Текст книги "Последний порог"

Автор книги: Андраш Беркеши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

В глубине души Чаба считал взгляды отца чуждыми и бесчеловечными. Сорвав травинку, он начал ее грызть. Если бы он с десяти лет ходил учиться в военную школу, то, возможно, согласился бы с доводами отца. Но Чаба несколько лет подряд жил в обществе юношей и девушек, которые придерживались других принципов. Чаба невольно вспомнил о спорах, которые порой затягивались до самого рассвета, когда они собирались в мастерской у Пауля. Мысленно он представлял себе умное худощавое лицо Милана с возбужденно горящими глазами. Он видел веселую улыбку Эрики Зоммер, почти детское лицо Моники Фишер, умный открытый взгляд Эндре. О чем только они тогда не говорили! Чаба плохо разбирался в жизни сильных мира сего, хотя по материальному положению и относился к их классу. Правда, жизнь их семьи сложилась иначе, так как отец служил по дипломатической части. А теперь вдруг оказывается, что ему суждено попасть в высшее общество, где все ему так чуждо. Вынув травинку изо рта, он внимательно посмотрел на отца и сухо произнес:

– Я люблю Анди и женюсь на ней.

– Когда?

– Как только мы оба окончим университет.

– А чем вы будете заниматься до тех пор?

– Учиться и любить друг друга. Папа, пойми, что мне необходимо жениться на Андреа.

– Ты ей это уже пообещал?

– Пока что нет.

– Тогда зачем же тебе это нужно?

– Я уже сейчас считаю Анди своей женой.

– Как так? – Генерал сел и уставился на сына: – Уж не совратил ли ты ее?

– Боже мой! – тихо воскликнула Эльфи.

– Нет, не совратил. Мы любили друг друга, а поскольку мы уже взрослые, то и считали, что уже имеем право на близость.

Некоторое время генерал никак не мог обрести дара речи. Достав носовой платок, он вытер вспотевший лоб и шею. В голове его бродила мысль о том, как он будет улаживать это щекотливое дело со своим другом. На какое-то мгновение у него мелькнула мысль, не проделки ли это самого Гезы, который подобным образом решил обеспечить будущее своей дочери, но он тут же отогнал ее: Геза Бернат не подлец и никогда не стремился к обогащению. Ошибку совершил этот сумасбродный щенок. Выпустил он его из своих рук, понадеялся на него, а теперь вот расхлебывай.

– Ты сошел с ума, сын, – сдержанно сказал генерал. – Ты, видимо, решил испортить мне нынешнее лето: сначала дело Радовича, теперь – это. Скажи, сынок, разве в Берлине мало балерин или женщин, которых можно иметь за деньги? Или, быть может, тебе не хватает денег на женщин и потому пришлось совращать дочь моего друга?

Чаба злобно осклабился:

– Я же сказал, что не совращал ее! Не пойму, почему ты так возмутился: мы любим друг друга – и все. Извини, отец, но все это очень странно...

– Странно? О чем ты говоришь?

– Обо всем этом. Уж не вы ли сами собираетесь выбрать мне жену? Или я лишен простых человеческих прав, и только потому, что мой отец генерал и землевладелец? Анди – честная умная девушка. И я не вижу причин, чтобы не брать ее в жены. Я ее люблю и хочу прожить с ней всю свою жизнь. Или это невозможно, потому что у нее нет состояния?

Генерал встал:

– Я полагаю, пора прекратить эту дискуссию. Права у тебя есть, и ты женишься на той, на которой пожелаешь. Но, пока я тебя кормлю, одеваю и учу, ты обязан повиноваться мне. Понятно?

Теперь взорвался Чаба:

– Понял. Разреши и мне кое-что сказать. – Чаба встал и подошел к отцу – они были одного роста. Отец кивнул. – Отец, я откровенно говорю, что люблю и уважаю вас с мамой, но в том, что я родился на свет, никакой моей вины нет. А раз так, то я хочу стать человеком, а не вещью. До сих пор у вас со мной особых забот не было, особых неприятностей я вам не причинял, да и в будущем причинять не собираюсь. Давайте прекратим этот спор, тем более что жениться я собираюсь не завтра, не послезавтра, а через несколько лет. С Анди я порывать отношений не буду. Завтра она уезжает, и мы с ней встретимся только через год. Возможно, что за это время она кого-нибудь полюбит. Если же ты прикажешь мне порвать с ней, то я буду вынужден сказать вам «нет» или же соврать, а я этого не люблю.

