко поежилась, думая о чем-то своем.

Год назад она устроилась на работу в военный госпиталь, в хирургическое отделение. Сделала она это по просьбе Чабы, которому хотелось, чтобы они работали вместе. Они не только не поженились, но и не говорили о свадьбе, делая вид, будто их связь вполне естественное явление. Хотя на самом деле все было далеко не так. Когда в январе сорок второго года под Москвой погиб Аттила, генерал спустя несколько дней позвонил Андреа. Он был вежлив и мил, как всегда, однако девушка сразу же почувствовала, что речь сейчас пойдет о чем-то очень серьезном. Генерал попросил Андреа приехать к нему, сказав, что пришлет за ней машину. Жена генерала и Чаба уехали в Шомадьварад, и старик жил на вилле один.

– Папа, у тебя есть свободные деньги? – спросила девушка отца, положив трубку на рычаг.

Бернат поднял голову от статьи, которую писал.

– У тебя уже кончились карманные деньги? – поинтересовался он.

– Еще есть немного. Звонил твой друг генерал. Желает немедленно поговорить со мной. Готова спорить, что я знаю, чего он от меня хочет.

Бернат встал, потянулся:

– Знаешь, дочка, мне что-то не нравится, что последнее время ты постоянно занимаешься предсказаниями. Оставь ты это занятие.

– Фу, какое у тебя скверное настроение, папка! – Она показала на стол: – Что, не идет статья? Если хорошенько попросишь, я напишу ее за тебя.

Бернат закурил трубку.

– Охотно согласился бы на это, но у тебя ничего не выйдет, так как ты не умеешь лгать, а сейчас как раз это и нужно. – Андреа вышла в соседнюю комнату, чтобы переодеться, но дверь оставила открытой. – Так что же от тебя хочет Аттила?

Андреа вошла в комнату. На ней было платье огненно-красного цвета с высоким закрытым воротом.

– Будь добр, застегни мне пуговицы. – Дочь повернулась к отцу спиной. – Он наверняка хочет, чтобы я порвала с Чабой.

Бернат неуклюже возился с пуговицами.

– И что же ты ему на это ответишь?

– Пока еще не знаю. А что я, по-твоему, должна ему сказать?

– Во всяком случае не теряй головы. Сначала выслушай его, а потом скажи, что подумаешь, но только ничего не обещай.

Андреа подошла к отцу и, встав на цыпочки, поцеловала его в лоб:

– Спасибо, ты у меня молодец. – Она задумчиво посмотрела прямо перед собой. – Я ему вот что скажу: «Дядюшка Аттила, я восемь лет люблю Чабу и верна ему. И никогда не просила, чтобы он женился на мне. Порву же я с ним тогда, когда он скажет, что разлюбил меня и полюбил другую. Или если он женится. Так что об этом вы уж сами разговаривайте с ним». – Она подошла к окну и посмотрела на засыпанную снегом улицу.

– Он пришлет за тобой машину?

– Обещал.

Бернат потер виски и проговорил:

– Думаю, что настало время мне самому поговорить с Аттилой. Уж больно мне не нравится его поведение.

– Можешь поговорить, но только не обо мне. Мне кажется, это унизительно...

Гибель Аттилы сильно повлияла на генерала, и, хотя он мужественно крепился, от Андреа не ускользнуло, что старик едва держится на ногах. Ей стало так жаль его, что она чуть было не заплакала. Она поцеловала его ввалившуюся щеку, хотела было обнять, чтобы довести до кресла, но старик жестом отстранил ее. Выпрямившись, он подошел к столу и сел только после того, как уселась девушка. Затем он позвонил служанке, попросил принести чай и пирожные.

– Дядюшка Аттила, я ничего не хочу: я только что поужинала.

– Тогда идите, – отпустил он служанку. – И не мешайте нам. – Он долго раскуривал сигару. Руки у него дрожали, он слегка покашливал. – Анди, – заговорил генерал после долгого молчания, – я знаю тебя с детских лет. И ты меня тоже давно знаешь, не так ли?

– Точно так.

