Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– А если он умрет во время пыток?

– Он не умрет. Я сам побеспокоюсь об этом, дорогой Эндре. Наш общий друг Чаба сделает все, чтобы Милан остался жив.

– Чаба? – Глаза капеллана, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

– Разве он вам не сказал, что его перевели в отдел контрразведки? Сегодня утром он уже доложил о своем прибытии.

– Я с ним вчера вечером разговаривал, но он ни словом не обмолвился об этом.

Эккер дал знак Веберу, чтобы тот вышел из комнаты.

– Я же вам обещал, что мы будем добрыми. Я надеюсь, что наш друг Чаба сделает все возможное, чтобы помочь Милану. Не волнуйтесь, сын мой, мое положение отнюдь не из легких. – Эккер закурил. – У меня к вам просьба. Было бы неплохо, если бы вы навестили супругов Хайду. Вы уже знаете, что полковник Вальтер фон Гуттен принимал активное участие в покушении на фюрера. Поинтересуйтесь у них, какого они мнения об этом заговоре.

– Не требуйте от меня этого господин профессор. Это было бы бесчестно с моей стороны. Более того, это подлость. Семья Хайду всегда относилась ко мне с таким доверием...

– Именно поэтому я и обращаюсь к вам с этой просьбой.

– Я не могу злоупотребить их доверием. Это было бы похоже на шпионаж, а ведь я не доносчик и не хочу им быть.

– Что вы, дорогой, зачем такие выражения!.. «Доносчик»... Разве нельзя выразиться более деликатно? – Поскольку Эндре сидел, а Эккер стоял, то он был выше капеллана и, глядя на него сверху вниз, видел, как волнуется священник. Разумеется, он мог бы заставить Эндре выполнить новое задание, но пока не хотел прибегать к нажиму, да и время еще терпело. – Как ты думаешь, сын мой, почему я отослал Вебера?

– Не знаю, господин профессор.

– Потому что я хочу сообщить тебе кое-что такое, что должны знать только мы вдвоем. Это большая тайна, можно даже сказать, государственной важности. На сей раз я рискую собственной головой. Тебе нужно знать: начиная с девятнадцатого марта все, что происходит в Венгрии, происходит с разрешения Берлина. Если Гиммлер решит, что генерал-лейтенанта Хайду следует арестовать, то правительство Стойяи не будет медлить ни часа. Вспомни, например, о бывшем начальнике генерального штаба или о генерале Уйсаси. В Венгрии у генерала Хайду имеются не только почитатели, но и противники. – Эккер на миг замолчал, наслаждаясь замешательством молодого священника. – Мы с вами являемся почитателями генерал-лейтенанта Хайду, однако этого явно недостаточно для того, чтобы развеять в Берлине или же в Будапеште подозрения, которые кое-кто имеет против генерала. И тем более недостаточно, чтобы утверждать, будто он благонадежен. А именно это мне бы и хотелось кое-кому доказать, но, дорогой сынок, я могу доказать верность и благонадежность генерала по отношению к властям лишь только с вашей помощью. – Эккер наклонился к самому лицу капеллана и зашептал ему на ухо: – Скажите, дорогой Эндре, могу ли я поручить это какому-нибудь постороннему человеку, который за деньги все продаст или, того хуже, ненавидит семью Хайду? Вот видите: не могу. Теперь вы понимаете, в чем дело? В спасении самого генерала. Кому-кому, а уж вам-то я могу довериться. До сих пор я, как мог, мешал его аресту.

Эндре стало несколько легче. Он, конечно, и не подозревал, что снова попал в хорошо замаскированный капкан. Мысленно он даже воздал господу благодарность за то, что тот вручил судьбу семьи Хайду в руки такому человеку.

– Я все понимаю, господин профессор. Откровенно говоря, я сначала перепугался, так как подумал, что речь пойдет о другом.

Эккер сделал вид, что очень устал, и сел в кресло.

– Я знаю, Эндре, что вы любите эту семью и поможете мне составить о ней правильное представление.

– Самое что ни на есть правильное...

Вдруг лицо Эккера помрачнело, он платком вытер лоб и, словно обращаясь к самому себе, вымолвил:

– Нет, это глупости, об этом и думать-то нельзя...

