Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

– Здесь тоже ливень был? – спросил Чаба и начал раздеваться. – На улицах полно воды – целое море. – Он повесил брюки и куртку на вешалку. – В книжном шкафу у меня стоит бутылка палинки. Будь добр, достань и налей, а я пока разотру себя.

– Я не пью. – Аттила небрежно бросил журнал на стол.

– Тогда налей мне. – Достав полотенце, Чаба начал растирать себе тело. – А жаль, палинка очень хорошая.

– Спасибо. – Голос Аттилы был холоден. Он стоял так, как будто и не слышал просьбы брата.

Чабу охватило беспокойство: он не понимал поведения брата. Судя по всему, он не собирался мириться, напротив, он чувствовал себя оскорбленным.

– Что тебе, собственно, от меня нужно? – спросил Чаба, нахмурив брови. – Ты что, онемел, что ли? Если ничего не нужно, то оставь меня в покое. – Все это он произнес отнюдь не грубо.

Аттила спокойно закурил.

– Послушай меня, Чаба, – тихо, но решительно сказал он. – Если бы ты не был моим братом, я бы подробно разобрался в твоих бедах, но я не стану этого делать, так как не хочу портить летний отдых родителям.

Чаба был удивлен поведением Аттилы, в голосе которого звучала не только угроза, но и превосходство. Ранее такого он у брата что-то не замечал. Чаба знал, что Аттила дерзок, любит поспорить, готов пойти на любое смелое дело, но его никогда не покидало ощущение, будто он боится Аттилу. И снова Чабу охватило чувство, что это он виноват перед братом. Словно признав свое поражение, он сел на диван и сказал:

– Ты спокойно можешь меня ударить. Если это так необходимо тебе для самоутверждения, ударь, пожалуйста. Правда, я тоже не слабак и могу дать тебе сдачи, но если быть откровенным, то я, собственно, еще ни разу в жизни по-настоящему не дрался. И только потому, что считал это унизительным. – Сняв с плеча полотенце, он начал растирать им ноги. – Когда я шел домой, то невольно задумался: почему мы, собственно, так отдалились друг от друга? Ты мог бы сказать, что тебе во мне не нравится?

Почувствовав свое превосходство, Аттила сел на стол.

– Просто мы не любим друг друга, – сказал он. – По какой причине – этого я и сам не знаю. Меня не утешает даже то, что и ты не любишь меня. – Откинув волосы со лба, он продолжал: – А ведь мы родные братья, и тут мы ничего изменить не сможем. Нам как-то необходимо терпеть друг друга, особенно на виду у родителей.

Чаба с изумлением слушал откровения брата, понимая, что за его холодными и бесстрастными словами кроется ненависть.

– Ты меня ненавидишь? – спросил он.

– Нет, Чаба, пока что дело до этого не дошло, но было бы трагично, если бы это случилось... – Он хотел еще что-то сказать, но Чаба перебил его:

– Я тебя вроде бы никогда не обижал, но, видимо, какая-то причина все-таки имеется, раз мы до этого докатились.

Глаза Аттилы потемнели, на какое-то мгновение его охватил порыв злости, бескровные губы чуть заметно задрожали.

– Причин много, – хрипло проговорил он. – Прошлым летом твой друг злоупотребил своим правом гостя, а ты не только не возмутился, но и обрадовался этому. Я никогда не забуду его нахальную усмешку.

Чаба сразу же догадался, на что намекает брат – на связь Милана с Эмеке.

– Ты говоришь глупости, – сказал он, – не следует преувеличивать тот случай. Эмеке и тебе нужна была только для постели, никакой другой цели ты не преследовал. По-моему, тебе было прекрасно известно, что ты у нее не первый и не последний. Так уж случилось, что Милан опередил тебя. Почему же тебе не мешали ее прежние ухажеры, а Милан вдруг помешал?

– Он выставил меня на посмешище.

– Это сделал не он, а сама Эмеке. Если хочешь знать, после отъезда Милана она и меня намеревалась затащить в свои сети.

– И ты согласился?

– Если бы было желание... Не сердись, Аттила, это отнюдь не причина, чтобы мы невзлюбили друг друга. Откровенно говоря, отдаляться друг от друга мы начали совсем не с прошлого года. Причина отчуждения заключается в чем-то другом.

Спрыгнув со стола, Аттила подошел к окну. Чаба сразу же заметил, что брат словно заколебался и ломает себе голову, как же ему теперь быть.

– Мы живем как бы в различных мирах, – объяснил он. – По-разному чувствуем, по-разному думаем, да и люди-то мы с тобой, выходит, разные.

Чаба начал мерзнуть и закутался в халат.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду... Различные миры... Эти слова мне абсолютно ни о чем не говорят.

– Но это так и есть, – заметил Аттила. – Ты ненавидишь Гитлера, а я им восхищаюсь.

– Это верно. Но если тебе это мешает, Аттила, могу сказать, что меня Гитлер вообще нисколько не интересует.

– А должен интересовать, – сказал лейтенант, подходя к столу. – Ты хоть знаешь что для всех нас значит Гитлер?

– Для кого это «для всех нас»?

– Для нас, венгров.

– Не имею ни малейшего представления.

– С его помощью мы можем возродить Великую Венгрию, с землями Трансильвании, Северной Венгрии, Бачкой и Банатом.

– Возможно, я как-то об этом не думал. Я, конечно, тоже венгр, – сказал он, – но вот уже два года как живу в Германии. Видимо, поэтому я и смотрю на Гитлера несколько иначе. Его имя связано в моем представлении с гибелью Витмана, исчезновением Эрики Зоммер, поджогами лавок и магазинов, сжиганием книг на кострах и многим другим. Если же говорить о тебе, то ты никогда не интересовался по-настоящему ни музыкой, ни художественной литературой. Меня же то и другое очень влекло, гораздо больше, чем политика, например, или же военная служба.

– Кто такой этот Витман?

– Очень талантливый художник, но еврей по национальности. Его арестовали и бросили в концлагерь только за то, что он влюбился в немецкую девушку – арийку.

– Почему ты так любишь евреев? – неожиданно спросил Аттила. – Кому-кому, а тебе следовало бы знать, что именно из-за них мы в восемнадцатом году проиграли войну, они же организовали у нас революцию, они же доведут нашу страну до верной гибели.

– Извини, но все это глупости. Я даже не стану спорить с тобой по этому поводу. Что значат твои слова? Меня нисколько не интересует национальность человека, его религия или цвет кожи. Какой же из меня получился бы врач, если бы я смотрел на мир и на людей так, как это делает Гитлер пли ты? Я уважаю людей честных и полезных, а нечестных и бесполезных – презираю.

– А тебя нисколько не смущает то обстоятельство, что твоя теория сродни теории коммунистов? Это здорово попахивает коммунистической пропагандой.

– А почему не христианской? Я до сих пор не прочел ни одной книги Карла Маркса или Фридриха Энгельса, зато не раз перечитывал библию. А эту, с твоего позволения, теорию я нахожу правильной независимо от того, коммунистическая она или же христианская. Она попросту человеческая.

– Возможно, что Маркса ты и не читал, – сказал Аттила, – но это еще ничего не значит. Среди безграмотных очень много верующих, хотя они не читали библии и не слушали проповедей священников.

– Понятно, – кивнул Чаба. – Кто же, по-твоему, является моим коммунистическим попом?

– Милан Радович.

Чаба откровенно рассмеялся:

– Ты очень странный человек, Аттила. Милан увел у тебя из-под носа девушку, это тебя рассердило, даже озлобило, и теперь ты из-за этого готов обвинять его черт знает в чем. Милан не коммунист.

– Он признался.

– В чем он признался?

– В том, что он коммунист. Член партии с семнадцати лет. Ведет пропагандистскую работу среди эмигрантов в Австрии и Германии по заданию загранбюро партии.

Чаба все еще улыбался, но в его мозгу уже бились такие слова, как «он признался», «загранбюро партии». И вдруг его осенила догадка, что, видимо, произошла какая-то трагедия, и он начал что-то подозревать. Выходит, Аттила совсем не случайно поджидал его. С лица Чабы сползла улыбка, черты лица словно окаменели, он впился в брата испытующим взглядом.

– Откуда тебе это известно? – спросил он.

– Два дня назад Милана Радовича арестовало гестапо, – ответил Аттила. – Сейчас допрашивают дядюшку Вальтера. Эндре тоже пока закружили... Здесь же находится профессор Отто Эккер... Ты его знаешь?

Чаба кивнул. Встав, он подошел к книжному шкафу и вынул из него бутылку палинки и одну рюмку. Вернувшись к столу, он машинально поднял бутылку, но тут же поставил ее.

«Арестовало гестапо...» Сухой, бесчувственный тон брата будто парализовал Чабу. Перед его глазами на расстоянии вытянутой руки маячило грушеподобное лицо Аттилы, в уголках его губ затаилась ехидная улыбка. На какое-то мгновение Чабе показалось, что брат, видимо, шутит, потому и улыбается так, однако Аттила не имел обыкновения шутить с ним. Оцепенение Чабы не было продолжительным, очень скоро мозг его разобрался в смысле сказанного, установил взаимосвязь названных имен, а в следующий миг перед мысленным взором Чабы уже предстало худощавое лицо Милана с коротко постриженными черными волосами, горящим взглядом темных, глубоко посаженных глаз и скорбной линией рта. Ему казалось, что он видит всю гибкую мускулистую фигуру Радовича, а рядом с ним по-детски хрупкое тело Эккера с непропорционально большой блестящей головой и маленькими, неестественно широко поставленными, коричневато-зелеными глазами.

– Когда ты полностью придешь в себя, – не без ехидства продолжал Аттила, – то, видимо, спросишь, каким именно образом он провалился.

– Конечно, – тихо вымолвил Чаба, втайне обрадовавшись, что он еще в состоянии говорить.

– Это я обратил внимание полиции на личность Радовича. И только для того, чтобы доказать свою правоту. – Засунув руку в карман, он зашагал по комнате. – Я еще в прошлом году летом говорил, что этот Радович – довольно темная личность, но ты не поверил мне.

Чаба наполнил рюмку палинкой и выпил, затем снова налил.

– Короче говоря, ты превратился в полицейского доносчика, – спокойно проговорил он.

Аттила воспринял слова брата так, как будто его вдруг ни с того ни с сего ударили по лицу.

– Следи за тем, что ты говоришь, – угрожающе бросил Аттила.

Чаба, казалось, не обращал на него никакого внимания. Он поднял рюмку – рука его так дрожала, что он капнул палинкой на губу и вытер тут же ее рукой, – и заявил:

– До сих пор в семье Хайду не было доносчиков, а теперь вот есть.

Не отдавая отчета в своих действиях и не понимая, что младшим братом сейчас руководила лишь горечь и боль, оскорбленный Аттила кулаком со всей силой ударил Чабу по лицу. Тот зашатался и головой стукнулся о стену, почувствовав резкую боль в затылке, однако сознание все же не потерял, даже глаза и те не затуманились. Глядя на искаженное злобой лицо брата, Чаба увидел, что он готовится нанести ему новый удар. В мозгу пронеслась мысль, что следовало бы защищаться, однако он не пошевелился, даже руки не поднял к лицу. Следующий удар пришелся в подбородок. Его пронзила резкая боль, в глазах потемнело, а потом Чаба уже ничего не чувствовал.

Чаба не знал, как долго находился без сознания. Он лежал на полу. Подбородок ужасно ломило. С трудом подняв руку, он дотронулся до него. В первый момент ему показалось, что у него сломана кость. Он осторожно пошевелил челюстью. Нет, кость была цела. Посмотрев на руку, он увидел, что она перепачкана кровью. Видимо, обморок длился всего лишь несколько секунд, так как кровь еще не запеклась. Он потряс головой, встал, опираясь о стену, и поплелся в ванную. Посмотрел на себя в зеркало – лицо было бледным, губа все еще кровоточила. Скорчив кислую гримасу, смыл с лица кровь, а затем протер его одеколоном.

Чаба все помнил точно. Удар брата как бы подвел черту под их спором. Теперь между ними ничего нет. Однако больнее удара кулаком Чаба воспринял то, что сделал его брат против Милана. Его поступок непростителен и необъясним. Видимо, с Аттилой произошло что-то ужасное, если он решился на столь подлый шаг. Неожиданно в голове Чабы родилось сомнение: может быть, Аттила только хотел попугать его, а он вдруг взял да и воспринял его глупость серьезно.

Вернувшись в свою комнату, Чаба выпил рюмку палинки, сел и снова задумался.

Нет, его брат не врал. «И только для того, чтобы доказать свою правоту. Я еще в прошлом году летом говорил, что этот Радович – довольно темная личность, но ты не поверил мне».

Но что, собственно, случилось прошлым летом? Кроме того, что Милан увел у Аттилы Эмеке? Закрыв глаза, Чаба живо представил себе события прошлого лета.

...В прошлом году, в конце июля, когда Чаба прощался с Миланом на вокзале, то сказал ему:

– Привет, старина. До первого сентября я буду в Балатонвилагош. Приезжай на несколько деньков.

На площадке вагона Милан стоял без пиджака, в белой сорочке. Он смеялся, махал рукой, и, чем дальше удалялся поезд, тем меньше становилась его крепко сбитая фигура. Когда же состав повернул направо, Милан и вовсе исчез из вида.

Целых два дня в Будапеште! С утра до позднего вечера Чаба бродил по городу с Андреа. С ней тоже придется прощаться: она уезжает к отцу в Вену, а оттуда дальше, в Швейцарию. Перед ее отъездом Чаба был весь день мрачным, даже домой идти не хотелось. Вечером приехали из Лондона родители. Он немного оживился. Всей семьей поужинали в ресторане отеля «Геллерт». Отец был весел, мать тоже была довольна обретенной свободой. Аттила пил больше, чем обычно, и, не закрывая рта, рассказывал различные военные истории, причем делал это так искусно, что все громко смеялись, а у отца от смеха даже слезы выступили на глазах, Чаба тоже смеялся. Мать поинтересовалась у Аттилы, все ли в порядке с их виллой. Тот не замедлил похвастаться:

– Все великолепно. Сегодня в полдень Мишка доложил мне, что она приведена в полный порядок. «Господин кадет, покорнейше докладываю: комнаты прибраны, кладовая набита продуктами, сад приведен в порядок, теннисный корт и яхта готовы принять отдыхающих. Покорнейше прошу ваших дальнейших указаний».

Все снова засмеялись. Мишка... Дядюшкой Мишкой его никто не называл, а ведь он во время войны был денщиком отца.

Первые дни на Балатоне прошли незаметно, а потом жизнь пошла более однообразно. С Аттилой и родителями Чаба встречался только за обедом. Старший брат занимался неизвестно чем, никто не знал о том, где он бывает. Чаба отдыхал, купался в озере, катался на яхте, иногда садился к роялю и играл что-нибудь веселое или грустное в зависимости от настроения. Занимаясь всем этим, он вспоминал об Андреа и с нетерпением ждал письма от нее.

Родителей на несколько дней пригласил к себе на виллу граф Иштван Бетлен. Аттила, находясь в отпуске, сманил из Алмади лейтенанта Балинта Бабарци, лихого гусарского офицера, и его сестру, рыжеволосую Эмеке, которая, не зная, чем бы ей заняться, начала флиртовать.

Неожиданно на виллу приехал на велосипеде Милан. Все тело у него было коричневым от загара, блестели только белки глаз да два ряда белоснежных безукоризненных зубов.

Аттила встретил его холодно-вежливо, даже не называл на «ты». Милан сначала несколько растерялся от такого приема и недоуменно пожимал плечами. Эмеке же с нескрываемым любопытством разглядывала красивого загорелого молодого человека. Милан тоже обратил внимание на красивую девушку.

– Послушай, Чаба, эта девушка – невеста твоего брата? – спросил Милан, когда оба друга купались в Балатоне и заплыли далеко от берега.

– Черта с два! – засмеялся Чаба. – Но залезть к ней под юбку он, конечно, непрочь.

– Тогда, старина, в силе остаются законы конкуренции.

Оба легли на спину и так плыли, наслаждаясь жарким солнцем и прохладными ласковыми волнами.

Аттила с Эмеке загорали на берегу, у самой воды. В купальнике Эмеке была еще соблазнительнее, чем в одежде. Заметив выходивших из воды Чабу и Милана, она села, приложив козырьком ладонь к глазам.

– Великолепная вода, не правда ли? – спросила она.

– Божественная, – ответил Милан, не спуская глаз с красивой груди девушки. Выйдя на берег, Милан уселся напротив девушки и, попросив у нее сигарету, закурил, а затем безо всякого перехода заметил: – Вот когда начинаешь понимать, почему у этих паршивых швабов так чешутся зубы на Задунайский край.

Аттила сразу же встал и смерил Милана пронзительным взглядом:

– «Паршивые швабы»? Кого вы имеете в виду?

Чаба сделал знак, чтобы Милан не вступал в спор, но тот словно не заметил этого.

– Кого я имею в виду? – Он выпустил дым изо рта. – Гитлеровцев.

Бабарци приподнялся на локтях и, блеснув зубами, проговорил:

– Судя по твоим словам, дружище, ты порядочная скотина. Наверняка эти речи ты слышал от своих друзей евреев.

– Как ты разговариваешь, Балинт? – одернула девушка брата. – Ты ведь не в конюшне находишься.

– Не вмешивайся! Если господин Радович чувствует себя оскорбленным, то...

– Я чувствую себя оскорбленным, – перебил Балинта Чаба. – Милан – мой друг, и потому я попрошу тебя разговаривать с ним уважительно. Я, к примеру, вежливо разговариваю с твоими друзьями.

– Однако мои друзья не поносят на каждом углу немцев и не распространяют ложных слухов! – выпалил Аттила.

Милан как-то странно улыбнулся, но на провокацию не поддался, чем очень обрадовал Чабу.

– Я не думаю, чтобы Гитлер был евреем, – совершенно спокойно заметил Милан, – не говоря уже о том, что он не является моим другом, а вот эти самые «ложные слухи» он как раз сам и распространяет. Его великолепный опус «Майн кампф» перевели на венгерский язык и издали, а все то, что я только что сказал, можно обнаружить в этой книге. К тому же газета «Фелькишер беобахтер» опубликовала на своих страницах карту, на которой восточная граница Германской империи проходит по Дунаю, с севера на юг. А во многих немецких газетах можно прочесть пространные статьи, в которых говорится о том, что «венгерский народ является инородным телом в теле Европы. Эту цыганскую нацию необходимо переселить обратно в те края, откуда они сюда пришли, то есть за Урал, а весь Задунайский край передать немцам». Все это напечатано в газетах, и, следовательно, меня не за что обзывать скотиной. Грубость и высокомерие отнюдь не являются убедительным аргументом. – Проговорив все это, Милан бросил недокуренную сигарету в воду.

– Глупости! – выпалил Бабарци и сел. – Гитлер слишком умный политик, чтобы какими-то дурацкими картами восстанавливать Венгрию против немецкого народа. Я не верю этому, понимаешь, не верю.

– Я тоже не верю, – согласился с ним Аттила, хотя в голове его уже не было уверенности.

– Разумеется, Гитлер хитрый политик, – не успокаивался Милан. – Об этом свидетельствует сам факт распространения таких карт. Фюрер бьет наверняка. Он точно знает, что в Венгрии может рассчитывать на «пятую колонну» нацистов.

– Боже мой, довольно! – воскликнул фальцетом лейтенант Бабарци. – Я не потерплю, чтобы в моем присутствии распространяли прокоммунистические заявления.

Чаба заметил, что Милан сразу же стал серьезным, а взгляд его прямо-таки угрожающим. «Если бы нас сейчас было не двое, а трое, то лейтенанту несдобровать бы», – подумал Чаба, понимая, что ему пора вмешаться. Странно, что Аттила замолчал. Видимо, брат потому не принял сторону Балинта, что не хочет противопоставить себя Эмеке, которая (этого не мог не заметить и слепой) готова защищать Милана.

– Чего ты дурачишься, Балинт? – сказал Чаба, делая знак Милану, чтобы тот помолчал. – Ты сам похож на Гитлера, так как готов защищать свои взгляды с ножом в руках. Ну, иди сюда, пырни меня ножом, а позже в казино будешь хвастаться своим геройством.

– Нужен ты мне! – со злостью бросил Балинт.

– А ведь я тоже считаю Гитлера негодяем.

– Ну хватит, – сказал Аттила. – Оставим политику наконец в покое.

Эмеке встала и улыбнулась Милану:

– Пойдемте лучше покатаемся на лодке, так приятно поработать веслами. – Она протянула юноше руку, тот подал свою и быстро вскочил на ноги.

– Останься на берегу! – В голосе Балинта прозвучала угроза.

Девушка остановилась на ступеньках деревянной лестницы, которая вела к воде, и, полуобернувшись, смерила брата презрительным взглядом:

– Милый братец, не указывай, что мне делать. К слову говоря, мне твое дурацкое поведение очень не понравилось. – Повернувшись к Милану, она сказала: – Пошли.

Милан греб со всей силой. Девушка сидела на носу лодки спиной к нему. У нее была красивая фигура, особенно бедра. Эмеке была недовольна перебранкой парней и, хотя Милан ей сразу же понравился, понимала, что лучше всего было бы сейчас уехать домой. Аттила пока оставался, так сказать, нейтральным, но после ухода Эмеке с Миланом он наверняка начнет нападать на него со злостью. Стоит только посмотреть на его лицо, которое так и пышет злобой, чтобы понять его намерения. Милан, конечно, и не догадывается, что ему в этой игре уготовлена роль мяча, которым будут перебрасываться между собой Эмеке и ее братец. А девушка решила во что бы то ни стало разозлить Балинта.

– Послушай, Чаба, – не скрывая своего озлобления, продолжал Балинт, – будет лучше, если твой друг немедленно уберется отсюда.

– Думаю, что Балинт прав, – поддержал его Аттила. – А еще лучше будет, если ты вообще прекратишь дружбу с этим типом.

Чаба ничего не ответил брату. Он смотрел на сверкающую на солнце гладь озера, на голубовато-зеленые горы вдали, подернутые легкой дымкой. Разогретый солнцем воздух еле заметно дрожал. Встав, Чаба не спеша направился к дому.

Вечером Чаба и Милан сидели на берегу озера. Курили одну сигарету за другой, чтобы отогнать от себя табачным дымом надоедливых комаров. Вода казалась темной, и лишь на северном берегу Балатона мерцали огоньки какого-то селения. Милан рассказал другу о своей победе над Эмеке.

– А жаль, – сказал Чаба печально.

– Чего жаль? По-твоему выходит, я должен был спасовать перед ней и позволить, чтобы она надо мной смеялась. Ты в своем уме? Да что с тобой вообще случилось? Стоило ли все это разжигать? – Чаба молчал, вслушиваясь в плеск ленивых волн. – Она сказала, что ненавидит своего брата, – продолжал Милан. – Вообще-то я у нее не первый. Ну, чего ты молчишь? – спросил Милан, истолковав молчание друга по-своему. – Неужели... она тебе нравится?.. Тогда почему ты не сказал мне? Я полагал, что ты увлекаешься Андреа Бернат...

– Не будем об этом, Милан. Речь сейчас не о девушке. Ты просто не понимаешь многого из того, что здесь происходит. – И он рассказал ему о том, что Эмеке потому и начала сама ухаживать за Миланом, чтобы досадить своему брату.

– Меня это не интересует. Я ведь в нее не влюблен, и, судя по ее поведению, она в меня тоже, – объяснил Милан. – А на того гусара, от которого за километр несет конским потом, я просто плюю. Если бы не ты, я бы заехал ему по физиономии, но если он и впредь будет задираться, то все равно получит.

– Езжай-ка ты лучше домой, – неожиданно проговорил Чаба, взглянув на Милана, лица которого он не мог рассмотреть в темноте, но ясно представлял, какими огромными стали у того глаза.

– Как хочешь, – сказал Милан, вставая, а когда Чаба начал было что-то растолковывать, перебил его: – Не нужно ничего объяснять, старина, я тебя прекрасно понял. Привет.

Слушая удаляющиеся шаги Милана, Чаба устыдился, у него было такое чувство, будто он предал своего друга. «Я же старался обезопасить его, – мысленно оправдывал себя Чаба. – Если бы он остался, кто знает, чтобы могло случиться. Бабарци – это дикий зверь, по понятиям которого гражданское лицо и не человек вовсе».

В тот вечер Чаба долго не мог уснуть. А тут еще, как назло, духота стояла такая, что все тело обливалось потом. Аттила со своим другом ушел на танцы. Эмеке они с собой не взяли, и она в гордом одиночестве неторопливо прогуливалась по парку.

Чаба встал и, спустившись к воде, нырнул. Затем он лег на спину и долго так лежал, глядя на высокое звездное небо, слегка шевеля руками. Ему очень не хватало

На берегу, на скамейке, сидела Эмеке. Она курила, а когда затягивалась, то огонек сигареты на миг освещал ее лицо.

– Чаба, это ты? – окликнула она юношу, когда он вылез из воды.

– Да, я, – ответил Чаба, подходя к девушке. – Угости сигареткой, – хрипло попросил он, садясь рядом с ней.

– Твой друг основательно разделался с Балинтом, – заметила девушка. – Не следовало отсылать его домой. – И она начала рассказывать, как Милан зашел попрощаться с ней.

...Они договорились на следующий день встретиться в Шиофоке и вместе провести весь день.

Вскоре Эмеке ушла к себе в комнату и, погасив свет, легла на диван. Милан нравился ей; она считала его великолепным кавалером, надеясь, что будет встречаться с ним и по приезде в Пешт. Она уже спала, когда услышала стук в дверь. Вошел Балинт, а за ним – Аттила. По лицу брата она поняла, что тот все еще не успокоился.

– Неужели это так важно? Разве утром нельзя поговорить?

Аттила смутился и что-то шепнул Бабарци – видимо, уговаривал его отложить разговор до утра, но лейтенант лишь отмахнулся от него.

– Ну, если вы так настаиваете, пожалуйста, – проговорила девушка, зевая. – Я вся внимание.

– Послушай меня, Эмеке, – начал Балинт. – Если ты еще раз решишь покататься с этим бездомным бродягой на лодке, я тебя поколочу, а его как следует проучу кнутом.

Такое беспардонное поведение брата возмутило Эмеке, тем более что все это происходило на глазах у Аттилы.

– Как это – поколотишь? И что значит бездомный бродяга? Запомни раз и навсегда, что я и впредь буду кататься на лодке с тем, с кем пожелаю. Что-то ты слишком много возомнил о себе. Я не твой денщик, так что можешь мне не приказывать. А теперь убирайтесь отсюда, и немедленно.

Бабарци хотел было что-то возразить, но его опередил Аттила:

– Послушай, Эмеке, ты нас не так поняла, мы же за тебя беспокоимся. Ты таких парней не знаешь. Тебе не ехала с ним кататься на лодке. Я боюсь, что Радович, вернувшись домой, чего доброго, начнет врать, будто был с тобой в интимных отношениях.

– А ты откуда знаешь, что он не скажет правды? Ты уж, пожалуйста, не пекись о моем добром имени. С прошлого года ты только тем и занимаешься, что пытаешься обольстить меня и стать моим любовником. Ты для этого и пригласил меня сюда, надеясь, что здесь я стану покладистей. Да-да, не отрицай... У меня с Миланом все было. Что ты на меня так вытаращился? Если бы я решилась покататься на лодке, то уж, конечно, ни за что на свете не скомпрометировала бы себя. Это я точно тебе говорю, дорогой. Я стану любовницей такого человека, который мне очень понравится.

– И этот бродяга тебе нравится? – Голос Бабарци стал угрожающим. – И он стал твоим любовником?

– Надеюсь, что на очень долгое время...

В это время раздался стук в дверь и на пороге появился Радович, одетый для езды на велосипеде.

Оба мужчины буквально остолбенели от столь неожиданной встречи. Милан почувствовал, что вот-вот может произойти взрыв страстей, и решил уклониться от скандала, взял себя в руки.

– Я зашел проститься, Эмеке, – сказал он с печальной улыбкой.

– Вы уезжаете? – удивилась девушка. – Мы же условились, что завтра... – Не договорив, она смущенно покосилась на брата и Аттилу.

– Мы-то договорились, но мой друг отказал мне в гостеприимстве.

– Чаба?

Милан кивнул.

– Я вижу, мой брат, кажется, все же одумался, – заметил обрадованно Аттила.

– Кажется, – коротко бросил Милан.