– Если я не ошибаюсь, весной ты станешь дипломированным врачом... Хирургом, как и Чаба.

– Точно так, – сказала Андреа, мысленно сердясь на себя за то, что она постоянно произносит эти два ненужных слова.

– А мы как взрослый со взрослым еще ни разу не разговаривали.

– Нет...

– Вот я и думаю, – продолжал генерал, – пора нам так побеседовать, разумеется, вполне откровенно, как положено друзьям. Мне кажется, ты на меня сердишься.

– Почему вы так решили?

– Чувствую просто. – Сигарный дым расплывался над письменным столом, щипал девушке глаза. – Девушки, по обыкновению, ненавидят отцов, которые противятся женитьбе их сыновей. Ты, безусловно, знаешь, какой точки зрения я придерживаюсь по этому вопросу.

– Знаю, – подтвердила Андреа, – но я не ненавижу вас, дядюшка Аттила. Я просто люблю Чабу, а он – меня. О женитьбе мы не говорили.

– И до каких же это пор вы намерены с ним так жить?

– До тех пор, пока любим друг друга. А могу я, дядюшка Аттила, спросить вас кое о чем?

– Разумеется.

– А вам никогда не приходила в голову мысль о том, что я могу родить вам внука? Настоящего маленького Хайду? Ведь это зависит только от меня, а я детей обожаю. Я так хочу стать матерью. А знаете, почему я не родила до сих пор? Только потому, что Чаба, чего доброго, подумает, что я хочу его принудить к браку или же просто причинить ему неприятность. Я уже два раза была в положении. И оба раза Чаба хотел, чтобы я сохранила ребенка. Я рыдала, а затем скрепя сердце лишала себя этой возможности. И делала я это не ради вас, дядюшка Аттила, а ради Чабы. А теперь скажите, чего вы от меня хотите?

Андреа почувствовала, как учащенно забилось у нее сердце, она так разволновалась, что если бы не взяла себя в руки, то смело могла бы высказать господину генерал-лейтенанту все, чего она ему еще никогда не говорила. Вспомнив о Чабе, она сразу же немного успокоилась. Этот представитель рода Хайду даже не представляет себе, что, если бы она захотела, сын тотчас же плюнул бы на него. Но она сама не желает этого, ведь тогда их счастье не может быть полным. Андреа почувствовала, что генерал как-то странно рассматривает ее.

– Анди, я тебя понимаю и хочу заключить с тобой одно соглашение. Ты была со мной откровенна, таким же буду и я. Своего мнения я и сейчас не переменил. Я не против того, чтобы Чаба любил тебя.

– ...а против того, чтобы он женился на мне! – взволнованно выпалила девушка. – Пусть он женится на дочери настоящего аристократа с хорошим приданым, а я останусь его любовницей. – Голос Андреа дрожал от сильного возмущения, она вот-вот готова была разрыдаться.

– А ты не подумала, что такое глупое предложение может оскорбить меня? Или ты считаешь, что я не знаю, что такое честь? Или я забыл о том, что твой отец – мой друг? Как ты смела подумать, что я разрешу своему сыну превратить дочь моего друга в продажную женщину?! – Глаза старика горели. – Этого я не допущу! Пока Чаба любит тебя, я не позволю ему жениться на другой, хотя и не хочу, чтобы он взял в жены тебя. О причинах Чаба тебе, видимо, говорил. Но теперь положение изменилось. – Сбив с кончика сигары пепел, он заговорил более тихим и более спокойным голосом: – Погиб Аттила, и я согласен, чтобы Чаба женился на тебе. Но с одним условием: пусть он станет военным, пусть даже военным врачом, не возражаю. А ты должна пообещать мне, что твой первенец, если это будет мальчик, станет кадровым офицером. Таким ты должна и воспитать его. – Старый генерал замолчал, сверля девушку взглядом.

Андреа казалось, что она спит и видит сон. Она не верила собственным ушам. Если бы все это она услышала от кого-то, то наверняка ни за что не поверила бы. Однако это странное и смешное предложение дядюшка Аттила изложил ей лично сам.

