Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

15

Декабрьская ночь принесла в столицу трескучий мороз. За окнами все что-то потрескивало, похрустывало, постанывало, но Сталин не прислушивался к этим звукам, углубившись в чтение очередного номера «Правды». Его привлек материал с интригующим заголовком «О сатирическом рассказе А. Платонова «Усомнившийся Макар».

Статья была написана небезызвестным Леопольдом Авербахом, генеральным секретарем Российской Ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и редактором журнала «На литературном посту», спускавшим своры собак на любого писателя, позволившего себе хоть на миллиметр отклониться от постулатов пролетарской литературы, и тут же отдававшим провинившегося на растерзание псам от критики.

Автор обильно цитировал писателя Андрея Платонова, и приводимые им выдержки вызывали у Сталина гораздо более пристальный интерес, чем сама статья. Одну, по его мнению наиболее примечательную, Сталин выделил особо. В ней шла речь о Макаре:

«Страдание его перешло в сновидение: он увидел во сне гору, или возвышенность, и на той горе стоял научный человек… человек тот стоял и молчал, не видя горюющего Макара и думая лишь о целостном масштабе, но не о частном Макаре. Лицо ученого человека было освещено заревом дальней массовой жизни, что расстилалась под ним вдалеке, а глаза были страшны и мертвы от нахождения на высоте и слишком далекого взора».

Вторую цитату Сталин прочитал не менее придирчиво:

«…Я не хочу жизни в прихожей будущего дворца. Моя жизнь здесь сегодня… Мы мчимся своими помыслами к какому-то неведомому финишу, урезая себя в праве на сегодняшний день».

В третий раз перечитывая первую цитату, Сталин от неожиданности вздрогнул и помрачнел: в научном человеке он вдруг узнал самого себя! Конечно, этот хитроумный Платонов, видимо закоренелый антисоветчик, не назвал фамилии научного человека. Еще бы, он заранее учуял, что за конкретную фамилию могут запросто поставить к стенке. А все эти антисоветчики очень любят клеветать на Советскую власть, но как же они не любят умирать! С другой стороны, хитроумность автора была еще более изощренна, так как любой читатель, будь он абсолютно круглым дураком, сразу же уразумеет, о ком идет речь. Конечно о вожде, о Сталине, который стоит на вершине государственной горы, бесплодно вглядывается в фантастически далекие, иллюзорные дали и думает о всем человечестве, но никак не об отдельном человеке с его радостями, горестями и мечтами.

Сталин терпеть не мог Авербаха, но мысленно похвалил его за строки, которыми он оценил паскудные писания этого новоявленного пророка от литературы:

«Писатели, желающие быть советскими, должны ясно понимать, что нигилистическая распущенность и анархо-индивидуальная фронда чужды пролетарской революции никак не меньше, чем прямая контрреволюция с фашистскими лозунгами. Это должен понять и Андрей Платонов».

Конечно, можно бы сказануть и покруче, да и обойтись без этой псевдонаучной «анархо-индивидуальной фронды». Куда точнее и проще обозвать Платонова фашистом или хотя бы фашиствующим, а не уговаривать его взяться за ум, но и так неплохо, очень даже неплохо. Пусть теперь попробует притащить в какой-нибудь журнал свои контрреволюционные писания сей новоявленный гений! С ходу получит от ворот поворот.

Странно, но, размышляя о Платонове, Сталин неожиданно для самого себя переключился на Тухачевского. Казалось бы, что общего между ними? Однако есть общее, есть, не может быть, чтобы он, Тухачевский, мыслил иначе, чем Платонов. Тоже ведь мнит из себя интеллектуала, тоже выпендривается, пусть на своем, военном поприще, но выпендривается! Наверняка думает о нем, Сталине, как о научном человеке, платоновском научном человеке. И по всему видно, вместо того чтобы решать проблемы обороны страны, мусолит вреднейшую книжонку Платонова, исподтишка похихикивая над вождем. Да и только ли Тухачевский! Вся эта так называемая интеллигенция, а точнее, интеллигентская фронда, собираясь на своих кухнях, ржет, испытывая садистское наслаждение оттого, что нашелся в их среде такой смельчак, который, хотя и не назвал фамилию вождя, рисуя свою вредоносную карикатуру, все же лягнул его, прибегая к эзоповому языку. И как, мерзавец, прицельно выбрал момент, когда страна на всех парах устремилась в социализм!

