Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

Омск, 7 ноября. Колчак представил проект об увеличении офицерского содержания – новые огромные расходы.

Приезжала бабушка русской революции Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская[20]20
  Бабушкой русской революции назвала мелкобуржуазная пресса Е. К. Брешко-Брешковскую (1844–1934) – одну из организаторов и лидера партии эсеров. В революционном движении она участвовала с 1870-х гг. В 1874–1896 гг. она побывала в тюрьме, на каторге и в ссылке. Участница революции 1905–1907 гг. С 1919 г. – белоэмигрантка.


[Закрыть]. Старушка безгранично любит Россию и на старости лет собирается в Америку будить внимание к родной стране. На прощанье выразила пожелание, чтобы я одинаково боролся с врагами налево и направо, перекрестила меня и, к моему великому смущению, поцеловала меня как мать.

Омск, 10 ноября. Вместе с Реньо приезжал екатеринбургский консул Нейтеман. В свите находился офицер Пешков, отрекомендовавшийся приемным сыном Максима Горького. Он в форме французского капитана, без руки, которую потерял на французском фронте.

9 ноября в Екатеринбурге должно было состояться торжество освящения знамен, пожалованных четырем батальонам «в честь начала чешской национальной жизни» – Чехословакия стала самостоятельной республикой.

Русское верховное командование на этом торжестве должен был представлять Колчак, который как военный министр ехал для инспектирования войск Екатеринбургского фронта.

По «случайному совпадению» вагон Колчака был прицеплен к поезду английского посланника Уорда, который с ротой своего батальона ехал на торжество.

Вскоре в екатеринбургских газетах появился ряд хвалебных статей о Колчаке и интервью Уорда, в котором особо подчеркивалось: «При наличии таких людей, как Колчак, Россия никогда не погибнет».

Указывалось на дружеские встречи Колчака с Гайдой, на совместные с Уордом поездки на фронт, где в виде развлечения производилась артстрельба по красным под звуки оркестра, игравшего популярные английские песенки «Colonel Bogey» и «Типперери».

Омск, 13 ноября. На банкете в честь прибывших в Омск французских офицеров находившиеся в ресторане русские офицеры не только потребовали исполнения старого русского гимна «Боже, царя храни!», но и начали подпевать. Создалась неловкость. Французский военный комиссар Реньо, а также французский и американский консулы при исполнении гимна не встали. Не встал и представитель Директории. Разразился скандал.

Генерал Матковский не принял никаких мер, даже по отношению особенно разошедшегося полковника, оказавшегося атаманом Красильниковым. Иностранные представители вынуждены были уехать с банкета.

На другой день я по телефону спросил Матковского, арестовал ли он виновных. Матковский заявил, что все еще выясняет таковых, и спросил: «А если среди виновных окажется сам Красильников – и его арестовать?»

И это спрашивал командующий армией – старый опытный генерал!

«Конечно арестовать, – ответил я, – вы заставляете меня учить вас вашим обязанностям».

Впрочем, я никогда не забуду одного весьма показательного факта, связанного с этим генералом.

В Омске солдаты одного из батальонов отказались идти на фронт, требуя боеприпасов, продовольствия и обмундирования. На глазах возмущенного английского Хэмпширского полка солдаты были разоружены и над ними учинена расправа. Генерал Матковский немедля издал приказ с изложением всего происшедшего. Приказ заканчивался словами: «Расстреляно двадцать. Бог еще с нами. Ура!»

Что еще можно добавить к портрету господина Матковского?

В тот же день, 13 ноября, я отбыл на фронт. А через три дня Красильников на глазах бездействующего Матковского арестовывал членов Директории.

Поезд, 16 ноября. За окнами вагона вьюга, поэтому еще уютнее в моем салоне; несмотря на недомогание, я все же чувствую здесь отдых от последних дней, полных забот и тревоги.

Навстречу шел поезд Уорда с вагоном Колчака. Приказал Колчаку обождать меня в Петропавловске, если прибудет раньше. Колчак возвращался из Екатеринбурга. Он явился в мой вагон, высказал, что очень доволен поездкой, духом и бодростью войск. Принимал парад, выезжал на броневике на фронт.