– О чем, господин профессор?

– Нет-нет, дорогой друг, об этом даже думать нельзя. – Он как-то странно улыбнулся: – Просто в голове у меня возникла одна глупая мысль: а что же будет, если Гиммлер и его люди правы?

– Вы думаете, что дядюшка Аттила все же принимал какое-то участие в заговоре?

– Да, дорогой сынок. Знаете, за последние месяцы мне пришлось столкнуться со столькими неожиданностями, что порой в голову приходят такие дикие мысли.

Эндре спокойно улыбнулся, не заметив новой западни.

– Прошу прощения, господин профессор, – сказал он, – но ваше предположение действительно абсурдно. На свете найдется немного таких противников большевизма, каким является дядюшка Аттила.

– Предположим, что мы ошибаемся и что генерал все же заговорщик...

Эндре нервно схватился за очки и произнес:

– Если я ошибаюсь, то есть если окажется, что дядюшка Аттила все же предатель, то мне предстоит выбирать между родиной и предателем. Господь бог свидетель, что я выберу родину.

– Я так и думал, дорогой сынок, только дело до этого не дойдет.

Милан Радович во второй раз потерял сознание как раз тогда, когда Эндре уходил от Эккера размышляя, что ему, возможно, удастся помочь другу.

Когда майор Бабарци получил от Вебера распоряжение немного «размять» молчаливого узника, он сказал Милану:

– Послушай, Радович, терпение мое кончилось. Мне приказано заставить тебя говорить. Понял? Я не хочу, чтобы ты подумал...

– Я ни о чем не думаю, господин майор...

– Я в последний раз спрашиваю: намерен ли ты давать показания?

– Мне нечего сказать.

А спустя час Милан, полуголый, валялся на бетонном полу с таким избитым лицом, что его невозможно было узнать. Его облили водой, привели в чувство, и все началось сначала. Когда же Милан потерял сознание во второй раз, вмешался Вебер.

– Достаточно, – сказал он, – не трогайте его больше, майор. – При этом он бросил злобный взгляд на Бабарци – разумеется, он не жалел Милана, он просто боялся, что рассвирепевший майор убьет Радовича раньше, чем тот заговорит. – До следующего распоряжения не прикасайтесь к нему.

Войдя в кабинет к профессору Эккеру, Вебер застал его за чтением свежих донесений. Профессор оторвался от бумаг и с любопытством посмотрел на Вебера.

– Отстраните этого Бабарци от экзекуции, – заявил Вебер. – Он в этом толком не разбирается. Бьет, не смотрит куда. Радович уже второй раз надолго теряет сознание.

– Он что-нибудь показал?

– Ничего, а сейчас он без чувств.

Эккера словно подменили: от его спокойствия не осталось и следа.

– Мы с вами оказались в ужасном положении, дорогой Феликс. – Бросив взгляд на лежавшие передним донесения, Эккер продолжал: – Майор Шульмайер бесследно исчез. Объявлен его розыск. Вы, конечно, знаете, что он был другом полковника Гуттена. Последний раз он встречался с ним в доме генерала Хайду. – И он нервно забарабанил пальцами по столу: – Вчера вечером Геза Бернат был у Хайду на вилле, а после отбоя воздушной тревоги он поехал в госпиталь. С тех пор агенты наружного наблюдения его не видели. А где находится наш друг Чаба?

– В приемной. Бабарци дал ему для изучения «Директиву о внутренней службе».

– Правильно, – проговорил Эккер, откинувшись на спинку кресла. – Итак, мы, Феликс, начали фронтальное наступление. Установите наблюдение за капелланом Эндре Поором и организуйте прослушивание его телефонных разговоров. Я надеюсь, что нам удастся убедить его, однако такой наивный субъект может преподнести любой сюрприз. Продолжайте контролировать все телефонные разговоры генерала Хайду. И, как мне кажется, пора расставлять сети и на доктора Андреа Бернат.

Вебер кивком дал знать, что он его понял, но все же спросил:

– А что делать с Радовичем?

– Продолжать допрашивать, но не давайте Бабарци самовольничать. Самое главное – имена... имена... Вообще-то всю эту банду давно пора бы ликвидировать.

