Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Колчак не любил отвечать на такие вопросы. Молчал он и сейчас, понимая, что, если ответит, – вновь разгорится пламя конфликта.

– Ради точности своего анализа, – продолжал между тем Жанен, – я даже прибег к изучению биографий высших красных командиров, действующих на нашем фронте. Вы не пробовали заняться такой в высшей степени интересной работой, адмирал?

– Неужели вы думаете, что у меня есть свободное время для подобных пустых исследований?

«Однако для встреч и любовных свиданий с госпожой Тимиревой у вас, адмирал, время находится», – подумал Жанен, а вслух сказал, стараясь быть как можно убедительнее:

– И все же выкроите хоть часок времени, не пожалеете. Кстати, у меня с собой есть досье на одного высшего красного командира. На нашем фронте он не потерпел еще ни одного поражения.

– Кого вы имеете в виду? – устало осведомился Колчак.

– Тухачевского, ныне командира Пятой армии красных. Его даже у нас в Париже многие военные эксперты считают таким же удачливым, каким был Наполеон Бонапарт.

– У вас во Франции слишком много фантазеров, которым, видимо, не дорог престиж Франции, – огрызнулся Колчак. – Какого-то поручика приравнять к великому полководцу!

– Бонапарт, как вы знаете, тоже не сразу стал великим полководцем и императором Франции, – наставительно произнес Жанен. – А материалы, которые я вам могу предоставить, несомненно, заслуживают вашего внимания.

– Хорошо, – махнул рукой Колчак. – Только вряд ли изучение сих материалов поможет изменить обстановку на фронте. И вы же не можете отрицать, господин Жанен, что еще совсем недавно мы одержали над красными не одну решающую победу. Разгром красных на Пермском направлении, захват бассейна реки Камы, мы же едва не утопили все это красное воинство в Волге. Мы бросили против неприятеля почти сорок пехотных и двадцать кавалерийских дивизий. Сто десять тысяч штыков, сорок тысяч сабель, свыше четырех сотен орудий, едва ли не полторы тысячи пулеметов! А если приплюсовать еще и силы союзных держав, то и того больше! Красные бежали, мы искромсали не одну их дивизию! Вы забыли, как большевики, да и сам Ленин бросили клич: «Отечество в опасности, все для победы над Колчаком!»?

– Все это уже история. – Голос Жанена был полон грусти. – А теперь военное счастье изменило нам. Большевики умеют мобилизовать все свои силы. Их просто невозможно заставить паниковать!

17

Излюбленное дело всякой революции – рождать вождей. Ни одна революция не может обойтись без этих родов, и судьба каждой революции зависит от того, какого вождя она родит.

А уж если роды состоялись, то прославление вождей становится чем-то вроде ежедневной молитвы, доходит до исступления и неизбежно приводит к тому, что порой даже верующие забывают Иисуса Христа, а поклоняются вновь народившемуся вождю, ища у него избавления от всех горестей и напастей, возлагая на него все надежды на лучшую, достойную человека жизнь, побивают камнями тех, кто осмелится вымолвить хоть единое слово в укор вождю, готовы броситься перед вождем на колени и не встать с них, а то и с самоотверженной легкостью отдать свою жизнь за вождя.

При этом человечество совершенно вычеркивает из своей памяти и из своего разума, что любой, самый гениальный вождь слеплен из одного с ним теста, что это такой же человек со своими достоинствами и недостатками, способный совершать правильные поступки и ошибки; убежденный в том, что ведет поверивших в него людей к счастью и благоденствию, он может по затмению разума тащить их в бездну. Человечество не хочет даже и помыслить о том, что вождь – такой же человек, который ест и спит, женится и разводится, бегает от жены к любовнице, трудится в поте лица или же пребывает в абсолютной лености, выпивает или предпочитает быть трезвенником, ценит дружбу или же превращает друзей в своих врагов, страдает и тоскует, клянется и кается, хохочет и плачет, превозносит и проклинает и, кроме того, позволяет себе многое такое, чего не имеет права позволить себе обыкновенный человек. И уж совсем не хочет представить себе человечество, что вождь, оказывается, как и все простые смертные, вынужден хотя бы иногда ходить в туалет по большой и малой нужде, сморкаться при простуде, стонать от боли, и прочая, и прочая, и прочая… Человека, которого нарекли и признали вождем, превращают в символ, в икону, в божество.

Игнорирует человечество и тот факт, что слово «вождь» имеет несколько значений. Это и предводитель войска или племени, это и руководитель, наставник, это и идейный, политический руководитель общественного движения, партии, класса. И что стоит лишь появиться на свет Главному Вождю, как на всех других уровнях, вплоть до самого низа, тут же возникают свои вожди, рангом помельче, но все равно вожди, которым тоже начинают курить фимиам, пусть не с такой концентрацией ладана, который сжигают для ублажения благовонными ароматами Главного Вождя, но все же фимиам, от которого сладостно раздуваются ноздри всяческих прочих вождей…

Так, стоило только Троцкому стать наркомвоенмором, стоило только ему издать десяток приказов о кознях предателей, изменников и дезертиров, о взятии заложников, о расстреле каждого десятого из той части, которая покинула поле боя; стоило только навести страх и ужас на командиров и политработников, которые не смогли удержать своих бойцов в окопах и вынуждены были отдавать приказы об отступлении под натиском белых; стоило ему десяток раз выступить с наскоро сколоченных трибун перед раздетыми, разутыми и голодными солдатами с зажигательными, истерически-красивыми речами и заворожить их словесным туманом, как его немедля окрестили «вождем Красной Армии».

Стиль Льва Давидовича, начиненный взрывчатым честолюбием и свирепой жестокостью, его привычки и повадки моментально распространялись и копировались на последующих ступеньках военного организма. Многие армейские работники восхищались этим стилем, полагая, что только так и можно удержать хаотические массы в повиновении, только такой железной рукой и можно наводить порядок и одерживать победы. И они копировали все, что на их глазах позволял себе Троцкий. Так, если у председателя Реввоенсовета был свой, особый поезд, на котором он метался с фронта на фронт, то командующие фронтами и армиями, а порой даже и начальники дивизий обзавелись своими салон-вагонами, щеголяя друг перед другом их убранством. С такой же легкостью, как и Троцкий, они когда надо и не надо хватались за наган, чтобы покарать и виноватого и невиновного, чтобы нагнать побольше страху и прослыть «железными» командирами.

Отношение Тухачевского к Троцкому было неоднозначным, довольно сложным. С одной стороны, он не мог не испытывать чувства благодарности к наркомвоенмору, ибо именно он, выделив его из большой массы военных специалистов, назначил сразу, минуя все переходные ступени, командующим армией; с другой стороны, он хорошо понимал, что в военном отношении нарком Троцкий если и не абсолютный ноль, то, во всяком случае, никакой не стратег и никакой не тактик: бешеная энергия и стремление всегда идти напролом, не считаясь с обстоятельствами и жертвами, – это еще не признак военачальника. С одной стороны, он разделял мнение Троцкого о том, что «нельзя строить армию без репрессий», и сам следовал принципу – «если объявлено о самом жестоком наказании, то оно должно быть исполнено»; с другой же стороны, в душе разделял недовольство методами Троцкого на фронте, когда он требовал наступать, в то время как для успешного наступления не было никаких благоприятных предпосылок, в результате чего наступление завершалось полным провалом. Похоже было на то, что Троцкий готов был подставить под пули белых всю Россию, лишь бы зажечь с помощью неисчислимых жертв пожар мировой революции. Фанатик, он не терпел, если не находил такого же фанатизма у своих подчиненных.

Как-то, разговаривая на эти темы с Вересовым, которому доверял как самому себе, Тухачевский спросил его, знает ли он что-либо о поезде Троцкого.

Вересов и на этот раз оказался на редкость осведомленным:

– Это не поезд, Михаил, а фантастика!

– И что же в нем фантастического? – живо заинтересовался Тухачевский.

– А вот послушай. Поезд наркомвоена состоит из двенадцати вагонов. В нем латышские стрелки – тридцать человек, морской боевой отряд – восемнадцать, десяток кавалеристов, пулеметный отряд, бригада Московского депо, десять шоферов, самокатчики, мотоциклисты, связисты, медицинский персонал, да еще тридцать семь агитаторов! И конечно же вагон-ресторан. Неплохо бы перекусить в этой походной обжираловке! – Вересов лукаво усмехнулся. – Недавно Троцкому прислали еще один состав с самолетами и авиаотрядом. Есть и броневики. А какие машины! Две – марки «локомобил», два «паккарда», один «лянч», один «непир», один «фиат», да еще грузовой «паккард», автомобиль-цистерна, автомобиль-мастерская и в придачу «пирс-арау». Каково?

– Тебе бы только в контрразведке работать, – не то удивленно, не то с восхищением прокомментировал эти сведения Тухачевский.

– Неужели незавидно? Это же просто императорский поезд! Хотя, – Вересов на миг задумался, – думаю, что наш наркомвоен переплюнул Николая Второго, ей-ей переплюнул! До последнего времени в этом поезде недоставало лишь музыкантов. А теперь и они появились. Аж целых тридцать человек! Теперь на каждой остановке, едва товарищ Троцкий появляется на ступеньках своего салон-вагона, тут же раздается марш духового оркестра. Чего никогда не бывает, когда на ступеньках своего салон-вагона появляется командарм Михаил Тухачевский. А следовало бы! Страсть как люблю духовую музыку!

– Ишь чего захотел, – отшутился Тухачевский. – Нам только этого и недоставало. А вот от самолетов и броневиков я бы не отказался. Не для себя, конечно, а для армии.

– А какие оклады! – не переставал заводить Тухачевского Вересов. – Начальник поезда пользуется правами начальника дивизии, однако начальник дивизии получает две тысячи рублей, а начальник этого восхитительного поезда две тысячи с половиной. Это ж за какие такие боевые заслуги? За что боремся, Михаил?

– На чужой каравай рот не разевай, – снова шуткой отделался командарм. – Кстати, получена телеграмма, что товарищ Троцкий прибывает на наш фронт, в Свияжск. Вот и задай ему свои вопросы.

– Что-то не хочется быть самоубийцей, – рассмеялся Вячеслав.

18

Урал… Тухачевский был очарован его природой. Горные лесистые кряжи, причудливой формы скалы, меняющие свои цвета от солнечного света или же тяжело проплывающих темно-синих и черных туч, быстрые извилистые реки с хрустально чистой водой, тонкие ленты водопадов, каменистые дороги, высокие хвойные леса.

И если бы он просто приехал сюда с единственным стремлением ощутить всю суровую притягательность этой уральской природы, то считал бы, наверное, себя счастливейшим человеком.

Но шла война, а для нее эта природа была мало приспособлена. После грохочущих грозами ливней многие дороги, и без того трудные, становились проходимыми только для сноровистого пехотинца. Орудия, которые тащили конные упряжки, приходилось в гору подталкивать из последних сил, а на крутых спусках хвататься за колеса, чтобы хоть немного притормозить устремившиеся вниз пушки. За каждым поворотом, за каждым выступом скалы двигавшиеся по дороге войска и обозы могла подстерегать вражеская засада, каждое ущелье могло стать ловушкой. Не так-то просто было переправляться через горные истоки, усыпанные валунами. Реки текли в глубоких долинах, среди крутых, обрывистых берегов, и выбираться из них было сущим мучением.

После того как красные войска взяли Бугуруслан, Бугульму и Белебей, белые откатились к реке Белой, пытались закрепиться на ней, но это им не удалось. Перед Пятой армией простирался седой Урал…

Какое направление выбрать для наступления, для нанесения главного удара? Вот над чем долго ломал голову командарм Тухачевский. Можно было двинуть войска вдоль железной дороги на Ашу – Балашевскую – Златоуст. Но командарм опасался, и не без оснований, что на этом пути колчаковцы смогут запереть красных в горных теснинах. Был еще и другой путь, так называемый Великий Сибирский тракт. Тухачевский был уверен, что противник как раз и рассчитывает на то, что красные изберут этот путь. И потому командарм-5 решил пойти на риск, граничащий с авантюрой: он выбрал почти непроходимое направление вдоль реки Юрюзани. Кроме того, на этом пути предстояло форсировать своенравную реку Урал. Два дня шли кровопролитные бои за то, чтобы отогнать белых от переправ через реку Уфимку. Тернистый то был путь!

Дорог практически не было. Порой приходилось идти по руслу реки, по пояс в студеной воде, тащить на себе орудия и пулеметы, в кровь разбивать ноги о камни, выбиваться из последних сил. Многие бойцы выдохлись, падали на каменистые тропы, их оружие подхватывали те, кто еще был способен идти, обозы подбирали ослабевших. Каждый шаг давался гигантским напряжением сил.

И все же вариант наступления, избранный командармом, оправдал себя: Колчак не ожидал, что красные смогут решиться идти через этот почти недоступный для движения участок Урала. Выход Пятой армии к позициям белых был настолько внезапным, что командование 12-й дивизии Колчака, полагавшее, что находится в глубоком тылу, проводило со своими частями… строевую подготовку!

Белые, потерпев поражение в Златоустовской операции, ощутили на своих спинах силу удара Пятой армии и быстро отступили за Тобол, хотя все еще и оказывали довольно сильное сопротивление. Пятая армия, заняв Курган, развивала наступление на Петропавловск.

Тухачевский в районе Троицк – Кустанай принял меры стратегического порядка. Здесь и в районе железной дороги Троицк – Орск был создан Троицкий укрепленный район, гарнизон которого составляли, помимо крепостных частей, две бригады 35-й дивизии. В результате командарм укрепил правый фланг своей армии. Здесь же организовывались новые партизанские отряды, подходило свежее пополнение. Троицкий укрепленный район оказывал энергичное сопротивление всем попыткам белых занять Кустанай.

В нынешнем наступлении командарм Пятой считал главным направлением участок Звериноголовская – Петропавловск. Но командование фронта не согласилось с Тухачевским и отдало приказ сгруппировать главные силы в районе железной дороги Курган – Петропавловск.

Положение армии осложнилось еще и тем, что из ее состава была выведена 5-я дивизия, находившаяся на станции Варгаши. Тухачевский пытался опротестовать это решение, но в конце концов вынужден был подчиниться приказу.

И вскоре его опасения подтвердились. Третья белогвардейская армия генерала Сахарова, действовавшая против Пятой армии красных, перешла в контрнаступление, атаковала 27-ю дивизию, входившую в армию Тухачевского. Силы Пятой армии были ослаблены выводом в резерв целого ряда частей и измотаны длительными непрерывными боями. Армия же генерала Сахарова, напротив, получила подкрепление и превосходила силы красных по своей численности. Создалась реальная угроза: Пятая армия могла быть отброшена к северу от железной дороги и отрезана от Кургана. Понесла большие потери 26-я дивизия.

Тухачевскому срочно пришлось перестраивать свою группировку. На свой страх и риск он выдвинул на передовую позицию 5-ю стрелковую дивизию, приказал оставить Троицкий укрепленный район на попечение местных крепостных и партизанских отрядов, в результате чего была высвобождена для активных действий бригада 35-й дивизии. Из нескольких частей он создал новое формирование с задачей атаковать во фланг обходную группировку противника.

Казалось, все было предусмотрено для успеха наступления, но, как это нередко бывает на фронте, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Главная несуразность состояла в том, что штаб армии в течение всей этой операции оставался в Челябинске, в то время как ему следовало бы быть поближе к войскам, в Кургане. Управление войсками оказалось не очень-то надежным. Медленно двигались в районы боевых действий и штабы некоторых дивизий. К тому же комбриг из 35-й дивизии не придумал ничего лучшего, как послать свой приказ в части в трех экземплярах, и на беду один из них был перехвачен противником. Внезапность контрманевра была нарушена.

И все же ударная группа Тухачевского перешла в наступление и значительно потеснила обходные части противника.

Встречные действия красных и белых приобрели крайне напряженный характер, вскоре проявилось превосходство сил Третьей белой армии, и войска Тухачевского были оттеснены к реке Тобол. Впоследствии злые языки утверждали, что Колчак едва не утопил Тухачевского в Тоболе. В самом деле, положение оказалось отчаянным. Люди были страшно измотаны непрерывными боями, и Тухачевскому пришлось отвести армию за реку Тобол, потерпев немалый урон в живой силе и технике, но все-таки сохранив за собой активный плацдарм на правом берегу реки в районе Звериноголовской.

Была объявлена мобилизация крестьян в армию. Большинство их, вкусив «прелести» колчаковщины, сопровождавшиеся зачастую массовыми публичными порками непослушных на сельских площадях, потянулись к красным. В тылу колчаковской армии уже насчитывалось до сорока тысяч партизан, которые разрушали белогвардейские коммуникации.

19

Вячеслав Вересов оказался незаменимым помощником Тухачевского по части пополнения его походной библиотеки книгами и материалами, нужными именно в той ситуации, в какой на фронте оказывался командарм. Вересов раздобыл в одном из архивов краткое жизнеописание Колчака и, вручая его командарму, не забыл присовокупить словесно, что тот командующий, который не знает своего главного противника во всех, так сказать, его ипостасях, обречен быть слепым и глухим.

Просматривая жизнеописание адмирала, Тухачевский почерпнул из него немало интересного, о чем прежде даже и не подозревал. И постепенно пришел к выводу о том, что, не попади Александр Васильевич Колчак в водоворот революционной бури и не займи он позицию, направленную против октябрьского переворота, судьба его, возможно, сложилась бы совершенно иначе. Известно, что человек не выбирает судьбу, она сама выбирает его, но тем не менее один из жизненных путей, к которому лежала его душа, мог бы привести его если не в великие, то, по крайней мере, в знаменитые мореплаватели.

Тухачевскому стало ясно, что адмирал Колчак, как прирожденный мореман, чувствовал себя вне корабля, на суше, чрезвычайно неуютно. Там, в море, по его повелению меняли галсы корабли эскадры, там он был истинным повелителем людей, которыми командовал. Здесь же, на суше, таинственная, никем до конца не понятая, непредсказуемая и зловещая в своей покорности Россия простиралась с востока на запад огромными бескрайними пространствами и не собиралась повиноваться даже самому всесильному самодержцу. Видимо, Колчаку не давала покоя мысль о том, как зануздать ее, как заставить ее сердце биться в унисон с волей повелителя, как поднять ее на дыбы и заставить нестись в будущее, обгоняя время. Такое было под силу лишь Петру Великому, да и то ему удалось лишь разбудить Россию и устремиться вперед, но куда?! Вот и настал момент, когда Русь доскакала до края бездонной пропасти и готова или одолеть ее, или же сорваться, чтобы уже никогда не подняться.

Тухачевский поймал себя на мысли о том, что Колчак вряд ли мог рассуждать о России так, как рассуждает о ней он – пехотный командир. Вряд ли он мыслил такими же «сухопутными» образами.