– Если я вас правильно поняла, то вы хотите, чтобы я уговорила Чабу стать кадровым офицером.

– Ради собственных же интересов.

– Хорошо, я поговорю с ним об этом, но я не хочу, чтобы вы, дядюшка Аттила, поступались своими принципами. Я хочу стать женой Чабы не путем заключения какого-то соглашения. – Голос ее стал язвительным. – Я не хочу, чтобы вы приносили такую жертву...

Спустя несколько дней Чаба получил звание старший лейтенант медицинской службы, однако Андреа все же не просила его взять ее в жены.

Когда они уже ехали по проспекту Бечи, Миклош заговорил первым:

– Что с тобой? Ты всю дорогу молчишь.

– Я задумалась, – ответила ему девушка. – Скажи, Миклош, твоя Бори большое принесла приданое?

Ехали они довольно медленно из-за сильного снегопада, машина то и дело скользила.

– Если я не ошибаюсь, шесть шелковых панталон, три комбинации и две ночные рубашки.

– Не шути.

– И не собираюсь. Все ее приданое было на ней. Мне жениться не разрешали.

– А почему?

– Из-за социального положения: отец Бори был серебряных дел мастером, но не самостоятельным, а только подмастерьем и на протяжении нескольких лет находился под надзором полиции. Капитан-инженер Миклош Пустаи не мог взять в жены дочь Иштвана Хевера, который к тому же был наполовину евреем.

– И вот родители согласились на брак?

– Мой старик не очень-то интересовался этим: он был настоящим капиталистом, а ее отец был пролетарием...

– А почему ты демобилизовался из армии?

– По многим причинам, но в основном потому, что решил жениться на Бори...

Доставая пулю, Андреа применила не общую, а лишь местную анестезию, о чем пожалела чуть позже, когда ей пришлось делать более глубокий разрез, чем она предполагала. И хотя Радович старался держаться молодцом, по выражению его лица она поняла, что он невыносимо страдает. Операция потребовала от нее сосредоточенного внимания и все же, глядя на залитое потом лицо Милана, она нет-нет да и пыталась вспомнить, где же ей доводилось встречаться с ним.

Милан же сразу узнал Андреа, так как не раз видел ее фотографию. Он охотно поговорил бы с ней о Чабе, но не мог выдавать себя. После окончания операции он поблагодарил девушку и поинтересовался, когда сможет встать на ноги. Андреа успокоила его, сказав, что через несколько часов уколы и лекарства начнут действовать и ему станет легче. Затем она пообещала, что завтра после обеда зайдет еще, сделает перевязку и тогда сможет сказать что-нибудь более определенное.

Миклош тоже поблагодарил Андреа, предложил подвезти ее до госпиталя Маргит. Девушка посмотрела на часы и сказала, что поймать сейчас такси будет нелегко, а потому она охотнее воспользовалась бы машиной Миклоша, а он пусть уж доберется на такси. Пустаи передал ей ключ от зажигания и попросил ехать осторожно, так как дорога очень скользкая. «Мерседес» она пусть оставит возле госпиталя, где он и заберет машину. Одновременно он просил передать Чабе, чтобы тот подождал его, так как у него есть к нему разговор. Имя Чабы он произносил безо всякого опасения, так как не знал, что Радович знаком с врачом.

Девушку провожал Траксель, он предупредил ее о том, что в доме напротив размещается районное отделение нилашистской партии, так что ей не следует пугаться, если она вдруг встретит нилашистов. У ворот они попрощались, и старик снова спустился в подвал. Подбросил в печку побольше дров, чтобы и в сыром подвале стало по-настоящему тепло.

Милан лежал молча и смотрел в потолок – он думал о Чабе.

– Врачиха знает, кто я такой? – спросил он, глядя на Пустаи.

– Ничего она не знает, но и вы не называйте ей своего имени. К слову сказать, она не член нашей организации.

Старый Траксель тем временем принес из мастерской бутылку палинки и три стакана. Наполнил их.

