Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

8

Как и всякий военный, а тем более военный, обладающий бешеным честолюбием, Тухачевский свято верил в силу и всесокрушающую мощь приказов – не тех, что отдаются устно и могут быть пропущены мимо ушей, а тех, что фиксируются на бумаге и требуют расписки лиц, призванных их исполнять, и потому никому уже не удастся отвертеться, оправдаться незнанием и снять с себя ответственность за невыполнение тех грозных требований, которые рождались в голове командующего и были запечатлены на бумаге.

И пусть это была совсем не та роскошная бумага, на которой витиеватой вязью волшебники писари на века фиксировали то гениальные, а то и вовсе бездарные приказы царских генералов, не та бумага с божественным хрустом, которую приятно и даже боязно взять в руки с должным почтением, – пусть бумага, на которой изображали свои приказы новоиспеченные красные командиры – все эти бывшие прапорщики, подпоручики, а то и вовсе безграмотные в военном деле рабочие и землепашцы, – все равно эти то синеватые, то желтоватые, то розоватые листы, в которые при старом режиме в лучшем случае заворачивали второсортные товары вроде кусков хозяйственного мыла, – все равно на этой бумаге были отображены те пункты и подпункты, которые требовалось безотлагательно осуществлять на поле боя. И пусть сам бой прошел совсем не так, как был коряво расписан в приказе, а порой и вовсе вопреки приказу, – важен был конечный результат: взятие того пункта, который было предписано взять. При этом никто не брал в голову количество потерь, никого не интересовало, какой ценой выполнен приказ, – Россия представала перед новоявленными командирами и комиссарами как территория, заполненная неисчислимыми людскими массами, которых, – какие бы потери ни несли войска, – хватит не только на эту, гражданскую войну, но и на все последующие войны как в этом веке, так и в грядущих тысячелетиях.

С первых же дней вступления в должность Тухачевский с безудержной страстью человека, дорвавшегося до власти, увлекся сочинением приказов, да и можно ли было, не издавая приказов – один грознее другого, – считать, что ты реально командуешь подчиненными тебе войсками? Уже в самом процессе издания приказов он находил сладостное моральное удовлетворение. Часто он лично писал эти приказы химическим карандашом, а перечитывая их, вслушивался в музыку строк, напоминающую стрекотанье пулеметных очередей, и заранее представлял себе, как эти строки влияют на ход боевой операции, как поднимают бойцов в атаку; как громоподобно вторят приказу артиллерийские орудия; как тяжелым перестуком колес по рельсам отзываются на приказ бронепоезда, набирающие скорость; как бешеным галопом несутся в кровавую рубку кавалеристы и как падают навзничь скошенные пулеметным огнем люди в погонах – тех самых погонах, какие еще совсем недавно красовались на плечах командарма.

Тухачевский быстро обжил свой салон-вагон, в чем ему очень хорошо помог Вячеслав Вересов, не говоря уже о Штейнгаузе, который, казалось, с тем и появился на свет, чтобы быть отменным хозяйственником. Он обставил салон шикарной, хотя старомодной и уже изрядно поношенной мебелью и как хорошая нянька без устали заботился 6 том, чтобы командарм всегда был сыт, и не просто сыт, а питался бы самыми качественными продуктами и чтобы приготовленные блюда могли бы удовлетворять запросам самого завзятого гурмана. Что касается Вячеслава, то он позаботился о духовной пище командарма: в самые сжатые сроки он укомплектовал в салон-вагоне хорошую библиотеку, которая в точности соответствовала потребностям Тухачевского. Здесь, на полках книжного шкафа, разместились трактаты о войнах Юлия Цезаря, Александра Македонского, Наполеона Бонапарта, о сражениях Александра Суворова и Михаила Кутузова, жизнеописания великих полководцев и конечно же любимый Тухачевским роман «Война и мир».

Тухачевский, как ребенок, радующийся занятной игрушке, был несказанно доволен тем, что тут же, в отдельном отсеке салон-вагона, разместился аппарат Бодо[13]13
  Аппарат Бодо – буквопечатающий многократного телеграфирования аппарат, в котором текст принимаемой телеграммы печатается на листе бумаги или бумажной ленте. Сконструирован французским изобретателем Жаном Морисом Эмилем Бодо (1845–1903) в 1872 г. С конца 1950-х гг. стал вытесняться стартостопными телеграфными аппаратами.