Вебер догадался, что Эккер теряет терпение, а это уже было плохим признаком.

– Пришлите ко мне Чабу Хайду, Феликс.

Когда Вебер удалился, Эккер выпил рюмку,коньяку, а затем принялся вышагивать по кабинету. «Мне нужно одержать победу, – думал он. – Во что бы то ни стало, но надо, иначе в начавшемся хаосе я могу сильно подпортить собственную карьеру. Я, конечно, не ожидал, что Хайду окажется таким крепким орешком. Возможно, мой просчет заключался в том, что я не учел дипломатический опыт генерала. Но теперь все должно пойти как по маслу...»

В этот момент на пороге появился Чаба. Он остановился, вытянулся, как того требовал устав, и доложил. Судя по его виду, было не заметно, чтобы он волновался. Он даже знал воинское звание профессора, и это привело Эккера в замешательство.

– Здравствуй, сынок. Давай безо всяких церемоний, ради бога, без всяких формальностей... – Сказав это, он подошел к Чабе, поздоровался с ним за руку, а затем показал на кресло: – Прошу, дорогой друг, садитесь и рассказывайте, что нового.

Чаба сел, чувствуя, как у него взмокла спина. «Вот и начинается игра. Вот и настало время проверить, умею ли я притворяться, есть ли у меня задатки артиста. Но при этом самое главное – не думать о страхе. Все нужно делать так, как мне советовал отец...»

– Спасибо, гос... – поблагодарил Чаба и замолчал на полуслове, не зная, как же ему называть Эккера, – я здоров.

– Можешь, как и прежде, называть меня профессором, – проговорил с дружеской улыбкой Эккер. – Я по-прежнему вижу в вас своего лучшего ученика, а не врача одного из отделов, и уж тем более не солдата. Чего-нибудь выпьем?

– Нет, благодарю, но если разрешите, я закурю.

– На это и разрешения не надо спрашивать, дорогой друг. Прошу, выбирай любую, какая тебе больше по вкусу. – И он показал рукой на сигаретницу. Оба закурили. – Вы знали о том, что встретитесь здесь со мной? – с живым интересом спросил Эккер.

– Знал... – ответил Чаба и подумал: «Вот когда нужно играть вовсю. Отец говорил мне, что если я не испорчу дела, то мы спутаем все карты профессора». Вслух же он продолжал: – Если быть более точным, то я давно знал, что вы, господин профессор, являетесь одним из руководителей гестапо. Думаю, об этом известно и другим. – Проговорив эти слова, Чаба впился взглядом в лицо Эккера, с которого моментально исчезла улыбка – оно стало мрачным, глаза сузились, а на лбу выступили крупные капли пота.

– Могу я поинтересоваться, кто тебя об этом известил?

– Никакой тайны в этом нет, – ответил Чаба, чувствуя, как судорога сводит желудок. – Еще до войны об этом мне в Берлине говорил дядя.

– А он откуда об этом знал?

– От Гейдриха. Они с дядей Вальтером были большими друзьями, только по каким-то причинам скрывали это ото всех. Знаете, я не люблю политику, поэтому такие вещи меня не очень-то и интересовали. Я, откровенно говоря, толком и не знаю, кто такой этот Гейдрих. Дядюшка Вальтер сказал мне тогда: «Знаешь, Чаба, об этом не следует болтать...» – Чаба держался так непринужденно, будто находился не в отделе контрразведки, а в университетском клубе. – Гейдрих говорил дядюшке Вальтеру и о том, что институт философии – это лишь тайный филиал гестапо.

– Гейдрих?..

– Да. Отец всегда ругал дядюшку Вальтера, называл его безответственным типом. Мне, правда, тоже доставалось. Отец строго-настрого приказал мне не только не болтать об этом, но и совсем позабыть, так как господин профессор выполняет очень важную секретную работу, которая заслуживает всяческой поддержки. И я на самом деле забыл обо всем. Думаю, что вы, господин профессор, лучше других имели возможность в этом убедиться. Вряд ли вы чувствовали, что я знаю, кто вы такой. – Чаба сделал затяжку и не спеша выпустил дым изо рта. – Да, я еще кое о чем вспомнил. Гейдрих как-то сказал дядюшке Вальтеру, что если бы господин профессор, то есть вы, жили в Англии, то, без сомнения, руководили бы всей секретной службой страны.