– Первак, – не без гордости произнес он и, показав на Милана, засомневался: – Вот только не знаю, можно ли ему.

– Думаю, что и ему палинка не повредит, – заметил Пустаи и, протянув стакан Милану, сказал: – Выпей для дезинфекции.

Все трое молча выпили.

Милан всегда считал, что излишняя осторожность в их деле ни к чему. Он, например, не понимал, почему ему нельзя было без разрешения встретиться в Стокгольме с Анной. Несколько позже он пришел к убеждению, что среди участников их движения из-за этой самой излишней секретности не завязывается такой крепкой дружбы, какая связывала его с Чабой. Посмотрев на Миклоша Пустаи, он невольно подумал о том, что вот и из буржуя получился коммунист. С первого знакомства он полюбил его, почувствовал, что они могут быть друзьями. Он не знал одного: умеет ли этот человек любить так, чтобы любовь не знала границ? Настоящая дружба между мужчинами начинается тогда, когда они уже осмеливаются рассказывать друг другу о своей любви. Их дружба с Чабой начала крепнуть тогда, когда они заговорили о Монике. Но что бы сказал Пустаи, если бы Милан рассказал, что любит Анну, однако это не помешало ему завести роман с радисткой Элизабет Майснер? Вероятно, упрекнул бы Милана в серьезном нарушении принципов коммунистической морали.

Радович вспомнил о ночной перестрелке.

– Жалко ребят, – сказал он, – хорошие они были. Особенно тот, что маленького роста, с девичьим лицом... Убили беднягу.

– Кличка его Математик, – объяснил Миклош, наполняя стаканы. – Настоящего его имени мы не знали, так что даже родственников не сможем известить о его смерти.

– Фока́, кажется, знает его мать, – заметил старый Траксель, думая о том, что о его собственной смерти вообще никого не нужно будет уведомлять. Наверное, даже не найдется человека, который закопает его труп.

– От родника мы были не более чем в полутора километрах, – тихо проговорил Милан и, чуть приподнявшись, коснулся головой стены. Отпив глоток палинки, он посмотрел на стакан. – Вы сейчас, возможно, думаете, что меня беспокоила только собственная судьба. – В голосе его послышалась горечь. – Все было совсем не так. Когда мы вышли на шоссе, я приказал им возвращаться обратно. Но они не послушались. Фока́ заявил: они, мол, сами знают, что им положено делать, и потому проводят меня до самого родника.

– Так им было приказано, – пояснил Пустаи. – Так уж они договорились с Киргизом.

Милан сразу же вспомнил о высоком скуластом мужчине, прозванном Киргизом. Милан тогда догадался, что с ним разговаривает один из руководителей партии, но место, которое указал Киргиз, не показалось ему особенно надежным.

– Не хочу тебя обижать, Милан, – сказал Пустаи, – но если бы ты послушался меня, то ничего этого не произошло бы. Нелегальная работа имеет свои законы, которые необходимо строго соблюдать.

– Я это понял, так что можете не читать мне мораль. Вся беда заключается в том, что это фашистское государство. И население не поддерживает подпольщиков. – Милан был зол на Пустаи. «Чего он тут выпендривается? – горячился он. – Его это не касается. Я же с восемнадцати лет рискую жизнью, а эти хорошо откормленные господские сынки не имеют ни малейшего представления об обязанностях связного». На душе стало горько. Он невольно вспомнил о своем первом провале. – Вас когда-нибудь пытали? – недружелюбно спросил он инженера.

– Пока нет.

– Вы знаете, что такое гестапо?

– Слышал о нем.

– А я не одну неделю там гостил. После побега я несколько раз возвращался в Германию, побывал в Испании, так что не удивляйтесь, почему я такой нервный. – Милан заскрипел зубами: – С восемнадцати лет я не видел родной матери, а ведь я у нее единственный сын. Вы же каждый день видите свою жену. Одно время я жил в одном городе со своей невестой, но встретиться с ней без особого на то разрешения не имел права. Так чего же вы от меня хотите?