Свидание его с Уордом, Гайдой, Пепеляевым и Голицыным было подготовлено заранее и не без ведома их омских друзей.

Из длинного разговора с Колчаком я еще более убедился, как легко он поддается влиянию окружающих. Мое поведение в связи с выходкой Гайды (его попытка идти войной на Омск против штаба Сибирской армии в лице генерала Белова) резко изменило то настроение, с которым он вошел в мой вагон. Он уже соглашался с гибельностью и несвоевременностью каких бы то ни было переворотов. Он или очень впечатлителен, или хитрит.

Колчак опять заговорил о необходимости расширения его прав как военного министра.

Адмирал обедал в моем вагоне. Присутствовала сестра моей жены, врач местной детской колонии. В Петропавловске я задержался на целых семь часов».

На этой записи дневник обрывался. Тухачевский утомленно потер глаза длинными тонкими пальцами и мысленно представил себе Колчака: этот адмирал, хотя и был его противником, чем-то импонировал ему. «Вот как идут к высшей власти!» – не то с завистью, не то с одобрением подумал Тухачевский и решил, что если будет передышка в боях, то обязательно прочитает подробные материалы о Колчаке, которые обещал ему разыскать в архивах Вячеслав Вересов. Вячеслав не упускал случая порыться в них, когда армия отбивала у белых очередной город.

«Да, – размышлял Тухачевский. – Теперь особенно понятно, почему белые, имея такую мощную поддержку в лице своих зарубежных союзников, не только не побеждают, но даже порой вынуждены отступать под напором красных. Борьба за власть, грызня внутри самой верхушки, сплошные парады, банкеты, приемы, благотворительные концерты, драчки из-за того, исполнять ли гимн «Боже, царя храни!», вставать или не вставать при его исполнении, неисчислимые интриги, уязвленное самолюбие, разрастающееся в трагедию из-за того, что предоставили квартиру не в центре, а на окраине города, или из-за того, что при встрече не оказалось какого-то высокого лица… Нам бы их проблемы!»

Дневники Болдырева, как отметил Тухачевский, не отличались глубиной анализа, но все же давали ясное представление о том, что происходит в стане врага. А это уже что-то!

«Колчак, – все повторял и повторял это странное имя Тухачевский, испытывая подспудное желание встретиться с адмиралом тет-а-тет и вступить с ним в долгий, мучительный разговор. – Сильная личность. И если он захватит власть, победить его будет нелегко…»

13

Мрачной и вьюжной ноябрьской ночью, в своем салон-вагоне, расслабившись от дневных забот и треволнений, генерал Болдырев не отказал себе в удовольствии продолжить начатое еще накануне чтение любимого им Оскара Уайльда. Философские изыски в его «Портрете Дориана Грея» очаровывали своей затейливой красотой и непредсказуемостью, подавляли все еще теснящиеся в утомленной голове отзвуки ушедшего дня с его бестолковыми боями. Хотелось расслабиться и отогнать от себя мысли о призрачности и бессмысленности человеческой жизни.

Полного отдохновения, однако, не получилось. Вошедший еще на рассвете в салон-вагон адъютант полковник Щербаков бережно подобрал с пола, застланного ворсистым ковром, томик Уайльда и легонько прикоснулся рукой к широкому плечу спящего генерала.

– Ваше превосходительство, срочная телеграмма из Омска.

Болдырев, оторвавшись от подушки, сел. Казалось, он вовсе и не спал, а бодрствовал. Сработала извечная привычка профессионального военного мгновенно расставаться со сном.

Вагон сильно раскачивало, но Болдырев зоркими глазами сумел прочесть телеграмму:

«Ночью 18 ноября арестованы члены Директории Авксентьев, Зензинов и помощник министра внутренних дел Роговский офицерами отряда Красильникова, который сам отрицает издание этого приказа. В Омске широко распространяются слухи о военной диктатуре».

Болдырев с гневом отшвырнул телеграфный бланк, вскочил на ноги. В считанные минуты он был одет по всей форме.

– Ответ – срочно! – Голос его звучал негромко, но властно. – Немедленно освободить членов Директории, разоружить Красильникова, предать суду виновных.

– Слушаюсь! – Это слово адъютант произнес, уже скрываясь за дверью.

«Красильников, Красильников, – взвихрилось в голове у Болдырева. – Вот тебе и атаман, вот тебе и шут гороховый!»

Впрочем, он тут же отмахнулся от неприятной фамилии.

«Э, при чем здесь Красильников! Здесь, кажется, главный именинник – Колчак».

И Болдырев решительными шагами направился в аппаратную. Там он приказал тотчас же вызвать к аппарату Розанова.

– Каким образом были допущены аресты и почему мне доложили об этом лишь спустя полтора суток? – грозно спросил Болдырев.

Розанов ответил незамедлительно:

– Сегодня в половине четвертого мне сообщили об арестах членов Директории. Где они – неизвестно. На квартире Авксентьева произведен обыск. Совет министров, собравшись в восемь часов, после долгого обсуждения постановил, что вея власть перешла к нему, а последний, ввиду тяжелого положения страны, временно передал осуществление власти Колчаку. Директория признана ликвидированной, в городе спокойно, в войсках тоже.

– А что с Вологодским? – стараясь унять нервную дрожь, спросил Болдырев.

– Вологодский продолжает занимать прежний пост, – было ответом. – Он произвел Колчака в полные адмиралы.

«Вологодский остался верным себе, – с ненавистью подумал Болдырев. – Ничего удивительного: человек, столь длительное время предававший Директорию, даже для приличия не подал в отставку. Итак, англичане и французы, делавшие ставку на Колчака, достигли своей цели».

Вечером по прямому проводу Болдырев связался с Колчаком.

– У аппарата верховный главнокомандующий Болдырев.

– У аппарата адмирал Колчак. Вы просили меня к аппарату.

– Здравствуйте, адмирал. Я просил вас к аппарату, чтобы выяснить все те события, которые произошли за мое отсутствие в Омске.

– Рассказывать все по проводу невозможно. События, которые произошли в Совете министров, явились для меня неожиданностью.

– Таким образом, ни со стороны вашей, ни со стороны Совмина не было принято мер по пресечению преступных деяний по отношению к членам Всероссийского правительства?

– Генерал, я не мальчик! – тут же отсек сентенции Болдырева Колчак. – Я нахожу неприличными ваши замечания. На меня была возложена власть. Я принял власть и поступил так, как этого требует положение страны. Вот и все.

– До свидания.

– Всего доброго.

Вскоре полковник Щербаков принес Болдыреву телеграмму Колчака:

«Приказываю вам немедленно прибыть в Омск. Неисполнение моего приказа буду считать как акт неповиновения мне и постановлению Всероссийского правительства».

«Что делать? – Мучительные раздумья охватили Болдырева. Он нервно скомкал телеграфный бланк. – Оставаться в Челябинске и поднять войска против Колчака? Нет, это будет еще одно братоубийство. Благоразумнее уйти».

– Объявите сбор, – приказал Болдырев адъютанту. – Мы возвращаемся в Омск. И подготовьте приказ войскам: все приказы адмирала выполнять беспрекословно!

В Омске Болдыреву стала ясна полная картина происшедших событий.

Сразу же после ареста Директории состоялось экстренное заседание Совета министров.

Открыл заседание Вологодский. Тоном, который обычно более пригоден для траурной церемонии, Вологодский сообщил о происшедшем.

– Значит, диктатура?! – едва ли не хором – кто радостно, а кто и не скрывая отчаяния, воскликнули министры.

И уже никому не казалось ни странным, ни удивительным, что все их взоры обратились на сидевшего в сторонке адмирала Колчака. Адмирал сильно похудел, и штатский костюм старил его. Взгляд был угрюм, и весь его подавленный вид свидетельствовал о крайнем нервном напряжении.

– Да, диктатура… – радостно отозвался Вологодский, смахнув ладонью слезу. – Но, господа, кто? – строя из себя наивного агнца, вопросил он.

– Генерал Болдырев! – тут же выкрикнул Розанов, начальник штаба верховного главнокомандующего: он был убежден, что выкрик именно этой фамилии зачтется ему на будущее его начальником.