Эккер так и остолбенел от слов Чабы. Он охотно прекратил бы этот разговор, чтобы хоть немного подумать и привести в порядок мысли, но это могло показаться подозрительным. Эккер понимал, что все сказанное о Гейдрихе, вероятно, правда. Да и кто другой мог сообщить Хайду подобную информацию. А если это так, тогда не совсем ясна роль Гуттена в заговоре против фюрера. И вдруг Эккер вспомнил, что, по утверждению Канариса, в жилах Гейдриха текла еврейская кровь. Более того, у адмирала на этот счет даже имелись какие-то доказательства, которые он хранил в своем личном сейфе и после гибели Гейдриха мог переслать эти бумаги лично фюреру. Вот и выходит, что Гейдрих, видимо, тоже замешан в заговоре. Подумав об этом, Эккер почувствовал себя неважно, однако постарался взять себя в руки.

– Дорогой Чаба, а как ваш папаша воспринял известие о переводе?

– Мы с ним поругались.

– Вот как?!

– К сожалению... – заметил Чаба и посмотрел на профессора. От Эккера не ускользнуло, что взгляд молодого человека стал печальным. – Я просил отца помочь мне остаться на старом месте, но он и слушать об этом не захотел. Господин профессор, раз уж родной отец не мог меня понять, поймите хоть вы, что я неспособен к такой службе. Я врач, мое дело – лечить людей. – Тут Чабе уже не нужно было притворяться: он говорил вполне искренне, и эта искренность убедила Эккера, что, рассказывая о Гейдрихе, он говорил правду. – Если бы моим начальником были не вы, а кто-нибудь другой, то я, разумеется, не высказывался бы так откровенно. Если бы я уверял вас, что рад этому назначению, это было бы ложью. Но я знаю, что с вами я могу быть абсолютно честным. Господин профессор, отошлите меня обратно в госпиталь.

Эккер встал и, сделав несколько шагов, остановился возле врача, а затем положил ему на плечо свою маленькую руку.

– Я понимаю тебя, очень хорошо понимаю, – сказал он и, сделав еще несколько шагов, выпустил изо рта клубы табачного дыма, который медленно потянулся к открытому окну. Эккер понимал, что настало время действовать. Остановившись у стола, он загасил сигарету и, повернувшись к Чабе, сказал: – Можете поверить, дорогой друг, что мне тоже нелегко. Я не хотел давать вам такого поручения, но подумал: а кто же тогда выполнит его? Представляете, что произойдет, если на эту должность попадет человек, который привык действовать, лишь руководствуясь слепой ненавистью и фанатизмом?! И тогда я согласился на ваше назначение. Неужели вы думаете, дорогой друг, что я занимаюсь только тюрьмами и допросами? Или, быть может, мне безразлична гибель сотен тысяч, даже миллионов людей? Может, они плохие люди, но все же люди. Мы с вами живем в очень трудное время. А что мы можем сделать? Кто на вашем месте сможет выполнять обязанности врача по совести? Вы мне нужны, Чаба. Мы арестовали Милана Радовича.

– Милана?! – с изумлением воскликнул Чаба, делая вид, что он об этом впервые слышит. Голос его слегка задрожал, что свидетельствовало о том, что он сыграл неплохо.

– Разве вы не знали, что мы его схватили?

– Не знал, – вымолвил Чаба, бледнея.

– К сожалению, наш друг Милан совершает большую ошибку: он не желает говорить. Сверху получено указание прикончить его, но ведь это чересчур жестоко. Я хочу, чтобы вы были рядом с Миланом, заботились о его здоровье, более того, о его жизни...

– А в чем, собственно, состоит вина Милана?

Эккер скупо рассказал о деятельности Радовича.

– Я сам разговаривал с ним, просил его, умолял, чтобы он не отказывался давать показания, но безуспешно.

В этот момент в кабинет вошел Вебер.

– Господин профессор, он потерял сознание, – доложил Вебер. – Думаю, необходимо вмешательство врача.

Чаба невольно закрыл глаза: видеть, как пытают Милана, было свыше его сил. Он сидел в углу, и ему казалось, что его вот-вот вывернет наизнанку. Тогда он машинально начал считать про себя, однако это не помогало. Чаба знал, Чаба чувствовал, что Бабарци наблюдает за ним, а боковым зрением видел, как тот ехидно ухмыльнулся.

Чабе казалось, что он каждую минуту может упасть в обморок, были моменты, когда ему чудилось, что все это лишь тяжелый сон, что он скоро проснется, а Андреа спросит его о том, как он спал. Однако он понимал, что никакой это не сон, а он, вопреки желанию, является очевидцем того, как истязают человека. Этой пытки он но забудет до последнего дня своей жизни, как не забудет и эти ужасные минуты. Каждый удар, нанесенный Милану, болью отзывался в Чабе, как будто били его самого. Чаба чувствовал, что если он возьмет себя в руки и не преодолеет собственную слабость, то совершит какой-нибудь необдуманный поступок. Быть может, самым умным сейчас было бы вынуть из кармана служебный пистолет и, застрелив мучителей, пустить себе пулю в лоб? Голос Бабарци он слышал откуда-то издалека-издалека:

– Говори наконец, негодяй! Говори, а не то переломаю руку!

Милан застонал, из горла его вырвался сдавленный хрип.

Чаба с трудом открыл глаза. Яркая лампа освещала истерзанное тело Милана. Рот его был открыт, как у умершего, дышал он прерывисто, со свистом втягивая в себя воздух.

Вебер курил, равнодушно взирая на изуродованную жертву. Лицо элегантного гусарского офицера Бабарци заливал обильный пот. Ткнув пальцем в сторону Милана, он приказал солдатам, которые находились тут же:

– Положите его на живот и свяжите руки!

Неуклюжий солдат, с лицом крестьянского парня, принялся выполнять приказание. Носком сапога он поддел Милана под поясницу. Другой солдат, верзила, схватил узника за волосы.

– Оставьте его! – Чаба сам не узнал своего голоса: он был каким-то чужим, жестким. Но Чаба очень обрадовался, что еще может говорить. – Я сказал: оставьте его!

Голова Милана глухо ударилась о бетонный пол.

– Я вам что приказал?! – заорал Бабарци на растерявшихся было солдат.

– Ты что, не видишь, что он без сознания? – бросил Чаба, подходя к майору.

– Он притворяется.

Вебер встал со своего места:

– Доктор, осмотрите арестованного, вы несете за него полную ответственность. Приводите его в сознание.

Бабарци отступил назад. Достав портсигар, он закурил.

Чаба опустился на колени перед распростертым Миланом. Страх и отвращение исчезли, он вновь чувствовал себя врачом, который видит перед собой страдающего человека, видит его многочисленные кровоточащие раны. Чаба уже ничего не боялся: врач взял в нем верх над испугавшимся, ужаснувшимся человеком.

Он с трудом нащупал пульс Милана – сердце билось медленно и неритмично, его тоны почти не прослушивались.

– У него внутреннее кровоизлияние, – сказал Чаба, обращаясь к Веберу. – Если вы и дальше намерены пытать его, то я снимаю с себя ответственность за его жизнь.

Бабарци подошел поближе к Чабе и, выпустив ему в лицо клуб табачного дыма, спросил:

– Внутреннее кровоизлияние? Откуда ты взял такую глупость? У тебя что, глаза рентген заменяют?

Охотнее всего Чаба в этот момент двинул бы майора по роже, но он только рукой отогнал от себя дым и совершенно спокойно сказал:

– Знаешь, Бабарци, я, конечно, ничего не понимаю в пытках, но я врач, а свою профессию я освоил не хуже, чем ты свою...

– Если доктор установил внутреннее кровоизлияние, то так оно и есть, – вступил в перепалку Вебер. – Вы в состоянии остановить кровотечение?

– Попытаюсь, однако если мне что и удастся, то избивать вам его не придется. Пока не придется... Я хотел бы, чтобы вы доложили об этом господину профессору.

Вебер ушел. Чаба сделал Милану укол в руку, а затем промыл раны.

– Положите его на топчан, но только осторожно! И выключите наконец ваш дурацкий рефлектор.

– Здесь не санаторий, – ехидно заметил Бабарци.

Чаба ничего не ответил. Присев на край топчана, он закурил, не сводя глаз с Милана.

Солдаты стояли в сторонке, переминаясь с ноги на ногу.

Вскоре вернулся Вебер.

– Сейчас сюда придет сам господин профессор, – сообщил он.

Бабарци снова включил рефлектор, направив его свет на лицо Чабы.

– Погаси! – выкрикнул Чаба.

– Привыкай, Чаба.

– Привыкну, когда ты меня будешь пытать.

Вебер сам выключил осветительную установку.

– У вас странный юмор, доктор, – сказал он и, показав на Милана, добавил: – Он приходит в сознание?

– Пока нет. Отнесите его в мой кабинет. Один из надзирателей пусть сопровождает арестованного.

В этот момент в комнату вошел Эккер.

– Только никаких церемоний, – проговорил профессор, подходя к топчану. – Как себя чувствует этот несчастный?

– Он симулирует! – выпалил Бабарци.

– Я не вас спрашиваю, дорогой майор. Насколько мне известно, вы бывший гусар, а не врач.

– У арестованного повреждена черепная коробка, кровоизлияние во внутренние органы, – доложил Чаба. – Такой обморок может длиться от нескольких часов до нескольких дней.

– Настолько серьезно? – Эккер помрачнел.

– Очень серьезно, господин профессор. Открытые раны нужно обработать, дабы не случилось заражение. Арестованного нужно немедленно доставить в медицинскую комнату, если вы, конечно, хотите, чтобы он не умер.

– Тогда действуйте, дорогой Чаба.

Когда Чаба остался наедине с Эккером, он вспомнил отца и свое обещание ему: «Да, отец, я постараюсь... Возможно, мне и удастся побороть собственную слабость».

Чаба надеялся, что Эккер тоже уйдет, и тогда он сможет более внимательно осмотреть Милана, однако тот уселся на стул, на котором недавно сидел Вебер, и устало откинулся на спинку.

– Угостите меня сигаретой? – спросил он.

Врач выложил на стол свой портсигар.

Только теперь Чаба догадался о намерении Эккера. Он понял, что профессор специально заставил его участвовать в допросе и пытках Милана, чтобы мучить его самого. «Это чудовище способно на все», – подумал Чаба. Наступившая тишина так подействовала на него, что ему показалось, будто он находится в аквариуме, а вода вокруг него приглушает все звуки.

Эккер заворочался на стуле, который почему-то заскрипел даже под его маленьким тельцем.

– Как вел себя наш друг? – спросил он бесцветным голосом. – Кричал?

Чаба, казалось, проснулся от тяжелого сна.

– Нет, я не могу сказать, что он кричал. Для этого у него не было сил.

Голова Эккера склонилась на плечо.

– Радович – сильная натура. И вообще, он – сильная личность. Жаль его. – Глаза профессора словно потухли. – Сколько энергии, сколько веры сосредоточено в этом человеке! И все напрасно. Неужели его состояние на самом деле тяжелое?

– Оно вызывает серьезные опасения. Думаю, что я не ошибаюсь. Однако вы можете освидетельствовать его другими врачами. Думаю, любое животное на его месте давно бы сдохло. Ваш Бабарци бьет куда попало. Я, право, не знаю, может быть, так и нужно. Наверняка и у этого ремесла имеются свои секреты.

Эккер скривил губы:

– Смерть Радовича нецелесообразна. Правда, для него это было бы избавлением, но нам необходимо, чтобы он жил и говорил.

– А если он признается, вы его отпустите?

Эккер явно не спешил с ответом.

– Я думаю, что да, – проговорил он после долгого раздумья. – Полагаю, что мне удастся убедить мое начальство в том, что Радович не представляет опасности для империи. Опасны люди, с которыми он вел переговоры. Нужно, чтобы он назвал их.

– Я не думаю, чтобы он смог это сделать: он в кризисном состоянии. Так что вполне возможно, что он унесет интересующие вас имена в могилу.

Эккер встал:

– Не унесет, не должен унести, Чаба. Вы меня поняли? Вы несете полную ответственность за жизнь Радовича. Вылечите его, вернее, поставьте на ноги. Он должен заговорить.

– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы поставить его на ноги, господин профессор.

– Я вам верю. – Эккер подошел еще ближе к Чабе. – Однако хочу кое на что обратить ваше внимание. У нас заведено, что если человек умирает во время допроса, то труп его обязательно вскрывают и подвергают тщательному обследованию, с тем чтобы определить истинную причину смерти.

Чаба тоже встал, до него дошел смысл угрозы.

– Господин профессор, я – врач, – твердо сказал он.

Перед вечером жара немного спала, и генерал Хайду вышел в сад, где он расхаживал по дорожкам и время от времени посматривал на небо. С запада наплывали темные облака. Генерал надеялся, что скоро пойдет дождь. На листьях кустов и деревьев осел тонкий слой пыли, цветы безжизненно свесили свои головки, ожидая целительной влаги с небес. Андреа стояла рядом с генералом. На ней было белое платье, подол которого рвал ветер.

– А дождя-то все-таки не будет, дядюшка Аттила, – заметила она с улыбкой.

– Думаешь?

– Уверена даже. Ветер-то дует с запада, да и облака уносит за горизонт.

В другой раз Андреа охотно полила бы цветы сама, но сейчас ей было не до того: ее одолевали тяжелые думы. Она уже убедилась, что за ней установлена слежка, знала, что все ее телефонные разговоры прослушиваются. Возможно, что она боялась не столько за себя, сколько за Чабу, который уже сутки находился в пещере льва. Два раза она разговаривала с ним по телефону, разумеется намеками, и поняла, что пока особо тревожиться не стоит. Однако Чаба не мог сказать ей, когда точно вернется домой. Чаба же в свою очередь беспокоился за Андреа, хотя она держалась относительно хладнокровно.

– Ты не заметила ничего подозрительного? – спросил генерал у девушки.

– Кажется, за мной следят. Вообще-то это не очень приятно, но терпеть можно. Хотелось бы только знать, что им от меня нужно.

– Понравилась ты им, – сказал генерал, шутливо подмигивая Андреа. – Клянусь, если бы я был тридцатилетним мужчиной, то тоже ходил бы за тобой по пятам.

– Благодарю за комплимент. Могу я похвастаться этим тетушке Эльфи?

– Боже упаси! Ты, я вижу, не умеешь хранить тайны.

Спустя несколько минут они сидели на скамейке и продолжали беседовать.

– С Чабой уже разговаривала?

– Три раза.

– Следи за тем, что ты ему говоришь.

– Знаю. Папа меня предупредил.

Вытерев руки какой-то тряпкой, Хайду достал сигару.

– Отец зайдет вечером?

– Обещал за мной заехать. Представьте себе, он уехал на рыбалку в Сентендре, так из-за него весь город обыскали. Даже полиция его разыскивала.

– Разве в агентстве он не сказал, куда едет?

– Этого он и мне не сказал.

– Ну и хитрый же у тебя отец! – Хайду тихо засмеялся.

– Теперь-то мне известно, для чего он это сделал: он просто хотел удостовериться, следят ли за ним. Оказалось, что следят.

Хайду встал, потянулся:

– Встретимся за ужином. Я пойду приму душ.

За ужином ели мало. Безграничная печаль Эльфи сказывалась на обоих: они понимали, что сейчас, когда хозяйка дома в трауре, не время для шуток и если они не могут разделить ее горе, то по крайней мере должны бережно относиться к ней.

После ужина все трое расположились на террасе. Эльфи, как всегда, вязала какие-то кружева, которые на фоне ее черного платья резали глаза своей белизной.

– Я хочу спросить тебя кое о чем, Аттила, – сказала Эльфи, взглянув на генерала.

– Слушаю тебя, дорогая.

– Скажи, Чаба с твоего согласия занял новую должность?

Хайду вынул изо рта неизменную сигару.

– А почему я должен был давать свое согласие? Чаба – солдат, кадровый офицер. Он получил приказ и обязан выполнять его. Если ты не забыла, дорогая, я генерал-лейтенант в отставке.

– А я – твоя супруга. – Ее пальцы быстро перебирали крючком.