– Я не собираюсь вас обижать, не волнуйтесь. – Пустаи стало жаль Милана, но он чувствовал: чтобы направить юношу на верный путь, именно сейчас нужно говорить строго. – Я полагаю, что нам не следует рассматривать свои дела через увеличительное стекло. Это было бы глупо. Вы делаете то, что вам положено делать и что вам доверили, я же выполняю свои обязанности. Я вас прекрасно понимаю: вы устали, нервы у вас пошаливают, но все же других обижать не следует. А есть у вас еще эта паршивая палинка, старина? – спросил Пустаи у Тракселя.

– Еще немного имеется, – ответил тот, снова наполняя стаканы, и недовольно проворчал: – Только должен заметить, что она вовсе не паршивая.

– До чего же вы обидчивы! Беру свои слова обратно. – Немного помолчав, Пустаи добавил: – Хотелось бы познакомиться с вашими соображениями, господин обидчивый.

– Мне нужно попасть на базу, которая расположена на севере в долине Майор. Товарищам необходимо передать по рации, что я жив. О времени перехода у нас есть договоренность.

– Когда и каким образом вы намерены попасть в долину Майор?

– Сначала мне нужно выздороветь, а уж потом что-нибудь придумаем.

Пустаи подумал о жене и ребенке, которые наверняка ужасно волнуются. И он решил утром обязательно съездить в Леаньфалу и успокоить их. Сейчас ему еще больше стало жаль Милана, который десять лет не видел родной матери и никак не может освободиться от мыслей о ней.

– И ваши родные не знают, живы ли вы? – Этот вопрос прозвучал для Милана неожиданно.

– Знать-то знают. Время от времени они получают открытки из Швеции. Я их пишу, а Анна, моя невеста, относит на почту.

– Когда вы встречались с ней в последний раз?

– Два года назад. Я и ей подобным же образом пишу через шведское посольство.

– Довольно опасная игра. Даже не знаю, как вам разрешили такое. Я бы лично запретил.

– А почему?

– Потому что это раскрывает место вашего нахождения, достаточно только проверить почту Анны.

– Но и я не круглый идиот. – Милан улыбнулся: – Вы меня явно недооцениваете. Я ведь очень люблю жизнь. Вы даже представить себе не можете, как сильно я люблю жизнь, особенно теперь. Сколько нацистам осталось еще существовать на свете? Не более полугода.

– Пожалуй, побольше, – заметил Пустаи и посмотрел на старика: – Дядюшка Траксель, я вас объявил больным, так что вы оставайтесь дома. Докторша вас полечит. Если спросят, откуда вы знаете врача Андреа Бернат, скажете, что я вам ее порекомендовал.

Старый Траксель сбил пепел с цигарки и заметил:

– Я вам жаловался на расширение вен, а вы мне и порекомендовали...

– Оставайтесь на положении больного до тех пор, пока не выздоровеет ваш подопечный, а я распоряжусь оформить вам больничный лист. Самое главное – это легализовать приход доктора сюда.

На следующее утро Пустаи зашел к Шкультети, который появление у него главного инженера воспринял как награду и не скрывал своей радости.

Главный инженер довольно подробно, ссылаясь На какие-то достоверные источники, сказал, что на заводе возможны случаи саботажа.

– Я не хотел бы, чтобы вы поняли меня превратно, – доверительно проговорил он, – но, зная вас как человека широких взглядов, я рискнул на откровенный разговор. Думаю, читая официальные сообщения, вы поняли, что военные действия в настоящий момент развиваются не так, как бы нам хотелось. Высадка союзников русских на побережье, положение на итальянском фронте, все новые и новые наступления Советской Армии, постоянное преимущество авиации противника в воздухе – все эти события, вместе взятые, способствовали тому, что оживилась деятельность и так называемого внутреннего фронта. – Шкультети не относился к числу гениальных людей, а был, скорее, рационалистом. Он знал хорошо Пустаи и его семью, да и в среде военных инженеров Пустаи уважали и считали толковым специалистом. Поэтому Шкультети придал лицу соответствующее случаю выражение и в знак согласия кивал головой, хотя сам он уже давно почувствовал, что немцы проиграли эту войну. Однако своими догадками он ни с кем, кроме жены, не делился.

– Вчера, если вы помните, у меня был старый Траксель, – продолжал Пустаи. – Я считаю его очень порядочным человеком, но ведь не секрет, что у него порой бывают завихрения. Он сообщил мне, что намерен взять больничный, вроде бы у него расширение вен. Конечно, его отсутствие отрицательно скажется на работе мастерской да и болезнь его подозрительна. Вы знаете, что саботаж может выражаться в различных формах. Можно саботировать и с помощью болезни. Чтобы оградить нас от подобных случаев, я, учитывая профиль нашего завода, попросил одного знакомого врача обследовать Тракселя, так как его словам я не очень-то верю.

Шкультети одобрил действия Пустаи, более того, сказал, что будет очень хорошо, если и дальше старика до полного выздоровления будет лечить военный врач, то есть Андреа Бернат, а он распорядится, чтобы страховая касса полностью оплатила ему все больничные.

В тот же день Шкультети послал донесение начальнику второго отдела генштаба, в котором, не жалея красноречия, с похвалой отозвался о патриотизме и бдительности Миклоша Пустаи, а заводской страховой кассе приказал оплатить бюллетень Тракселя. Через несколько дней он не без радости узнал о том, что здоровье шутника Меньуша Тракселя благодаря стараниям врача значительно улучшилось.

Профессор Эккер и его секретарша (Эрика по документам числилась таковой) десятого марта прибыли в Будапешт в соответствии с немецко-венгерским соглашением по вопросам культуры. Хильда Эльмер уже несколько дней находилась там. На вокзале их встретил штурмбанфюрер СС Феликс Вебер. Как и Эккер, он был в гражданском.

Вебер сердечно поприветствовал профессора и Эрику. Он был единственным человеком, который знал о подлинном характере их отношений. Он проводил гостей до автомашины. Профессор поинтересовался, что будет с их багажом, и штурмбанфюрер заверил его: Шульце уже получил на этот счет необходимые указания.

Эккеру отвели удобную пятикомнатную виллу в так называемом немецком квартале на Холме Роз. Слева от виллы располагались служебные помещения и теплый гараж, в котором сейчас хозяйничал оберштурмфюрер Пауль Шульце, двадцати семи лет. Это был высокий широкоплечий молодой человек, с багровым, испещренным мелкими оспинками лицом, с красновато-рыжими волосами, такими же усами и короткой бородкой. Вообще-то он числился адъютантом, но в данное время исполнял обязанности шофера и телохранителя, одновременно присматривая за Хильдой, которая жила в помещении для прислуги.

Эккер с удовлетворением осмотрел виллу. Особенно ему понравился кабинет, из окон которого открывался великолепный вид на Пашаретскую долину с множеством вилл и цветущих деревьев, а чуть левее голубела лента Дуная. В окнах домов на Пештской стороне отражался багровый свет заката, профессору он напомнил закат в Сахаре.

– Эрика! – громко позвал он. – Посмотри-ка, я тебе правду говорил.

От неожиданности девушка восторженно воскликнула:

– Очень красиво! Восхитительно!..

Вебер стоял позади и радовался, что сумел доставить профессору удовольствие. Он наблюдал за выражением их лиц, переводя взгляд с профессора на девушку, и вдруг понял, что она очень красива. Он любил женщин, и сейчас ему стало по-настоящему жаль, что эта девушка принадлежит профессору, а следовательно, на нее наложено табу. Однако взгляд его продолжал ощупывать ее ладную фигурку – стройную шею, небольшую, но красивую грудь, крутые бедра. «Да, очень жаль...». – подумал он.

Эккер достал из кармана платок, аккуратно промокнул им едва заметные капельки пота, выступившие на лбу и щеках.

– Спасибо, Феликс, – промолвил он. – Меня тронула твоя забота, сынок.

Вебер со своими людьми уже две недели находился в Венгрии в качестве руководителя Немецкого института в Будапеште. Даже Эрика не догадывалась о том, что на самом деле он офицер гестапо.