– Генерал Болдырев не может быть смещен без ущерба для дела, – моментально среагировал Вологодский.

Его тут же поддержали все министры, включая Колчака.

«К тому же он мало популярен в армии, этот Болдырев», – так и хотелось добавить Гинсу – управляющему делами Совета министров, но он вовремя одернул себя.

И тут же заметил, что Устругов – министр путей сообщения – протягивает ему записку. Гинс схватил листок бумаги, моментально пробежал текст: «Генерал Хорват». «Но он популярен только на Дальнем Востоке», – быстро черкнул он на этом же листке и вернул его Устругову.

Установилось неловкое, почти зловещее молчание, которое вдруг нарушил чей-то решительный голос:

– Адмирал Колчак!

«Хрен редьки не слаще, – подумал насупившийся Болдырев. – Неуравновешенный, взбалмошный, истеричный тип. Ходят слухи, что пристрастился к наркотикам…»

– Но согласен ли баллотироваться сам Александр Васильевич? – по-лисьи осторожно высунулся с вопросом Вологодский.

Колчак встал и медленно оглядел всех собравшихся тяжелым пламенеющим взглядом. Сейчас он был похож на демона, внезапно возникшего на кремнистой скале.

– Я – согласен, – с небывалой решительностью произнес адмирал, отсекая своим стремительным ответом возможное намерение присутствующих министров назвать какие-то новые кандидатуры.

Вологодский поспешил проголосовать. За Колчака были поданы все голоса, кроме одного. Один голос получил генерал Болдырев…

В первый же день своего вступления на пост верховного правителя России адмирал Колчак обнародовал Декларацию, в которой клятвенно обещал передать в Москве всю власть вновь избранному Национальному Учредительному собранию.

14

Удобно расположившись у камина, в котором жарко полыхали березовые поленья, командир английского батальона, прибывшего в Омск с берегов «туманного Альбиона», полковник Джон Уорд с удовольствием вспоминал свою недавнюю поездку на фронт, в район Екатеринбурга. Вспомнилось, что незадолго до поездки военный министр Директории адмирал Колчак попросил его, Уорда, разрешения прицепить свой вагон к его составу. Уорд, разумеется, охотно согласился, будучи прекрасно осведомлен, что все это вписывается в заранее подготовленный сценарий.

Но тут не обошлось без пикантных деталей. Уорд предложил Колчаку конвой из полусотни английских солдат. Адмирал его предложение с благодарностью принял. Но когда представитель Франции генерал Жанен узнал об этом, то вознегодовал: в этом поступке англичанина он мгновенно усмотрел умаление своего престижа и потребовал, чтобы конвой состоял поровну из английских и французских солдат.

– Я согласен, генерал, – ответил Уорд. – Пошлите адмиралу двадцать пять своих солдат, я пошлю ровно столько же.

Однако у Жанена в наличии в тот момент оказалось под рукой всего девять солдат. Решили, что конвой будет сокращен до двух десятков. Торг прекратился.

Когда же поезд был готов к отправлению, на вокзале так и не появилось ни единого французского солдата, и Колчак уехал с одной английской охраной.

– Это достойно кисти вашего великого сатирика Салтыкова-Щедрина, – оценил происшедшее Уорд, когда они остались с Колчаком один на один.

Уорд и Колчак, вспоминая этот эпизод, дружно смеялись. К тому же Уорд был очень доволен тем, что ему удалось выказать себя знатоком классической русской литературы.

В Екатеринбурге прибывших ожидал почетный караул. Красивые девушки в русских национальных нарядах преподнесли Уорду хлеб-соль на изящном деревянном блюде, на котором был изображен древний монастырь.

Автомобили со знатными гостями, фыркая клубами вонючего дыма, медленно проехали мимо мрачного Ипатьевского дома, в котором еще недавно был заключен Николай Второй со своей семьей. Колчак, глядя в мертвые заколоченные окна, внутренне содрогнулся. Кто мог подумать, что так бездарно завершит свою власть династия некогда всесильных Романовых? Местом церемонии был избран квадратный сквер, с одной стороны которого установили деревянное возвышение с трибуной. Здесь Уорду и его спутникам отвели почетные места.

