Текст книги "Звезда Тухачевского"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

11

Ворошилов готовился к очередному заседанию Военного совета. Предстояло принять решения по весьма сложным проблемам совершенствования армии, а также после довольно затяжных дискуссий принять новый Полевой устав, проект которого был ему предоставлен Тухачевским. Ворошилов, как человек, в свое время резко критиковавший теорию глубокого боя (а она-то и лежала в основе нового устава), мучительно думал сейчас о том, как ему, не умаляя достоинства наркома, выйти из довольно щекотливого положения: не оказаться бы в роли перевертыша, который сейчас столь же горячо ратует за глубокий бой, сколь горячо отвергал его совсем недавно.

Ворошилов предвидел, что на Военном совете развернется жаркая полемика, и хорошо понимал, что ему предстоит быть не просто участником этой полемики, но человеком, призванным занять совершенно определенную позицию и взвалить на свои плечи всю ответственность за принятые решения.

Наркома очень раздражало то, что командующие военными округами, прежде всего Якир и Корк и даже его непосредственные помощники в наркомате обороны, в особенности Тухачевский, резко критиковали слабости технического прогресса в армии, порой не считаясь с авторитетом военачальников, добывших себе славу не в кабинетных креслах, а на полях сражений. В конечном счете такая критика, хотели того или не хотели критикующие, была нацелена на него, наркома обороны, призванного организовать дело так, чтобы не только в лозунгах, но и на практике армия отвечала бы всем требованиям современной войны. Впрочем, их критические стрелы летели и дальше – в самого Сталина.

Неожиданно для всех присутствующих Ворошилов открыл заседание Военного совета не трафаретно, как было принято, а с того, что познакомил собравшихся со статьей чехословацкого генерала Гусарека из газеты «Недельный лист», выходившей в Праге.

– Гусарек призывает свои общественные круги переменить взгляд на сегодняшнюю Россию. – Ворошилов время от времени поднимал возбужденные глаза от текста и интонацией выделял то, что ему казалось наиболее значительным. – Вот почти дословно то, что он говорит. Если вас интересует армия, вещает он, то верьте, что трудно найти масштаб для сравнения сегодняшнего солдата с бывшим солдатом царским, послереволюционным или колчаковским. Этот новый солдат поразит вас здоровым сознанием собственного достоинства, подкрепленного физической и моральной подготовкой. Вера в государство, политический кругозор – его компас. В физическом отношении советский солдат едва ли найдет себе соперника. Вот примеры. Четыре танка увязли в болоте. Батальон преодолевает семь километров бегом к месту прорыва. Рота бросается к танкам по пояс в воде, вытаскивает их, солдаты выливают воду из сапог – и вперед! А вот еще факты с учений. На фронте в десять километров ведет бой тысяча танков, тучи аэропланов сбрасывают в тылу противника десятки пулеметов, после чего десантируется более тысячи парашютистов, в ходе маневров идет сборка десяти орудий, танков, выгрузка подкреплений с самолетов, приводится в готовность боевая группа в две с половиной тысячи человек в течение всего двух часов. Это работа, – голос Ворошилова зазвенел на высоких тонах, – которую сумели показать только русские! Красная Армия, безусловно, проникнута боевым духом. В ней лишь шесть процентов беспартийных. Армия успешно готовится противостоять агрессии со стороны Германии. Армия имеет еще не менее ценный боевой материал – любовь граждан и безграничную любовь молодежи. – Ворошилов приостановился. – И чем же, вы думаете, заканчивает генерал Гусарек свою статью? Прославлением нашего уважаемого Семена Михайловича Буденного!

– Дюже интересно, – тут же раздался сипловатый басок Буденного. – Что он там обо мне начирикал?

– Читаю, – поднял кверху указательный палец Ворошилов. – «Нужно призадуматься над словами Буденного, который на вопрос, почему он не пишет историю Красной Армии, которую он создавал с самого начала, ответил: «Пишу ее, но только шашкой!» Каково?

– Ну, пройдоха этот Гусарек! – не без горделивости воскликнул Буденный, довольно разглаживая пышные усы. – И в самом деле, мои слова, не отказываюсь! Какая сорока ему их на хвосте принесла?

– Выходит, имеются еще у нас в наличии такие сороки, – многозначительно отметил Ворошилов. – Но это уже другой вопрос. У нас существует самое оперативное агентство информации, знаете ли вы, как оно называется?

– ОБС! – тут же подал голос кто-то из зала.

– Абсолютно точно! Что означает: «Одна баба сказала». Но не в этом суть вопроса. Я хочу особо отметить, что, можно сказать, наш заклятый враг вынужден, пусть и сквозь зубы, признать боевую мощь Красной Армии, которую мы с вами растим и закаляем для будущих боев. Мы тут порой сами себя сечем розгами, наподобие известной унтер-офицерской вдовы, а между тем наши неоспоримые успехи отмечают даже за рубежом.

– Бывает, что противник перехваливает нас сознательно, чтобы убаюкать и сбить с толку, – подал реплику Тухачевский. – Или же с целью запугать свое правительство советской военной мощью, чтобы выбить побольше денег для армии. Кроме того, судя по всему, он оценивает нашу армию главным образом по маневрам, на которые, естественно, привлекаются отборные части.

– Излишний оптимизм всегда реакционен, – философски добавил Якир.

– Ну, это для нас не новость, что товарищ Тухачевский и товарищ Якир всегда споются, в одну дуду будут дудеть, – сердито отреагировал Ворошилов, хотя и не стал вступать в дискуссию. – Надеюсь, вы позволите мне продолжать доклад, – обращаясь не к кому-то в отдельности, а ко всем присутствующим, сказал Ворошилов. – Если бы у нас с вами и было желание, чтобы нас убаюкали, то международная обстановка на сегодняшний день не дает нам для этого никаких оснований. Об агрессивных намерениях Гитлера вы знаете не хуже меня. Провокационно ведет себя и Япония, дело дошло до того, что японцы засылают на нашу территорию вооруженные группы. Особую тревогу вызывает тот факт, что Япония все теснее блокируется с Германией.

Ворошилов передохнул, отпил несколько глотков чаю из стакана, стоявшего перед ним на трибуне.

– Империалисты боятся на нас напасть, но это вовсе не значит, что они не нападут, – продолжал он. – О чем говорит, например, недавнее сообщение агентства Рейтер? В английском парламенте Уоллесу, главе департамента внешней торговли, задали вопрос: нельзя ли опубликовать доклад английского коммерческого совета, как это было сделано в мае 1931 года? И Уоллес ответил, что в организации промышленности СССР происходят такие изменения, что всякий доклад устаревает сразу же после его опубликования. Отсюда и желание нашего противника напасть на нас поскорее, пока мы не набрали полную силу.

Затем Ворошилов перешел к сугубо практическим армейским делам.

После доклада первым получил слово командарм второго ранга Алкснис – высокий, стройный, голубоглазый, в безукоризненно сидевшей на нем авиационной форме.

– Наша авиация развивается быстрыми темпами, – заговорил он с заметным латышским акцентом. – В следующем году будет выпускаться столько самолетов, сколько их выпускалось за всю первую пятилетку. Скорости истребителей возросли в два раза. Но до высокого качества нам еще далеко. Опытный образец истребителя выпустят такой, что залюбуешься. А как доходит дело до серийных самолетов – хоть плачь. Особенно нас не удовлетворяют моторы. Из-за них мы теряем в скорости и высоте. Да и к применению тех самолетов, что у нас есть, мы подходим неразумно. И даже расточительно. А это равносильно уничтожению авиации…

– Ну, это уже явный перехлест, – нетерпеливо перебил его Ворошилов. – Так уж сразу и к уничтожению. Да ты, Яков Иваныч, не гляди на меня с такой укоризной, будто я на твои самолеты посягаю. Небось ведомо тебе, что во французском, да и в других парламентах реплика – дело обычное и даже желательное.

– Кстати, знаменитая фраза Ильича «Есть такая партия!» – тоже реплика, – улыбнулся Алкснис. – Но я еще раз без всяких преувеличений скажу, что расточительное использование авиации ведет к ее гибели как военной силы. Как расходуются моторесурсы – уму непостижимо. Вплоть до прогулок по воздуху. В то время как авиацию нужно использовать по крупным и важным целям, особенно по тем, которые недоступны поражению другими средствами. У нас много слабых звеньев, и в настоящем бою они могут обернуться катастрофой. Наблюдение за противником в воздухе практически отсутствует. Радиус действия раций крайне ограничен, аппаратура громоздкая, тяжелая. Представьте себе картину: над скоростным истребителем торчит антенна.

– А что это вы нам тут картинки рисуете? – взорвался Ворошилов. – Вы кто? Народный художник? Или инспектируете нашу авиацию по поручению самого Всевышнего? Вам следовало бы доложить Военному совету, какие меры вы принимаете как начальник военно-воздушных сил РККА для искоренения всех этих безобразий. А картинки пусть художники малюют!

– Меры, зависящие от нас, мы принимаем, – спокойно продолжал Алкснис. Реплика Ворошилова не вызвала в нем ответной реакции то ли потому, что он вдоль и поперек изучил характер наркома и знал, что в его вспыльчивости не содержалось ничего злобного, то ли потому, что спокойствие латыша было незыблемым. – Но разве вооружение истребителей – это наша забота? Какой умник придумал ставить скорострельные пулеметы в крыльях? Крылья сильно вибрируют, откуда же будет меткость стрельбы? А мы требуем от летчиков только отличных результатов. Им же главное – скорость, высота. И получается летающая мишень. Если истребители не стреляют отлично, я им заявляю, что они могут работать в цирке, а не в истребительной авиации.

На лице Ворошилова засияла крепкозубая улыбка, сделав его еще более широкоскулым.

– Вот это уже по-большевистски, – одобрил он. – А что касается вооружений, то свои претензии адресуйте Тухачевскому, это по его части.

– Без меткого огня авиация ничего не стоит, – будто не услышав Ворошилова, продолжал Алкснис. – Второе слабое звено – десантирование.

– В самую точку! – с восхищением воскликнул Ворошилов. – Я недавно получил письмо от Ворожейкина по поводу воздушных десантов. Это, я вам доложу, письмецо! Он прямо обвиняет нас в «прыжкомании»: прыгай, ребятки, а там видно будет! Опять же пусть пометит в своем блокноте наш уважаемый Михаил Николаевич. Даже за рубежом его окрестили родоначальником воздушного десантирования в РККА.

Тухачевский слегка поерзал на своем сиденье, но промолчал.

– Увлечение прыжками без оперативного применения десантников никуда не годится, – подтвердил Алкснис.

– Надо, чтобы среди десантников было минимум двадцать процентов снайперов, – сказал Ворошилов. – А также были бы саперы, диверсанты, способные взрывать мосты, железные дороги в тылу противника. А как у нас? Вспомните воздушный десант на прошедших учениях. Натащили туда всяких писателей, читателей, киношников, все смотрели, ахали да охали, восторгались до потери сознания. Кому это надо? Если все это требуется ради восторгов, милости просим на Тушинский аэродром, на воздушный парад. А в войсках надо обучать по-боевому.

– А как быть, если товарищ Буденный запретил отбирать парашютистов из кавалерии? – подбросил вопрос командарм первого ранга Белов.

– Это как же понимать? – насторожился Ворошилов.

– Очень даже просто, – невозмутимо ответствовал Буденный. – Все одно, с парашютом сидя на лошади прыгать нельзя, а вместе с лошадью прыгать незачем.

По рядам прокатился смех, а Семен Михайлович даже не улыбнулся: смотрел на наркома чистыми безмятежными глазами.

– Однако, Семен Михайлович, – озадаченно протянул Ворошилов. – Ваша кавалерия…

– Везде моя кавалерия, дорогой Климент Ефремович, вся моя, вся ваша и вся наша.

– Такие шуточки можно простить только тебе, – опасаясь, что дурной пример может быть заразителен для остальных, нахмурился Ворошилов. – Давайте по существу. Мы ведем речь о воздушном десантировании.

– Товарищ Алкснис прав, – заговорил Тухачевский. – Часто выброску десантов производят лишь для того, чтобы показать, как мы умеем сбрасывать. Эффектное зрелище! А что толку? Парашютисты прыгают без артиллерии и минометов. Или сбрасывают оружие и технику с самолета в одно место, а десантников в другое, и те долго не могут ее найти. К тому же десанты плохо защищены истребительной авиацией, она бросает их на произвол судьбы.

– Абсолютно верно, – поддержал Алкснис. – Михаил Николаевич уже не раз говорил, что авиация еще не научилась обеспечивать высадку и выброску воздушного десанта.

– Ну, уж если и сам Михаил Николаевич говорил, – с нескрываемой иронией, прятавшейся, однако, в добродушном тоне, от которого все же веяло холодком, развел руками Ворошилов. Кто-то негромко, но так, чтобы при необходимости можно было заметить, кто именно, то ли крякнул, то ли хохотнул. – Вот Геринг хвастается, – круто повернул разговор Ворошилов, как бы отводя этим насмешку от Тухачевского, – что Германия будет иметь сто шестьдесят тысяч летчиков. Выходит, чтобы обеспечить паритет, нам надо иметь сто семьдесят тысяч?

– Выходит, так, товарищ нарком, – подтвердил Алкснис.

– А мы порой тратим силу, энергию и время черт его знает на что, – нагнетая в себе раздражение, сказал Ворошилов, – Недавно узнаю, что на особом курсе Военной академии преподают астрономию и даже принимают по ней зачеты. Дьявольщина какая-то! Сплошные Галилеи и Джордано Бруно! У нас хотят научить всему и ничему не учат по-настоящему.

– Но военный человек, независимо от профессии, просто обязан знать хотя бы азы астрономии, – возразил Тухачевский.

– Может, еще и бальным танцам учить? – съязвил Ворошилов. – Вы бы лучше, товарищ замнаркома, доложили нам о внедрении механизации в армии.

– Я готов, – стремительно поднялся со своего места Тухачевский. – Хотя на пути к механизации и моторизации у нас немало барьеров и даже противников.

– Не думаю, чтобы такой полководец, как товарищ Тухачевский, убоялся бы каких-то там мифических противников, – парировал Ворошилов. – Я предоставлю вам слово чуть позже, а пока что закончим с Алкснисом. Что у вас там еще, Яков Иванович?

– В заключение вношу предложение: внедрить в Военно-воздушной академии ударничество, – убежденно сказал Алкснис. – В смысле ускорения темпов изучения предметов. То, что преподаватель объясняет за один час, пусть укладывает в полчаса. В результате мы выиграем время для подготовки к отпору агрессора.

В зале прокатился шумок, такой, какой всегда возникает, если выступающий предложит что-либо необычное или спорное.

– После окончания академии, – выждав, пока спадет оживление, сказал Ворошилов, – мы послали группу адъюнктов учиться во французскую высшую воздушную школу. Один из них прислал мне письмо. И жалуется, что не могут они угнаться по математике и физике за французами, так как у себя в академии этих разделов высшей математики не изучали. Вот такая петрушка получается. По общественным наукам, географии, химии подготовлены хорошо, а математику не оседлали. Что из этого следует? А следует то, что нужны, товарищ Алкснис, не темпы, а качество. А то преподаватель обслуживает в день по четыре учебных заведения. Фигаро здесь, Фигаро там.

– И еще одно, товарищ нарком, – спохватился Алкснис. – Я чуть было не упустил. Нужно срочно заняться самолетом И-16. Машина неплохая, но летчик обалдевает в полете от газа. А еще хуже то, что меткость стрельбы крайне слабая.

– Опять же на заметочку в блокнот Михаила Николаевича, – усмехнулся Ворошилов. – Хотя вот что я вам скажу, дорогой вы наш воздушный ас. Выходит, вашим летчикам уже даже И-16 не по нутру! Это же первоклассный самолет, такого еще в Европе нет. Рычагов на нем во время испытаний сделал сто десять взлетов и посадок без отдыха. Я вот беседовал с Туполевым, правда, эту машину конструировал не он, а Поликарпов. Но дело не в этом. Туполев ездил в Америку и компетентно заявляет, что лучше нашего самолета нет пока нигде. Вы, товарищ Алкснис, не все берите на веру из того, что вам ваши архаровцы в уши нажужжат. Пользуются тем, что вы не профессионал, хотя и владеете техникой пилотирования. Уж больно ваши летчики, как я погляжу, избалованы комфортом. Вибрация, видите ли, обалдевают от газа… Скоро перины в самолет потребуют. И не пулеметы виноваты, а стрелки. Я лично сколько раз на стрельбищах доказывал, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. А как у нас с новейшими самолетами обращаются? Как с «фордзонами», убей меня Бог! Кстати, когда покончите с летными происшествиями?

– Стараемся, – уклончиво ответил Алкснис. – Чем сложнее техника, тем большая вероятность происшествий.

– Вот-вот! – радостно воскликнул Ворошилов. – И вы туда же! Я как-то дал задание подготовить мне справку, сколько было чрезвычайных происшествий в армии при царе. Оказалось, меньше, чем теперь у нас. В чем собака зарыта? Кого ни спрошу, ответ один: у царя не было столько техники. Но у него же и политработников не было! Священники не в счет, они больше о душе пеклись.

На лице Ворошилова выступили красные пятна. Он чуть было не сказал, что сейчас и кадры сплошь образованные, но вовремя спохватился. Всегда, когда ему приходилось говорить о грамотности, научном подходе к военному делу или же вести речь о проблемах военных академий, он ловил себя на мысли, что слушатели, вникая в его слова, тут же припоминают, что сам нарком учился всего два года в земской школе села Васильевка, на том и закончились его университеты. Гордясь тем, что его академией были революция и гражданская война, он все же не мог избавиться от чувства своей неполноценности, сидевшего в нем занозой…

– Будем закруглять с авиацией, – решительно настроился Ворошилов. – У нас еще куча проблем, не одной авиацией армия жива. Тут наших десантников чехвостили в хвост и гриву. А между тем у меня и на самых шустрых критиков есть выписочка. Вот что говорит глава французской военной миссии генерал Луазо, который был у нас на маневрах: «Видел отличную, серьезную армию, весьма высокого качества и в техническом, и в моральном отношении. Авиацией я восхищен. Парашютный десант я считаю фактом, не имеющим прецедента в мире. Парашютисты – это удивительный новый род войск». Вот так, слово в слово, и между прочим, никто этого Луазо за язык не тянул. Только смотри, товарищ Алкснис, чтобы у тебя голова не закружилась!

– Не закружится, товарищ нарком, она у меня и к «мертвым петлям» приучена, – откликнулся Алкснис.

– Теперь послушаем и моряков, – сказал Ворошилов. – А то они вечно ворчат, что их не пускают на трибуну. Товарищ Кожанов, вы хотите выступить?

Невысокий плотный Кожанов вскочил с места:

– Прошу слова, товарищ нарком.

– Мы все внимательно слушаем. А кое-кто уже, наверное, представил себя на черноморском пляже где-нибудь в Сочах.

Из разных концов зала посыпались короткие смешки.

Командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов сноровисто, хотя и слегка вразвалочку, как по трапу корабля, подошел к трибуне.

– Товарищ нарком обороны, боеготовность вверенного мне флота в настоящий момент находится на должной высоте, – бодро начал Кожанов.

– Отсюда нам этого не видать, – хохотнул Ворошилов. – А вот что касается порядка на вашем флоте… До сих пор не забуду, как при моем посещении флота к вам в Севастополь прибыли турецкий генерал Музафер-паша, три ихних полковника и наш посол. И ты, милейший наш Иван Кузьмич, повел нас в Дом Красной Армии перекусить. Боже ж ты мой, я чуть от стыдобы не помер! На столе немытые старые тарелки, сунули нам по куску хлеба и масла, затем расщедрились и добавили по два куска сахару, чаем напоили. Семен Михайлович, будь другом, подтверди, даже в восемнадцатом такого не было! Прямо позор на всю Европу и на всю, можно сказать, Азию!

– Товарищ нарком, мы хотели продемонстрировать зарубежным гостям традиционный завтрак русского военного моряка, – съежился густо покрасневший Кожанов.

– Традиционный! – радостно хмыкнул Ворошилов. – Почему же на турецком корабле было как надо, именно так, как и следует принимать гостей? Ну ладно, давай не будем препираться, второй раз я такого не потерплю. Переходи к делу.

– Личный состав Черноморского флота готов выполнить любое задание партии, правительства и лично товарища Сталина. Мы исходим из того, что наш советский командир-моряк может не чувствовать, что кладут ему в рот, не осязать руками, но глаз у него должен быть пронзительный, умеющий даже в ночи, в непогоду распознать, кто перед ним – линкор, крейсер, миноносец или подлодка…

– Ты, Иван Кузьмич, видимо, перепутал, куда прибыл – на военный совет или на дружескую вечеринку, – резко прервал его Ворошилов. – Ты думаешь, нам больше делать нечего, как слушать твои морские байки?

Кожанов вконец смутился и начал уныло перечислять проценты, свидетельствующие об успехах личного состава в боевой и политической подготовке…

– Не лучше у нас и в сухопутных гарнизонах, – едва Кожанов покинул трибуну, заговорил Ворошилов. Он был настроен на критический лад. – Недавно побывал в одном из таких. Скучная и однообразная там житуха, товарищи высший комсостав! Полк – дом, дом – полк – вот и весь коленкор. Вечером крутят фильм «времен Очакова и покоренья Крыма». А пробьет девять часов – военный городок спит наповал. Бодрствуют только собаки да мильтон на базарной площади. Не гарнизон – необитаемый остров в океане. Весь день комсоставские жены судачат на лавочках, семечки лузгают, сплетничают от души. А боевая подготовка? Конники твои, Семен Михайлович, в этом, с позволения сказать, полку уже отрубили лошадям три уха.

– Не лошадям, а коням, – тут же отозвался Буденный. – А за те три конских уха я бы этим горе-конникам три ихних уха оттяпал!

– Ладно, замнем для ясности, – примирительно сказал Ворошилов. – Слово предоставляется товарищу Тухачевскому. А затем сделаем перерыв. Иван Кузьмич обещает попотчевать нас традиционным завтраком русского моряка.

Зал развеселился не на шутку.

– Известно, что проведенные маневры определили отрицательное мнение об оперативно-тактическом применении мехкорпуса, – начал Тухачевский. – Но теперь это мнение меняется со знаком плюс. Таким образом, мы имеем ситуацию, при которой идет острая борьба мнений. Отрицательное мнение проистекает от неграмотного применения техники. Судите сами. Посадили батальон на танки, устремились вперед, приказали взять высоту. Вымахнули на эту высоту, а за лощиной – батарея противника. Никто ее и не приметил. И танки попали впросак. Или еще. Сам был очевидцем на белорусских маневрах. Танковый батальон шел на тыловую колонну без всякой разведки. По нему открыли огонь полевые орудия и противотанковая батарея. Но наши отчаянные танки и не подумали остановиться. Еще пример. Два орудия на опушке леса были хорошо замаскированы. Из деревни вышла танковая рота. Орудий не заметили, катят, как на параде. Спрашиваю комбата: «Как вам не стыдно? Считайте, что ваши танки уже расщелкали как орехи». В ответ: «Виноват, не заметил». А ведь такое может повториться и на настоящей войне, о которой здесь говорил товарищ нарком.

– Да, так мы здорово навоюем, – вставил Ворошилов.

– Надо в срочном порядке решать вопросы о танковой тактике, о взаимодействии их с другими родами войск, – продолжил Тухачевский. – Мы над этим усиленно работаем.

– Танки! – хмыкнул Буденный. – На кой, извините, хрен они мне сдались, ежели эти гробы тащит сто человек пехоты? Ползут как черепахи. Полтора километра в час, сам время засекал. Стреляй в него, лупи его, как твоей душеньке угодно!

Реплики Буденного всегда разряжали серьезную атмосферу заседаний.

– Все ровно перебесились, – вдохновленный оживленной реакцией слушателей, продолжал Буденный. – Моторесурсы. Авиаресурсы. Сила мотора. Если хотите правду-матку, так эти моторесурсы у меня в печенках сидят. А я вам прямо скажу, у меня не заржавеет: ваши хваленые танки тормозят развитие нашей доблестной конницы. Рановато забываете о боевом лихом коне, товарищи полководцы! Танк – это что кот в мешке, да еще неизвестно, рыжий или черный, а конница свое слово сказала и еще скажет! Да ежели бы не наша славная кавалерия, не сидели бы мы сейчас с вами в этом распрекрасном зале, не слушали бы таких дюже умных речей. Неужто непонятно, что для конницы танк – обуза? Тухачевского прямо-таки заклинило: внедрять танки в конницу и пехоту, хоть лопни! Я только и слышу: авиация заменит конницу, танки заменят конницу. Глядите, как бы нам эти же скороспелые замены боком не вышли. Конница – могучий род войск. Это ураган! Только не надо ею все дыры затыкать. А то мы силу танка, силу самолета знаем лучше, чем силу пехоты, артиллерии, конницы. Пехота в загоне, конница в загоне. Танки, авиация и моторесурсы затмили все.

Буденный немного передохнул, и вдруг лицо его просияло.

– Да я по милости этих самых хваленых моторесурсов самого батьку Махно упустил! Нет чтобы мне, дурню стоеросовому, коня подседлать, так полез я тогда, братцы мои, в этот треклятый «мерседес». Его мне специально Егоров подсунул. Хоть ты сейчас, Александр Ильич, и занимаешь большой пост, все одно, думка меня одолевает: не затем ли подсунул, чтобы этот гад батька смог ноги унести? «Мерседес» твой в пашне забуксовал, как жук в навозе. Пыхтит, вонью со всех сторон прошибает. А тут как на грех снег валит, фары залепило. Тыкаемся из сугроба в воронку, из воронки в сугроб. Все, какие есть слова покрасивше, мы тогда начисто израсходовали. А Махно тем временем – тю-тю! А теперь покумекайте, ежели бы подо мной был мой боевой конь, ушел бы от меня Махно? Шалишь, ни в жисть не ушел бы!

Тухачевский, как ни старался сдержать себя, рассмеялся.

– Кавалерия, Семен Михайлович, в современных условиях действовать, как в гражданскую войну, не может. Представьте, на нее идет сразу полторы сотни самолетов. А конница сосредоточена на пятачке. И останутся от этой славной конницы только копыта.

– Слыхали мы сказки про белого бычка! – фыркнул Буденный. – Надо голову на плечах иметь, умело применять конницу, тогда ей никакой аэроплан не страшен.

– Я хочу подчеркнуть, – поспешил вмешаться Ворошилов, – что мы вовсе не списываем кавалерию. Ее у нас много, и она еще покажет себя. Но надо выработать тактику применения кавалерии в комбинированном бою. Я не знаю, может быть, даже возникнут такие моменты, когда кавалерию просто невозможно будет втягивать в бой, поскольку сплошь пойдут танки, а сверху тебя, Семен Михайлович, будут донимать бомбами, поливать химией и огнем. Кстати, о химии. Я получил записку из ВСНХ о состоянии нашей противохимической защиты. Плохи дела, из рук вон плохи. Вы, товарищ Тухачевский, читали эту записку. Правда все это или нет?

– Читал. Откровенно говоря, в этой области хвастаться нечем.

– Да там черным по белому написано, что у нас неблагополучно.

– Кое в чем краски сгущены.

– Даже если сгущены, все равно плохо. А что сие означает? Сие означает, товарищ замнаркома, что мы должны держать ответ перед правительством, перед ЦК и сами перед собой. Нельзя допустить, чтобы наша армия осталась в этой области безоружной.

– Безусловно, Климент Ефремович. Полностью разделяю ваше мнение. – Тухачевский сразу понял, что слова Ворошилова «мы должны держать ответ» означают лишь то, что ответ предстоит держать именно ему, Тухачевскому, хотя нарком и применил местоимение «мы».

– Мненье – это не именье, потерять его не страшно, – криво усмехнулся Ворошилов.

– Разрешите продолжать? – выдержав паузу, спросил Тухачевский. Ворошилов кивнул ему в знак согласия. – Я убежден: для того, чтобы дела с моторизацией и механизацией армии пошли с ускорением, необходим переворот прежде всего в наших головах. – Эти слова он произнес с заметной горячностью. – Нас все еще цепко сковывает гипноз сражений гражданской войны. Мы все еще в плену «особенной» маневренности нашей армии, безудержно верим в то, что способны воевать и легко добывать победу, даже если враг во много крат превосходит нас в технике и вооружении. Сколько раз с трибун наших совещаний мы слышали, что для подготовки бойца Красной Армии можно израсходовать значительно меньше артиллерийских снарядов, чем для подготовки солдата капиталистической армии, ибо боевой дух первого несравнимо превосходит боевой дух второго. Ораторы, вещающие столь победоносно, больше предаются иллюзиям, чем реалиям. Однако сплошь и рядом им удавалось таким образом, точнее, таким нехитрым приемом так наэлектризовать аудиторию, что вслед их речам гремели долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Ворошилов.

– Только то, – еще более решительно продолжал Тухачевский, – что самовлюбленность и фанатизм в условиях современной войны могут повлечь за собой громадные, ничем не оправданные потери и привести к крупнейшим неудачам.

– А не пахнет ли это излишней переоценкой техники? – Тон Ворошилова был суровым. – Мы что, уже начисто позабыли, как с винтовкой на троих, в лаптях и с пустым брюхом чехвостили Антанту, колчаков, Деникиных, Врангелей и прочую нечисть, хоть она и шла на нас с танками и самолетами? Или нам память отшибло? А уж теперь и подавно расчехвостим! Мы будем воевать малой кровью, – вызывая ответный энтузиазм у своих приверженцев, все сильнее заводился Ворошилов. – Не надо нас пугать, мы не из слабонервных!

«Он весь в прошлом, – с горечью отметил про себя Тухачевский. – Револьвер затмил ему и танки, и самолеты, и новые средства борьбы. Приедет в полк и первым делом – в тир, показать, какой он меткий стрелок».

– Однако товарищ Сталин учит нас, что не следует и преуменьшать грозящую нам опасность, – повернул в другую сторону Ворошилов. – История благоволит к нам. Уже на протяжении полутора десятка лет, может, и более, она, история, если не в особо приятельских отношениях с нами, то, во всяком случае, повернута к нам лицом. А мы, не в обиду будь сказано, воротим свою физиономию в сторону. И это вместо того, чтобы полностью использовать предоставленные нам благоприятные условия. Мы уже многие годы работаем в мирной обстановке. Однако кто возьмет на себя риск сказать, до какого времени эти благоприятные условия будут нам сопутствовать?

И тут на весь зал прозвучал голос Тухачевского:

– Самое большее – до сорокового – сорок первого годов!

Ворошилов вскинул на него скуластое лицо, нервно усмехнулся:

– Вот уже среди нас и объявились пророки! – Он немного помолчал, прислушиваясь к тому, как на его слова реагирует зал. – Не будем гадать на кофейной гуще! Мудрая политика, которую проводит наш любимый вождь и учитель товарищ Сталин, не даст вовлечь Советский Союз в военный конфликт. Это надо крепко зарубить у себя на носу всяким сомневающимся паникерам и нытикам.