Сталин отложил в сторону газету и задумался. Почему-то на ум пришло изречение Чингисхана: «Смерть побежденных нужна для спокойствия победителей».

Какая мудрейшая мысль, годная на все времена, пока существует человечество! Именно – для спокойствия победителя, а коль победитель – это не только вождь, но и предводимый им народ, то, значит, и для спокойствия всего народа. Как тут не повторить порядком подзатасканное: все гениальное – просто?

Сталин вдруг весело ухмыльнулся: а ведь не зря Бухарин, Бухарчик за глаза, тайком обзывал его, Сталина, Чингисханом. Но к чему на него обижаться? Это же истинная похвала! Нет, вовсе не дурак был этот Чингисхан!

Теперь, после серьезного чтения, Сталину захотелось отвлечься чем-нибудь более легким. И он вспомнил, что на днях Поскребышев передал ему пакет от Горького. В пакете была пьеса некоего молодого драматурга, и старик слезно просил «дорогого Иосифа Виссарионовича» прочесть ее и высказать свое мнение. В пакете оказалась пьеса Александра Афиногенова с интригующим названием «Ложь». Кажется, старик всерьез уверен, что товарищу Сталину больше нечем заняться, как чтением каких-то сомнительных пьесок. Будто сам не в состоянии оценить! Этих так называемых драматургов расплодилось видимо-невидимо, а он, Сталин, должен читать вымученный в их головах бред. Вот и этот Афиногенов, видимо, возомнил себя человеком, способным достойно отразить современность. Одни названия пьес чего стоят: «Чудак», «Страх», «Ложь»… Кажется, этот новоявленный Шекспир вознамерился заклеймить одними даже названиями наш социалистический строй! Однако все же любопытно, какие идейки хочет протащить через свой очередной опус сей мудрец от драматургии. «Ложь»! Скажите пожалуйста!

И Сталин, глянув на настольный календарь и увидев в нем пометку, что завтра (да нет, уже сегодня!) в час дня к нему на прием пожалует замнаркома обороны, начальник вооружений РККА командарм первого ранга Тухачевский, поморщился: одно имя командарма вызывало в нем неприятие, даже протест, и потому весь этот день, в который произойдет столь нежеланная встреча, будет черным в календаре событий. Посему самое время подразвлечь себя чтением беллетристики, чем черт не шутит, может, этот писака и создал нечто выдающееся.

Вчитываясь в текст пьесы, Сталин становился все более хмурым. Раздражение закипало в нем, и вскоре он почувствовал себя глубоко обиженным и оскорбленным: дьявол забери этого Афиногенова, пьеса которого, бесспорно, забудется, едва после ее окончания упадет театральный занавес, а вот он, Сталин, вынужден читать это дерьмо, чтобы не выглядеть перед замшелым «основоположником» правителем, которого не интересуют литература и искусство. Лучше бы эти щелкоперы тратили бумагу и чернила на что-либо более полезное государству. Сталину вспомнилось, как совсем недавно, перечитывая своего любимого Салтыкова-Щедрина, он вновь насладился «Посланием пошехонцам», где его всегда приводила в восторг фраза: «Пишите, мерзавцы, доносы». Ей-ей, если бы эти бездарные драматурги писали дельные доносы политического характера, было бы куда полезнее!

Ну как можно писать такое?! Персонаж пьесы, некая Нина, чья душа мечется, разумеется от безделья, взывает: «Пусть не молчат, пусть говорят правду!» А вполне интеллигентная дама, некая Горчакова, изрекает в ответ: «Массы должны доверять нам, не спрашивая, правда это или ложь». Между прочим, великолепно изрекла, надо не копаться в своих мелких душонках, пытаясь отделить правду от лжи, ибо процесс этот абсолютно бессмысленный, а верить слову партии – незамедлительно, едва только это слово произнесено, верить не просто безраздельно, а главное, с величайшим воодушевлением! Только в этом случае можно утверждать, что общество едино как монолит. А если общество не едино как монолит, то строительству социализма угрожает полный крах! Монолит – вот идеал государства победившего социализма!

А вот еще некий непонятный, впрочем, очень даже понятный Рядовой. Ему, видите ли, кажется, что с ложью жить теплее. Ишь какой стратег, не скрывает даже, что он заведомый сторонник лжи, для него ложь – нечто вроде тактики обмана противника на фронте, своего рода камуфляж. Это под кого же драматург закамуфлировал своего Рядового, на кого намекает, стервец?