– Иди, – сказал ему генерал. – Об этом мы уже говорили.

Чаба попрощался, поцеловал матери руку и, взглянув на часы, пошел к двери.

– Не забудь взять с собой плащ и долго, не засиживайся, – сказала ему вслед мать.

Разговор с родителями расстроил Чабу. Андреа сразу же заметила его подавленное настроение. Юноша сослался на головные боли и на то, что его печалит отъезд Андреа. Пока они добрались до кино, пошел дождь. В кинозале Чаба почти не смотрел на экран, он привлек к себе девушку и несколько раз поцеловал ей руку, а сам думал о том, что же он станет делать, когда ее не будет рядом. Возможно, уедет домой. А как же тогда быть с учебой? На что жить? Можно было бы поговорить с дядюшкой Гезой, но что он ему скажет, если разговор примет неожиданный оборот. Вспомнил о просьбе Берната: «Не забывай, что у Анди, кроме меня, никого нет... Я прошу, чтобы ты был ей хорошим другом». Удалось ли спасти Милана? Его собственное положение, отца и матери довольно смешное: разглагольствует о любви, о родительском благословении, о человеческих правах, а в это время Бернат рискует собственной жизнью ради чужого человека. Возможно, больше они и не увидятся. Как непонятен бывает человек! Разумеется, отец любит Гезу. Однако и дружба и любовь у него имеют свои границы.

Когда фильм кончился, дождь все еще шел. Такси у них увели перед самым носом. Зайдя под какую-то арку, они ждали, когда дождь немного стихнет. Чаба смотрел на вымытый дождем асфальт, в котором отражались фонари и свет витрин. Через минуту у Чабы снова испортилось настроение, так как он вспомнил, что завтра, в это время, поезд уже увезет Анди в Будапешт. Мимо них мчались автобусы, легковые машины, иногда проезжал крытый фиакр, в котором сидели веселые парни и девушки, распевавшие задорные песни.

Вскоре Чабе удалось остановить такси. Назвав ресторан, он взял руки девушки в свои, и оба удобно развалились на сиденье. И хотя «Савой» не входил в число шикарных ресторанов, однако в нем было довольно уютно. В основном его посещали студенты из богатых семей, влюбленные, не любящие шумных мест, и те, кто шел сюда не для того, чтобы повеселиться, а чтобы просто посидеть и спокойно поговорить. Двухместные столики стояли в крохотных боксах вдоль стен, а посреди зала играл небольшой оркестрик из пяти музыкантов, причем играл в строгой манере, словно это был не ресторан, а консерватория, где собирались избранные ценители музыки. На столиках горели свечи, а в хрустальных вазах красовались цветы. В самом конце вечера, по установившемуся здесь обычаю, старший официант галантно вручал даме, сидевшей за столиком, этот букет, разумеется, бесплатно – в знак внимания хозяина заведения.

Андреа была очарована предупредительностью и безукоризненным обслуживанием по-дружески улыбающихся официантов. Перед ужином они заказали коньяку. Затем они распили бутылку шампанского. Чаба думал, что алкоголь улучшит его настроение, но этого не случилось, а лирическая, даже сентиментальная, музыка еще больше усиливала его печаль. Он пытался было скрыть ее, но Анди заметила его состояние и решила, что он грустит об ее отъезде. Собственно, Чаба не лгал, когда говорил, что его расстроил завтрашний отъезд Анди, но это была лишь одна из причин его плохого настроения. Все то, что произошло с ним за последние недели: арест Милана, допрос в гестапо, разрыв с братом, постоянные разговоры с отцом и, наконец, сегодняшние треволнения – все это спрессовалось воедино и навалилось на него тяжелым камнем.