Тухачевский убедился в том, что мечты Колчака, реактивной силой которого было неутолимое тщеславие, бросали его по крутым волнам жизни. Ему страстно хотелось ощутить под своими ногами не просто землю, но обязательно Южный полюс. Он стремился к нему в своих мечтаниях, но они не сбылись. Просился в экспедицию адмирала Макарова к Шпицбергену, Земле Франца-Иосифа и к Новой Земле. Однако Степан Осипович Макаров его не взял. На вопросы любопытных Колчак туманно ответствовал, что отвели его кандидатуру «по служебным обстоятельствам». На самом же деле умный, способный разгадывать людей Макаров учуял, что Колчак с его авантюрным характером – не находка для столь ответственной экспедиции. К тому времени Макаров уже изучил пролив Босфор, найдя в нем глубинные течения, на корабле «Витязь» совершил кругосветное плавание, написал труд «Витязь» и океан», прошел из Средиземного моря через Суэцкий канал на Дальний Восток, а затем через Атлантический океан вернулся в Россию. Мировая слава Макарова лишала Колчака сна, обжигала горечью его душу.

Но Колчак был не из тех, кого отрезвляют неудачи. Узнав, что известный путешественник барон Толль готовит северную полярную экспедицию, Колчак ринулся к нему. Толль, погруженный в пучину научных исследований, почувствовал в Колчаке человека с неистовой энергией. Принимая Колчака в кабинете, заваленном картами и уставленном моделями кораблей, он поинтересовался его морской выучкой.

– Окончил морской корпус, – отвечал Александр Васильевич. – Удостоен премии адмирала Рикорда, – добавил он не без гордости.

– Петра Ивановича Рикорда? – восторженно переспросил Толль. – Это достаточно авторитетная аттестация!

Рикорд ходил в кругосветное плавание под командой самого Головнина, а когда тот попал в плен – трижды отправлялся к берегам Японии, чтобы освободить его сотоварищи. Хорошо был известен и вклад Рикорда в освобождение греков от турецкого владычества. Толль говорил обо всем этом с воодушевлением и должным пиететом.

– И кроме того, оборона Кронштадта во время Крымской войны[22]22
  Крымская война (Восточная) 1853–1856 гг. – первоначально русско-турецкая, за господство на Ближнем Востоке. С февраля 1854 г. в коалиции с Турцией выступили Великобритания, Франция и с 1855 г. Сардинское королевство. В рамках этой войны весной 1854 г. англо-французский флот предпринял блокаду Балтийского моря (а также Севастополя; атаковал Петропавловск-на-Камчатке). В этой войне Россия потерпела поражение.


[Закрыть], – поспешил дополнить Колчак, поняв, что ему удалось растревожить душу барона и через Рикорда расположить его к себе.

– Вам конечно же известно, что именем Рикорда названы остров в Японском море, а также мыс и пролив на Курилах, – прервал его Толль.

– «Записки флота» капитана Рикорда о плавании его к, японским берегам в 1812-м и 1813 годах – моя настольная книга! – воскликнул Колчак.

– Весьма похвально, – прочувствованно отметил Толль. – А каковы ваши увлечения?

– Океанография и гидрология.

– Мне как раз и нужен гидролог, – обрадовался Толль.

– Рад служить вам, Эдуард Васильевич! – радостно воскликнул Колчак и тем окончательно покорил барона.

Три месяца Колчак усердно практиковался в Павловской магнитной обсерватории, потом поехал в Норвегию к Нансену, с которым дружил Толль.

В результате Колчак оказался на судне «Заря», которое подняло якорь в Петербурге в июне 1900 года…

Зимовали на Таймыре, потом было две зимовки на Новосибирских островах, на острове Котельном. На третий год барон Толль решил пробиться еще дальше на север, рассчитывая открыть новый материк. Но лед, как принято говорить у мореплавателей, был большой, и экспедиция смогла достигнуть лишь Земли Беннетта. Всей экспедиции барон приказал обследовать эту землю, а если это не удастся, то идти к устью Лены и вернуться через Сибирь в Петербург. Сам же барон со спутниками, несмотря на уговоры Колчака не рисковать, ушел на север. Колчак же с остальным экипажем в декабре 1902 года вернулся в Петербург.

Академия наук встревожилась за судьбу барона Толля, хотя он и был человеком, верившим в свою звезду. Колчак доказывал необходимость снаряжения новой экспедиции к Земле Беннетта для спасения Толля и его спутников, предложив проделать весь путь на шлюпках. Это вызвало иронические усмешки: в сущности, переход на шлюпках в арктических широтах был такой же безумной авантюрой, как и действия Толля. Но Колчак не отступал и взялся возглавить эту экспедицию сам.

Зимой Колчак уехал в Архангельск, подобрал себе четырех мезенских охотников, промышлявших тюленя, взял двух матросов и поехал в Иркутск. По телеграфу связался с Якутском, где жил политический ссыльный Оленин, хорошо знавший этот край. Оленин подготовил собак и все необходимое для путешествия и ожидал Колчака в Устьянске. На собаках они отправились в бухту Тикси, взяли с «Зари» хороший вельбот, притащили его на собаках в Устьянск и в начале мая вышли на остров Котельный. Оленин с частью экипажа остался на лето на Новосибирских островах охотиться, чтобы сделать запасы мяса. Колчак же с шестью спутниками высадился на мысе Медвежьем, ожидая, пока вскроется море. В июле лед, наконец, тронулся от берега. Колчак на вельботе приплыл в Благовещенский пролив между Сибирскими островами и вышел на западную оконечность этих островов. Отсюда лежал самый ближний путь до Земли Беннетта.

Море было почти свободно ото льда. Плыли на шлюпках. В начале августа экспедиции удалось добраться до Земли Беннетта, к мысу Преображения. Здесь среди груды камней они обнаружили бутылку с запиской и схематическим планом острова. Кроме того, были найдены коллекции, геологические инструменты, записка о судьбе барона Толля. Весенняя охота не удалась, но Толль вынужден был зазимовать на Земле Беннетта. Призрак голода уже витал над смельчаками. Толль решил пойти на юг. Но уже наступила полярная ночь, ударили сорокаградусные морозы, взгромоздились льды. В найденной записке было сказано: «Сегодня отправились на юг, все здоровы, провизии на четырнадцать дней». Получалось, что Колчаку осталось сделать последний переход на Сибирские острова, чтобы узнать о судьбе Толля. В августе Колчак добрался до этих островов, однако никаких признаков пребывания Толля и его спутников здесь обнаружено не было. Оставалось предположить, что они погибли.

Осенью Колчак со своей экспедицией вернулся на материк, не потеряв ни одного человека.

В конце января 1904 года, накануне объявления русско-японской войны, Колчак прибыл в Якутск. Он попросил морское ведомство послать его на тихоокеанскую эскадру, чтобы участвовать в боевых действиях.

В Иркутске Колчак обвенчался с Софьей Федоровной Омировой, уроженкой Каменец-Подольской губернии, дочерью судебного следователя.

Приехав в Порт-Артур, Колчак явился к адмиралу Макарову, который назначил его на крейсер «Арнольд», хотя сам Колчак просился на миноносец. Тридцать первого марта Макаров погиб у него на глазах.

Под руководством Колчака была поставлена минная банка на подходах к Порт-Артуру, на которой подорвался японский крейсер «Такосадо». Затем Колчак участвовал в обороне Порт-Артура и попал в плен к японцам, когда крепость пала. Сперва его отправили в Дальний, а затем в Нагасаки. Освободившись из плена, он в конце апреля 1905 года через Америку возвратился в Россию, заработав в своих скитаниях ревматизм суставов.

В Географическом обществе Колчак получил высшую научную награду – Большую Константиновскую медаль.

В 1912 году он ушел из Морского генерального штаба и был назначен командиром эскадренного миноносца «Уссуриец», а затем адмирал Эссен пригласил его к себе. Эссен держал свой флаг на броненосном крейсере «Рюрик». В его распоряжении находился один из лучших эсминцев флота – «Пограничник». Колчак, будучи флаг-капитаном в штабе Эссена, в то же время стал командиром «Пограничника».

Во время мировой войны Колчак ставил минные заграждения в Балтийском море, на которых подорвалось несколько немецких миноносцев и крейсер. В 1915 году в Либаве Колчаку было присвоено звание капитана первого ранга.

Вскоре свежеиспеченный каперанг с отрядом миноносцев вышел из Ревеля к Либаве для постановки минных полей с целью заградить вход кораблям в эти порты, но в Финском заливе один из миноносцев сам подорвался на мине. Пришлось вернуться.

Зима с пятнадцатого на шестнадцатый год была крайне суровая. Море сковало льдом, словно панцирем, и корабли не смогли выходить на задания. Работы по защите берегов были продолжены лишь весной, когда удалось взорвать немецкий дозорный корабль «Виндаву». Когда из Стокгольма вышли немецкие суда с грузом руды под защитой одного вооруженного как крейсер коммерческого судна, Колчак с несколькими миноносцами типа «Новик» под прикрытием отряда крейсеров ночью у шведских берегов напал на караван, рассеял его и потопил конвоирующий корабль. Это была последняя операция, которую Колчак провел на Балтике.

Затем Колчак был внезапно вызван из Моонзунда в Ревель, где ему вручили телеграмму из Ставки о том, что он назначается командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы.

В Могилеве, где находилась Ставка, генерал Алексеев, а затем и государь объяснили Колчаку причину его назначения: весной 1917 года предполагалось осуществить Босфорскую операцию с ударом по Константинополю. Царь принимал Колчака в саду и около часа беседовал с ним о положении на фронте в связи с выступлением Румынии.

– Я совершенно не сочувствую при настоящем положении выступлению Румынии, – уставшим бесцветным голосом говорил Николай Второй. – Я боюсь, что это будет невыгодное предприятие, которое только удлинит наш фронт. Но на этом настаивает французское союзное командование. Оно требует, чтобы Румыния во что бы то ни стало выступила. Французы отправили в Румынию специальную миссию, боеприпасы, и приходится уступать давлению.

Колчак сказал, что он полностью разделяет мнение государя.

В тот же вечер вице-адмирал Колчак уехал в Севастополь. Там он принял флот у адмирала Эбергарда и ровно в полночь поднял свой флаг над Черноморской эскадрой.

После этого торжественного события не прошло и нескольких минут, как было принято радио: германский крейсер «Бреслау» вышел из Босфора в море. С рассветом флагманский линкор «Императрица Мария» в сопровождении крейсера «Кагул» и шести миноносцев взял курс на сближение с противником.

Схватка произошла с 6-го на 7 июля. «Бреслау» был обнаружен на горизонте в три часа дня, он шел курсом на Новороссийск, являвшийся главной базой Кавказской армии. Заметив русскую эскадру, «Бреслау» повернул обратно к Босфору. Колчак устремился в погоню. Наступил ранний южный вечер, сгустилась темнота, грозовые тучи обстреливали море частыми молниями. Колчак приказал открыть огонь по «Бреслау» с дальней дистанции, но вражеский крейсер потопить не удалось. Позже Колчак узнал, что на «Бреслау» осколками снаряда ранило лишь несколько моряков.

Затем начались боевые будни: заграждение минами Босфора, борьба с подводными лодками. Босфорская операция уже была почти готова, чтобы пустить ее в действие, как вдруг грянула революция…

Тухачевскому хотелось читать дальше, но тут его кликнули в аппаратную: по прямому проводу его вызывал командующий фронтом.

Ночью, перед сном образ Колчака вновь всплыл в его памяти. Собственно, что сближало его с адмиралом и что разделяло, что общего было у него с ним и что совершенно различало их? Самому себе на эти вопросы можно было ответить с полным откровением.

Итак, оба они, несомненно, любят Россию, только Россия в их восприятии была совершенно разной, и потому трудно было утверждать, что их объединяет эта любовь.