Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Эрика беззвучно рыдала, и слезы градом катились по ее щекам. «Нет, нет... Нужно думать только о Пауле, он – единственный человек на свете, на которого можно положиться. Отца и матери у меня нет – хотя я и прощаю им все то, что они сделали против меня, однако я никак не могу простить того, что отец стал убийцей. Почему он им стал? Это он приказал арестовать Зееманов... Ах, Пауль... Пауль... дорогой мой...»

В этот момент перед больным воображением Эрики не разверзлась стена, а настежь распахнулась дверь. Чего они еще хотят от нее? Почему постоянно мучают? Стеклянными глазами она уставилась на молодую девушку в черной эсэсовской форме, которая застыла на пороге. Эрика уже понимала, что означает ее жест и выражение лица: нужно опустить голову, а руки убрать за спину. Дойдя до двери, Эрика на миг остановилась и оглянулась, словно желая убедиться, что она ничего не забыла. А что можно было забыть, когда, кроме рваной одежды, что была на ней, у нее ничего не было? И в тот же миг она почувствовала, что видит эту камеру в последний раз и уже не сможет встретиться здесь с Паулем. Девушка в черной эсэсовской форме прикрикнула, чтобы она поторопилась, и Эрика пошла, с трудом переставляя ноги. Надзирательница схватила Эрику за худую как плеть руку и потащила за собой. Они шли мимо зарешеченных дверей до тех пор, пока не оказались в широком коридоре, залитом солнечным светом. После долгого пребывания в полутемной камере от столь яркого света резало в глазах. Сердце сжалось, Эрика закрыла глаза, подумав на миг, что она может ослепнуть. Однако надзирательница повела ее куда-то дальше.

В комнате, куда они вошли, их ожидал мужчина средних лет в гражданской одежде. Светлые волосы его были коротко пострижены, а голубые глаза, увеличенные очками в золотой оправе, казались большими. Скупым жестом он приказал надзирательнице оставить их вдвоем. Легко встав со своего места, он взял стул и, поставив его на середину ковра, сильным, слегка гнусавым, но дружелюбным голосом сказал: «Садитесь, мадемуазель». Эрика села и, посмотрев на тупоносые ботинки мужчины, вспомнила, в каком затрапезном виде она перед ним явилась. А что она могла поделать, когда ей не разрешили умываться, не давали иголку с ниткой, чтобы зашить платье? А раз так, пусть он посмотрит, как в блоках обращаются с узниками. Эрика даже не смела поглядеть в окно, хотя ей очень хотелось увидеть голубое небо, тучи на нем, а если бы она встала, то могла бы даже полюбоваться кромкой далекого леса. Сквозь открытое окошко в комнату вливался такой ароматный воздух, что у нее закружилась голова. Мужчина закурил, а затем предложил закурить и Эрике. Сначала она заколебалась: как-никак она не курила уже несколько месяцев кряду и боялась, что ее начнет рвать после первых же затяжек. Однако, поборов свои опасения, она все же закурила и скоро почувствовала такое опьянение, словно выпила чего-то крепкого.

Мужчина некоторое время молча рассматривал ее, а затем сказал, что по инициативе профессора Отто Эккера университетский совет обратился в соответствующие инстанции с просьбой пересмотреть дело Эрики Зоммер и смягчить приговор, учитывая ее безупречное прошлое и хорошие учебные показатели. Профессор Эккер лично поручился, что он сделает все возможное, чтобы из Эрики Зоммер вышла настоящая патриотка. Соответствующие дистанции пересмотрели ее дело и решили удовлетворить прошение университетского совета и освободить ее из-под стражи.

Из слов незнакомца Эрика поняла только то, что ее выпускают на свободу. Она тут же разрыдалась. Мужчина довольно спокойно смотрел на вздрагивающие плечи Эрики, на ее стриженую голову с тонкой шеей и молчал, так как понимал, что сейчас девушка вряд ли что поймет. Неожиданно она успокоилась, перестала плакать, как будто у нее кончились все слезы. Подняв худое, измученное лицо с лихорадочно заблестевшими глазами, она слегка приоткрыла губы, сверкнув зубами.

– Пауля тоже? – тихо спросила она. – Его тоже освобождают?

– Вы имеете в виду художника Витмана? – Девушка кивнула. – Да, и его тоже, – ответил незнакомец. – Только дело в том, что Витман покончил жизнь самоубийством. Судебная экспертиза установила, что он страдал сильной формой невроза и в момент одного из припадков покончил с собой.

Эрика смотрела прямо перед собой, блеск глаз потух, и постепенно ею овладело какое-то равнодушие. Казалось, с этой минуты она перестала существовать, превратилась в какой-то механизм, чувства ее жили как бы сами по себе, но ее уже нисколько не интересовало, что с ней будет дальше.

– После освобождения вы куда намерены уехать? Куда?

– Я и сама не знаю.

– Ваши родители отказались от вас. Это, разумеется, нехорошо, но мы не имеем права вмешиваться в их действия. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, понимаю.

– Профессор Эккер великодушно предложил вам временно пожить у него. Вы согласны?

– Как хотите.

– Этот вопрос вы должны решить сами.

– Мне все равно.

Мужчина, не подавая вида, злился. «Что за бредовая идея пришла в голову Гейдриху? Ведь эта девица тронулась... Что он от нее хочет? А, черт с ним, это уже его дело!»

– Послушайте меня, мадемуазель, вам следует подписать вот это заявление. – Он взял со стола листок: – Здесь написано, что вы будете молчать о том, что с вами здесь происходило, включая и то, где вы находились, с кем встречались, кто вас допрашивал, о чем вы говорили и тому подобное. Вы меня поняли?

– Поняла. – Эрика подошла к столу и оперлась о столешницу, так как у нее закружилась голова. Машинально она подписала бумагу и вернулась на свое место.

– Вам следует еще кое-что сделать, – проговорил незнакомец, опираясь руками о стол. – Соответствующие инстанции решили, что вам, мадемуазель, после освобождения необходимо будет доказать свою верность нашему строю. На практике это означает, что вы обязаны будете заявлять властям обо всех лицах или поступках, направленных против интересов империи. Понятно?

– Понятно.

– Похвально. Это означает, что вы должны будете доносить и о профессоре Эккере, все доносить. Кто его навещает, когда, где состоялась встреча, о чем на ней говорили и тому подобное. Представитель соответствующих инстанций сегодня же поставит вам более подробную задачу.

– Как вам угодно.

– Тогда подпишите это заявление. – Незнакомец подвинул ей новый листок: – Здесь написано, что вы, Эрика Зоммер, желаете искупить свою вину перед империей и немецким народом, а потому, как и подобает истинной патриотке, будете оказывать всяческую помощь службе государственной безопасности в ее борьбе с внутренними и внешними врагами. Вам ясно, мадемуазель?

– Да, ясно. – Эрика снова подошла к столу и машинально подписала бумагу. Ей было безразлично, что от нее требуют. Если бы ей сказали, чтобы она выпрыгнула из окна, она встала бы на подоконник и выбросилась бы.

Сев на стул и затянувшись сигаретой, она думала только о том, что Пауля нет больше в живых, а без него и для нее нет жизни, нет ничего...

Посмотрев в окно, она увидела, что небо голубое и безоблачное, но сейчас это уже не радовало Эрику. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.

– Поставьте вот здесь дату, – предложил ей незнакомец. Эрика повиновалась. – Затем напишите: Ораниенбург, вторник, первое сентября тысяча девятьсот тридцать шестого года.

– Вторник, – тихо прошептала девушка, – первое сентября...

Стрелки часов показывали половину десятого вечера, когда, миновав последние домики села, они въехали на мост. Фары автомобиля разрезали темень на части. Дождь по-осеннему нудно бил в ветровое стекло, а дворники, равномерно раскачиваясь из стороны в сторону, очищали стекло от воды. Майор, сидевший за рулем, осторожно вел машину, все его движения свидетельствовали о том, что в этом деле он не был новичком. До сих пор разговаривали мало: оба внимательно следили за дорогой.

– Не проглядели километровый столб? – спросил Бернат.

– Под вечер я осматривал местность, – ответил Шульмайер, обгоняя медленно ползущий грузовик. – После «Одинокого охотника» дорога сворачивает направо, в лес, а метров через четыреста начинается березовая роща, в конце которой стоит километровый столб с цифрой «8». От того места к реке ведет тропинка, куда мы и должны поставить машину: она только-только поместится. Весь берег до самой плотины густо зарос высоким кустарником, так что машину и видно не будет.

– Если я не ошибся, это был третий километровый столб, – заметил Бернат.

– Смотрите, когда появится ресторанчик, за ним пойдет березовая роща.

Майор закурил. Пламя спички осветило его лицо, и Бернату показалось, что тот улыбался. Ему стало не по себе. Возможно, он совершил непоправимую ошибку, что поехал сюда. Но ехать необходимо, раз уж он решился. Что мог сделать Радович один? Кому-то нужно было забрать его от майора. Не стоило только заезжать в это село.

– Я никогда не думал, – с горькой усмешкой сказал майор, – что когда-либо буду пособником коммунистов.

– Я тоже не думал, – сказал Бернат, – о том, что на родине Гейне, Вагнера и Томаса Манна полными хозяевами станут гитлеровцы.

Справа от дороги зачернело здание ресторана «Одинокий охотник», в окнах которого не было ни одного огонька. «Мерседес» бесшумно заскользил дальше.

– Сейчас доедем до лесной дороги, – сказал майор. Посмотрев на часы, он сбросил скорость.

Вскоре они въехали в рощу, увидели километровый столб и не останавливаясь покатили по дорожке, ведущей к реке. Кругом не было ни души. Шульмайер вспомнил, что в интересах безопасности Гейдрих приказал приостановить все перевозки в лагерь, так что вполне возможно, что из самого Ораниенбурга в рейс не вышла ни одна машина. Рени великолепный организатор, все решает просто, детально изучил план организации побега и сам предложил провести инсценированное нападение на легковую машину, в которой будут перевозить Радовича.

Машина осторожно съехала с дороги и метров через десять – пятнадцать остановилась. Майор выключил мотор и освещение, и их сразу же охватила темнота. Кругом стояла тишина, нарушаемая только стуком дождя о крышу машины. Майор на два пальца опустил оконное стекло. «Рени говорил, что ничего не следует усложнять, так как всю эту акцию проведет его адъютант. У километрового столба с цифрой «8» они остановятся. Курт позовет Радовича, заведет его в кустарник и, вынув револьвер, выстрелит в воздух или в землю, а сам как ни в чем не бывало вернется в машину, и все. Шофер решит, что арестованного застрелили. А уж остальное – мое дело», – думал майор.

Часовая стрелка медленно приближалась к цифре «10». Оба вылезли из машины. Бернат поднял воротник плаща и поглубже надвинул на глаза шляпу.

– Господин майор, – заговорил Бернат, – хочу обратить ваше внимание кое на что. Вы сейчас можете думать, что вот-де стоят два человека, которые располагают компрометирующими данными. Вы образованный офицер и знаете, что я и Радович...

– Не продолжайте, – перебил его Шульмайер. – Я знаю, о чем вы думаете. Не скрою, у меня появлялась мысль покончить с вами и тем самым решить эту проблему. Пока вы оба живы, я как бы являюсь вашим заложником. – Оба медленно направились к кустам. – Однако по двум причинам я отказался от этой мысли. Во-первых, я хотя и офицер абвера и немец по национальности, но не являюсь нацистом. Поймите же вы это наконец. Томас Манн тоже немец, а он является моим идеалом. А до того, чтобы ради собственного спокойствия убить двух человек, я еще так низко не пал. Вы меня понимаете, доктор? Возможно, что со временем я и превращусь в зверя, возможно, но я не верю.

Дождь лил им в лицо, ноги у обоих быстро промокли, ветки кустарника хлестали их по щекам.

– Во-вторых, – продолжал майор, – я не склонен недооценивать вас. Человек, решившийся на такую акцию, организовавший ее так, как это сделали вы, не может рисковать собственной жизнью, уповая на одну случайность. Возможно, что вы и не являетесь агентом ни одной секретной службы, возможно, что не поддерживаете никаких связей с коммунистами или им подобными группами, но я абсолютно твердо убежден в том, что вы не один в этих зарослях кустарника. Кажется, мы остановились на нужном месте.

Вдалеке сверкнул свет фар и послышался шум быстро движущейся машины. Бернат посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Все шло строго по плану. Они уже видели машину, которая сначала затормозила, а затем остановилась на обочине дороги. Судя по очертаниям, это был «Мерседес», но Берната это не интересовало. Чуть-чуть пригнувшись, он всматривался сквозь кусты в темноту. Дождь нисколько не уменьшался. Вот открылась задняя дверца машины, и из нее вылезли две фигуры. Неподвижно застыв на несколько секунд, они медленно пошли по дороге. Кусты скрыли их от глаз, но шаги и шорох листвы были слышны отчетливо.

– Дальше, – произнес один. – Смелее. Только вперед.

– Куда вы меня ведете? – С дрожью в сердце Бернат узнал голос Милана.

– Не останавливайтесь! Слышите? Быстрей шагайте!

– Не могу, у меня болит нога.

Справа от них, всего в нескольких метрах, оба остановились...

– Встаньте на колени! – приказал немец.

Милан повернулся к нему лицом. Руки у него были за спиной в наручниках.

– Что вы от меня хотите? – Голос у Милана дрожал. Он увидел в руках офицера пистолет. На какое-то мгновение его охватил страх.

– Встаньте на колени! Разве я неясно сказал?

Хотя голос офицера не был угрожающим, Милан переживал нечто страшное. В отчаянии он не знал, что же ему делать. Офицер, видимо, почувствовал, что перед ним человек, который не собирается умирать смертью теленка. Немец боялся, что парень может взбунтоваться и испортить весь план шефа, а это грозило большими неприятностями, так как претворение в жизнь секретного задания приравнивалось к важной имперской операции. «Нужно, пожалуй, немного успокоить парня», – решил немец.

– Не делайте глупостей, – шепнул он ему. – Я вас не трону, но поймите же наконец, что вам нужно встать на колени. Я сниму с вас наручники и выстрелю в воздух. Вы же не трогайтесь с места, пока мы не уедем, а тогда сматывайтесь и вы.

Дождь бил Милану в лицо. «Если броситься на немца, – подумал он, – то он, конечно, выстрелит в меня. А вдруг он правду говорит? – Милан опустился на колени. – Хитрый трюк: сейчас он выстрелит мне в затылок». Милана бросило в жар, крупные капли пота смешивались с дождевыми. Вода заливала глаза, попадала в нос. Перед глазами трепетала крохотная веточка с узким разорванным листочком на самом конце. А на нем набухали маленькие капельки. Послышался металлический звук – наручники спали с рук. «Неужели, правда?» Вслед за этим зашелестели ветки кустарника и наступила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Совсем рядом громыхнул выстрел, а затем послышались торопливые удаляющиеся шаги. Однако Милан не шевелился. На дороге послышался шум отъезжающей машины. Закрыв глаза, Милан растянулся на земле, уткнувшись лицом в мокрую траву, и беззвучно заплакал, содрогаясь всем телом.

Шульмайер сжал руку Берната:

– Теперь действовать вам. В нашем распоряжении всего сутки. До встречи.

– До свидания. – Бернат посмотрел вслед бесшумно удалявшемуся Шульмайеру, который, сделав несколько шагов, растворился в темноте.

Бернат вышел из кустов и подошел к лежавшему на земле Милану.

– Милан, – тихо позвал он, – это я, Геза Бернат.

Анна не отрываясь смотрела на лежавшего на кровати парня и все еще не верила, что это не сон. Милан лежал с закрытыми глазами, ощущая слабость во всем теле. События последних часов доконали его: перед его мысленным взором мелькали разрозненные обрывки только что пережитого, которые он еще не мог увязать в одно целое. Он был в безопасности, но все же чувствовал себя неуверенно, как человек, находящийся во власти слепого случая, хотя разумом прекрасно понимал, что все, видимо, обстоит иначе.

Анна либо ничего не знает, либо делает вид, что не знает. После горячей ванны и выпитого чая Милана прошиб пот. Он старался сосредоточиться и отгадать заданную ему загадку...

Весь вечер накануне он писал автобиографию, а после ужина к нему зашел эсэсовец в форме.

– Одевайтесь! – приказал эсэсовец. – Все оставьте на столе.

Когда они вышли во двор, Милану надели наручники, потом его усадили в машину.

– Если попытаетесь бежать, застрелю на месте!

Шел такой ливень, что через окно почти ничего не было видно. Проехали через город. Милан видел освещенные окна домов и горящие фонари, однако определить, куда его везут, было невозможно. Сначала он подумал, что его решили передать венгерским властям. Когда же машина, оставив позади пригород, помчалась по обсаженной деревьями дороге, сообразил, что предыдущая догадка была глупой. Наблюдая за знакомой дорогой, Милан подумал, что его везут в Ораниенбург. Но он ошибся и на этот раз. Однако самое непонятное началось тогда, когда машина вдруг остановилась и сопровождавший офицер вывел его в заросли кустарника. «Кто этот офицер? По чьему приказу он выстрелил в воздух? Откуда вдруг появился Геза Бернат, а позднее Анна и двое каких-то незнакомых мужчин?»

Милан попросил у Анны сигарету и закурил. Девушка поцеловала его в потный лоб и щеки, а потом спросила:

– Тебе уже лучше?

– Все в порядке. Вот только хотелось бы знать, что же все-таки со мной произошло?

– Ты свободен, мой дорогой, – сказала девушка, садясь на край кровати и подавая Милану в руки пепельницу. – Брось ломать голову: разве не все равно, что произошло? Важно, что ты теперь находишься в полной безопасности и завтра уезжаешь во Францию. Документы у тебя великолепные, и даже с правом на дипломатическую неприкосновенность. Я провожу тебя до самой границы. По приезде в Париж явишься по указанному адресу. Это, собственно, все, не считая того, что я тебя люблю. – Наклонившись к Милану, Анна поцеловала его: – А я и не думала, что ты так дорог мне.

– Скажи, какую роль во всем этом играет Геза Бернат?

– Дорогой мой, я знаю только то, что сказала тебе, и ни больше. – Девушка поправила одеяло.

– Он у тебя был?

– Да, вчера утром.

– И он рассказал тебе о моем побеге?

Девушка кивнула.

– Да, конечно. Об остальном позаботились мы. Я подъехала туда на машине и привезла тебя сюда.

– А что за люди эти двое незнакомцев?

– Я бы могла тебе объяснить, однако не стану этого делать, так как тебя это не касается.

– Они знают, кто я такой?

– Не знают.

Сигарета не понравилась Милану, и он тут же затушил ее. Попросил воды, но пил мало, так как вода тоже пришлась ему не по вкусу.

– Бернат не знает офицера, – заговорил Милан после небольшой паузы, – а офицер не знал, что Геза тоже был там.

– Я тебя не понимаю, дорогой. Зачем тебе все это нужно?

– Я тоже не знаю, но, судя по всему, кто-то со стороны ловко руководил и Бернатом и офицером.

– Возможно, а сейчас постарайся уснуть. Тебе нужно отдохнуть.

Милан закрыл глаза, но сон никак не шел, а в голове бродили противоречивые догадки. Если он кому-нибудь расскажет историю своего освобождения, никто не поверит. Да и сам он не верит. Найдутся такие, кто сочтет это очень подозрительным. Бернат помог ему бежать? Но почему? А если это и так, то что за связи у него с гестапо?

Он слышал, как Анна встала, погасила лампу и тихо вышла из комнаты.

Поворочавшись немного с боку на бок, Милан погрузился в глубокий сон...

– Все в порядке? – спросил, обращаясь к Анне, худощавый Карл Нильсон. – Никто тебя не видел?

– Никто.

– И из посольских работников никто?

– Я же сказала – никто. Почему ты так беспокоишься?

– Ты же знаешь почему. Проводишь его до границы?

– Провожу.

– Во сколько тебя разбудить?

– Не надо меня будить: я вернусь к нему. За ним нужно поухаживать. Надеюсь, что мамочка ничего об этом не знает?

– Этого еще не хватало! Тогда я ложусь спать. Дверь заперла?

– Заперла. Из гаража сюда никто не пройдет. Иди ложись.

Карлу Нильсону было сорок шесть лет, пятнадцать из которых он проработал в министерстве иностранных дел. Двадцати пяти лет он вступил в социал-демократическую партию, а уж потом попал на службу в МИД. Несколько лет он работал шофером, затем начальство обратило внимание на способного молодого человека. Его назначили комендантом. Он стал незаменимым, и хотя многие сотрудники недолюбливали его, Нильсон никогда не злоупотреблял своим служебным положением. Правда, он был немного брюзглив, но с этим можно было мириться.

Разумеется, никто, кроме его родной дочери, не знал о том, что пять лет назад он вступил в коммунистическую партию. Сделал он это тайно, так как в противном случае его не стали бы держать в МИДе, да и последующие события подтвердили правильность этого шага: после прихода Гитлера к власти Нильсон оказал неоценимые услуги немецким коммунистам, вынужденным уйти в подполье. Он имел возможность снабжать их фальшивыми паспортами, выдавал им выездные визы, поскольку все посольские печати заказывал сам.

Потом ему понадобился помощник. Вот тогда-то Анна, которая только что закончила гимназию, и попала на службу в посольство. Анна еще в годы учебы принимала участие в коммунистическом молодежном движении, несколько позднее она для вида порвала с ним и вступила в социал-демократическую партию. Нильсон с воодушевлением выполнял свои обязанности, однако частые провалы беспокоили его. Прекрасно понимая, что постоянно рискует жизнью, он мечтал вернуться в родную Швецию.

Бегство Милана из Германии он рассматривал как очень опасное дело и тревожился из-за него.

– Анна, а тебе не кажется, что все это хорошо продуманная провокация? – спросил Нильсон.

– Нет, я об этом не думала. – Девушка села к столу и задумчиво перебирала пальцами кружевную скатерть. – Как ты до этого додумался?

Нильсон поправил пижаму и закурил сигару.

– В этой истории мне многое непонятно, и ты мне ничего объяснить не сможешь.

– Это так, однако это вовсе не значит, что нас провоцируют. Факт остается фактом: Милана им сломить не удалось.

– Это хорошо, – согласился Нильсон. – Сломить им его действительно не удалось, но они поняли, что он важная фигура. Гестапо, Анна, не сборище идиотов. Они могли позволить Милану бежать, с тем чтобы понаблюдать со стороны, кто же ему будет помогать.

Анна остолбенела, сначала она уставилась темными глазами в пустоту, а потом медленно перевела взгляд на Нильсона:

– Тогда получается, что Бернат является агентом гестапо. Этого не может быть.

– А почему бы и нет? Нам известно, что он не член партии. А почему бы ему и не быть агентом гестапо? Ты сейчас отбрось в сторону чувства и оценивай только факты.

Девушка нервно вскочила со своего места:

– Этого не может быть! Тогда почему его не арестовали перед зданием посольства?

– Сделать это они еще успеют. Им известно, что ты поддерживаешь связь с Миланом, про которого они знают, что он находится в здании посольства. Их интересуют его последующие шаги, а арестовать Милана они могут и на границе.

– Что же нам теперь делать? – спросила девушка, подойдя вплотную к отцу.

– Не имею представления. Видимо, нужно решиться на риск. Хотя следует подумать... – Он замолчал и заходил по комнате.

– Ну говори же! – настаивала дочь.

– Минутку... – Губы у Нильсона шевелились, будто он молился или что-то считал. – Да, это необходимо сделать, – произнес он решительно. – Завтра ты попросишь отпуск, утром же получишь французскую визу. На это уйдет не более десяти минут. А вечером и ты отправишься в Париж. А там посмотрим, что же будет дальше.

– Думаю, что так и следует поступить, – согласилась с отцом девушка, и выражение испуга на ее лице сменилось выражением радости – она поедет вместе с Миланом! Или им обоим удастся попасть во Францию, или же они вместе погибнут на пограничной станции, но живыми в руки гестапо не сдадутся. Поцеловав отца в щеку, она прошла в комнату, где спал Милан.

Чаба купил три билета в кино. Посмотрев фильм, он и Анди зашли в «Савой» поужинать.

Перед этим он отправился к отцу попросить денег.

– Анди завтра уезжает, – сказал он ему. – Думаю, что и ты на моем месте повел бы ее поужинать куда-нибудь в приличное место. – Генерал, не говоря ни слова, достал бумажник и протянул сыну двести марок. Чаба запротестовал: – Столько мне не требуется, мы ведь не шиковать идем.

– Возьми, возьми, – настаивал Хайду, захлопнул книгу, которую держал в руках. – Не присядешь ли на минутку?

Эльфи полулежала в другом кресле-качалке с вязаньем в руках. Она встала и сказала:

– Сынок, садись сюда, мне все равно нужно уходить.

– Останься, дорогая, – попросил ее генерал, – я хочу, чтобы и ты присутствовала при этом разговоре, а Чаба сядет у меня в ногах. – Сын мысленно пожалел, что попросил денег у отца: теперь придется выслушивать родительские нравоучения, которые ему до чертиков надоели. Он посмотрел на часы. – Торопишься? – поинтересовался отец.

– Минут тридцать у меня есть, – ответил Чаба. – Я обещал Анди, что к пяти заеду за ними. – Про себя же он решил, что, если отец заговорит о Милане, он встанет и уйдет, но тут же передумал, сообразив, что это будет большой глупостью.

Эльфи, посмотрев на небо, принюхалась к воздуху.

– Дождь будет, – заметила она. – Сынок, непременно возьми плащ.

– Обязательно, – согласился Чаба и посмотрел на отца, который раскуривал толстую голландскую сигару.

– Как я вижу, – начал генерал, – ты очень подружился с Анди...

Эльфи, положив вязанье на колени, поправила подушку у себя под головой и решила внимательно следить за разговором. И хотя она не имела ни малейшего представления о том, что будет говорить муж, торопливо сказала:

– Анди – великолепное создание. А как она похорошела! Удивительно. Она стала настоящей дамой.

Чаба бросил благодарный взгляд в сторону матери, которая снова принялась за вязанье.

– И похорошела, – произнес генерал, – но сейчас речь не об этом.

– А о чем же? – спросил Чаба.

– Анди – дочь моего друга.

– К чему ты это говоришь, отец?

– Я не хотел бы, чтобы ты сделал ее несчастной. Тебе двадцать лет, ей – семнадцать. Вообще нехорошо связывать себя обязательствами в таком возрасте, и особенно если обязательства даются дочери моего друга.

Госпожа Эльфи снова отложила вязанье и сказала:

– Я вижу, я здесь не нужна. – Она хотела было встать, но Чаба, бросив на мать чуть заискивающий взгляд, попросил:

– Мама, останься. Я очень хочу, чтобы ты осталась. – Чаба закурил, прикинув, что в случае необходимости мать наверняка встанет на его сторону.

Он прекрасно знал противоречивый характер своего отца: в одних делах он мыслил вполне по-современному, в других – упорно придерживался старомодных принципов. В его представлении военный человек является существом высшего ранга, так как в нем сосредоточены самые лучшие качества: храбрость, самоотверженность, героизм, патриотизм и тому подобное. Военный, как мужчина, отличается, по его мнению, даже от самых лучших представителей мужского рода, ну, например, от профессора медицины, тем, что он обручен со смертью. Ученому в определенной степени вовсе нет необходимости умирать, он может сдаться на милость победителя, и на его совести не останется темного пятна. Военный же не имеет права сдаваться – его связывает присяга.

Чаба уважал взгляды отца, хотя сами эти взгляды были для него неприемлемы, а в военном он не видел человека высшего ранга. Знал Чаба и о том, что отец подходит к браку со старыми мерками. Однако в данный момент шла речь не о браке вообще, а о браке с Анди.

– Я хотел бы тебя, папа, кое о чем спросить, – произнес Чаба, глядя на сдвинутые брови отца, что означало: отец уже принял какое-то определенное решение. – Что бы ты сказал, папа, если бы я женился на Андреа?

– Я лично одобряю, – поспешила высказать свое мнение мать, чувствуя, что сейчас же последуют серьезные возражения, но ей нравилась эта девушка, более того, она ее любила и считала, что о счастье собственного сына в первую очередь должна беспокоиться она сама. И хотя она обожала своего мужа и каждый день воздавала хвалу господу за то, что им суждено было встретить друг друга, однако это не мешало ей не соглашаться с некоторыми его принципами.

Генерал бросил недовольный взгляд на супругу и буркнул:

– А я не одобряю этого.

– И ты можешь сказать, какие у тебя имеются возражения? – спросил Чаба, решив, что будет вести себя спокойно и умно, поскольку женится он не завтра, а через несколько лет, а за это время много чего может произойти.

Генерал сделал несколько затяжек:

– Я ничего не имею против Анди. Я не против того, чтобы вы и впредь оставались добрыми друзьями, но женитьба – это совершенно другое дело. Человек вступает в брак для того, чтобы сделать карьеру.

– Я же хочу жениться для того, чтобы быть счастливым, – тихо возразил Чаба.

– Это само собой разумеется, однако ты должен жениться на девушке, которую ты можешь сделать счастливой и которая одновременно поможет тебе сделать карьеру.

– Андреа как раз такая девушка. Она меня любит, станет врачом и будет помогать мне в работе, то есть моей карьере.

– Я не хочу, чтобы ты брал Андреа в жены, да и вообще тебе еще рано говорить о женитьбе. Лет восемь – десять тебе нужно подождать, а потому бесполезно и опасно связывать себя со студенткой. Одно дело – дружба, другое дело – серьезное ухаживание. Этим ты можешь разбудить в ней надежды на брак. А что ты будешь делать, если года через три-четыре встретишь настоящую любовь и захочешь жениться? Придешь в дом моего друга и заявишь: «Пардон, я ошибся. Я хотя с детских лет и ухаживал за вашей дочерью, дядюшка Геза, но теперь полюбил другую. Будь добр, объясни ей это».

Судя по всему, генерал был доволен собой, считал, что говорил очень умно. Вот и Чаба задумался, даже про сигарету забыл. Эльфи и та посмотрела на него с доверием, хотя она частенько и высказывает необдуманные мысли.

– Видишь ли, сынок, влюбиться в кого-нибудь – это всегда дело случая. Сейчас ты счастлив и уверен в самом себе, потому что учишься. Но ты еще не знаешь жизни во всем ее многообразии. Не знаком с жизнью представителей среднего сословия. Для них Анди действительно находка. Через два года мы вернемся домой. К этому времени ты закончишь учебу. Вся семья будет вместе. Ты начнешь вращаться в другом обществе. И не думай, что туда, куда тебя пригласят и куда ты должен будешь пойти, получит приглашение и дочь Гезы Берната. Вот тогда-то и начнут возникать всевозможные проблемы. – Затянувшись сигарой, генерал откинулся на спинку кресла-качалки: – Я полагаю, мы поймем друг друга. Я не желаю тебе плохого, да и дочери моего друга тоже. Если бы Анди была дочерью не Гезы, а какого-нибудь неизвестного журналиста, посредственного писаки, я бы сказал тебе: «Будь разумен, сын, держи эту любовницу возле себя, содержи ее и будь человечен. Любите друг друга, пока для девушки не настанет время выходить замуж».