За столом он ел очень мало и, пока они ужинали, обменялся с Анди всего лишь несколькими словами.

Затем у него появилось страстное желание рассказать ей о сегодняшних событиях. Это желание росло в нем под влиянием звучавшей музыки, которая, как известно, особенно сильно действует на влюбленных. Люди в молодом возрасте любят страдать или, по крайней мере, разыгрывать роль страдающих, и в этом отношении Чаба не являлся исключением. На какое-то мгновение он как бы со стороны увидел себя страдающим и содрогнулся. Неужели это он? Почему ему так хочется, чтобы его пожалели? Он даже не подумал о том, какой болью отзовутся его слова в душе Анди. Зная ее, Чаба понимал, что она возненавидела бы его отца и мать, а это было бы самым ужасным и все испортило бы. Он смотрел на покрасневшее лицо девушки, на ее блестевшие от выпитого вина глаза. Погладив ее руку, он поднес ее к своим губам и поцеловал. Анди не всегда бывала такой послушной, как сейчас. Она умела и быть строптивой. Унижения она переносит мучительно. Такой уж у нее характер. Возможно, он ее за это и любит.

Наполнив бокал девушки шампанским, Чаба сказал:

– Я хочу выпить за то, чтобы мы всегда так любили друг друга, как сейчас.

Оба выпили.

– Достаточно, – остановила его девушка. – Шампанское ударило мне в голову. Боже мой, вот если бы это увидел наш директор!

– Что такое?..

– Что я пью шампанское в обществе любовника. Правда, теперь это уже неважно. Папа сказал, что он запишет меня к Эржебет Силади. Это хорошее заведение.

– Очень хорошее, – кивнул юноша. – Я тебя прошу, никогда больше не говори, что ты моя любовница.

Андреа всегда была откровенной – такой ее воспитал отец, однако были вещи, о которых она предпочитала не говорить вообще. Алкогольные напитки она не любила и почти не пила, сейчас же, выпив коньяку, крепкого вина и шампанского, она захмелела. Пьяной она не была, а именно захмелела, однако хмель принес ей не радостное ощущение, а желание нарушить умное молчание. Ее любовь была противоречивой. Она любила Чабу самозабвенно, с легким налетом романтики и в то же время с холодной рассудочностью. И эта рассудочность проявлялась отнюдь не в том, что в интимные минуты она ограничивала Чабу, сдерживала его словами: «Но ничего больше...» Нет, совсем нет. Она хотела любить открыто, с полной отдачей, а если это не всегда удавалось, то объяснялось лишь ее неопытностью. Она совершенно здраво оценивала свое положение, и в этом ей помогал отец, который с детских лет внушал дочери, что жизнь – это не сказки, которые, как правило, рождаются у человека от желания помечтать. И сочиняют сказки не сказочные короли, а самые обыкновенные люди.

– Ты хочешь, чтобы я не называла себя твоей любовницей? – спросила она, обращаясь к Чабе.

Юноша взял ее руку и попросил:

– Я хотел бы, чтобы ты больше не говорила этого.

Девушка не отняла руки, лишь слегка покачала головой.

– Вчера вечером я долго разговаривала с отцом. Ты же знаешь, что мы любим беседовать с ним. Вот я ему все и рассказала о нас.

– Все?

Девушка кивнула.

– Это, конечно, странно, но разговор как-то зашел, вот я и рассказала. И стыдно даже не было сначала. Только потом, когда я поняла, что папу мои слова огорчили.

– Он что-нибудь сказал?

На лице девушки все еще бродила странная улыбка, которая делала его каким-то чужим.

– Сначала он долго молчал, – продолжала она, – а потом сказал: «Словом, ты стала любовницей Чабы? Рано ты начала, Анди, очень рано. Боюсь я за тебя». «Может, позже я и пожалею об этом, – сказала я ему, – но сейчас я очень счастлива. Мы решили пожениться». – Она вынула ладонь из руки юноши и поправила прическу. – Отец сказал, что он не рад этому, хотя и любит тебя, считает порядочным парнем и уверен в том, что ты меня любишь. Но, по его словам, я могу быть только твоей любовницей, а не женой.