– Из этого вы можете извлечь полезный урок, молодой человек, – вклинился в разговор Бабарци.

– Точно так, господин лейтенант. Как гласит пословица, хороший поп до смерти учится. – Улыбка все еще не сошла с лица Милана. Про себя же он думал о том, что, собственно, ничего страшного не случилось. Он неплохо провел время, познакомился с красивой девушкой из высшего круга, провел с ней несколько приятных часов, и по возвращении в Пешт они могут встретиться в любое время, а если и не встретятся, то тоже большой беды не будет. А от этих грубиянов ему ничего не нужно.

– Оставьте нас, – попросила Эмеке, бросив на брата сердитый взгляд. Подойдя к двери, она распахнула ее настежь и уже твердо сказала: – Уходите!

– Выходит, ты все же не поумнела? – Бабарци перевел взгляд с сестры на Милана: – А вы не улыбайтесь так, а то мне что-то такие улыбочки не очень нравятся. Да, когда поговорите, и я вам скажу несколько слов. – Сделав знак Аттиле, он вышел.

Эмеке обняла Милана за шею и поцеловала. Милан, хотя и ответил на поцелуй, быстро высвободился из объятий девушки:

– Не будем все начинать сначала. Мне пора идти.

– Разве ты не останешься? Совсем неподалеку отсюда есть неплохой пансион.

– У меня нет денег, чтобы платить за пансион.

– Зато они есть у меня.

– Знаю, но я как-то не привык жить на содержании женщин. В Пеште как-нибудь встретимся.

– Я провожу тебя до села.

Через несколько минут они уже шли по дороге, обсаженной тополями. Эмеке взяла Милана под руку и тесно к нему прижалась.

Вскоре они вышли на шоссе. У поворота темнел дом, из его окон лился свет в крохотный сад. Полная луна позволяла видеть далеко вокруг.

На ближайшем перекрестке их поджидал Балинт. Они узнали его только тогда, когда он вышел из тени. Он остановился посреди тротуара, широко расставив ноги. В правой руке он держал хлыст.

Милан тоже остановился. Быстро оценив положение, он подумал: а один ли Бабарци? Оглянулся, ища взглядом Аттилу, но не увидел того.

– Исчезни! – приказал Бабарци сестре. – Немедленно иди к себе!

– Не пойду.

– Возвращайся в свою комнату, если не хочешь, чтобы я тебя ударил.

– Что тебе нужно? Да ты с ума сошел!

– Возможно. Я решил преподнести этому типу урок хорошего тона, а с тобой дома отец рассчитается.

– Оставьте нас, Эмеке, – попросил Милан. – Послушайтесь брата.

Девушка испуганно посмотрела на Милана и, подойдя к брату, вцепилась в его руку, начала просить:

– Балинт, не теряй головы! Будь умным!

– Оставь! – Вырвав свою руку из рук сестры, он с силой толкнул ее.

Девушка зашаталась и упала на колени.

– Ты непорядочный человек! – воскликнула она со слезами в голосе.

– Может, твой рыцарь порядочный? Он даже моего вызова не принял. – Бабарци угрожающе сделал несколько шагов но направлению к Милану. – Я сейчас его так отлуплю, что он в штаны наделает от страха.

– Не будем оскорблять друг друга, господин лейтенант, а то беда случится. Большая беда, – проговорил Милан, с трудом призывая себя к спокойствию. – Я буду вынужден защищаться.

Выругавшись матом, офицер кинулся на Милана, но тот не растерялся и бросил ему под ноги велосипед, который держал одной рукой. Рассвирепевший Бабарци споткнулся и упал на живот. Он, видимо, так сильно ударился, что от боли даже ойкнул.

Милан, сделав один прыжок, оказался возле него и мигом заломил ему правую руку за спину. Хлыст упал на землю. Бабарци попал в довольно смешное положение. Чем сильнее лейтенант рвался из рук Милана, тем крепче тот держал его, все больше заламывая руку.

– Оставь его, не надо! – умоляла Эмеке теперь уже Милана.

– Я оставлю, но он совсем озверел. Господин лейтенант, одумайтесь и убирайтесь ко всем чертям! – сказал Милан, с силой отталкивая его от себя.