Оркестр исполнил британский национальный гимн, чехи взяли на караул, после чего к церемонии присоединились генерал Гайда и его штаб со знаменами. Так был отмечен «День рождения новой чехословацкой нации».

Затем вся уордовская команда поездом отправилась на кунгурский участок фронта. Уорд с ужасом и восторгом смотрел на простиравшиеся вокруг гигантские массивы лесов, утопавших в снегах, на крутые льдистые склоны гор. Он с трудом воспринимал объемность российских просторов, казалось, поезд так и потеряется среди дремучей тайги.

Около одиннадцати утра наконец прибыли в главную квартиру армии, которой командовал генерал Голицын. Трескучий мороз обжигал щеки, хватал за уши, норовил превратить в ледышки носы высокопоставленных вояк. Уорда страшно удивило, что русские не придумали ничего более несуразного, как накрыть завтрак на открытом воздухе, под могучими елями, придавленными толстыми шапками искрящегося на солнце снега. Стол, на котором стояли бутылки со спиртом и закуски, оказался восьмиколесным американским трактором.

Едва были произнесены тосты и выпит холодный, будто налитый из ледяной проруби спирт, справа и слева рванули снаряды.

– Однако! – едва ли не с восхищением воскликнул долговязый Голицын, щеголявший в фетровых валенках. – Быстро же нас красные засекли! Учуяли союзничков! Им, видимо, тоже хочется выпить и закусить. Вот от зависти и бабахнули!

Шутка была воспринята с осторожным оптимизмом, и организаторы встречи сочли за благо покинуть опасное место и перебазироваться на другую позицию. Был взят с собой духовой оркестр.

– Оркестр-то зачем? – осведомился Колчак у Голицына.

– А как же! – весело ответствовал генерал (он «опробовал» спирт еще до прибытия гостей). – Надо дать возможность как друзьям, так и врагам насладиться британской музыкой! А красные пусть слушают и убедятся наконец, что помощь союзников – это не миф, а реальность!

Прибыв на место, оркестр расположился в укрытии, коим служила железнодорожная выемка. Оркестр грянул бравые марши, офицеры снова опрокинули по единой. И тут так бабахнуло, что с деревьев обрушился снег. Снаряды рвались у опушки леса.

– Это показывает крайний недостаток культуры у большевистских офицеров, – важно заявил чопорный Уорд. – Они даже не умеют оценить хорошей музыки!

От артобстрела тем не менее пришлось укрыться в землянке с солидным бревенчатым накатом, и там, склонившись над оперативной картой, Уорд предался черному юмору.

– Итак, мы решаем наступать на Пермь, – торжественно произнес он. – А из Перми мы смогли бы двинуться прямо на соединение с войсками английского генерала Пуля, который слишком комфортно устроился на своих зимних квартирах где-то около Архангельска. К тому же адмирал Колчак получил бы в свое распоряжение море. Правда, не столь любимое им Черное, а Белое, но все-таки море.

Колчак не воспринял шутки: он не терпел пустых фраз, пожирающих время, которое можно было бы употребить с гораздо большей пользой.

От Голицына поехали к Пепеляеву – молодому тридцатилетнему генералу, выглядевшему, однако, из-за чрезмерной полноты старше своих лет. Генерал был облачен в грязный, заношенный мундир. Он как-то странно ухмылялся, как это делают люди, которые себе на уме, и на вопросы отвечал короткими, отрывистыми фразами.

Когда Уорд спросил, хорошо ли вооружены его войска, Пепеляев посмотрел на англичанина как на сумасшедшего.

– Половина моих солдат ждет винтовок от убитых сослуживцев.

У Пепеляева был такой вид, будто он собирался выхватить револьвер, чтобы тут же, на месте, уложить вопрошавшего его Уорда, дабы он, мертвый, не смог бы уже задавать такие идиотские вопросы. Уорд мысленно поблагодарил Всевышнего, когда они распрощались с Пепеляевым.

Уорд и его спутники поспешили в обратный путь. С минуты на минуту должен был прибыть поезд Болдырева. Это произошло ровно в полдень. Стало чуть теплее, но усилился ветер.