Чем более Сталин углублялся в пьесу, тем сильнее она вызывала в нем внутренний протест. Выходит, партия состоит из лжецов? Иначе чем объяснить, что бойцы за правду, вроде партийца Сероштанова (надо же, какую издевательскую фамилию пристегнул большевику!), и в самом деле серы, бездарны, а мозги их напичканы примитивными мыслями. Да такой пьесе взахлеб будет аплодировать мировая буржуазия!

А эта шизофреничка Нина ничего, кроме ярости, вызвать не может. Едва не завывая от отчаяния, она что-то талдычит о какой-то пыли, застилающей глаза людей от реальной жизни, о том, что люди растут безъязыкими, равнодушными, ведут двойную жизнь.

«Ха-ха-ха!» – не выдержав, начертал на полях рукописи Сталин. А дальше эта же Нина несет явную антисоветчину. Мол, все хвалим, говорим красивые слова, даем ордена, и все это напоказ, для вывески. Так, мол, и все наши лозунги – на собраниях им аплодируют, а дома свою оценку дают, другую. Оттого и не стало теперь крепких убеждений – вчера был вождь, все перед ним кадили, а завтра сняли его – и никто ему руки не подаст, и не знаем мы, что будет завтра генеральной линией, – сегодня линия, а завтра уклон.

Ну, это уже ни в какие ворота! Издеваться над генеральной линией партии! Сталин резко отодвинул от себя папку с рукописью. К чему эта унылая и нудная тарабарщина? Она способна лишь разлагать души людей, лишать их веры и крепости. В той же манере пьеска, в какой недавно некий писака Виноградов плакался в жилетку Горькому: якобы за статью, написанную искренне, с незначительной ошибкой в деталях, человека лишают жилой площади, выгоняют отовсюду, бранят и обижаются, если он не кончает самоубийством. Эка куда хватил! Что ж, если лишаем жилплощади, то незамедлительно предоставляем казенную, правда, с решеткой на окне, но зато более приспособленную для спокойного житья.

Нет ничего опаснее так называемых правдолюбцев, они словно ржавчина разъедают остов государственного корабля. Вот и завтрашний, нет, уже сегодняшний посетитель – тоже из их числа, борец за правду и справедливость. А сам небось на прямые и жесткие вопросы товарища Сталина будет лгать, юлить и изворачиваться…

Нередко в годы правления Сталина наибольшую власть, наибольший авторитет и наибольшую пробивную силу могли иметь не те должностные лица в верхнем эшелоне власти, которые занимали более высокие посты, а те, которые, занимая и менее высокие посты, пользовались незримой, но реальной поддержкой и благорасположением Сталина, и даже те, у кого эта поддержка была мифически призрачной, специально воссозданной мастерами мифотворчества для надежного прикрытия нужной личности. Напротив, занимай человек самый высокий пост в служебной иерархии, но не имей поддержки Сталина, хотя бы и мифической, этот человек был в своих действиях, по существу, бессилен. И если такого рода расклад сил присущ, как известно из исторического опыта, любой власти, то в условиях власти тоталитарной он принимал тотальные же размеры и был главнейшей основой реальных возможностей того или иного высокого должностного лица.

Именно это обстоятельство и было главной причиной того, что Тухачевский, занимая очень высокий пост, но не имея поддержки Сталина, более того, постоянно испытывая на себе его неприязненное, если не враждебное отношение, при всех своих недюжинных организаторских способностях и несомненном таланте военачальника, при всем своем высоком интеллекте нередко был абсолютно бессилен провести в жизнь свои идеи по техническому оснащению и перевооружению армии, и особенно по подбору более компетентных кадров, да и по всему остальному, довольно широкому спектру своей деятельности. Идеи по техническому перевооружению объявлялись прожектерскими, осуществление их якобы разрушит экономику страны и опустошит государственную казну, да еще и сыграет на руку классовому врагу. Что же касается его предложений по кадровому вопросу, то они отвергались с порога, а автора этих кадровых предложений объявляли человеком, думающим не о деле, а о том, как бы поплотнее окружить себя своими сторонниками, приверженцами, льстецами и подхалимами, враждебно относящимися к старым, закаленным и проверенным в огненном вихре гражданской войны кадрам – золотому фонду армии.