[Закрыть]. Впрочем, это и понятно, ибо на всех фронтах гражданской войны излюбленным занятием были разговоры по прямому проводу. По нему отдавались грозные приказы, по нему же устраивались разгоны за их невыполнение, обменивались разведывательными данными, поздравляли с победами и обкладывали отборной матерщиной за поражения; узнавали о новых назначениях и смещениях, а то и просто выпускали пар в праздной болтовне.

Как правило, Тухачевский использовал прямой провод в тех случаях, когда он сам был инициатором разговора; когда же его вызывало к аппарату стоявшее над ним высокое начальство, он недовольно хмурил брови и неохотно отправлялся в переговорную, ожидая всяческих неприятностей и подвохов или же получения свыше тех приказов и распоряжений, которые не вписывались в его собственный оперативный план.

Так было и сегодня. Неугомонный Муравьев, к которому у Тухачевского возникла стойкая неприязнь, вновь затребовал его к аппарату.

Войдя в переговорную, Тухачевский склонился над ползущей лентой, по-змеиному свертывающейся в кольца.

«У аппарата главнокомандующий. Приняты ли вами меры к занятию обратно Бугульмы, которую войска бросили, испугавшись взрыва моста в тылу? Имейте в виду, что по сведениям Уфа пала и что чехословаки из Сибири наступают к Волге. Вы, по-видимому, до сих пор не уяснили плана кампании и не совсем ясно отдаете себе отчет о состоянии положения на всем фронте, а это очень важно для командарма, ибо операция одной из армий находится в связи с операциями других армий, и вам было известно, что общая задача ставилась всем армиям – охват и окружение противника извне со стороны Омска и Челябинска».

«Тон-то, тон какой!» Тухачевского обожгли и разъярили уже первые слова Муравьева: «Вы, по-видимому, до сих пор не уяснили плана кампании…», «не совсем ясно отдаете отчет о состоянии положения на всем фронте…», «а это очень важно для командарма…». Изрекает прописные истины, подлец, принимая его, командарма, за приготовишку, намеревающегося поступить в начальный класс гимназии. И уверен, наглец, что командарм все это хамство проглотит, да еще и с благодарностью! Не на того напал, подполковник! Надо сразу же дать ему понять, что терпеть такие щелчки по носу он, Тухачевский, не намерен.

Воспользовавшись тем, что Муравьев на короткое время затих, Тухачевский ринулся в атаку:

«С развязанными руками начну энергичные действия на Уфу и обеспечение Бугульминской дороги. Для исполнения этого прошу вас без замедления выслать обещанные аэропланы, флот, артиллерию, броневики и пехоту. Кроме того, прошу спешно завтра же прислать мне восемь четырехлинейных пушек с панорамными прицелами образцов четырнадцатого – пятнадцатого годов, десять пушек Гочкиса и снарядов побольше к тем и другим. Прекрасно учитываю общую обстановку и знаю, насколько она тяжела, но правила военного искусства не позволяют, не закончив одной операции, разбрасываться на другие. Я знаю, что это грозит частыми неудачами, но зато мною будут раздавлены главные силы и нанесен стремительный и оглушительный удар по противнику, и тогда я легко исправлю свои неудачи на второстепенных фронтах. Во всяком случае, на Бугульму мной уже высланы поезда Полупанова и Тулинского и высылается отряд в 300 человек. Ожидаю прибытия других двух полков из Пензенской группы, и тогда мне легче будет обеспечить Уфимское направление. В заключение скажу, что если вы меня не считаете способным к выполнению возложенной на меня задачи, то можете сместить, но я лично уверен в успехе и ни на минуту не сомневаюсь в нем. Всеми средствами его подготовляю и через неделю возьму Самару».

«Вот так-то! – удовлетворенно усмехнулся Тухачевский. – В следующий раз, прежде чем говорить с командармом Первой, сто раз подумаешь!»

В это время на другом конце провода Муравьев яростно скомкал ленту.

– Мальчишка! Сосунок! – к вящей радости стоявших возле него штабистов, взвился Муравьев. – Ему, видите ли, страсть как хочется действовать с развязанными руками! Чего захотел! А ху-ху не хо-хо? – Он победоносно оглядел заржавших от этой фразы подчиненных. – Он забыл, шустряк, что над ним есть командующий фронтом! «Выслать обещанные аэропланы», – передразнил он Тухачевского. – Что я, рожу ему их, что ли? Может, еще и сотню-другую танков для него у англичан попросить?

– Этому поручику дай волю на ноготок, а он возьмет на весь локоток, – подлил масла в огонь кто-то из окружения.

– Не на того напал! – Тонкие губы Муравьева враз побелели. – Под мою дудку будет плясать! Я его заставлю хрен рылом копать! «Можете сместить!» – фыркнул он презрительно. – Это мне недолго! Я тебя вместо пыжа в пушку, да и пальну! «Через неделю возьму Самару!» Ходит Ермак, заломя колпак!

Он еще долго выплескивал свою злобу, перемежая оскорбления в адрес командарма отборнейшей матерщиной, и успокоился только тогда, когда Чудошвили, прекрасно знавший, как успокоить хозяина, примчался в аппаратную с бутылкой коньяку.

– Этот подпоручик возомнил, будто он один здесь воюет, – приняв изрядную дозу любимого напитка, уже спокойнее заговорил Муравьев. – Он не понимает законов взаимодействия на поле боя. Там, где нет взаимодействия, – там поражение! А кто знает, почему не взаимодействовали Ренненкампф и Самсонов на Северо-Западном фронте в четырнадцатом году? Никто не знает? Так я вам сейчас доложу. – Он страсть как любил ошеломить окружающих своими познаниями. – Еще во время русско-японской войны мой знакомый офицер, штабник, рассказывал, как Ренненкампф и Самсонов, будучи в Мукдене, изрядно набрались в станционном буфете и набили друг другу морды. И потому наступавший впоследствии на Пруссию с востока генерал Ренненкампф, командовавший Первой армией, затаив кровную обиду, из личной амбиции не поспешил на помощь Самсонову, который наступал с юго-востока. А результат? Плачевнейший, господа-товарищи. Восьмая армия, немецкая, сперва разгромила Ренненкампфа, а потом и Самсонова. Последний вынужден был пустить пулю в лоб. Вот что такое взаимодействие, которое, видать по всему, Тухачевский и в грош не ставит. Говорит, через неделю Самару возьмет? – Муравьев снова вернулся к разговору по прямому проводу. – Начальник штаба, сделай пометочку в календаре! Не возьмет – я с него шкуру спущу!

9

Уже вначале июля ценой гигантских усилий, практически под огнем неприятеля, Тухачевскому и его помощникам удалось сформировать три стрелковые дивизии – Симбирскую, Инзенскую и Пензенскую, составившие главный костяк его Первой революционной армии. Полки и дивизии пополнились вооружением, особенно за счет трофеев, захваченных у противника. Жесткими мерами укреплялась дисциплина, были созданы дивизионные и армейский военные трибуналы, которые быстро укротили тех, кто вольно или невольно подрывал боеспособность армейских рядов. Командарм решительно покончил с выборностью командиров, отныне все военные должности сверху донизу становились назначаемыми.

Дав слово главкому через неделю взять Самару, Тухачевский принялся активно готовить наступление, сообразуясь со своим тщательно разработанным планом. Но не тут-то было!

Муравьев был не из тех военачальников, кто стремился побуждать подчиненных ему командиров к самостоятельным действиям и тем более делить с ними славу одержанных побед. Едва переговорив с Тухачевским по прямому проводу, он тут же приказал выслать ему свой план Самарской операции. Это было что-то вроде шпаргалки, подброшенной незадачливому ученику во время экзамена.

Едва начав знакомиться с планом главкома, Тухачевский пришел в бешенство. Он то и дело вскакивал из-за стола, не желая продолжать чтение возмутившего его до глубины души плана, метался по тесному пространству салон-вагона, снова хватал ненавистные листы бумаги и отшвыривал их в сторону, будто они обжигали ему пальцы. Вересов пытался успокоить командарма, но безуспешно.

– Нет, ты только прочитай, прочитай, какую ересь он несет! – Возмущение Тухачевского достигло наивысшего накала. – Неужели человек, имеющий военное образование, может оказаться настолько бездарным и безграмотным? Не могу поверить, что он окончил военное училище!

– Неужто план вовсе не годится? – с удивлением спросил Вячеслав. – Может, ты преувеличиваешь? Может, в тебе говорит неприязнь к этому деятелю?

– Что за чушь! – Тухачевский теперь уже перенес свое раздражение на друга. – Посуди сам, Муравьев планирует окружить Самару полукольцом протяженностью триста верст! И мою армию требует разделить на семь колонн малой численности. И представь, шесть из них должны будут выполнять сугубо вспомогательную роль, а седьмая – наступать на направлении главного удара. Как может справиться с этой задачей колонна, в которой менее тысячи бойцов? Она же неминуемо будет разгромлена противником! Это же прямое предательство!

– Но возможно, другие армии будут взаимодействовать с тобой? – Вячеславу уж очень хотелось убедиться в справедливости суждений командарма.

– Это уже другой вопрос! Самару-то приказано взять мне! А по плану главкома мои дивизии должны будут действовать по разным направлениям, растопыренными пальцами. Более того, главный удар предполагается наносить, ведя войска через песчаную лесостепь Заволжья. Но там нет не то что железной дороги, но даже и приличных грунтовых дорог!

– Похоже, главком вознамерился подставить тебе подножку, – наконец согласился с доводами Тухачевского Вячеслав. – Иезуитский план дискредитации командарма, присланного из Москвы.

– Ты всерьез думаешь, что я буду плясать под его дудку? Прошу тебя, запиши мой рапорт главкому.

Вячеслав сноровисто уселся за стол и начал записывать то, что диктовал ему командарм:

«Главкому Муравьеву. 1918 года 10 июля, место отправления – г. Симбирск.

Еду на Пензу – Сызрань. Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но Вы запретили броневому дивизиону двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось лишь жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов – это невыполнимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала? Не сочтите этого заявления недисциплинированностью. Ведь армия, согласно тактике и стратегии, получает только задачи и директивы самого общего характера. Даже приказания армиям избегают давать. Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий. Может быть, это было вызвано нераспорядительностью прежних начальников, но мне кажется, что до сих пор я не мог бы вызывать в этом отношении Вашего недовольства. Командарм-1 Тухачевский».

– Веселенькая ситуация, – прокомментировал Вячеслав, когда Тухачевский поставил под рапортом свою подпись. – Воевать тебе приходится не только с белыми армиями, но и с собственным главкомом!

Рапорт был тут же отправлен с нарочным, а уже вечером позвонил адъютант Муравьева и сказал, что главком вызывает командарма к себе.

– Ну, что я говорил? – озабоченно спросил Вячеслав. – Прежде чем взять Самару, тебе придется сразиться с главкомом. Этого рапорта он тебе не простит. Я еду с тобой.

– Ни в коем случае. Останешься здесь за меня, ты же знаешь, что начштаба сейчас в Инзенской дивизии. Я скоро вернусь.

– В чем я не очень-то уверен, – возразил Вересов. – Ты недооцениваешь своего главкома.

– Лучше прикажи побыстрее подать мне коня, – невесело усмехнулся Тухачевский.

На пристани у дебаркадера стояла все еще роскошная императорская яхта «Межень». В сравнении с буксирами, баржами и простыми пароходами она казалась самим воплощением красоты и изящества.

Главком любил красивую жизнь!

Пристань заполонили военные. Особенно много было матросов, перепоясанных пулеметными лентами, и бойцов в новом обмундировании – из личной гвардии Муравьева.

Тухачевский спешился и поспешил на яхту. Там его уже ждал окруженный разномастной свитой и излучающий бешеную, взрывчатую энергию Муравьев.

Муравьев стоял перед Тухачевским, заложив руки за спину, глаза его горели неистовым нездоровым огнем. Казалось, будто главком впервые увидел командарма. Всем видом он выражал отчужденность; страсти, кипевшие в нем, вот-вот готовы были вырваться наружу.

– Утром я вам направил рапорт, – начал было Тухачевский, но Муравьев резко и нагло перебил его:

– Этим рапортом можете подтереть задницу себе и своим большевистским друзьям, вашему Варейкису! – Он бросал горячие хамские слова прямо в лицо Тухачевскому. – И запомните, поручик: не будет никакой Самарской операции! Я поворачиваю фронт на запад, я объединяюсь с братьями чехословаками, и мы вместе будем громить Германию! Вы слышали о восстании левых эсеров в Москве?[14]14
  Левые эсеры – мелкобуржуазная партия в России в 1917–1921 гг. Участвовали в Октябрьской революции 1917 г., входили в ВРК, ВЦИК, СНК РСФСР. С начала 1918 г. были противниками Брестского мира. В июле 1918 г. подняли антисоветский мятеж, после подавления которого отделились «революционные коммунисты», «народники-коммунисты». Утратив влияние на крестьян, партия прекратила существование.


[Закрыть] Это восстание переметнется на все города России! Большевикам не удержать власть, эти предатели, немецкие наймиты, получат по заслугам!

С минуту по выражению лица Тухачевского Муравьев пытался определить его реакцию на такое сенсационное заявление, но Тухачевский невозмутимо молчал.

– С кем вы, командарм Тухачевский? – Вопрос Муравьева прозвучал почти торжественно. – Если со мной, вы будете назначены – и немедленно – на самый высокий пост в будущем правительстве. Если против меня – мой маузер скажет свое веское слово! – И в подтверждение своих слов Муравьев выхватил маузер из кобуры.

Тухачевский посмотрел на него с презрением.

– Я жду ответа! – нетерпеливо и грозно возвестил Муравьев.

– Ответ у меня один: я никогда не был предателем и никогда им не стану, – негромко, но твердо произнес Тухачевский.

– Сдать оружие! – приказал Муравьев Тухачевскому. – Поедете со мной.

Двое матросов из охраны Муравьева подхватили Тухачевского под руки и усадили в «кадиллак». Машина помчалась на станцию Симбирск-1.

Увидев выстроенный на платформе батальон, Тухачевский понял, что здесь уже все готово для спектакля, который решил устроить Муравьев специально для него, чтобы попытаться склонить командарма на свою сторону.

Муравьев торжественно и гордо подошел к строю и произнес речь. Он говорил тоном полководца, который уже одержал блистательную победу:

– Товарищи бойцы! Храбрые орлы революции! Мы прекращаем эту братоубийственную гражданскую войну. Наш главный враг – Германия! Большевики – предатели! Они подписали позорный мир с немцами, отдали им на растерзание великую Россию! Те, кто не пойдут за мной, под наши боевые знамена, будут сметены с лица земли! Все на защиту нашей поруганной родины! Ваши имена, легендарные защитники России, будут прославлять потомки, они будут золотыми буквами вписаны в историю! Вперед, за правое дело!

Он умолк и повернулся к Тухачевскому.

– Вот перед вами стоит командарм Первой революционной армии Тухачевский. Смотрите на него! И спросите: с нами он или против нас? Готов ли он влить свою армию в легионы, которые пойдут на штурм Берлина?

Тухачевский молчал, испытывая к Муравьеву все большее омерзение.

– Он не хочет отвечать! – яростно воскликнул Муравьев, горя возмущением. – Каков будет ваш приговор этому изменнику, орлы революции?

– Смерть! – взвизгнуло из строя несколько голосов.

– Смерть! – подтвердил Муравьев, делая знак охране. – За решетку его. А на рассвете – расстрелять!

А на рассвете Тухачевский, внезапно освобожденный из тюрьмы, узнал о событиях прошедшей ночи из телеграммы:

«Срочно. Председателю Совнаркома Ленину. ЦИК, ЦК большевиков.

В 9 часов вечера 10 июля главнокомандующий Восточного фронта Муравьев, приехав с уфимскими отрядами, оцепил броневиками Совдеп, арестовал часть его членов, мотивируя арест тем, что он объявляет войну с Германией. Он собрал находящиеся части в Симбирске и призвал последние идти с ним на Германию, а гражданскую войну прекратить. Рассматривая это как контрреволюционное выступление и измену Советской власти, несколько человек, членов нашей партии, приняли все меры, чтобы навербовать в муравьевских частях сторонников, дабы арестовать Муравьева. Для этого были приглашены на конспиративное заседание представители из частей, подчиненных Муравьеву. После того как он проинформировал их по существу смысла заговора, представители в большинстве заявили, что являются сторонниками и защитниками Советской власти. Они присоединились к Нам. После этого нами были приняты все меры к аресту. В три часа ночи Муравьев пришел на заседание губисполкома вместе с фракцией левых социал-революционеров и предложил присоединиться к нему. Большевики заявили, что будут бороться против Муравьева. После такого решительного протеста, вынесенного нами, и после того, как был оглашен на заседании ряд фактов, показывающих, что Муравьев дал уже распоряжение, чтобы оголить фронт, среди эсеров, составлявших большинство, наступило замешательство, и они потребовали перерыва для обсуждения положения во фракции. После этого Муравьев заявил, что ему незачем больше присутствовать, его дело сделано, и направился к двери. Уполномоченный отряда заявил от нашего имени Муравьеву, что он арестован. Муравьев начал стрелять, одного ранил. А вскоре сам был убит. Большевистская партия заявляет, что, как ни опасна была эта задача, она с честью выполнена. На фронте снова установился образцовый порядок, части возвращены обратно на позиции.

Временным главнокомандующим армией Восточного фронта нами назначен Тухачевский.

Член областного бюро РКП(б) юга России, товарищ председателя Симбирского губисполкома и председатель Комитета большевиков Варейкис.

Оказалось, что вслед за этой телеграммой, продиктованной Варейкисом, разумеется, впопыхах, полетела вторая, с рядом уточнений.

В частности, уточнялось, что Муравьев убит в результате оказанного им сопротивления, что он выстрелил первый и ранил не одного, а трех человек. Сообщалось далее, что левые эсеры, прибывшие на заседание, всей фракцией поддерживали Муравьева и, соединившись с Самарой, предлагали объявить Поволжье самостоятельной республикой, но, получив решительный отпор фракции коммунистов, по предъявлении телеграмм, разосланных Муравьевым, об отводе войск с позиций в Симбирск, Казань и Вятку, смутились и потребовали перерыва для фракционного совещания.

Далее говорилось, что после убийства Муравьева фракция левых эсеров растерялась и заявила, что будет идти с большевиками и выполнять свои обязанности. Но так как в комиссариате Симбирска преимущественно были левые эсеры, большевики временно заблокировали их. А в конце телеграммы сообщалось, что в настоящий момент левые эсеры устраняются с ответственных постов, что Сызрань взята белогвардейцами по вине Муравьева, что в Ставрополе положение благоприятное, Бугульма в наших руках, враг потерпел большой урон и что вчера утром взята Сызрань.

Эта оптимистическая концовка была рассчитана на то, чтобы успокоить Ленина и не вызвать припадка ярости у Троцкого, который в такого рода ситуациях немедля мчался на место события и расстреливал всех виновных, а под горячую руку и невиновных…

Вскоре Варейкис, в соответствии с постановлением губернского исполкома, вступил в обязанности чрезвычайного коменданта города Симбирска. Новым главкомом Восточного фронта Совнарком назначил Вацетиса, хорошо проявившего себя при ликвидации мятежа левых эсеров в Москве.

Что касается Тухачевского, то он вернулся к исполнению обязанностей командующего Первой армией. Некоторое время спустя он счел нужным послать Варейкису письмо такого содержания:

«Открыто говорю, что дело создания Первой армии и изгнание контрреволюции никогда не могло бы осуществиться, если бы Симбирский комитет партии и исполком не пришли бы на помощь… Товарищ Варейкис, я смотрю на Вашу деятельность и деятельность партии при защите Симбирска как на блестяще выполненную работу, послужившую общегосударственным опытом…»

Посылать такое письмо Тухачевского настойчиво отговаривал Вересов, который во взаимоотношениях с людьми презирал даже малейшие проявления лести. Но Тухачевский стоял на своем: надо ценить заслуги людей и открыто говорить об этом…

Еще смолоду Тухачевский усвоил: ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого, как обыкновенная человеческая лесть: она не забывается с годами и является вечным моральным оружием. И не только это. Окунувшись в атмосферу внутрипартийных отношений, он сразу понял, что всеми делами в конечном итоге вершит партия, все зависит от партии, а точнее, от партийной верхушки, и потому каждый свой шаг следует согласовывать с партией, то бишь опять-таки с ее верхушкой, как бы ни влекло тебя к полной самостоятельности и как бы такая позиция ни унижала твоего самолюбия и человеческого достоинства.

Тухачевский писал эти строки, внутренне презирая себя за почти откровенный подхалимаж, но он не только дописал письмо до конца, но и сразу же отправил его адресату: он был уверен, что при новых назначениях поддержка Варейкиса, а значит, и тех, кто его окружает, будет ему обеспечена…