Уорд и Колчак успели проголодаться, так как мерзлые бутерброды, да еще под музыку артиллерийского обстрела красных, не могли вызвать должного аппетита. Но у Болдырева ничего не было приготовлено, и Уорд с неудовольствием подумал о том, что по знакомому уже ему русскому обычаю никогда не начинают готовить еду раньше, чем гость захочет поесть.

«Государство мертво, – с тоской и брезгливостью подумал Уорд. – России не существует. И без нас, англичан, она никогда не воскреснет».

С Болдыревым у Колчака был долгий разговор. От главковерха адмирал вышел чернее тучи.

В Омск прибыли вечером. Уорд распрощался с Колчаком. Адмирал немногословно, но тепло поблагодарил англичанина за помощь, охрану и защиту.

Прибыв в свои апартаменты, Уорд немедля завалился спать. Но еще на рассвете его разбудил адъютант полковник Франк. Он пребывал в страшном нервном возбуждении. Оказывается, Франк только что вернулся из главной квартиры русских.

– Что случилось? – Волнение Франка передалось и Уорду.

– По-видимому, Россия обречена на вечную смуту, – философски изрек Франк.

– Вы, вероятно, только что пришли к такому выводу, – удивился Уорд. – Что касается меня, то я знал это еще до выезда из Лондона.

– Я принес страшную весть, – все еще не в силах успокоиться, быстро заговорил Франк. – В эту ночь несколько негодяев арестовали членов Директории.

«Свершилось! – радостно подумал Уорд, не показав, однако, виду, что такое «страшное» известие его несказанно радует. – Ему, Франку, я, конечно, не скажу, что ни Совет министров, ни сам Колчак не смогли бы принять окончательного решения, пока у них не было полного представления о позиции Британии в этом вопросе. А по дороге из Екатеринбурга с Колчаком было все обговорено».

И еще с такой же тихой радостью Уорд подумал о том, что он вовремя отдал приказ своему батальону обеспечить пулеметный обстрел каждой улицы, которая вела к зданию русской главной квартиры, иными словами, к штабу генерала Болдырева.

Уорд был убежден, что верховным правителем станет Колчак.

«А Болдырев – не в счет, – решительно отверг эту кандидатуру Уорд. – Этот генерал хитер, но не ловок. К тому же нет аристократического шарма – простолюдин. Владеет лишь двумя языками – русским и матерным. Интеллект? Не очень. А еще хвастался мне, как подвыпил, что обожает Оскара Уайльда».

За завтраком Уорд развернул только что поступивший номер омской газеты «Русская армия» и сразу же наткнулся на согревшее его душу сообщение:

«Полковник Уорд, командир английского батальона, прибывшего в Омск, сказал: «Несомненно, Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти и созданием национального правительства».

И тут же погасил приятно щекотавшую его радость: вряд ли следовало столь открыто объявлять об истинных намерениях Великобритании! Всегда выигрывает тот, кто думает одно, говорит другое, а делает нечто противоположное.

И, подсев к столу, принялся самолично, не прибегая к помощи адъютанта, сочинять донесение в Лондон.

В результате родился следующий текст:

«Через британскую военную миссию во Владивостоке.

Сэр! Из государственных соображений я считаю необходимым дать вам нижеследующую информацию.

Около 9 часов пополудни адмирал Колчак зашел в мою главную квартиру в Омске. Следующие джентльмены присутствовали при его приеме: полковник Нельсон, капитан Стефан, полковник Франк, М. Фрезер (корреспондент «Таймс»). Колчак был в полной форме русского адмирала.

Адмирал, который превосходно говорит по-английски, уведомил меня об обстоятельствах и причинах принятия им верховной власти над Россией.

Адмирал сказал, что взял на себя высокую и тяжелую ответственность верховного правителя России в этот печальный час ее истории, чтобы предупредить крайние элементы как справа, так и слева, пытающиеся продолжать анархию, препятствующие установлению свободной Конституции; что, если его деятельность когда-нибудь в будущем не окажется в гармонии с установлением свободных политических учреждений, как их понимает английская демократия, он будет убежден, что дело его потерпело неудачу».