Текст книги "Жизнь и судьба Федора Соймонова"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

4

«...Егда всепресветлейший великий государь Петр Вторый, император и самодержец Всероссийский, от временнаго в вечное блаженство сего генваря 18 въ 1‑м часу по полуночи отъиде, в тож время Верховный тайный совет, генерал-фельдмаршалы, духовный синод, також из сената и из генералитета, которые при том в доме Его Императорскаго Величества быть случились, имели рассуждение о избрании кого на российский престол, и понеже императорскаго мужскаго колена наследство пресеклось, того ради рассудили оной поручить рожденной от крови царской, царевне Анне Иоанновне, герцогине курляндской». Такая запись была сделана в официальном протоколе Верховного тайного совета. Как всякий документ, излагая суть дела, он лишает нас подробностей, а подчас скрывает и подлинную суть происходивших событий.

Но мы, пользуясь преимуществом потомков перед современниками, можем попытаться проникнуть вслед за «верховниками» за плотно притворенные двери совещательной палаты, чтобы незримо присутствовать при том, что оставалось скрыто от современников событий. Много лет спустя по воспоминаниям действовавших лиц, по мемуарам, а то и по «допросным речам» трудолюбивые исследователи выстроили логическую цепочку неожиданного предложения князя Дмитрия Михайловича Голицына. И эта логика позволила восстановить картину происходившего. Она очень интересна. И дело здесь не в простом любопытстве.

Заговоры, межпартийная борьба и дворцовые перевороты – обычные средства движения и развития в таком централизованном, самодержавном государстве, как Россия. И обнажить сей скрытый механизм, увидеть в общем-то несложное его устройство – задача, как мне кажется, чрезвычайно важная не только для того, чтобы понять ход общественного развития XVIII века, но и для того, чтобы в эпоху провозглашенных демократических преобразований не оставаться в наивном неведении касательно «благородных» устремлений борющихся за власть группировок и их лидеров. Слишком долго жизнь и история наша учили поколение за поколением восторгаться, обожествлять того человека, которого победившая партия выдвигает по тем или иным причинам своим лидером. Обыкновенного, отнюдь не сверхчеловека, со всеми присущими ему достоинствами и недостатками. Не всегда даже самого умного и верного тем, кто его выдвинул и поддержал. За века дрессировки сам национальный характер народа нашего приобрел монархический оттенок. И он, разумеется, поддерживается теми, кто стоит в тени главной фигуры. Фигуры, от которой одной, строго говоря, почти ничего не зависит... Но как трудно это не просто понять, но усвоить и научиться делать выводы, чтобы перейти в конце концов к подлинно демократическому стилю и мышления и поведения. Не простое это дело и не скорое, хотя и неизбежное...

В совещательной палате, расположенной через зал от императорской опочивальни, где только что скончался Петр Второй, собрался «осьмиличный» совет с приглашенными ближними людьми. Впрочем, собрался он не в полном составе. Остермана среди Долгоруких и Голицыных видно не было. Первым обратил на это внимание Алексей Григорьевич, который отличался особенно нервным, беспокойным поведением.

– А где Андрей-то Иваныч? – вопросил он громко собравшихся.

Князь Василий Лукич остановил его:

– Не суети, с ног собьешь. Не явитца он.

– Пошто?

– Затем, что умен. Сказывал – то дело внутреннее, государства русского касаемо, а он-де – иноземец все ж..

– Ну и хрен с ним, – Алексей Григорьевич вскакивает и, не в силах ни стоять, ни сидеть на месте, начинает шагать вдоль лавки у стены. Даже здесь, рядом с не остывшим еще телом отрока-императора, все собравшиеся четко разделены на группы и не смешиваются. А если представители Долгоруких за какою-то надобностью и подходят к Голицыным, то, перекинувшись парой-другой слов, тут же отходят к своим. Долгорукие сошлись и образовали кружок, в центре которого был князь Василий Лукич с братьями Василием и Михаилом Владимировичами.

В совещательной палате остался еще один человек, о котором пока не сказано ни слова. Это канцлер – граф Гаврила Иванович Головкин. Но он и стоит как-то одиноко между Долгорукими и Голицыными, стараясь выдержать дистанцию. Чувствует он себя среди этих родовитых аристократов не очень ловко. Это и неудивительно. Сын бедного алексинского помещика, Гаврила Иванович похвастаться родословной не может. Возвысил его Петр благодаря родству с Нарышкиными и чрезвычайной гибкости его натуры.