Еще с двадцатых годов Тухачевского одолевала идея создания воздушных десантов. В его голове она, эта идея, родилась не случайно: в развитых странах Запада, да и в Советском Союзе бурно развивалась авиация, конструкторов увлекала потрясающе заманчивая цель покорения воздушного пространства, а для этого нужны были самолеты, которые бы летали дальше, выше и быстрее всех. Самолеты-истребители уже применялись для уничтожения самолетов противника в воздухе, самолеты-бомбардировщики – для бомбежки городов и военных объектов. Но разве нельзя применить специальные транспортные самолеты для того, чтобы сбрасывать с них на землю, в нужную точку вооруженный десант, способный свалиться противнику как снег на голову, внести в его ряды панику и завладеть любым военным объектом или же обосновать плацдарм для последующих наступательных действий?

На одном из Военных советов, где Тухачевский высказал свою мысль, Сталин и Ворошилов объявили воздушное десантирование авантюрой, которая способна бесславно загубить тысячи пролетарских бойцов, сознательно бросив их в пасть противнику. Мотивировалось это тем, что нигде в мире эту никчемную идею никто даже не пытается осуществить.

– Они там, на Западе, что, все поголовные дураки? – возбужденно шумел Ворошилов. – Они что, не понимают, нужны такие десанты или не нужны? Только своих солдат они на растерзание отдавать не желают и не отдадут! А нам не жалко, мы богатые, у нас народу много! Нам рабоче-крестьянской крови не жалко! И рабоче-крестьянских денег. Это ж сколько ж нужно угробить средств на эту пустую затею? К чему нам эти эксперименты, когда в нашем распоряжении прекрасная конница? Пока десант во главе с товарищем Тухачевским расстреляют в воздухе, наша легендарная конница, проверенная в сотнях боев, все сметет на своем пути и на плечах противника ворвется в любой их Берлин!

– Ваша легендарная конница будет в считанные часы уничтожена танками и самолетами, – пытался парировать Тухачевский. – Гражданская война – это уже история. Настали новые времена, настал новый век – век технического прогресса. И без воздушных десантов нам все равно не обойтись. И что нам Запад – указ?

– Вы еще молоды, товарищ Тухачевский. – Ворошилов не терпел, чтобы ему перечили, он едва не сказал: у вас еще молоко на губах не обсохло. – А молодость – это всегда максимализм. Но это не дает вам права столь бесцеремонно отзываться о нашей славной коннице. Рано еще списывать в запас нашего боевого коня. И учтите, даже английские генералы ядовито посмеиваются, когда им начинают толковать о воздушных десантах.

Говоря все это, Ворошилов устремлял свой взор в сторону Буденного и по лицу Семена Михайловича видел, что тот вполне удовлетворен словами наркома: снова этот зазнайка Тухачевский получил щелчок по носу, да еще принародно, а не в узком кругу.

Обо всем этом Сталину во всех живописных подробностях доложил Ворошилов. Он пришел в кабинет вождя с толстой папкой и первым делом ловко, словно фокусник, выхватил из нее многостраничный документ. Сталин, ненавидевший объемистые документы, брезгливо поморщился:

– Что это, Клим? Опять заставишь меня читать какую-нибудь галиматью?

– Да я и сам эту галиматью едва до половины дочитал, в сон клонит, – откровенно признался Ворошилов. – И откуда этот прожектер время находит? Строчит и строчит…

– Тухачевский? – Сталин словно выстрелил фамилией ненавистного командарма.

– Вы, Иосиф Виссарионович, как всегда, угадали, – тут же польстил Ворошилов.

– А почему до сих пор не вручил мне «Ворошиловского стрелка», если товарищ Сталин всегда попадает в «десятку»? – усмехнулся в усы Сталин.

– Готов в любую минуту, – подхватил шутку Ворошилов. – Я эти бумажки, товарищ Сталин, не к вам хотел нести. Было большущее желание по пути сплавить эту писанину в туалет, авось пригодится задницы подтирать. Но пощупал – никак не подходит для благородных целей: бумага лощеная! У меня в секретариате приказы наркома печатают на простой газетной, когда хорошая бумага кончается, а у него – хоть ассигнации печатай! И откуда берет? Не иначе, зарубежные связи использует, у него их – тьма. Оставить у вас, товарищ Сталин, или подшить в дело?

– Оставь, Клим. Человек трудился в поте лица, а ты – задницы подтирать! Посмотрю на досуге, на всякий случай. А вдруг товарищ Тухачевский еще одну Америку открыл?

– Жаль вашего драгоценного времени, товарищ Сталин. Если все, что он предлагает, претворить в жизнь – придется даже нам с вами лапти обуть. А всю легендарную конницу переработать на колбасу.

– Судя по предыдущим его запискам, он явно мечтает о «красном милитаризме», – нахмурился Сталин.

Он с наслаждением затянулся трубкой.

– А не кажется ли тебе, Клим, что так называемая позиция товарища Тухачевского очень сильно смахивает на позицию одного из столпов германского генерального штаба Людендорфа? Надеюсь, нарком обороны знаком с писаниями этого вояки?

– Как же, читал его воспоминания! Явный пособник Гитлера.

– Этого мало, – сказал Сталин, испытывая удовлетворение оттого, что может преподнести урок своему наркому, не очень-то жаждущему общения с книгами. – Советую скрупулезно изучить его «Тотальную войну». Сей фашиствующий генерал требует возвести роль полководца до степени абсолютного монарха, ни больше, ни меньше.

– Наглец высшей пробы, – поспешил заклеймить Людендорфа Ворошилов.

– По Людендорфу, полководец дает политикам предписания, которые они должны послушно исполнять, а вовсе не наоборот. Во время войны, разумеется. Вот познакомься. – Сталин взял книгу, лежавшую у него на столе, раскрыл в том месте, где была картонная закладка, и протянул Ворошилову. Тот приник к книге, стараясь пробежать указанное место как можно быстрее, дабы не отнимать у Сталина времени.

«Недопустимо, – писал Людендорф, – такое положение, когда по каким бы то ни было соображениям полководец стоял бы на втором или третьем месте из-за предполагаемого недостатка авторитета или из-за молодости… Никто не может давать ему указаний или снять с него ответственность».

– Любопытно, – покачал головой Ворошилов. – И довольно откровенно.

– А вот еще, послушай. – Теперь Сталин сам прочитал выдержку из труда Людендорфа. – «Полководец дает предписания политике, которые она должна выполнить, служа военному руководству». Выходит, какой-нибудь Тухачевский, волею судьбы зачисленный в полководцы, будет давать нам с тобой предписания, которые мы будем повторять, стоя по стойке «смирно», вытянув руки по швам, и которые мы будем обязаны незамедлительно выполнить.

– А он ху-ху не хо-хо? – Ярость распирала Ворошилова, будто Тухачевский и впрямь уже поставил и его и даже Сталина по стойке «смирно».

– Не горячись, Клим. – Сталин был совершенно спокоен. – Подумай лучше, что же получится в итоге? А получится то, что если нельзя вести тотальную войну, не распоряжаясь экономикой страны, то полководец должен руководить и хозяйством государства.

– Но это же прямой путь к военной диктатуре!

– Вот именно, – согласился Сталин. – Все сводится к военной диктатуре, к полному торжеству военщины. И это именуется гордыми традициями германского генерального штаба. Вот уж поистине эти генералы, как Бурбоны во Франции, ничего не забыли и ничему не научились. Но Бог с ним, германским Людендорфом. У нас, кажется, намечается свой, доморощенный Людендорф.

– Как всегда, я поражаюсь твоей прозорливости, Коба, – почти растроганно произнес Ворошилов, понимая, что речь идет о Тухачевском.

– Меня окружают сплошные льстецы, – без раздражения, а как бы констатируя факт, задумчиво произнес Сталин. – Вот и ты спешишь записаться в их число, Клим. А не лучше ли было бы для нашего общего дела, в данном случае для военного дела, если бы необходимой прозорливостью обладал и нарком обороны, и его ближайшие подчиненные?

– Для этого надо иметь голову товарища Сталина, – ввернул Ворошилов.

– Не надо иметь голову товарища Сталина, – возразил вождь. – Просто надо, как минимум, иметь умную голову. Не способны предвидеть – проявляйте хотя бы обостренную политическую бдительность. Иначе нами скоро будет управлять полководец Тухачевский, ставший военным диктатором. Нет, Клим, не управлять – диктатор Тухачевский будет нас просто вешать на фонарных столбах.

Ворошилов, слушая эти слова, зябко поежился.

– А мы заставим его рылом хрен копать, – мрачно пообещал он.

– Опять ты горячишься, Клим? Все еще не остыл от атак на фронтах гражданской войны? Я высказал пока что лишь предположение, а ты уже перешел на полевой галоп.