– Глупости какие! – с чувством проговорил Чаба. – Не обижайся, но твой отец спятил. Это почему же ты не можешь стать моей женой?

– Потому что жизнь сейчас пошла черт знает какая! Он так и сказал, и тут я с ним полностью согласна. По словам папы, ты напрасно хочешь взять меня в жены, так как дядюшка Аттила на это никогда не согласится. Дело между вами дойдет до скандала и кончится для тебя трагически. Ты еще и сам не знаешь своего отца.

– Я не знаю, а дядюшка Геза, выходит, знает, да?

– Да, Чаба, отец, конечно, лучше тебя знает твоего старика. «Аттила порядочный человек, но на свой манер», – сказал он. – И она, посмотрев на юношу, спросила: – Понятно?

– Ничего мне не понятно.

– Словом, отца твоего переубедить нельзя. Во многих вопросах он придерживается либеральных взглядов, но от семейных традиций не отступит ни на шаг. Для него соблюдение семейных традиций – святое дело. А в понятие «семейные традиции» много чего входит. Ты должен жениться на достойной. Семья Хайду не должна вымереть, а если твоя будущая жена не родит тебе сына, ты обязан будешь развестись с ней.

– Ты мне его родишь, и мне не придется разводиться. Ты не нарушишь нашей традиции. И давай оставим этот глупый разговор. – Чаба нервно забарабанил пальцами по столу: – Я очень хорошо знаю десять заповедей семьи Хайду, но они меня не интересуют. – Анди хотела было что-то возразить, но юноша остановил ее: – Знаю, ты хочешь сказать, что сын Хайду не может жениться на девушке ниже себя рангом, а ты у меня выше всех рангов, и я женюсь на тебе. Весь вопрос будет заключаться только в том, пойдешь ли ты за меня, если у меня ничего, кроме диплома, не будет.

– Уж не считаешь ли ты, что меня интересует твое состояние? – спросила Анди. – Чаба, я завтра уезжаю. Я тебя люблю, и мне этого достаточно. Давай не будем говорить о браке. Время покажет.

Юноша кивнул, но ему не понравилось поведение Анди. Он был уверен, что она повторяет чьи-то слова...

Когда Анди вернулась вместе с Чабой, отец ее был уже дома. В прихожей висела его мокрая одежда, а грязные ботинки свидетельствовали о том, что он ходил отнюдь не по центру города.

– Дверь тебе привратник открывал? – спросил дочку Бернат, посасывая трубку.

– Я даже разговаривала с ним, – ответила Андреа. – Уж больно он любопытный. По секрету сказал мне, что ты сам вернулся без нескольких минут двенадцать. – Повесив плащ на вешалку, она надела домашние тапочки.

– Ты ему объясняла что-нибудь? – поинтересовался Бернат, открывая дверь в комнату. – Входите...

– Я сам с ним говорил, – сказал Чаба, входя в комнату. – Я тоже по секрету сообщил ему, что мы все трое были в кино, но ты так устал, что не пошел после сеанса ужинать с нами.

– Правильно сказал, старина, – похвалил Чабу Бернат. – Выпьешь что-нибудь?

– Я сейчас вам принесу, – откликнулась Андреа, – вот только переоденусь. А вообще-то мы и так сегодня много выпили! – крикнула она, войдя в спальню.

– Тогда иди ложись, дочка. – Бернат поставил на стол стаканы и бутылку палинки: – Мне обязательно нужно выпить: я весь промок.

– Удалось? – спросил Чаба, глядя на дрожащие руки Берната.

– Он уже в надежном месте. Я разговаривал с ним. Остальное неважно, и ты ничего не знаешь. Договорились?

От приятного известия Чаба почувствовал себя теплее. В горле пересохло. Выпив рюмку палинки, он заговорил, взяв старика за руку:

– Дядюшка Геза, я хотел бы встретиться с ним.

Выражение лица Берната стало твердым, а голос серьезным.

– Нельзя. И не пытайся даже. Это может стоить ему жизни. Никому никогда об этом ни слова.

Чаба опустил голову: «Вот мой друг и на свободе, а увидеться и поговорить с ним нельзя».

– Он останется в Берлине?

– Не знаю, – ответил Бернат, потуже запахивая халат. Сев, он выколотил из трубки пепел и снова набил ее табаком. – Надеюсь, что нет. Мне кажется, что ему нужно немедленно уехать из Германии. Здесь такая сеть агентов, что рано или поздно они все равно его схватят. Каждый привратник является тайным осведомителем. Гиммлер неплохо организовал сыск в империи.

Юноша стоял у стола, смотрел на старика и думал: а почему, собственно, Бернат решился помочь Милану? И как он это сделал? И кто он вообще, этот уставший, измученный старик? Раньше ему не приходилось слышать, чтобы кому-нибудь удавалось бежать из гестапо.

– В кино я сидел между вами, а Анди мне расскажет содержание фильма. Во время сеанса ничего такого не случилось, на что обязательно нужно было обратить внимание?

– Ничего такого не было, – быстро ответил Чаба, так как в комнату вошла Андреа. На ней был халатик, а волосы она стянула коричневой лентой. Чабе так захотелось обнять ее.

– Папа, ты сегодня выглядишь уставшим, – проговорила дочь, подсаживаясь к Бернату. – Ты слишком много куришь. Ну зачем ты сейчас опять закурил? – Старик погладил дочь по голове. – Да ты пьян, от тебя так и несет алкоголем. Лег бы ты в постель, а то нам завтра рано вставать.

Чаба понял, что эти слова имели отношение и к нему.

– Я сейчас ухожу. – Он закурил. – Дядюшка Геза, – обратился он к Бернату, – мы сегодня вечером разговаривали с Анди о многом, не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что Анди мне не любовница, а жена. Это – во-первых. А во-вторых, мне придется уйти от дяди Вальтера. Пока никакой проблемы нет, так как моих денег хватает на дешевый пансион. Но если дело дойдет до разрыва с отцом, тогда я не смогу платить за себя. Смогу ли я, в таком случае переехать жить сюда, к вам, пока сам не встану на ноги?

Бернат молчал, задумчиво попыхивая трубкой. Андреа повернулась и посмотрела на отца. «Почему он молчит? Почему не скажет: «Конечно, сынок, хоть завтра...» Почему ничего не отвечает?» Бернат вынул трубку изо рта и тихо сказал:

– Послушай меня, Чаба. Тебе нельзя порывать с родителями. Важно совсем не то, переедешь ты сюда или нет. Разумеется, ты смело можешь здесь жить. Важно, чтобы ты заключил с отцом компромисс. Это очень важно. Ему вообще не нужно бы знать о том, что произошло между тобой и Анди.

– Но он все знает, – сказал Чаба после небольшой паузы. – И я заявил ему, что Анди будет моей женой.

Наступило долгое молчание. И как раз в этот момент дождь снова бешено забарабанил в окна. Бернат встал и включил радио, а затем сказал:

– Прощайтесь. Я меняю программу: мы едем утренним скорым. – Подошел к Чабе: – Желаю тебе удачи, дружище. Раз уж так случилось, приму и это во внимание. Оставлю тебе ключ от квартиры. А утром скажу об этом привратнику. Но если ты переберешься жить сюда, то пропишись. Думаю, что дело до разрыва не дойдет.

В этот момент радио прервало свои передачи и голос диктора сказал:

– «А сейчас мы зачитаем сообщение управления имперской безопасности. Сегодня в двадцать два часа в восьми километрах от Хеннингсдорфа неизвестные лица совершили вооруженное нападение на машину управления имперской безопасности. Водитель автомашины Курт Штуцнагель убит, гауптштурмфюрер СС Франц Кольман ранен. Неизвестные преступники освободили и увезли венгерского подданного журналиста Милана Радовича, содержавшегося под стражей. Двадцать лет от роду. Рост – сто семьдесят пять сантиметров. Волосы черные, глаза серо-голубые, нос прямой, лицо худощавое. Особые приметы – большой выпуклый лоб и глубоко посаженные глаза. Управление имперской безопасности призывает местное население оказать органам полиции помощь в розыске Милана Радовича. Сообщивший о местонахождении последнего будет награжден. А сейчас продолжаем пашу передачу. Следующий номер нашей программы: «Марш танкистов», музыка Карла Поппера».

– Ну, прощайтесь, – сказал Бернат и вышел в свою комнату.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

На Балтийском море вот уже несколько недель бушевал шторм, ураганный ледяной ветер насквозь продувал всю Северо-Германскую низменность, не щадя даже Берлина. Вся земля кругом была покрыта толстым снежным покровом – такой суровой зимы в этих краях не помнили старики. Ветераны, которым посчастливилось живыми и невредимыми вернуться с безбрежных снежных полей России, при подобных разговорах только рукой махали. Да, и коренные берлинцы узнали настоящие зимы! Все с нетерпением ожидали прихода весны. И хотя шел конец февраля, холода все не отступали, зима держалась стойко, как солдаты на фронте.

Отступление, длившееся уже целый год, невольно, заставило задуматься и Эккера, хотя он никогда и ни с кем об этом не говорил. С каждым днем в нем все больше и больше зрело убеждение, что если не случится какого-либо чуда, то Германия проиграет эту войну. Вот и сейчас, с удовольствием попивая горячий чай, он невольно задумался над тем, почему вопреки всему не бежит с тонущего корабля, как это уже делают многие.

Когда в апреле прошлого года был арестован майор Остер, один из начальников отдела абвера и его коллега, Эккеру было приказано допросить некоего доктора Добаи, венгра по национальности. В ходе многодневного допроса доктора всплыли кое-какие венгерские дела. Добаи уже знал, что участники заговора казнены, и, не надеясь на помилование, почти свыкся с мыслью о смерти. Эккер особенно заинтересовался Миланом Радовичем, имя которого всплыло на допросах. Из материалов допросов постепенно сложилась мозаичная картина, свидетельствующая о том, что и в самой армии зреет антигитлеровский заговорив котором оказались замешаны даже некоторые руководители абвера. К такому же заключению пришли и Гиммлер, и Мюллер, и Кальтенбруннер, однако ни один из них не располагал достаточными уликами против Канариса. Эккер допрашивал Добаи по ночам. Смертельно уставший, разведчик сам являлся специалистом по венгерским делам, но с большим трудом мог вести словесную дуэль с профессором. Хорошо зная тактику гестапо, он понял, почему его вот уже несколько дней не пытают, и потому давал показания с особой осторожностью, рассказывая лишь о том, что, по его мнению, не могло повредить коллегам, находящимся еще на свободе.

– Вы, как специалист, – продолжал Добаи, – должны знать, что основой конспирации является умение хранить тайны. Чего же вы тогда мучаетесь? Я и не мог знать никого другого, кроме своего связного.

– Верю вам, – сказал Эккер. – Но тогда назовите своих агентов, с которыми вы сами поддерживали связь.

– Таковых у меня не было. Мне было поручено расширить заговор, так сказать, по венгерской линии, но до этого дело не дошло.

– И все же что-то вы делали?

– Ничего. Я намеревался выехать в Венгрию, с тем чтобы в соответствии с планом заговора поставить задачу своим агентам.

– Ну и что же?

– Мне нужно было прозондировать мнение тех венгерских генералов, которые вместе с подчиненными им частями и соединениями осмелились бы выступить против Гитлера.

– Вы намеревались просить мира у русских?

– Ни в коем случае. Мы намеревались продолжать войну против русских, а мир мы намеревались заключить с Англией и Америкой. Такова наша концепция.

Довольно долго они разговаривали об этой концепции, которая, по мнению Эккера, была несостоятельной и глупой, однако Добаи и теперь отстаивал ее, утверждая, что западных союзников русских не устраивает победа Советского Союза.

Затем профессор молча курил, думая о том, что о внешнеполитической концепции Добаи он от кого-то слышал и раньше. Но от кого? И вдруг вспомнил раннюю осень тридцать шестого года, виллу подполковника Вальтера фон Гуттена. Если его не подводит память, тогда там собралось довольно пестрое общество: генерал Хайду, Геза Бернат, несколько боевых друзей подполковника и кое-кто из молодежи.

Сам хозяин так излагал свою точку зрения: «Фюреру придется считаться с традиционным направлением нашей внешней политики, выражающейся в том, что территориальные притязания империи всегда простирались на Восток. Это устремление находит поддержку и у западных держав, так как уничтожение Советской России является для них жизненной необходимостью».

Генерал Хайду выразил свое мнение более радикально, сказав, что, если Гитлер пойдет на войну против Англии или Франции, это рано или поздно приведет Германию к гибели. И поэтому сами немцы должны выступить против такого столкновения, даже против Гитлера, если он решится на подобный шаг.

– Англия ведет войну, – услышал Эккер, отогнав от себя воспоминания, голос Добаи, – не против Германии, а против Гитлера, эсэсовцев и гестапо. – Эти слова тот произнес словно приговор.

– Скажите, Добаи, какого вы мнения о генерал-лейтенанте Аттиле Хайду?

– Я знаком с ним только по донесениям.

– Что вам о нем известно?

Добаи долго думал, что не понравилось Эккеру, однако он не торопил его.

– Насколько мне известно, генерал Хайду по своим взглядам антибольшевик. Я не знаю ни одного такого вопроса, в котором он был бы согласен с русскими. Он близкий друг графа Иштвана Бетлена, советник регента, несколько раз ему предлагали портфель военного министра, но он отказывался.

– Дальше, – попросил Эккер.

– Хайду – дипломат и политик: до тридцать седьмого года военный атташе в Лондоне, затем до сорок второго – в Анкаре. Вот и все, что я о нем знаю. После возвращения из Турции его произвели в генерал-лейтенанты, а вскоре после этого он ушел в отставку.

– Почему? Это интересно.

– Согласно сообщениям моих агентов, из-за несогласия с военной политикой Хорти. По мнению Хайду, Гитлера следовало заставить сначала заключить мирный договор с западными державами и уж только после этого нападать на Советский Союз, а Венгрии вообще нельзя было объявлять войну Англии и Америке.

– Хайду входил в число заговорщиков?

– Он – венгерский генерал.

– Знаю, но Вальтер фон Гуттен его родственник.

– Этого я не знал.

На следующий день во время допроса Эккер спросил, каким образом имя Милана Радовича попало в один из протоколов.

Сначала Добаи никак не мог припомнить это имя, но, немного подумав, сказал:

– Теперь вспомнил. Милан Радович – венгр, и, как мне кажется, я завербовал его:

– Что вам известно о его побеге?

– Побег устроил сам Гейдрих.

– Гейдрих? – удивился Эккер.

– Да. Но, насколько мне известно, его ловко перехитрили.

– Кто?

– Этого я не знаю. Вам, видимо, говорили, что Гейдрих не всех своих агентов заносил в официальные списки. Поэтому, когда он стал гауляйтером Праги, он через своих агентов был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в империи. Его агенты находились как в окружении Гиммлера и Бормана, так и в окружении Канариса.

– Назовите их.

– Их фамилии мне неизвестны, но я знаю, что такие были, да и сам Гейдрих не делал из этого тайны. Я лично даже могу допустить, что покушение на него организовали люди Гиммлера.

– А если это был Канарис? Мы точно выяснили, что покушение организовали в Лондоне. Мало вероятно, чтобы Гиммлер был в связи с Лондоном, а в отношении Канариса это вполне допустимо.

– Допустить все можно, – заметил Добаи, – только требуется еще доказать, что так оно и есть.

– Это верно. Однако вернемся к Радовичу. С какой целью Гейдрих организовал его побег? Подумайте.

– Я могу только догадываться.

– Хотел бы услышать, что это за догадка.