Герцог де Лирия пишет о нем: «Старец почтенный во всех отношениях, ученый, скромный, осторожный, разсудительный, с большими способностями. Любил свое отечество и хотя имел наклонность к старинным нравам, но не порицал и новых, если видел в них что-либо хорошее. Привязанный к своим государям, был неподкупим, и потому удержался во все времена, даже самыя трудныя, ибо его не в чем было укорить...» По другим характеристикам, граф Головкин отличался чрезмерной скупостью и был великим попрошайкою. Его тощая длинная фигура в неряшливом платье выражала постоянное угодничество и постоянную готовность принять милость как милостыню... Он был корыстолюбив, но так осторожен, что ни разу не попался, всегда пребывал в личине набожности и старался соперничать с Остерманом в уклончивости своих суждений.

5
Прибавление. КТО ЕСТЬ КТО. ДОЛГОРУКИЕ И ГОЛИЦЫНЫ

Представители младшей ветви рода Долгоруких, несмотря на кровное родство, очень сильно отличались друг от друга. Шестидесятитрехлетний фельдмаршал князь Василий Владимирович являл собою человека твердой воли, приверженного по своим воззрениям к старорусскому направлению. Он чужд криводушия и по возможности старается действовать по совести, начистоту и говорить правду. Обвиненный в пособничестве царевичу Алексею при его побеге за границу, Василий Владимирович был лишен чинов и имений и выслан в Соль-Камскую... Но в 1724 году, в день коронования Екатерины, Петр его простил, вернул в Петербург и взял снова на службу полковником. В царствование Екатерины Первой он вернул себе прежние чины и оставшуюся часть родовых имений, а затем и Андреевский орден... Такое повышение показалось опасным Меншикову, и светлейший добился посылки Долгорукого командовать Низовым корпусом в завоеванные персидские провинции на берегу Каспийского моря. Но хотя приезд туда «учинил великую пользу», с восшествием на престол Петра Второго его тотчас же вызвали в Москву. А здесь уже и произвели в фельдмаршалы.

Брат его Михаил Владимирович оценивался современниками значительно ниже. Жизнь его протекала спокойно, без особых взлетов. В 1718‑м его также приплели было к делу царевича и сослали в деревню. Но с 1721 и по 1728 год он управлял Сибирской губернией, приняв ее после проворовавшегося и повешенного князя Гагарина. Потом он также был вызван в Москву и пожалован в действительные тайные советники.

Оба Голицына стояли в середине палаты. Князь Дмитрий Михайлович, несмотря на почтенные годы (ему шел 68‑й год), был едва ли не самой выдающейся личностью своего времени. Он получил прекрасное образование в Европе, был начитан и умен. Гордый и надменный потомок Гедимина, он всеми своими корнями был связан со старой допетровской Россией и вместе с тем сочувствовал многим преобразованиям. Старший Голицын прекрасно понимал необходимость для России европейского опыта, но, как и большинство московских бояр, не терпел иноземцев, предпочитая использовать их знания, опыт и умение работать. Зная несколько иностранных языков, что среди старых аристократов было в ту пору большой редкостью, он собрал у себя в родовом имении Архангельском большую библиотеку, в которой «на чюжестранных диалектах и переведенных на русский язык около 6 тысяч книг».

Уже будучи губернатором в Киеве с 1711 по 1718 годы, князь Дмитрий Михайлович обнаружил свои административные таланты. Затем, возглавляя Камер-коллегию, он сумел собрать материалы и подготовить новую государственную табель, или роспись, государственным доходам и расходам.

Герцог де Лирия в своих злых характеристиках современных ему вельмож при русском дворе писал: «Он был один из тех стариков, которые вместо всякой системы твердят одно: «Для чего нам все новые обычаи? Разве не можем мы жить, как живали наши отцы, так, чтобы иностранцы не предписывали нам новых законов? У него было достаточно ума, но было много и злости, тщеславие невыносимое и гордость беспримерная». Трудно сказать, насколько эта характеристика соответствует действительности.

Дмитрий Михайлович был телом сухощав, роста небольшого. Но голову держал всегда высоко и не замечать себя не позволял никому. После него остались очень интересные рукописные материалы, посвященные вопросам государственного устройства. Несмотря на свою нелюбовь к иноземцам, он довольно долгое время находился в переписке с известным государственным деятелем петровского времени голштинцем Генрихом Фиком, который был в свое время послан Петром Великим в Швецию для изучения государственного устройства и системы административного управления в этой стране. Некоторые историки вообще считают, что политическим идеалом Голицына был государственный строй Швеции. Так писал, например, Д. А. Корсаков. Думается, что «идеал» – слишком сильное слово. Но в том, что князь Д. М. Голицын высоко ставил шведские порядки и давно вынашивал идею ограничения самодержавной власти в России, сомнений быть не может. Правда, мне кажется, что здесь его конституционные мечтания имели скорее олигархическую основу, имея в виду тоску по боярской думе, нежели республиканскую...

Брат его – фельдмаршал князь Михайла Михайлович-старший считался одним из наиболее выдающихся полководцев петровского времени. Человек он был добрый, даже мягкий по отзывам современников, отец большого семейства. Михаил Голицын пользовался большим авторитетом в армии. Не исключено, что именно поэтому Екатерина, вручив ему фельдмаршальский жезл, поспешила удалить его из Петербурга в Украинскую армию. В общественных делах он предоставлял право первенства брату Дмитрию и самостоятельностью не отличался.

6

Никто из собравшихся не желал первым начинать обсуждение того, зачем сошлись. Но постепенно взоры всех скрестились на маленькой фигуре князя Дмитрия Михайловича. Он откашлялся...

– Что, господа министры? Мужеская линия императорского дома пресеклась, а с нею пресеклось и прямое потомство Петра Великого. Надобно думать, кого избрать на российский престол...

Из дальнего угла к нему тут же подскочил Алексей Григорьевич. Он вытащил на ходу какую-то бумагу из-за обшлага кафтана и, перебив Голицына, закричал:

– Вота, глядите... Вота завет покойнаго государя, скрепленный его рукою... Глядите! Он передает наследие свое по кончине обрученной с ним государыне-невесте! Такова его воля... Его!..

Он с размаху положил бумагу на небольшой круглый столик, стоявший посредине палаты. Все сгрудились, внимательно разглядывая завещание, в конце которого стояла характерная подпись: «Петръ»... Пожалуй, один лишь князь Василий Лукич смотрел при этом в сторону, да князь Сергей Григорьевич пару раз украдкой взглядывал на него.

Дмитрий Михайлович раньше других оторвался от созерцания тестамента и сказал:

– Полно врать-то, Алешка. Кому об том говоришь? Спрячь и не показывай. Письмо твое подложно, то все знают.

– А ты на подпись погляди, али ты руки покойнаго императора не признаешь?

– Рука схожа, но ведь тестамента не было...

Среди собравшихся возникло замешательство.

И здесь, прежде чем продолжать восстанавливаемое нами историческое действо, стоит, пожалуй, сделать небольшой экскурс назад во времени, в то утро, о котором рассказывала Федору Прасковья Ивановна Дмитриева-Мамонова. Мы помним, еще тогда, объявив сродникам, что врачи более надежды на выздоровление императора не оставляют, князь Алексей Григорьевич предложил возвести на трон свою дочь княжну Екатерину. Предложение это вызвало сначала спор, а потом и раскол в клане Долгоруких. Фельдмаршал Василий Владимирович с братом Михайлою уехали... Более Прасковья Ивановна не знала ничего. Между тем события имели немаловажное продолжение.

После некоторого молчания, вызванного вспышкой и уходом фельдмаршала с братом, когда каждый на несколько минут погрузился в свои мысли, князь Сергей Григорьевич нерешительно заметил:

– Вот ежели бы духовная была, будто его величество государь император учинил государыню-невесту своею восприемницею... Но тестамента такового нет?..

– Нет! – поддержал его князь Василий Лукич. – Но мог бы быть...

Он сел за стол и, взявши лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Однако писать не приступил, а задумался...

– Нет, – снова повторил он. – Моей руки письмо худо. Кто бы полутше написал, чья рука неведома...

Он обвел глазами присутствующих и остановился на Сергее Григорьевиче. Тот, ни слова не говоря, заменил его за столом. Подошел Алексей Григорьевич, опасавшийся, как бы дело не прошло мимо него. И оба, он и Василий Лукич, принялись диктовать. Князь Сергей усердно писал.

– А как, ежели не подпишет? – спросил он, засыпая написанное песком из песочницы.

И тут подошел к старшим молодой князь Иван. Он вытащил из кармана какое-то письмецо и, протягивая отцу, сказал:

– Поглядите-ко, батюшка. Сие письмо государевой руки и моей. А вы отличите ль? Мы так в шутку не раз писывали, вот я и наметался, навострил руку.

Все глядели и качали головами. Письмо действительно было писано как бы одной рукой. Иван взял из рук дяди перо. Еще раз обмакнул его в чернильницу, проверил, нет ли волоска, и, остановившись на мгновение, подмахнул написанное им: «Петръ». Все буквально раскрыли рты. Начертанная на их глазах подпись была во всем схожа с императорской. Тут же решили написать второй лист тестамента. И ежели государь за тяжкой болезнью своей сам его подписать не сможет, выдать подпись Ивана за подлинную...

Подробностей этих никто из Голицыных, разумеется, не знал, но князь Дмитрий Михайлович и минуты не сомневался в неправедности предъявленной бумаги. Кроме того, он, скорее всего, уже продумал эту возможность и, по-видимому, пришел к мысли, что сие может оказаться пагубным для государства и для него... Сначала по виду князя Василия Лукича можно было предположить, что он сейчас вмешается. Но его предупредил фельдмаршал Долгорукий. В гневе он оттолкнул Василия Лукича, энергично рубанул рукой воздух и громко, с убеждением в голосе воскликнул:

– Завещание подложно! Чего об том толковать?.. И я не имею намерения позволить кому, хотя и из сродников, домогаться престола, пока жива хотя единая отрасль рода царского. А у нас еще женския члены императорской фамилии не избыли...

– Ну и отдавайте престол расейской выблядкам пленницы ливонской!

Князь Алексей мало что не выхаркнул в лицо всем слова свои. Но бумагу с подложным тестаментом со стола взял, сложил и сунул снова за обшлаг.

– О дочерях великого императора, рожденных до брака с Екатериною, думать нечего, – ответил спокойно князь Дмитрий Михайлович. Голоса он не повысил, но лицо его покраснело, и со стороны было видно, как не просто дается ему это спокойствие. Голицын не терпел прекословий, и гнева его боялись. Но здесь он воли чувствам не давал, понимая, что браниться с Долгорукими сейчас ему никак не следует. Те бы все равно его перекричали. Потому он не стал протестовать и тогда, когда кто-то потребовал, чтобы прочитали тестамент покойной императрицы Екатерины. За документом послали правителя дел Верховного совета Василья Степанова. Он сходил. Принес. В молчании слушали. В пункте восьмом говорилось: «Ежели В. князь без наследников преставится, то имеет по нем цесаревна Анна, с своими десцендентами, по ней цесаревна Елисавета и ее десценденты, а потом великая княжна Наталья и ее десценденты наследовать; однако же мужеска полу наследники пред женским предпочтены быть имеют. Однакожь никто никогда Российским престолом владеть не может, который не греческого закона, или кто уже другую корону имеет...»

Завещание императрицы заставило всех снова задуматься. Должен был найтись кто-то, кто первым возьмет на себя смелость преодолеть нерешительность других и подскажет хоть какое-то решение. Снова заговорил князь Дмитрий Михайлович Голицын:

– Тестамент Екатерины для нас значения не имеет. Она сама, сука подтележная, не имела никаких прав воссесть на престол и тем менее располагать российскою короною.

Дмитрий Михайлович прекрасно понимал, что если он хочет выиграть, то ни в коем случае не должен дать укрепиться в головах членов Совета ни единой посторонней мысли. Потому он и выбрал в общем несвойственную ему грубую форму. Она была в его устах непривычна и привлекла внимание.

Его перебил фельдмаршал Долгорукий:

– Коли так, то справедливо избрать на царство государыню бабку покойного императора, царицу Евдокию Федоровну.

Увидев, что все его слушают, он поспешно продолжил:

– Царица достойна венца, слов нет, но она только вдова государева... Пошто забываем мы корень старшего брата Петра – царя Ивана? У нас – три его дочери, чем оне вам не любы?... – Он властно остановил князя Алексея Григорьевича, пытавшегося возражать, и продолжал: – Конешно, старшая из них – Катерина Иоанновна затруднительна для расейской короны. Хотя она и женщина добрая, да муж ея, герцог Мекленбургский, зол и сумасброден. От него отечеству нашему большой урон может быть. Также и младшая, Прасковья, сама себя венца царского лишила, сочетаясь морганатическим браком с господином Дмитриевым-Мамоновым Иваном Ильичом. Но надобно ль забывать об Анне Иоанновне, герцогине Курляндской?.. Она умна, то всем ведомо. Вдовствует... Да, я знаю, нрав у нея не из легких, однако в Курляндии на нея нареканий нет, не так ли, Василий Лукич? Тебе, чай, лучше других тамошни дела ведомы...

Глаза Василия Лукича Долгорукого, еще секунду назад с беспокойством перебегавшие с одного лица на другое, вдруг остановились, словно уперлись в стенку. Казалось, будь во дворце потише, и можно было бы услышать стремительный бег колесиков и шестеренок в голове князя, столь стремительно он прокручивал открывающиеся для него возможности при подобном варианте. Предложение Дмитрия Михайловича явилось для него, как и для всех прочих, новостью неожиданной, но не лишенной приятности. Как тут было не вспомнить, что еще в 1725 году он ездил в Варшаву хлопотать тайно по поводу курляндской герцогской короны... для Меншикова. В ту пору князь Василий Лукич был усердным «конфидентом» светлейшего. Миссия не удалась. Упрямые курляндские бароны выбрали себе в герцоги Морица Саксонского. Тогда Василий Лукич некоторое время прожил в Митаве, где приобрел расположение и сблизился со вдовствующей герцогиней, скучавшей без отозванного Бестужева. Правда, тогда уже где-то в тени опочивальни начиналась карьера ее камер-юнкера Бирона, но... Возможно, князь Василий Лукич мог даже внутренне по-мужски улыбнуться некоторым подробностям времени, прошедшего в Митаве. Обездоленная судьбою Анна пребывала в 1726 году поистине в мизерном положении. А он, тонкий и опытный дипломат, ученик иезуитов, человек, обводивший вокруг пальца множество важнейших персон при чужих дворах, вдруг поддался воспоминаниям... Поддался и...

– Дмитрий Михайлович правду говорит. В дело с тестаментом покойного императора вязаться нам нечего. Обрученная невеста – не венчанная жена, коронованная на царство. Анна же Иоанновна – персона весьма подходящая...

Его слова решили дело. У всех будто глаза открылись. Раздались крики: «Так, так! Правильно! Чего рассуждать долго? Выбираем дочь царя Ивана!» Алексей Григорьевич еще пробовал протестовать, но его никто не слушал. Все были довольны разрешением мучившего вопроса. И таким удачным и «законным» разрешением спешили освободиться от тяжести неопределенности и ответственности. Дмитрий Михайлович с трудом навел тишину. Замолкали с неудовольствием. Чего ему еще надо было? Все ведь решено, и так-то хорошо, так-то законно и славно... Однако Голицын был тверд:

– Воля ваша, господа верховные. Кого изволите кричать на царство, о том и объявим. Одначе надобно будет и себе полегчить...

– Как это понимать – «полегчить»? – Это прозвучал голос канцлера Головкина, о котором в общем семейном гвалте даже забыли. И снова все глаза устремились на Дмитрия Михайловича.

– А так полегчить, чтобы воли себе прибавить... – ответил Голицын.

Василий Лукич покачал головою.

– Хоть и зачнем, да не удержим этого...

– Пошто не удержим? Право удержим, как правильно сделаем.

Теперь уже Дмитрий Михайлович внимательно вглядывался в лица окружавших его товарищей по Кабинету. Но они отводили глаза, убегали взорами. Никто ему не ответил. С избранием курляндской герцогини на российский трон согласились все. Готовы были согласиться и со вторым его предложением, но никто не желал высказывать этого вслух. И тогда Голицын со вздохом заключил:

– Ну, воля ваша... Токмо надобно написать и послать к ея величеству пункты кондиций...

И снова никто ему не ответил. Все заторопились к выходу из палаты в залу, где с нетерпением, а кто и со злостью, ожидали их решения «особы из Сената и генералитета».