Текст книги "Сочинение на вольную тему"

Автор книги: Анатолий Кудравец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Дитятко мое, ты ведь еще ни одного деревца не посадил, а сколько поглумил… А ну, марш отсюда… Марш, чтобы и духу твоего здесь не было.

– Как марш?.. Мне же еще те надо выдрать, – паренек показал на яблони вдоль улицы.

– Выдрать?.. Вопщетки, я тебе выдеру… – Игнат пошел на бульдозериста.

Тот сделал шаг назад, потом повернулся и побежал, забыв и про машину, и про незасыпанные ямы, из которых белыми жилами торчали, кровоточили соком оборванные корни выдранных деревьев.

Нет, не забыл. Повернул назад, подошел к машине, глянул исподлобья:

– Председатель сказал, чтобы завтра выкорчевали еще два дворища, – парень кивнул головой в дальний конец поселка.

– А ты не спеши делать эту никчемную работу, хлопчик. Я тебе говорю: не спеши. Садись на своего коника и езжай домой. Только борони боже вернуться. А начальнику обо всем скажи, слышишь? Скажи, вопщетки, что тебя турнули отсюда. И не помысли вернуться. – Игнат говорил тихим голосом. Словно уговаривал мальца, глядя тому в глаза, и тот, кажется, понял его.

– Да я что… Разве я по своей охоте. Мне наряд такой.. У нас дома тоже и яблони, и груши, мне самому жалко. А тут сказали… Так что, мне ехать отсюда?

– А о чем же мы говорим? Ехать, и как побыстрей.

– Тогда я заровняю ямки, а то скажут, наковырял ям и оставил.

– Ямки, вопщетки, заровняй… И правда, это ж не война, чтобы натворить такое и не надуматься поправить. Ямки заровняй… И борони боже…

– Знаю, дядька…

Игнат обошел яблоню. На ней и сейчас еще висело несколько яблок. Сорвал одно, подержал в руке. Яблоко было тяжелое, как налитое. Пошел назад, на улицу, а оттуда к себе домой. Постоял, словно раздумывая о чем-то, оседлал мотоцикл и, круто развернувшись, затарахтел в Клубчу.

Председателя в конторе не было. Да и что ему было делать там в такое время. Игнат завернул к дому, где тот жил.

Заборский вышел из боковушки, поправляя подтяжки, накинутые поверх белой сорочки, удивленно поднял густые брови: что такое? Видимо, прилег подремать, а тут он, нежданный гость. Оно можно и Заборского понять: с утра на ногах – то в конторе, то в машине, то колхоз, то район, да и в своем доме, считай. Почему и не прилечь.

– Это ты так надумал, председатель? – спросил глухо Игнат. Ехал сюда – горел весь, готов был хоть с колом подступать, а увидел вялое, помятое после сна лицо председателя (видно, и нездоровится, опять же – где та семья, дети, жена, вокруг люди – а все чужие) и эти подтяжки (не хочет ремень носить, или как?), – увидел все это и хоть пожалей его.

– Вы о чем? – Заборский стал серьезным. Вернулся назад в боковушку, набросил на сорочку пиджак военного кроя, стал застегивать пуговицы. Глаза стали круглые, как у дикого кабана.

– О Липнице, о садах.

– А-а-а, сады… – Заборский застегнул последнюю пуговицу, шагнул к Игнату. – Какие это сады… Дикое все, бесплодное, лишнее.

– Не говори, председатель. Это еще из довоенных Игнасевых саженцев. А он-то породу дерева знал и, где что посадить, кумекал. Чтобы и росло, и плод давало. Не смотри, что из панов был. Разбирался.

– Заскучали без панов?.. Так, может, парочку выписать вам их, панков этих? А, может, выписать?..

– Вопщетки, таких, как Игнась, не грех бы и выписать. Или, вопщетки, взять Вержбаловича. Он-то уже землю и что человеческое на ней сделано на позор не выставил бы, не позволил бы над землей глумиться. Он бы сначала хорошо подумал, чем что дурное начинать…

– Дурное? – Заборский дернулся всем телом, точно его ужалили. – Что дурное?

– А то много ума надо, яблони да груши под нож пускать? Те яблони и груши, за которые люди когда-то налог сплачивали. Слезы утирали, а каждое деревцо берегли.

– То было когда-то, а теперь это рассадники сорняка всякого. Кому они нужны?

– Кому нужны? Вопщетки, всем нам. Может, чей внук приедет да яблоко сорвет, отцу расскажет, а тот, может, надумается и хату поставит. Что ни говори – обжитая земля, нужным деревом заселена. А без дерева что: пусто, голо, хоть мяч гоняй.

– Если кто надумает строиться, найдем место тут, в центре. – Старая пластинка, и видно было, Заборский не собирался менять ее. – В центре!.. – повторил, как придавил каблуком. – Земля порядок любит.

– Порядок, оно конечно. Без порядка и куры яйца не несут. И сколько ты наберешь земли? Этой, из-под садов?

– Какая разница сколько. Пусть гектар, пусть полгектара. Тут важен принцип: каждый метр земли должен давать пользу. Пользу государству.

– Принцип хороший… Хороший принцип. А теперь, вопщетки, давай глянем на такой принцип: сколько хорошей земли отошло под неудобицу, сколько позаросло кустами и всяким-разным лесным бурьяном? И это при тебе, и это той земли, которую даже после войны не могли допустить, чтоб недосмотреть, не засеять и не собрать то скупое, что выросло. Хоть и силы той было, что бабы да дети да мужчин тех покалеченных с десяток, а самый найпервый трактор – брат-волик, му-два. Тут не включишь вторую или третью, одна скорость на весь век: «Но-о, поехали»; а все-таки находили придумку со всем справляться. Так вот, давай глянем, сколько таких гектаров пустили под зарост?

– Не знаю, про какие гектары вы говорите?

– Не знаешь, тогда подскажу… Возьмем низинку, как спускаться на Стаськову пасеку; когда-то овсы там хорошие были, хо-о-орошие овсы, а сейчас?.. Лоза да осина, в самый раз коз разводить, а то лоси и сами все стеребят… А клин, что врезается в лес возле Курганка?.. Он и вовсе на высоком, и гектаров пять, не меньше… Это что в Липнице, а в Клубче… И еще кое-где… Вы ж раскатываетесь с агрономкой по всем дорогам, по уголкам разным, то заодно могли бы и прикинуть, сколько их, гектаров этих, да и вернуть в этот самый принцип…

– Что значит заодно? Заодно с чем? – Заборский подался к Игнату. Ноздри его раздувались, как у загнанного жеребца.

– Вопщетки, заодно со всем остальным… Вы же маракуете, чтобы и больше было, и лучше было… А гектары эти оттуда… Вот что я скажу, председатель: сотки запахивай, а сады не рушь. Не ты их садил, не тебе и корчевать.

– Вы это что, серьезно?

– А как же еще?..

– Указывать? Мне указывать?..

– Подсказывать.

– Угрожать?..

– Угрожать?.. – теперь уже Игнат сделал шаг к Заборскому, взял за рукав. Они никогда не стояли так близко один перед другим и никогда не смотрели так друг на друга, и, наверное, никогда бы не смотрели, если бы не сегодняшнее… У Заборского были острые, как буравчики, желудевые глаза, у Игната голубые, до сухого стального блеска, и они смотрели глаз в глаз Заборскому, то ли спрашивали у него, то ли проверяли… И Заборский не выдержал, отступил, заморгал. – Вопщетки, я никогда никому не угрожал. И сейчас нет у меня на то привычки. А если хочешь… – Губы Игната вдруг разжались, он нервно засмеялся. – Если хочешь, расскажу одно… Есть такая басня, может, придумка, может, правда. Идут, значит, косить отец и два сына. Утро, роса, косы на плечах. И вдруг впереди канава. Отец шел первый, так и прыгнул сразу, без разгона. Перепрыгнул и пошел дальше. Младший сын и говорит старшему: «Гляди ты: наш батька легкий, как собака». Старший посмотрел на него и поправил: «Ты что… Разве ж можно так про отца? Перепрыгнул – ну и х… с ним…»

– Не понимаю, что к чему… При чем здесь канава, при чем сыны, – Заборский дернул рукой, вырвал.

– Вопщетки, при том, что шел отец… Отец шел с косой. А за ним шли сыны… – Игнат внимательно посмотрел в глаза председателю. – А еще вот что скажу: ты приехал и уедешь, и все твое уедет с тобой, а нам здесь жить. Понимаешь, жить.

– Ну, знаешь… Слова словами, а это уже больше, – Заборский перешел на «ты». В его голосе зазвучала угроза. – Это уже больше. Слишком много власти ты взял себе. Если хочешь, то я тебе ее укорочу. Тебе поручили участок работы, у тебя есть участок работы, и веди его, веди, а в мои дела нос не суй. Слышишь? Я сам знаю, что мне делать.

– И делай, хорошо делай. А сады не трожь. Не трожь, а то… – Игнат окинул взглядом Заборского сверху вниз, – а то, чего доброго, и шлейки не удержат.

– Что не удержат?

– Штаны, штаны, вопщетки, не удержат. В руках придется держать. А мою власть ты не отнимешь, силы такой не имеешь. Вот она, моя власть, и она всегда со мной, – Игнат потряс перед Заборским широко разведенными жилистыми руками, повернулся и вышел.

Затарахтел возле забора мотоцикл, рванулся на дорогу – и сразу стало тихо, будто и не было его.

Заборский какое-то время постоял посреди хаты, потом бросился во двор, к частоколу, будто хотел догнать Игната.

Мотоцикл уже тарахтел под лесом. Вот он выскочил на взгорок и тут же исчез за ним, пропал. Но Заборский знал, что он не пропал, что он везет этого настырного начальника мельницы домой, в Липницу, к его мастерской, к его грушам и яблоням.

Долго так стоял Заборский во дворе, думая и передумывая то, что только что услышал. Заскрипел зубами, вскинул рукой, словно хотел рубануть по жердине, перебить, но не рубанул – опустил мягко, как на живое.

Игнат знал, что если уж начало катиться что в одну сторону, то не скоро остановится, надо дать время перемениться всему, успокоиться. Сила гнет силу – и плохую, и хорошую, и только дети думают, что стоит только захотеть сказать слово – и все станет по-твоему. У каждого в жизни есть своя задумка, только не у каждого хватает разума посмотреть, на какую пятку жизни он наступает. В ногу ли идет со всеми или марширует навстречь строю. А если человек сам не видит, в какую сторону идет, если человеку глаза заслепило, тут уже без подсказки нельзя, чтобы не натворил большего. Опять же Заборский. Хочешь наводить порядок, так наводи, и все тебя поймут и хорошее слово скажут. Только нужно делать все порядком. А зачем рушить сады, зачем уничтожать то, что люди годами оберегали? Сорвать с места, с земли легко, а дальше что? Что дальше?..

С такими беспокойными мыслями лег спать Игнат Степанович и уснул сразу, но поспать ему не дали. Все те же хлопцы из училища механизации. Сначала колобродили по улице с гитарой, затем отаборились возле его двора, на бревнах. Нашли место посидеть, так сидите, только зачем горланить на все село. Гы-гы-гы да гы-гы-гы, курят, пстрикают фонариком по саду, по окнам. Будто специально пришли, чтобы перебунтовать сон.

– Выйди да прогони их, а то не уймутся до утра, – попросила Марина.

Хлопцы, по всему, не скоро собирались уходить, но не было у Игната охоты высовываться во двор. Слишком уж длинный день выдался сегодня.

– Сами уйдут. Побренчат и уйдут.

Не ушли, концерт открыли. Сначала подумалось, может, что хорошее споют. Когда-то что ни вечер – то песни, танцы. Какая ни страда, а чтобы без гармошки, без топота, без пыли ушли спать – никогда. Пусть бы и эти пели, голоса молодые, звонкие.

Начали частушки. И частушки – уши б не слышали.

 
Мы по улице идем,
А в конце заухаем.
Если девок не найдем,
Старикам отбухаем.
 

– Нравится? Так послушай еще, они тебя порадуют! – Марина повернулась на кровати, натянула на голову одеяло.

Ребята и в самом деле только набирали разгон. Пел кто-то один, не иначе, он сам и бренькал на гитаре, остальные помогали.

 
А мне милый изменил,
Я сижу и плакаю.
Лучше б он меня ударил
О дорогу с....ю!
 

– Ну, дождался? – не выдержала, высунула голову из-под одеяла Марина.

Дождался.

Игнат поспешно натянул брюки, сунул ноги в сапоги. Во дворе его застала новая частушка. Это уже были живые матюки, такие, за которые надо брать язык и нанизывать на шило.

Его увидели, как только он открыл калитку. И голоса умолкли: все, как по команде, слезли с бревен.

Было их пятеро, у одного, самого высокого, гитара с лентой через плечо. Был здесь и старый знакомый – тот маленький бульдозерист.

– И ты тут? – спросил Игнат.

– А что, разве нельзя?

Игнат ничего не ответил, протянул руку к гитаре. Парень отдал ее, словно ждал такой просьбы. Игнат тронул пальцами струны, они нестройно отозвались. Обвел глазами компанию.

– Так кто тут… плакает?

Хлопцы захихикали, переглянулись, но молчали.

– Вопщетки, я серьезно спрашиваю, кто тут плакает?

Молчание. Хлопцы старались не смотреть на Игната.

– Еще раз спрашиваю, кто заводила?.. – Это был и вопрос, и глухое утверждение чего-то решенного. И вслед за напряженным молчанием резкий, будто для того, чтобы заслониться, взмах гитарой, удар о бревно. Жалостливо дзынкнули струны, застучали, падая на землю, осколки корпуса гитары. Стало тихо-тихо. Все пятеро со страхом и недоумением смотрели на руку Игната, в которой на обвислых струнах качался кусок фанеры – все, что осталось от большого и красивого инструмента.

Первым подал голос парень, у которого Игнат забрал гитару:

– Ну что она вам сделала, гитара эта? Лучше бы вы мне в морду дали, чем ломать ее. Как я теперь домой приеду, что я брату скажу? Ему через неделю в экспедицию отправляться.

– Так это, выходит, еще и не твоя гитара? – спросил Игнат.

– Неужели ж моя… Я ехал на практику и попросил у брата. Он еще давать не хотел, как знал…

– Вопщетки, теперь и ты будешь знать… И вы все… артисты. Да за песни ваши и правда взять бы которого да о дорогу… этой… с....ю – Игнат бросил остатки гитары на бревна. Сразу к ним протянулось несколько рук, словно остатки эти были интереснее, чем целая гитара.

Игнат пошел во двор. Возле бревен переговаривались.

– Ну, и что теперь делать?

– Покупать новую.

– Покупать… А где и на что?

– «Где» – это не беда. Я видел в районе, в культтоварах как раз такая.

– А на что?.. Когда та стипендия…

– Это правда… не скоро…

Игнат вернулся назад к бревнам:

– Так что, такие гитары продаются?

– Продаются, – ребята дружно повернулись к нему.

– И сколько она… такая?

– Рублей восемнадцать, двадцать…

Игнат еще раз обвел всех взглядом, покачал головой, махнул рукой: эх вы… песенники…

– Ну что, успокоил? – спросила Марина, когда Игнат вернулся в хату.

– Успокоил, – неохотно ответил он, укладываясь в кровать. Укладывался и бубнил сам себе: – Пилемет нужен… Нужен пилемет… Нужен…

Назавтра, перед тем как ехать на мельницу, Игнат положил две десятирублевки на стол, сказал жене:

– Занесешь, отдашь хлопцам.

– Это за что?

– За песни… – Игнат кисло улыбнулся. – Я вчера разбил их гитару, так пусть новую купят…

XVII

Не погода, а неразбериха какая-то. То выдастся тихий, солнечный день, будто и не поздняя осень. А то зарядит докучливый, как короста, дождь. Туманится, пологом затягивается округа. Разбушуется ветер – порывистый, с сухим шорохом по крыше, с плеском по лужам, словно утки разгулялись на воде. И пузыри приплясывают, кружатся.

Верно сказано: осень на рябом коне едет.

Лес стоял совсем голый – только дуб кое-где держал скрюченную, точно из ржавой жести, листву, чтобы шелестеть ею до новой.

Лес должен раздеться, земля напиться, а там и зима может приходить.

Лес разделся, воды налило – ни пройти, ни проехать, пора бы и морозу ударить. Хоть бы воду собрал да грязь подтянул. Но мороза все не было.

Вот так крутил ветер, нахлестывал дождем то с одной, то с другой стороны, пока Игнат не заметил, что на потолке рядом с трубой потемнела побелка, а затем и капать начало оттуда.

«Дожил, вопщетки, мать твою…» – в сердцах подумал о себе Игнат, хмуро глядя, как медленно наливается, тяжелеет и затем срывается вниз капля, рассыпаясь брызгами по полу. Подставил медный таз, чтобы вода не растеклась по хате, но капли так звонко стучали по нему, что не выдержал, положил на дно тряпку.

Залез на чердак, посмотрел: отошла жесть возле трубы, и дождь стал засекать в щель. Вода по трубе пошла вниз, размывая глину. Заткнул щель снизу, пока дождь немного утихнет, просохнет крыша и можно будет приставить лестницу к крыше, залезть да посмотреть. Удивлялся только, почему протекать стало: ведь и хата новая, и сам крыл, своими руками…

Было это поутру. А днем ветер повернул с востока, небо очистилось, проглянуло даже солнце, на какое-то время оживило все окрест. Играла вода на солнце, сверкали, серебрились капли на сучьях яблони… И теперь уже все это не страшило – ни дождь, ни ветер, ни пятно на потолке.

Назавтра встал по обыкновению, еще затемно, оделся, не зажигая света, чтобы не беспокоить им жену, заглянул в мастерскую, щелкнул выключателем – лампочка не зажглась. Подумал: перегорела. Запалил керосиновую, она всегда была под рукой, проверил лампочку: нет, все нормально. Значит, что-то не так. Вышел во двор, бросил взгляд вдоль улицы – ни у кого не светятся окна. Редко кто вставал раньше его в Липнице, разве что по болезни или по иной крайней причине, но пора было хоть кому-то засветить свои окна. Должно быть, электрики отключили, а подключить забыли, решил он.

Выбрался за ворота на улицу и сразу запутался в проволоке, как синица в волосянке. Так-сяк выпутался, смотрит: столб лежит на боку и дальше проволока порвана.

– Вот тебе и на, – произнес вслух и пошел дальше по улице. Еще один столб лежит, а второй завис на Миколковой липе, болтается, точно висельник. Опять запутался в проволоке и только тогда подумал: «А что, если б она была под током». От этой мысли даже мурашки пробежали по телу.

Выпутался и на этот раз, двинулся дальше, теперь уже осторожнее. Дошел до конца поселка. Тут все столбы стояли на месте. Не может быть, чтобы так положил их ветер. Положил и проволоку изорвал. И на липу забросил… Где уж там ветер… Вчера под вечер Хведоров Адась ехал на тракторе в лес. Сам пьяненький, и трактор без фар. Еще останавливался около его двора, закурить просил.

– Куда ты такой да на эдаком тракторе? – поинтересовался Игнат.

– А во проскочу, дров привезу. Нарубил недавно.

– Завалишься куда-нибудь с трактором – ни его, ни тебя не вытянут. Поворачивай назад, – посоветовал Игнат.

– Ай, молчите, дядька. Или мне впервой? – осклабился Адась.

Разве закроешь ему дорогу? Сел и погнал зигзагами. Конечно же, это его работа. Игнат слышал, как уже за полночь гудел трактор. Он еще подумал: «Ага, возвращается». И вот, воротился. По столбам дорогу нащупывал.

Игнат вернулся в хату. Марина уже проснулась, подала сонный голос:

– Что-то радиво сегодня молчит.

– Молчит, и, видать, долго будет молчать, – ответил Игнат. – Линия порвана. Тут и свет, тут и радиво.

– Как же теперь будем?

– Так и будем.

Когда немного рассвело, он снова вышел на улицу. Серое небо висело низко над хатами, но дождя не было. Сивая, точно взболтанная, стояла в лужах вода. Ноги чавкали в разбухшей и вязкой грязи.

Колея от колес трактора и прицепа петляла восьмерками и была свежая, словно трактор только что прошел. Он как будто специально норовил идти по столбам. Заденет прицепом, столб хряснет у земли, переломится, трактор вильнет вправо, на дорогу. И идет некоторое время почти что прямо, пока не приблизится следующий столб. Опять поворот – на столб, затем снова – на дорогу.

Столбы были старые, стояли с тех пор, как проводили электричество, они подгнили, но все же стояли. Долго ли, нет, но еще постояли бы.

«Одним махом и ослепил, и оглушил…»

Двор Адася был в самом конце поселка, на взгорке. Стоял он несколько на отшибе и как бы поперек улицы всеми своими постройками – хата, хлев, истопка, все в одну линию, одной стеной к колхозному полю.

На улице и возле двора трактора не было. «Неужто не он?» – подумал Игнат, хотя был уверен, что натворить подобное мог только Адась. И след вел к нему. И ведь взрослый, кажется, мужчина, и дочка толковая выросла, в институт поступила, сама поступила, без никого, и еще двое меньших дома, – словом, все как подобает, а возьмет в рот горелки – и готов колхоз делить.

Трактор с прицепом стоял за хлевом. Прицеп чисто убран, даже подметено в нем. Дрова сложены под стеной хлева, словно там и лежали давно. Левый борт прицепа немного разбит.

«Если б не был гружен – весь разбил бы, а так выдержал».

Только он вошел во двор, из хаты с ведром в руке выбежала Зина, Адасева жена. Спешила к колодцу.

– День добрый, дядька Игнат, – поздоровалась торопливо, точно провинившаяся. – Вы к Адасю?

– Ага, к нему.

– Коли ехать куда, так трактор неисправен, – она взглянула на Игната голубыми, как васильки, глазами и тотчас отвела их в сторону.

«Что ты заливаешь, девочка, кому?» – подумал Игнат.

– Вопщетки, мне-то никуда не надо ехать, а вот ему… Посшибал вчера столбы, всю линию положил. Так что…

– Я же говорила: не едь, да разве вправишь ему мозги? – Зина неожиданно сорвалась на крик и повернула обратно в хату.

Игнат вошел вслед за ней. С порога она устремилась за перегородку, и оттуда раздался ее звонкий голос:

– Вставай, нечего вылеживаться! Просила же как человека, не едь, так нет… А теперь что будет! Вставай, вон люди пришли…

– Пришли, так подождут, – голос у Адася был, однако, не сонный. И вскоре из двери перегородки показался он сам, запихивая рубаху в штаны. – А-а, это ты, дядька. Что же стоишь, садись уж. – Адась указал глазами на табурет, а сам прошел в сенцы, болтнул чашкой в ведре, выпил воды, вернулся, сел на другой табурет, затуманенными глазами уставился на Игната, как бы спрашивая: «И что тебе надобно? Или не видишь, что мне и так муторно?»

– Так что же ты думаешь делать? – спросил Игнат, стараясь не смотреть в раскисшее свекольное лицо Адася.

– Как что делать? – пожал тот плечами. – Трактор ремонтировать.

– Вопщетки, еще один такой выезд – и ты его доремонтируешь, хотя я не об этом.

– А о чем?

– О том, что ослепил и оглушил ты поселок. И думаешь, так и сойдет? – Игнат шагнул к выключателю, щелкнул им: лампочка не зажглась. Он не хотел распаляться, сдерживал себя, но глухое раздражение вскипало в нем. Достал трубку, набил табаком, выкатил из печи уголек, прикурил.

– Кто докажет, что это я? Мало тут разных машин ходит?

– Потребуется – докажут. И доказывать нечего.

– Ну, ты же, дядька, не видел, что я ехал вчера? Верно? И никто не видел. Был ветер, буря дайжа была… А столбы гнилые… вот их и положило, а? – Адась говорил спокойно, невинными глазами глядя в глаза Игнату.

«Гляди, откуда и разум берется? – подумал Игнат. – Совсем трезвый, будто и не пил вчера».

– Ведь так оно было, дядька Игнат? – переспросил Адась.

Поначалу Игнату показалось, что он шутит. Такое бывает после пьянки, когда человек не знает, на каком он свете. Но сейчас видел: Адась говорит вполне серьезно. И готов поверить в то, что говорит.

– А если бы провода были под током? – в свою очередь спросил Игнат.

– Откуда мне знать: под током или не под током? Пускай с небесной канцелярией разбираются, или с электриком хотя бы, или с инженером.

– А ты знаешь, что дядька Игнат уже мог бы и не сидеть сейчас перед тобой и слушать твою дурь?

– Как это?

– А так, что я вышел до свету на улицу и засилился в провода. Так что ты думаешь делать? – Голос Игната звучал с хрипотцой. – Или, может, хочешь, чтобы следователь с тобой поговорил?

– Может, это он и пришел уже, тот следователь, а? Может, и ведет уже следствие? – ухмыльнулся Адась.

– Ты во что, милый, ты мне свои зубы не показывай. Нагляделся я за свой век всяких. Я пришел к тебе, а мог, вопщетки, и не прийти. – Игнат встал.

– Дядька, ну разве ж так можно? Следователь… Следователю хватит работы и без нас.

– Я тоже так думаю. А чтобы все было по-доброму, так поставь новые столбы. Я посчитал: нужны три штуки. Лес у тебя есть, ошкуренный, сухой…

– Ты что, дядька, сдурел? Это ж на хату… Я новую хату ставить собирался. А, Зина, ты слышишь, что он придумал?

– И правда, дядька, – оторвалась от печи Зина. – Этого леса и на хату мало.

– Вопщетки, столбы, я думаю, и сельсовет отпустит, – смягчился Игнат. – Хотя, по-честному, с тебя и столбы следовало бы взыскать. Чтоб знал. Ну, да столбы столбами, а кто ставить будет и когда?

– Вот раскомандовался. Тебе бы, дядька, в войну батальон, да что батальон – целый полк, вот накомандовал бы…

– Ты, вопщетки, поговори, так я тебе дивизию устрою, – пристрашил Игнат.

– И в самом деле. Не председатель, не бригадир дайжа, а пришел и распоряжается, – всерьез озлился Адась.

– Председатель с тобой не базарил бы столько. Телятник ведь тоже, наверное, остался без тока? Семьдесят голов, им в чугунке пойла не наваришь. А пока надо хоть столбы убрать и проволоку смотать, чтобы можно было по улице пройти. Одевайся, так я подсоблю.

– Телятник – ладно. Он от высоковольтной питается, я глядел. А улицу освободить надо…

Тут Адася долго уговаривать не пришлось. Он быстро натянул кирзовые сапоги, надел ватник, подпоясался.

На улице немного прояснилось. Тучи шли теперь выше, открывая в небе промоины, голубовато-сизые пятна. И весь разбой, который учинил ночью Адась, уже не казался таким страшным. В трех местах провода были порваны, словно перерезаны, и мужчины скатали их в большой моток. Столбы скинули с дороги под забор. Долго возились с тем, зависшим на Миколковой липе, спихивали его багром. За этим занятием и застал их председатель.

Председательский газик редко останавливался в их поселке, а случалось такое, то по большей части останавливался возле Игнатова двора. На сей раз из газика вышел не только председатель, но и инженер, затем выскочил электрик Миша Адаменя. Значит, уже знали о случившемся, коли такой бригадой заявились.

Председатель был не из дальних краев – из-за Селища. С той стороны обычно приходили сюда и оседали Гончаренки, Дегтяренки, Коваленки. Председатель был из Гончаренков. Виктор Захарович Гончаренок. Порода приметная: сухощавые, с крючковатыми носами, а голос – что твоя труба. Игнат видел и двух братьев: все как будто из одного дуба и одним топором вытесаны.

Председателем он у них уже лет пять. Приехал и как-то сразу прижился, по-хозяйски обгородился постройками: поставил дом, хлев, баню. Прибыл с пятилетней дочуркой, а двоих уже здесь нашли. Это при нем, при Гончаренке, велась дорога из Клубчи в Липницу и дальше, на станцию, при нем в Липнице начали строить – и уже заканчивают – новый коровник на триста голов, или, как теперь модно говорить, «комплекс». Появился он совсем молодым, лет тридцати, тонкий, высокий, а здесь стал солиднее, однако мягкие серые глаза, как и прежде, смотрели на человека вроде бы виновато или просительно. Ему бы доктором быть: и выслушает, и доброе слово скажет, и утешит. Мягок, но своего добьется. Тихо, спокойно, а сделает так, как задумает.

Инженер был здешний, клубчанский, из Цодиков, и, как все Цодики, ростом невысок и мрачен с лица. Человеку за пятьдесят, а Игнат не припомнит, чтобы лицо его просияло от какой-нибудь радости – будь то своя или чужая. «Вот так и проживет свой век, не зная, отчего люди радуются», – подумал Игнат, наблюдая, как Цодик вылезает из машины: носком сапога осторожно нащупал землю, поставил ногу на всю ступню, затем опустил другую.

Электрик тоже был из Клубчи. Молодой хлопец, после армии. Выскочил из машины, кивнул головой Игнату и Адасю и принялся осматривать линию.

– Вот так. Пока вы спите, люди за вас все сделают, – упрекнул Цодика и Адаменю председатель, подавая руку Игнату, затем Адасю. – Вчерашняя ночь и у вас натворила? В двух бригадах линию положила, – продолжал он, не сводя глаз с Игната.

– Вопщетки, и тут был… ветер, – Игнат бросил взгляд на Адася. У того даже шея вытянулась от напряжения, с каким он смотрел на Игната. «Стой уже, герой, не трясись». – Три столба под корень. Это если считать только те, что лежат. А если взять и те, что завтра лягут, то и всю линию надо ставить на цементные пасынки. И крепче, и надолго.

– Кому тут нужно это надолго? Сколько тут хат осталось?.. – уныло отозвался Цодик, скользнув взглядом вдоль поселка.

– Пятнадцать дворов, – заметил Игнат. – Тебе, как колхозному начальству, следовало бы знать.

– Все мы начальники… дворы считать… Только работать некому.

– А вопщетки, пожалуй, в твоих словах есть и разумный пункт. Сел бы сам на трактор да вот его, – Игнат кивнул на Адася, – по старинке припряг, глядишь, и звено уже… А звено на машинах – большая сила. Одной земли сколько можно перевернуть.

– Ага, ты, дядька, насоветуешь… – Цодик посмотрел на Адася, будто прицениваясь. Адась шмыгнул носом, отвернулся. – Лучше бы в центр переезжали, до кучи, виднее было бы, что делать.

– Переедем. Все переедем, вон туда, – Игнат качнул головой на кучу черных деревьев за поселком, на кладбище. – А пока ты у Захаровича спроси: нужны тут люди или нет? У него спроси.

– Не люди нужны, а работники… Ра-бот-ни-ки, – врастяжку повторил последнее слово Цодик.

– Вопщетки, а ты видел, чтоб работники были не люди?.. – глухо поинтересовался Игнат. Он уже вскипал: довольно этих глупых шуточек.

– У вас какая-то уж очень мудреная философия получается, – вмешался председатель. – Люди, работники… Будут люди, будут и работники.

– Ты, Цодик, слухай человека. Он хоть и не из Клубчи, как некоторые, а широко мыслит…

– С тобой, дядька, лучше не связываться. Ты все на свою ногу норовишь поставить, – пошел на примирение Цодик.

– Вопщетки, на чужих ногах не ходил и не собираюсь.

– Так что будем делать? – снова вступил в разговор председатель.

Вопрос был к Цодику.

– Что делать… Нужно временные столбы ставить, а там будет видно. Да и районная бригада ослобонится…

– А тебе, вопщетки, повезло, – улыбнулся Игнат Адасю. – Считай, крепко повезло.

– Мне всегда везет, – Адась впервые за все утро засмеялся. – Мне еще покойный тата повторял: «Не горюй, Адась. Бог возьмет, бог и отдаст».

– Ну, с богом не так все просто. Он что забрал – то забрал. А тут повезло.

– В чем это ему повезло? – заинтересовался председатель. Цодик тоже повернулся к Игнату.

– Да так, – ответил Игнат. – Мы тут с ним побились об заклад на один параграф закона. Но ему, – Игнат кивнул на Адася, – сегодня, не иначе, волк дорогу перебежал. Я был уверен, что он проиграет, но нет…

– Ну что ж, Игнат Степанович, раз у вас такая тайна, то и я хочу пошептаться, – председатель взял Игната под руку, повел к машине. – Есть один серьезный разговор…

– Вопщетки, если серьезный, то и я серьезный, – в тон ему ответил Игнат.

– Как вы смотрите на то, чтобы поменять, говоря по-военному, дислокацию?

Игнат Степанович остановился, высвободил руку.

– Это что, опять насчет переезда? То, о чем Цодик балаболил? Так скажу вам: я ставил тут хату не для того, чтобы по чьей-то пустой дороге перетаскивать ее неведомо куда.

Гончаренок спокойно выслушал его и снова взял под руку.

– Никто вас отсюда не гонит. Живите на здоровье. Тут другое. Я хотел бы, чтоб вы пошли на комплекс.

– На комплекс? Да он же еще не сдан.

– Не сдан, потому и надо как раз вам пойти туда. Проследить, что не доведено, не подогнано, не довинчено… Комплекс не маленький, не простой, узлов много и прочего. Сегодня строители здесь и мы им диктуем, а завтра они уедут и уже нам будут диктовать. Тут вас грамоте учить не надо.

– Вопщетки, грамота моя простая: замахнулся, так бей, не то самому дадут. А настроился на работу – работай честно, так, чтобы не нашлось охотников переделывать и пальцем в тебя тыкать. А как же будет с мельницей?