– Догадка эта основана на одном из разговоров Гейдриха и Канариса. Происходил он несколько лет назад в официальной обстановке, более того, в конце его между гестапо и абвером было подписано соглашение. После официальной части разговор шел о многом и, главным образом, об откровенности. Канарис сказал, что мы-де должны помогать друг другу в работе, на что Гейдрих заметил, что это зависит не от гестапо, которое, мол, все делает в этом отношении. И, словно в подкрепление своих слов, он упомянул о деле Радовича, которого арестовало гестапо, а им уже давно интересуется абвер, поскольку тот работает на французскую секретную службу. Гейдрих, не желая мешать Канарису, но стремясь к достижению общих интересов, согласился инсценировать побег Радовича, более того, он даже пожертвовал при этом одним эсэсовцем. По выражению, лица я видел, что Канарис не имеет ни малейшего представления об этом деле, однако не хочет показать свою неосведомленность. Но, как только Гейдрих уехал, шеф вышел из себя, кричал, что кто-то провел за нос не только Гейдриха, но и нас самих. Несколько позже нам стало известно, что Гейдрих имеет даже агента, который якобы связан с Коминтерном. Чтобы спасти Радовича, Гейдриху и сообщили сказку о происках французской разведки.

– И они знают, кто этот агент?

– Не знают. Вот тогда-то я и,получил задание перевербовать Радовича, но мне это не удалось, так как выяснилось,что Радович бежал во Францию. В течение восьми месяцев он изучал испанский язык в школе Коминтерна, а затем уехал в Испанию, где занимался организацией партизанских отрядов. После прихода к власти Франко он бежал в Тунис, где скрывался несколько месяцев, а в сороковом году на пароходе уехал в Советский Союз.

– А что с ним сейчас?

– Не знаю. Мне в руки попадало много противоречивых донесений о нем. По достоверным данным, в сорок первом году он вдруг появился в Стокгольме, откуда несколько раз нелегально наезжал в Германию. А несколько месяцев назад его видели в Мюнхене, где он якобы устанавливал связь с группой «Белая роза».

Эккер знал, что Добаи говорит правду, так как он сам внимательно следил за передвижением Радовича, а абвер располагал точными данными.

Эккеру было жаль Добаи, которого, как и братьев Шолль, так быстро казнили, что даже не дали возможности как следует допросить его. Но разве убедишь Гитлера, что с казнями спешить не следует, что сначала у приговоренных к смерти необходимо все выпытать?!

Вместе с собой Добаи унес в могилу много тайн. Прошло две недели, как абвер фактически разогнали, а Канарис все еще не арестован. Почему? Потому что против него нет веских улик, хотя, судя по всему, он и являлся одним из организаторов заговора против фюрера. Известно и то, что нити этого заговора протянулись очень далеко, даже на оккупированные территории, и что в Венгрии также имелись союзники заговорщиков.

Эккер встал, надел домашний халат, думая о том, что многие уже сбежали с тонущего корабля. Но тогда почему об этом не думает он? Хотя, откровенно говоря, он смело может заявить, что никогда не верил в господне предначертание фюрера.

Неожиданно в голову пришла дикая мысль: окольными путями установить контакт с английской или же американской секретной службой, хотя этот путь и казался ему неприемлемым. С него могли слишком много спросить, и за все пришлось бы отвечать. А если все же предположить, что ему все простили? Что же тогда он выиграет? Жизнь. Специалисты и у них имеются. Как агента его использовать нельзя... А жизнь сама по себе не столь уж многого стоит.

В комнату вошла Эрика. Ей исполнилась тридцать лет, она превратилась в настоящую женщину. Она любила Эккера и все еще не подозревала, что вот уже восемь лет живет с убийцей Пауля Витмана.

– Великолепный чай! – похвалил профессор, целуя наклонившуюся к нему женщину в щеку.

Эрика бросила на ковер подушку и, усевшись в ногах у Эккера, положила голову ему на колени.

– Как хорошо, что ты пришел домой! – сказала она ласково. – Я так боюсь оставаться одна. Сама не знаю чего, но очень боюсь.

Эккер погладил густые блестящие волосы жены:

– Скажи, Эрика, после всего того, что я для тебя сделал, ты смогла бы предать меня?

Эрика нашла вопрос странным и потому ответила не сразу: