Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

– Я бы очень просил вас, товарищ главком, ввести меня в курс дела, хотя бы кратко обрисовать противника, наши силы, соседей на флангах, тылы, – перебил его Тухачевский, не желая слушать пустые двусмысленные речи. – А что касается славы, то она от нас не уйдет. Если, разумеется, мы будем умело воевать.

Муравьев укоризненно посмотрел на него (видали, каков, смеет перебивать старшего по должности и по званию!), но не стал отчитывать, молча встал и подошел к большой карте, испещренной красными и синими стрелами и утыканной разноцветными флажками.

– Извольте. Мой Восточный фронт составляют четыре армии: Особая, действующая в районе Саратова, Первая – в районе Кузнецк – Сенгилей – Бугульма, Вторая – в Уфимском районе фронтами на восток и запад, и Третья – в Екатеринбургском районе. Белогвардейские части действуют в тесной связи с чехословацкими войсками. Мой план действий: Особая армия будет наступать в обход самарской группы противника на Уральск и далее на Оренбург. Первая армия должна начать наступление на широком фронте: Кузнецк – Сенгилей – Бугульма – и, постепенно сжимая кольцо, призвана занять Сызрань и Самару, отрезав противнику путь отступления на Уфу со стороны Сургута и Бугульмы. Вторая армия будет содействовать наступлением в юго-восточном направлении и помогать Третьей армии в наступлении на Челябинск.

Тухачевский внимательно выслушал главкома и, помолчав, возразил:

– Но при такой разбросанности сил, насколько я понимаю, противник получит выгоду бить наши части по отдельности.

Муравьев остолбенело посмотрел на Тухачевского: куда он сует свой нос, этот неоперившийся еще командарм? Что он смыслит в обстановке, которую он, Муравьев, знает, как самого себя? Пора сразу же дать понять ему, что он не смеет свое суждение иметь, если главком уже все обдумал и предрешил!

– Запомните, подпоручик, – ледяным тоном оборвал Тухачевского Муравьев, – я не из тех людей, кто прощает столь наглую самоуверенность. Вы еще не побывали в войсках, а уже позволяете себе сомневаться в правильности решений высшего командования!

– Прошу меня извинить, – решил не накалять отношений с главкомом Тухачевский. – Просто я высказал свое предположение. Вы правы, мне действительно надо сначала вжиться в обстановку на месте, в своей армии.

– В своей армии! – фыркнул Муравьев. – Вы еще попробуйте сколотить ее, эту армию. Там у вас отряды, зараженные своеволием и анархизмом, не желающие выгружаться из теплушек. А чуть белые их прижмут, они командуют машинисту паровоза «полный вперед!» и только вы их и видели! Есть и такие части – любители кататься на бронепоездах, вы их будете бояться больше, чем беляков. Чуть что не по их нраву – долбанут картечью! Ну да что я трачу время на эти картинки? Отправляйтесь сегодня же в Инзу, в штаб вашей будущей армии, и покажите, как вы умеете воевать, выполнять мои предначертания и одерживать великие победы.

– Слушаюсь! – Тухачевский воспринял слова главкома как завершение беседы и встал.

– Не торопитесь, Михаил, – уже почти дружеским тоном остановил его Муравьев. – Перед кофе мы еще пригубим коньячку, самое время поднять тост за ваши будущие военные успехи.

Он еще долго не отпускал Тухачевского, потребовал, чтобы адъютант принес еще бутылку коньяку.

– Льщу себя надеждой, что вы будете мне надежной опорой. – Язык у Муравьева уже начал заплетаться. – Как-никак мы с вами истинные русские офицеры. У нас с вами еще будет свой Аркольский мост! Древко знамени в руки – и вперед, сокрушая врага! А как вы относитесь к Брестскому миру?[12]12
  Брестский мир – заключенный в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. мирный договор Советской России с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией, Турцией. От России отторгались обширные территории: Украина, Польша, Прибалтика, часть Белоруссии и Закавказья – всего около 1 млн. кв. км территории. Советское правительство обязывалось выплатить 6 млрд. марок контрибуции, провести полную демобилизацию армии и флота. Этот мир был вынужденным из-за тяжелого положения страны, обеспечил выход России из 1-й мировой войны и передышку для восстановления народного хозяйства. Аннулирован Советским правительством 13 ноября 1918 г. после победы Ноябрьской революции в Германии (1918).


[Закрыть] – неожиданно спросил главком.

– Думаю, что у нас не было другого выхода, как пойти на этот ужасный, позорный мир, – ответил Тухачевский.

– Чушь! – заорал Муравьев так, что задребезжали стекла окна. – Был выход! Ленин назвал этот мир похабным, а сам подмахнул! Как это понимать? Мы еще повоюем с немцами, мы им покажем кузькину мать! – Муравьев захлебывался от ярости. – Впрочем, не смею вас больше задерживать. Отправляйтесь к месту назначения, примите дела у Харченко, уверяю вас, трудный будет с ним разговор. Боевой командир, он воспримет ваш приезд как личную обиду. Он, как и я, – левый эсер, а вы, оказывается, – коммунист.

Муравьев выпил еще, не закусывая.

– Надеюсь на боевую дружбу. – Он, пошатываясь, обнял Тухачевского за плечи.

– Разрешите идти, товарищ главком? – слегка отстранился от него Тухачевский.

– Не главком, а Михаил Ар-ртемьевич… – пьяно ухмыльнулся Муравьев. – Почему я надеюсь на дружбу, вникаете? Мы же с вами одного поля ягоды – пехотинцы. Вникаете? А кем был Наполеон Бонапарт? Артиллеристом! Вот в чем наша с вами трагедия. Мы – пехота! Но черт подери, унывать мы не будем, господин поручик!

И он вдруг запел хмельным, но довольно приятным баритоном:

 
Умный в артиллерии,
Богатый – в кавалерии…
 

– А дальше знаете? Знаете? Или нет? Если знаете – подпевайте:

 
Пьяница – во флоте,
А дурак – в пехоте!
 

3

То, что в первой половине восемнадцатого года стало привычно именоваться Красной Армией, представляло собой не нечто цельное, сплоченное и мощное, что как бы проистекало из столь громкого названия, но, напротив, было столь же далеким от цельности, сплоченности и мощи, сколь извечно далеки друг от друга небо и земля. Армия эта состояла из сотен и тысяч разнокалиберных отрядов и групп, причем не было наверняка среди них и двух схожих между собой. Разные по численности, абсолютно непохожие друг на друга по своему составу, разномастные по национальности, несоизмеримые по боеспособности, противоречивые по духу, идейным убеждениям и устремлениям, презирающие дисциплину и единовластие командиров, стремящиеся сбросить с себя любой не устраивающий их приказ как ненавистную удавку, как отрыжку царского режима, упивающиеся безбрежной свободой, понимаемой лишь как необузданное своеволие и дикий анархизм, – таков был, в общих чертах, облик новой, едва народившейся армии. Эти отряды вступали охотно лишь в такие схватки с противником, в которых исключались сколько-нибудь значительные потери и которые обеспечивали им наибольшую безопасность, давали возможность разжиться военными трофеями, а порой и заниматься разбоем, силой отбирая у крестьян ближайших деревень поросят, кур, гусей, муку, масло, яйца – все, что попадалось под руку, чтобы жить так, как любила жить «вольница» Стеньки Разина или Емельки Пугачева. С сильными отрядами противника такие отряды предпочитали не связываться, неделями не покидали магнитом влекущие к себе обжитые теплушки, частенько веселя свои души самогоном, выходили из вагонов лишь для того, чтобы обозначить свой иллюзорный боевой дух, ну и, разумеется, справить большую или малую нужду. Эти же отряды панически вламывались в свои теплушки при малейшей неудаче и стремились ускользнуть от зубастых, прищучивших их беляков.

Война, в которую с ходу с головой окунулся Тухачевский, на первых порах не только удивляла его своей бестолковостью, непредсказуемостью и хаосом, который, казалось, никому не было дано ввести в какие-то строгие, соответствующие понятиям военного искусства рамки, но и была ему просто непонятна. Удивление и даже возмущение вызывало отсутствие стройной военной организации, все было аморфно, как если бы человек вдруг лишился позвоночника. Всюду царили раздробленность, бестолковость, суета; приказы, поступающие сверху, могли быть запросто отменены и даже высмеяны внизу, в армейских частях, если их вообще можно было назвать частями; сверху могли приказать наступать в таком-то совершенно конкретном направлении, внизу же устремлялись в наступление в направлении прямо противоположном; сверху присылали нового командующего – его встречали буйным разбойничьим свистом и улюлюканием, и такого рода явления и факты можно было бы перечислять до бесконечности.

Нетерпимым, по мнению Тухачевского, было и то, что отряды Красной Армии облюбовали для своих действий железные дороги и в упор не хотели видеть дорог шоссейных или грунтовых. Боевые действия, если их можно было бы назвать таковыми в точном смысле этого понятия, велись главным образом вдоль железнодорожных магистралей, причем обе стороны «наступали» друг на друга в «эшелонном» боевом порядке. Впереди, на расстоянии двух-трех верст, пускались дрезины с разведчиками, иной раз эти разведчики вооружались пулеметом; за дрезиной двигался эшелон с войсками; впереди паровоза прицеплялась платформа с балластом и рельсами. Рельсы прихватывались с собой на случай ремонта пути. Иной раз на такой платформе устанавливались орудия, опять же для стрельбы вдоль полотна. Между теплушками проводилась телефонная проводная связь, если таковая была в наличии.

Когда разведка обнаруживала противника, эшелон тут же разгружался, бойцы занимали боевые позиции вдоль полотна, орудия с платформ поддерживали огнем пехоту, и та шла в атаку на беляков. Состав давал задний ход и укрывался за ближайшим поворотом, пока шел бой. Бывало и так, что противник первый обнаруживал красных, в таком случае эшелон последних предпочитал в бой не ввязываться и стремился побыстрее уйти с опасного участка.

Боевые действия ничего общего не имели с уставной воинской тактикой. Бойцы суматошно выпрыгивали из теплушек на землю и, сбившись в беспорядочные кучки, начинали вести такой же беспорядочный огонь. В теплушках не было оружейных пирамид, винтовки сваливались в груды, в случае тревоги красноармейцы хватали ту, которая первой попадалась под руку, тем более что на всех бойцов винтовок обычно не хватало. Оружие никто никогда не чистил, оно было ржавое и грязное, пулеметные ленты часто оказывались без патронов. Боевого охранения не предусматривалось, а о рытье окопов и тем более о необходимости оборудовать фортификационные сооружения никто даже и не заикался.

В такой «эшелонной войне» особую опасность представляли собой мосты, однако, как ни странно, местность перед мостом, на который наступал противник, не укреплялась, не додумывались даже до того, чтобы заблаговременно разобрать рельсы с колеи, ведущей на этот мост.

Бойцы в эшелонах порой напоминали собой сборище глухонемых и слепых: почти всегда они были в неведении не только относительно того, что происходит на фронтах, но даже и относительно того, что творится у них перед носом. На тех командиров, которые хотели как-то изменить установившийся порочный порядок, смотрели подозрительно, а иногда и пытались пришить им прямую измену.

Как-то один командир, из бывших офицеров, предложил занять позицию на опушке леса, у берега реки; позиция эта во всех отношениях была выигрышной, но предполагала выгрузку бойцов из теплушек. Его тут же объявили шпионом, засланным беляками, потому что он, по мнению враждебно настроенных к нему бойцов, якобы задумал поставить отряд под огонь противника.

Несмотря на то что между редкими боями у людей было довольно много свободного времени и можно было бы использовать его с пользой для боевого обучения, командиры – сами недавно рядовые бойцы – не хотели этим заниматься, да и попросту не умели. Было немало и таких бойцов, которые даже не представляли себе, как обращаться с винтовкой, а тем более с пулеметом. Однажды в доме путевого сторожа расположился караул из десятка бойцов. Изнывая от безделья, красноармейцы принялись разбирать гранату, чтобы выяснить, как она устроена. Результат этой разборки оказался, как и следовало ожидать, весьма плачевным: четверых бойцов тяжело ранило, а сторож, его жена и двое их детей погибли…

Для Тухачевского, как и для многих других командиров, имевших военное образование и боевой опыт, с первых же дней назначения на должность было ясно, что так воевать нельзя. Нужно не только поправлять то, что стихийно сложилось в огне революции, но и ломать уже успевшие укорениться вредные для дела порядки, превращать этот вооруженный, плохо управляемый, а порой и вовсе неуправляемый сброд хотя бы в некое подобие армии. Только при этом условии можно было вести речь о победах над сильным, хорошо организованным противником.

Тухачевскому надолго запомнился рассказ одного из командиров полков о том, как он смог поднять в атаку бойцов, ни за какие калачи не хотевших идти в рукопашную схватку. Оказывается, чтобы поднять моральный дух подчиненных и заставить их под огнем покинуть окопы, командир на глазах у всех сбросил сапоги и с возгласом «ура!» устремился к позициям противника. Кто-то из бойцов, увидев это, истошно заорал: «Братва, комполка беляков сапогами бьет!» А командир одной из рот тут же скомандовал: «Бей белую сволочь! Разувайся! Бей сапогами!» И вся масса бойцов, разувшись, рванулась за командиром.

– И каков же результат? – настороженно осведомился Тухачевский.

– Драпанули беляки, не выдержали, товарищ командарм! Ей-ей, не брешу!

– Вам повезло. – Командарм был явно не в восторге от такой самодеятельности. – Противник мог всех до единого уложить, и сейчас некому было бы мне байки рассказывать.

– Байки?! – кровно обиделся командир полка. – А вот какой документ мы нашли у них в штабе.

Он протянул Тухачевскому тетрадку. Судя по содержанию написанного на первой же страничке, это была дневниковая запись белого офицера: «И вот тут эти дикари, потеряв человеческий облик, посбросав сапоги, босиком бросились на нас. Наша пехота не выдержала…»

– Прямо как в сказке! – то ли восхищаясь, то ли все еще не веря, воскликнул Тухачевский.

– Как в сказке? – с еще большей обидой переспросил командир полка. – А то, что мы их двадцать три версты гнали, в кровь ноги поразбивали – тоже как в сказке?! Да еще в деревне, которую у беляков отбили, спасли от расстрела председателя волостного исполкома и пятерых наших бойцов – это тоже прикажете сказкой обозвать?

Тухачевский понял, что перегнул палку, и поспешил успокоить собеседника:

– Вы меня не так поняли. Я этим хотел сказать, что ваши бойцы – богатыри из русских сказочных былин. Часто побеждает не тот, кто слепо следует уставу, а тот, у кого сильнее революционный дух.

«Ишь как ловко выкрутился! – подумал командир полка: слова Тухачевского не погасили его обиду. – Разве бывшему дворянчику понять рабоче-крестьянских бойцов?»

– Самых геройских ваших бойцов и, разумеется, вас я представлю к награде, – пообещал командарм.

И вовсе не ожидал последовавшей реакции.

– Мы не за награды воюем, товарищ командарм! – негромко, но твердо и даже сурово сказал командир полка. – Выходит, я вам все это доложил, чтобы награды выпросить?

И Тухачевскому еще долго пришлось объясняться и даже извиняться перед упрямым командиром, который, как видно, выше всего ценил свое человеческое достоинство и умел постоять за честь своих бойцов.

Размышляя о гражданской войне, в огненное пекло которой его бросила судьба, Тухачевский приходил к выводу, что, как бы старательно ни готовились боевые операции наших войск, они неизбежно, особенно в начальный период, будут носить характер постоянных импровизаций. Больше того, и саму армию, участвующую в гражданской войне, он воспринимал как продукт импровизации. При этом Тухачевский был убежден в том, что суть этой импровизации – в решительном, пусть даже и связанном с большим риском, наступлении. Уже с самого первого дня, едва его нога ступила на поле боя, молодой военачальник в двух словах сформулировал свой стратегический девиз: «Побеждает наступающий». Он свято верил в то, что обороняющаяся сторона при внезапном прорыве ее обороны противником бывает деморализована, чему не подвержена сторона, ведущая решительное наступление. Прорвавшиеся в ходе наступления войска испытывают воодушевление и небывалый подъем, заряжаются оптимизмом и верой в победу и, напротив, войска, чью оборону смял противник, обречены на пессимизм, их охватывает уныние, они считают себя неспособными разгромить врага и терпят одно поражение за другим.

Тухачевский вновь и вновь убеждался в том, что гражданская война по своей природе и характеру совсем не похожа на те войны, которые в мельчайших подробностях были расписаны в учебниках по военному искусству, и на ту, германскую войну, в которой ему довелось участвовать. И выходило, что надо было не просто ломать природу и характер этой необычной войны, а значит, ломать природу и характер участвующих в ней людей, но и самому приспосабливаться к этой войне, разгадывать ее тайны и дотошно изучать психологию бойцов, от которых в конечном счете и зависела судьба тех оперативных планов и тех приказов, которые он, командарм, разрабатывал и подписывал.

4

Когда Тухачевский, выполняя приказ главкома, в конце июня прибыл на станцию Инза, чтобы вступить в командование Первой армией, он был ошеломлен и обескуражен. Армия фактически не имела штаба. Впрочем, формально некий штаб существовал, но в нем числилось всего пять человек, причем с весьма странными, редкими фамилиями: начальник штаба Шимупич, начальник оперативного отдела Шабич, комиссар штаба Мазо, начальник снабжения Штейнгауз и казначей Разумов. С первой же встречи со штабистами Тухачевский понял, что этот так называемый штаб не имеет никакого понятия даже о боевом составе армии и управляет не столько войсками, сколько собой. В отрядах, не сведенных ни в полки, ни в дивизии, царил хаос. В них не было штабов, приказы отдавались в основном устно или же писались на клочках бумаги, командиры зачастую не имели карт местности, на которой им предстояло действовать, связь между отрядами практически отсутствовала. В некоторых отрядах существовало что-то наподобие штаба, в который входили командир, постоянно сопровождавший его ординарец да писарь. О вооружении отрядов и говорить нечего, это были слезы, а не вооружение: винтовка на троих с десятком патронов, ручной пулемет, добытый у беляков, гранаты, которые берегли на самый худой конец. Личный состав армии не вымирал от голода лишь потому, что лихой и находчивый Штейнгауз перехватывал все грузы, проходившие по их территории, ловко сортировал их и направлял в части, где продукты незамедлительно перемалывались, будто жерновами, стальными челюстями вечно голодных бойцов.

Тухачевский понял, что с такой армией не то что наступать – но и оборону-то держать трудно, а то и вовсе ничего иного не остается, как сдаться на милость победителя.

Выслушав доклад начальника штаба, Тухачевский не стал никого распекать, напротив, принудил себя весело улыбнуться:

– Ну что же, положение у нас – лучшего не придумаешь. Главное – в армии есть казначей. Остальное приложится.

Штабисты недоуменно переглянулись между собой: этот мальчишка, объявивший себя командармом, которому даже их бывший начальник Харченко не соизволил сдать дела, еще пытается шутить! Впрочем, что с него взять, с этого выскочки? Окунется в жизнь, хлебнет лиха – волком взвоет, по-другому запоет!

– Главное – не унывать! – Тухачевский моментально среагировал на настроение штабистов. – Что касается казначея, то я вовсе не шучу – без финансов нам не прожить. – Он помолчал и вновь заговорил – уже серьезно и властно: – Приказываю: в кратчайший срок все имеющиеся отряды свести в три стрелковые дивизии. – Он внимательно рассмотрел штабную карту. – Назовем их в соответствии с местами дислокации: Пензенская, Инзенская и Симбирская. Кого можно поставить во главе этих дивизий?

– Наиболее опытные у нас Богоявленский, Иванов и Лацис, – не очень уверенно отозвался коренастый мрачный Шимупич.

– Что ж, пока доверюсь вашему мнению, – согласился Тухачевский. – Проверим их на деле – ближайшие бои покажут, насколько мы были правы в своем выборе.

И командарм тут же подписал приказ: начальником Пензенской дивизии был назначен Богоявленский, Инзенской – Лацис и Симбирской – Иванов.

– Вот вы приказали сводить отряды, а как их сводить, если они того не пожелают? – задал вопрос начальник оперативного отдела. – Они никого над собой признавать не хотят!

– Как это не пожелают? Что значит – не хотят признавать? За невыполнение приказа – под трибунал! – резко отреагировал Тухачевский.

– Да у нас еще и трибуналов нет, – ответил Шабич. – А иного командира отряда отсюда и не достать.

– Что-то я вас не понимаю, – удивился Тухачевский.

– А что тут понимать, товарищ командарм? Вот вам конкретный пример. Отряд тут есть у нас из ковровских рабочих. Так их командир командует аж из Москвы.

– Из Москвы?

– Так точно. Он там для отряда пробивает и оружие, и боеприпасы, и продовольствие. Как чрезвычайный и полномочный посол. А тут, на месте, его заместитель и комиссар делами ворочают. Им приказываешь одно, а они в ответ: доложим своему командиру, без его указаний не имеем права. И ждут из Москвы телеграммы: выполнять или не выполнять. Не отряд, а норовистый конь! И таких фокусников немало.

– А как вы отдавали приказы? Письменно или устно? – все более удивляясь, спросил Тухачевский.

– В основном устно. Письменные приказы посылать не было никакого смысла. Не дай Бог, если приказ подпишет бывший офицер – это для них не приказ, а бумага, извините, для подтирки задницы. Вызовешь заместителя командира отряда – он в штаб если и явится, то с такой охраной, будто не к своим едет, а к белякам. Понравится приказ – его «братва» идет в бой как на праздник, воюет так, что хоть каждому на грудь орден вешай. Расколошматят белых, а потом две недели сидят в каком-нибудь селе, победу отмечают, благо, что самогона – пей не хочу. А мы и не знаем, что там с отрядом, – молчит, как немой. А призовешь к порядку – ответ один: отряд, мол, устанавливал Советскую власть. А уж если приказ не по нутру – хоть весь отряд к стенке ставь – ни за какие пироги не станут выполнять.

– Всей этой вакханалии мы положим конец! – запальчиво воскликнул Тухачевский, вспомнив наказ Троцкого о необходимости децимации. – И на таких анархистов найдем управу. Никаких уговоров! Никакого слюнтяйства! За невыполнение приказа – расстрел!

– Так мы пол-армии перестреляем, товарищ командарм, – осторожно промолвил Шабич.

– Зато оставшиеся пол-армии будут выполнять наши приказы беспрекословно, точно и в срок. – Тухачевский твердо стоял на своем. – Иначе нам с этой вольницей не совладать. Думаю, что одного-двух показательных расстрелов будет вполне достаточно, чтобы убедить всех остальных командиров: с приказами шутки плохи!

Штабисты слушали молча, насупленно: кажется, вольнице и в самом деле придет конец, наступает пора, когда за все придется отвечать головой.

– Тотчас же выезжаем в войска, – продолжал Тухачевский. – В каждой дивизии немедленно сформировать штабы, иначе ни о каком управлении войсками не может быть и речи.

– А из кого прикажете их формировать, товарищ командарм? – тут же последовал язвительный вопрос. – Из рядовых бойцов? У нас даже писарей не хватает, не то что опытных командиров.

– А бывшие офицеры? – осведомился Тухачевский.

– Их у нас всего четверо, – ответил худосочный, словно только что прибыл из голодного края, комиссар Мазо. – Да и они, того и гляди, к белякам переметнутся.

Тухачевский густо покраснел. Выходит, и ему, бывшему офицеру, а теперь командарму, эти люди тоже не доверяют? А можно ли успешно командовать, не пользуясь полным доверием подчиненных?

– Военных специалистов надо использовать на полную мощность, – преодолевая смущение, уверенно сказал Тухачевский. – Таково требование Ленина. – Он счел необходимым подкрепить свои слова именем вождя. – Среди офицеров старой русской армии немало патриотов, которые сознательно встанут под наши знамена. Не все же убегут? Я вот перед вами – тоже бывший офицер. Выходит, приняв командование армией, непременно сдам ее белякам?

И, пристально оглядев сидевших перед ним штабистов, по их недоверчивым глазам понял: «А кто тебя знает? Может, и переметнешься, такое уже не раз бывало…»

– В ближайшие дни мы объявим о мобилизации бывших офицеров, – все с той же уверенностью продолжал Тухачевский. – Без них нам не обойтись, армию не создать, побед на поле боя не одержать. Завтра я выезжаю в Симбирск, там проведу мобилизацию, затем отправлюсь в Пензу с той же задачей. А вы незамедлительно сводите отряды в дивизии, приводите их в надлежащий порядок, проверьте их техническую вооруженность. Постарайтесь внушить людям, что «теплушечная война» – позор для красноармейца, и не просто позор, а гибель для революции. Мобилизуйте все силы коммунистов.

Уже в первой же беседе со штабистами Тухачевский счел необходимым изложить им свою концепцию предстоящих боевых действий: было бы опрометчиво допустить, чтобы штаб действовал вслепую.

– Гражданская война – совсем не та национальная война, которую государства готовят заранее, годами, а иногда и десятками лет. Это дает возможность отмобилизовать армии и предусмотреть все: от тщательно разработанного плана военных действий до последней пуговицы на мундире последнего солдата. – Командарм поймал себя на мысли, что в самый неподходящий момент, когда еще не решены элементарные и крайне неотложные организационные вопросы, он вздумал читать этим людям, слабо смыслящим в военном искусстве, нечто вроде лекции. Но, заметив, что его очень внимательно, хотя и настороженно слушают, продолжил: – Ничего подобного не может иметь места в случае войны гражданской. Ее подготовка фактически начинается с возникновения самой войны. Восставший класс начинает формировать армию. Сперва – вербовка добровольцев, затем – воинская повинность для рабочих и крестьян. И даже враждебные нам элементы мы обязаны заставить служить нашим интересам. Все это необычайно сложно. Мало того, что нам предстоит воевать с сильным противником, придется еще и подавлять внутренних врагов. Трудно еще и потому, что план гражданской войны заранее не составишь. Разве мы могли, например, предвидеть восстание чехословацкого корпуса, да еще в нашем тылу? Или возникновение белогвардейского засилья практически от Волги до Тихого океана? Единственное, что мы хорошо и твердо знаем, – это то, что для защиты революции нужна сильная армия. И наша Первая революционная призвана стать частицей такой армии.

Тухачевский уже чувствовал, что слишком углубился в теорию, в то время как штабисты конечно же ждали от него конкретных приказов, и потому перешел к более приземленным проблемам.

– Пора решительно покончить с так называемой эшелонной, а также и с окопной войной.

– Товарищ командарм, вникните, – снова заговорил начальник штаба. – Как формировать дивизии? У нас в организационном плане полная неразбериха. Есть правый и левый боевые участки, есть группы. Черт ногу сломает! Бывает, что правый участок перемахивает на левый или наоборот. У одних отрядов оружия больше, чем положено, у других – кот наплакал. К примеру, у Панюшкина на 360 стрелков – сорок пулеметов и шесть орудий, а у Буткина – два пулемета, и те требуют ремонта. У Кульмана – полверсты кабеля да всего один телефонный аппарат. И получается – на одном конце провода – телефон, на другом – кукиш с маслом.

– Да, это что-то вроде театра абсурда, – посуровел Тухачевский, забывая, что такие слова вряд ли будут понятны его подчиненным.

Да, пока что он командарм без настоящей армии. Столько проблем, да еще таких сложнейших, почти неразрешимых, свалилось на его голову! И весь драматизм ситуации состоит в том, что одним махом, одними приказами эти проблемы не разрешить, армию не сколотить.

– Будем решительно исправлять положение, – тем не менее уверенно продолжал Тухачевский, понимая, что его растерянность тут же скажется на психологии подчиненных. – Давайте исходить из главного принципа – действовать только лишь вдоль железных дорог – это детская игра в войну. Загонять свои войска в окопы, когда на отвоеванных в решительном наступлении территориях нас будут ждать рабочие и крестьяне как своих освободителей и которые вольются в наши ряды, – это дикий абсурд! Надо во всю мощь использовать революционный энтузиазм масс, иначе он скоро погаснет в обжитых теплушках и окопах, развратит даже самых революционных бойцов. И здесь мы все должны быть комиссарами, способными перестроить психологию войск.

– Эшелонная война – не наша прихоть, – воспользовавшись тем, что Тухачевский сделал продолжительную паузу, заметил Шимупич. – У наших отрядов практически нет полевой связи, и потому они лишены возможности маневрировать, пользоваться данными разведки и взаимодействовать с соседями. Да и без транспорта много не навоюешь.

– Средствами связи нам обещают помочь, я заручился поддержкой штаба фронта, – сказал Тухачевский. – Да и в боях с белыми надо стремиться захватывать полевые телефоны, их у противника в избытке. Надо подумать и об использовании обывательского транспорта, срочно мобилизовать все подводы в ближайших деревнях. Прикиньте сами. Одна подвода поднимает десять пудов груза. Выходит, для подвозки всех необходимых припасов на дивизию, а это примерно восемь тысяч штыков, шестнадцать тысяч ртов, в сутки потребуется сорок пять – пятьдесят подвод. В условиях, когда армия не имеет собственного транспорта, каждая обывательская подвода должна быть на вес золота!

Тухачевский встал, Давая понять, что надо ценить время.

– Итак, товарищи, несмотря на все трудности, я призываю вас и требую настроиться на решительное наступление, на коренную перестройку всей работы. Одно из самых эффективных средств в достижении победы – обход противника. Наступать не в лоб, когда неизбежны огромные жертвы, а обходить противника с флангов. Обход должен быть стремительным! Медлительные, осторожные обходы могут быть обнаружены противником и сорваны. И конечно же венец успеха – прорыв и молниеносное преследование противника. – Он немного передохнул. – Нам с вами предстоит выполнить сложнейшую, на первый взгляд, даже невыполнимую задачу: наряду с ускоренным формированием армии готовиться к наступлению. В основу наступления должен быть положен марш-маневр. Переход дивизии из расчета сорок пять – шестьдесят верст в сутки, двести верст в неделю. При таком темпе движения войска не будут сильно переутомляться и останутся вполне боеспособными. Передвижение пешим порядком надо будет сочетать с перевозкой пехоты на подводах.

Тухачевский большими пальцами обеих рук разогнал складки на гимнастерке у пояса и улыбнулся:

– На первый раз достаточно. Мне хотелось, чтобы вы не только поняли, но и разделили мои принципы. Конечно, пока что это – просто голая теория. Но грош нам цена, если мы сообща не постараемся доказать, что способны осуществить ее на поле боя. Будут ошибки, будут и поражения. Но тем энергичнее мы должны стремиться к своей цели! – Он вдруг задумался, припомнив что-то и колеблясь – говорить ли об этом вслух, и все же сказал: – У великого французского композитора Гектора Берлиоза на пути к славе вставали тысячи преград. Но всегда, когда он терпел поражения, когда ему было невыносимо тяжело, он с отчаянным упорством произносил свою самую любимую фразу: «Тысяча чертей! Я добьюсь своего вопреки всему!» – Тухачевский тут же спохватился: надо ли было заканчивать свою беседу со штабистами и вновь назначенными командирами дивизий на такой патетической ноте? И все же заставил себя добавить: – Мы тоже добьемся победы вопреки всему, надо верить в это, товарищи!