Вечером после ужина, прежде чем удалиться в отведенную ей комнату, она по-дружески попрощалась с Вебером. Затем она поставила на маленький столик рюмки и несколько бутылок с напитками – профессор перед сном любил выпить рюмочку-другую коньяку, особенно если был не один.

Эккер на несколько секунд задержал руку девушки в своей руке и сказал:

– Венгры, моя дорогая, как и вообще все народы, переселившиеся в свое время с Востока, верят в приметы, которых у них превеликое множество. Вот, например, одна: гость, прежде чем отправится спать, должен посмотреть на потолок, увидеть все его четыре угла, и тогда его сон сбудется. Разумеется, это действует только в первую ночь. – Он поцеловал девушку в лоб, несмотря на присутствие Вебера: – Спокойной ночи, дорогая. – Он с любовью посмотрел вслед удалявшейся Эрике, а затем перевел взгляд на часы. Было начало десятого. – Ну что ж, Феликс, посмотрим, что же мы имеем. – Он вынул из кармана блокнот в кожаном переплете. – Думаю, что вы не проводили время в пустых мечтаниях. К слову, донесения оказались полезными. Скажите, дорогой Феликс, – профессор заглянул в блокнот, – вы лично видели то письмо?

Вебер ослабил узел галстука, расстегнул пуговичку на воротничке – в комнате было душно, а из-за приказа о затемнении пришлось опустить оконные жалюзи.

– Не видел, господин профессор, и не читал, однако моим информаторам известна его суть. Господин посол лишь спустя неделю известил нас о намерениях Хорти.

– Откровенно говоря, Мюллер и Гиммлер с недоверием и некоторой осторожностью отнеслись к этому известию, – заметил Эккер. – Однако несколько дней спустя министр внутренних дел подтвердил достоверность этого сообщения. – Профессор тоненьким серебряным карандашиком постучал по нижней губе. – Знаете, когда я читал в донесении о том, что Бетлен предлагает на пост премьер-министра одного бывшего военного атташе, я был уверен, что эта личность инкогнито.

Вебер тихо рассмеялся. Прежде чем что-то сказать, он встал и, наполнив рюмки коньяком, любезно, словно он здесь был хозяином, предложил профессору выпить.

– Я догадываюсь, кого вы имеете в виду.

Эккер, смакуя, отпил глоток, закрыл глаза.

– Это не тайна. Я имею в виду генерал-лейтенанта Аттилу Хайду, так как именно он и был избранником графа Бетлена. Я несколько неудобно чувствовал себя, потому что мое предсказание не сбылось.

«Вот он, Эккер, – подумал Вебер, – я только неделю назад направил ему донесение о письме Бетлена, а он, пребывая в Берлине, уже давно знал, кого имел в виду «серый кардинал» Хорти. Любопытно это еще и потому, что, когда я поинтересовался у своего информатора подполковника Секе относительно того, кого же граф Бетлен намерен посадить в кресло премьера, мой одноглазый информатор ответил, что в «картах графа очень трудно разобраться».

– Собственно говоря, господин профессор, вы великолепно отгадали эту загадку: я и на самом деле имел в виду генерал-лейтенанта Хайду.

Эккер улыбнулся:

– Надеюсь, Феликс, вы говорите это отнюдь не из желания сделать мне комплимент?

– Нет, конечно, господин профессор, – запротестовал Вебер. – Так уж получилось, однако Хайду не согласился. Правда, с тех пор он находится у нас под наблюдением. – Он закинул нога на ногу. – К сожалению, венгерская полиция немногого стоит, в чем вы еще будете иметь возможность убедиться. Они рубят сплеча – я нисколько не преувеличиваю, потому что безо всякого предубеждения наблюдал за их работой, – гоняются за внешними эффектами, нетерпеливы и не способны использовать результаты, добытые с большим трудом многочисленными агентами. Они сразу же бросаются в бой, хватают тех, кто чем-то скомпрометировал себя, а затем терпят фиаско.