– Знаешь, Эльфи, я очень рад, что ты моя жена, только я не понял смысла твоего замечания.

Эльфи на миг оторвалась от вязанья и не спеша произнесла:

– Вот уже несколько месяцев, как мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь.

Андреа сидела молча, следя за этим разговором. Ей даже показалось, что генерал несколько смутился.

– Скрывал все, что связано со службой. Так было всегда.

– Я не это имела в виду, ты хорошо знаешь...

Наступило долгое молчание. С неба доносилось жужжание самолета. Он летел в направлении Матьяшфельда, поблескивая серебряными крыльями.

– Если так, я рада, Аттила. Но не забывай о том, что у меня остался один-единственный сын. Один...

– Чаба и мой сын. И тоже единственный. Успокойся, Эльфи, с ним ничего не случится. – Подойдя к жене, он поцеловал ее в лоб и ушел в свою комнату.

– Если у тебя будет ребенок, Андреа, – тихо сказала Эльфи, – воспитывай его разумно, а это не такое простое дело. Я в последние дни много об этом думала. Когда ты станешь матерью, поймешь, что я права. Не знаю, есть ли этому какое-нибудь научное объяснение, но мать многое предчувствует. Особенно чутко она ощущает, когда ее детям грозит какая-нибудь беда. У меня такое чувство, что Чаба не будет счастлив. Я имею в виду не брак: тебя он по-настоящему любит. Но любовь является лишь одним из источников человеческого счастья.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – сказала Андреа. – Чаба – врач, и после каждой удачной операции он радуется, как ребенок. В такие минуты он бывает счастлив.

Эльфи задумчиво посмотрела на деревья в саду, на темнеющие облака на небе.

– Чаба родился не ко времени, – сказала она, – и это будет отравлять ему жизнь. Я читала Толстого – я очень люблю этого гиганта, – так вот Чаба напоминает мне чем-то одного из толстовских героев. Он, по-моему, и профессию врача потому выбрал, что жаждет помогать другим. Он чувствует себя виноватым потому, что у нас есть состояние. А что он может сделать? Это его круг, его общество, его мир, который добровольно не отпустит, а сам он не решается порвать с ним. Вот эта-то двойственность и отравляет ему жизнь.

Андреа ничего не успела ответить Эльфи, так как в этот момент на террасе появился Эндре в сопровождении генерала.

– Посмотрите, кого я к вам привел. Прямо, можно сказать, с линии фронта.

Поцеловав руку хозяйке дома, капеллан сел рядом с Андреа.

– Служба на передовой пошла тебе на пользу, Эндре, – заметил генерал. – Ты хорошо выглядишь.

– Разве что похудел немного, – сказала Эльфи, одарив священника ласковым взглядом.

– Жизнь в окопах нелегкая, тетушка Эльфи. Надеюсь, что дома поправлюсь на несколько кило.

Только тут он заметил, что мадам Эльфи в трауре, и сразу же смутился, принялся подыскивать слова сочувствия, а затем пробормотал что-то о том, что хотел бы разделить ее горе.

– Известие об этом поразило меня, – тихо продолжал он. – Но ничего не поделаешь, видно, такова воля божья...

– Или же злая воля фюрера, – перебил его генерал и сразу же пожалел о сказанном.

А священник в этот момент мысленно молил всевышнего, чтобы Хайду, чего доброго, не высказал крамольных мыслей, о которых он должен будет доложить профессору Эккеру.

– Ты слышал, что Чаба получил новое назначение? – спросил генерал Эндре.

– Сегодня утром мне сообщили об этом в министерстве, – ответил священник, – и я от души порадовался за Чабу. Это означает, что вам доверяют, дядюшка Аттила.

– А кому же еще доверять, если не Чабе Хайду? – спросила Андреа. – Уж не нужны ли тебе доказательства, что ему можно доверять?

– Ты не так меня поняла, – поспешил оправдаться Эндре, поправляя очки. – Совсем не так. Я лично готов отдать руку на отсечение из-за Чабы.

– Именно этого я и жду от тебя. – Андреа встала: – Принесу вам что-нибудь выпить.

Когда девушка ушла в комнату, Хайду обратился к Эндре со словами: