Текст книги "Жизнь и судьба Федора Соймонова"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 48 страниц)

Глава четвертая

1

Что пережил наш герой, выйдя впервые в жизни в открытое море, – описывать я не буду. Читатель и сам может себе сие хорошо представить. Ну-ко, родившись в середине России и никогда даже на нюх не имея понятия о столь великой воде, и вдруг... Федор Иванович и доднесь улыбался, вспоминая первое плавание из города Архангельского в далекую и страшную Голландию. Страшную – потому как незнаемую. Это ныне мы с вами понимаем, что везде живут люди, и, в общем, живут примерно одними интересами. Ну, где-то харч получше, обмундировки на зиму теплой кому-то запасать не обязательно, или другие отличия. Но в целом... А тогда?.. Да это было как переселение в иной мир! И чистилищем его оказывалось море...

Однако, нужно отдать должное, Федор духом не пал. Помогло, может быть, то, что был он на архангелогородском судне не один, а с Васяткой Головиным, таким же школяром, отправленным по указу за море. Васятка помоложе. Сердцем не столь крепок, блевывал уже на малой волне. И оттого ослабел вконец. Федору мало что пришлось службу исполнять, еще и за односумом-заединщиком приглядывать, как бы не утопился. За такой суетой некогда самому пужаться было. Потому и прошел для него переход быстро. Глядь, а по-над бушпритом уже впереди и островерхие шпицы знатного торгового города Амстердама встали...

Сошли на берег гардемарины росские. Никто их не встретил. Куда идти, где подворье стольника князя Львова искать?.. Город Амстердам велик и многоязычен. Пользуясь где латынью школьной, где немецким, худо знаемым, вывел Федор своего напарника из порта. Почали они свое долгое блуждание по улицам незнакомым. К вечеру Васятка вовсе ослабел. Да как не ослабнешь, сколь дней его с души скидывало, а тут полный день на ногах, без еды, без пития, понеже Федор велел беречь жалование государево. Плакал Васятка. Дважды ложился под дождем на улицах, желая в покое дождаться смерти неминучей. Пока не прибил его Федор. Только тогда и оклемался, в разум вошел. А там вскоре они и речь русскую услыхали. Приволоклися все же к дому князя Ивана Борисовича.

Принял их князь Львов строго:

– Куды вас принесло? Али не писывал я государю, что еще прежния бездельно в городе обретаются и паче одне убытки казне чинят? Мне чего ныне с вами делать?..

Федор молчал. Стоял, голову опустив, кланялся низко. Понимал вину свою за беспокойство. Васятка тот и вовсе на колени стал.

– Не берет адмиралтея волонтеров русских на свое корабли, не берет. Куды вас деть? Из каких доходов на пропитание ефимки изыскивать?.. Чаю, своех-то не привезено?..

Иван Борисович остро глянул на обоих гардемаринов. Не видать, чтобы многоденежны были. Васятка хотел было сказать, что-де, мол, сберегли кое-что, полез за пазуху. Но Федор ткнул его носком башмака. И тот затих...

С неделю обретались молодые навигаторы на княжеском подворье. Ходили за лошадьми, чистили, убирали, отрабатывая скудный хлеб. А там устроил их князь Львов на верфь за половинное жалованье против прочих работных людей. И то – слава Богу. Позже, сочиняя «Письмо российского навигатора молодому российскому зейману», Соймонов не без гордости заметит: «Будучи нас двое в Амстердаме, обучалися на Остинской верфи в такелажной везанию кнотов, стропов и протчаго, что до такелажу принадлежит». Работали вьюноши на той же верфи, где сам Петр Алексеевич «лес обтесывать обучаться изволил». Время от времени появлялись на верфи и другие русские ученики.

2

В Амстердаме и в плаваниях Федор бойко научился лопотать по-голландски, а еще по-немецки, разбирал английскую речь, а доморощенная латынь помогла ему в овладении французским языком. Но на палубе пользовался он больше тем тарабарским наречием, которое родилось среди европейских завоевателей, когда им пришлось разговаривать с коренным населением вновь открываемых и колонизуемых берегов. Называется этот язык и ныне «пиджн» (т. е. «птичий»), а строится упрощенно, по принципу: «твоя моя не понимай».

За два с лишним года, проведенные за границею, Соймонов стал подлинным зейманом. Вот только курить и пить ром в портовых тавернах так и не научился. Не получалось у него лихости и в обращении с доступными портовыми женками, хотя многие девы и в голландских, и в каких иных портах заглядывались на высокого статного русича. Федор робел. Опускал очи, чтобы не глядеть на голые груди матросских подруг во время пирушек. А потом дурно спал, отбивался во сне от прельстительного морока и бегал до света ко градскому фонтану с кувшином.

Когда пришел указ возвращаться в Петербург, заморяне напрасно искали в голландских портах судов прямого рейса в новую столицу России. Несмотря на сильное желание царя отвести направление грузового торгового потока от Архангельска и направить его через Балтийское море к невским берегам, он встречал в том сильное сопротивление голландских и английских купцов. Издавна устроившись на севере, они не желали переводить свои склады и конторы в недавно основанный и лишенный удобств город на болоте. В противовес англичанам и нидерландцам, прибалтийские негоцианты были весьма заинтересованы в перемещении торговли к Петербургу. Однако для этого прежде следовало покончить с Северной войною...

Поздно осенью, уж к ледоставу сошел Федор Соймонов с борта голландского купеческого корабля, прибывшего в Архангельск, на родную землю. Пожалуй, теперь никто бы и не узнал в этом рослом молодом зеймане, одетом в иноземное платье, того паренька, что мотался по московским приказам с зажатыми в кулаке алтынами. И только широкая во все лицо улыбка да ясные радостные очи даже несведущему человеку сразу говорили о том, что вернулся свой. Заморянин вернулся домой...

По первопутку, когда только-только установились снежные зимние дороги, отправился наш герой в Петербург. Долга ли, коротка дорога, от Архангельского города тракт в столицу накатанный. Вона из-за леса уж и редкие церковные купола, шпицы крепостные показались, ступил обоз на широкую просеку Невской першпективы. Всё – прибыли!..

В хлопотах и в делах незаметно полетело время. В начале января, в числе других сорока восьми гардемаринов, Федор снова в присутствии царя сдавал экзамен на мичмана. Тут уж без баловства, государь зорко следил за тем, чтобы чины бездельно не получали и чтоб избрание не проходило по старой местнической мере. Всего семнадцать человек прошли баллотировку успешно. В списке выдержавших была и фамилия Соймонова.

3

Семьсот шестнадцатого года, генваря двадцать седьмого дня получил мичман Соймонов первое свое назначение. Приглянулся Федор царю, велел государь определить его на фрегат «Ингерманланд», на котором держал свой синий вице-адмиральский флаг. Затянувшаяся Северная война все продолжалась, и корабль подолгу крейсировал в водах Балтики, переходя от одного союзного порта к другому.

В принципе шестидесятипушечный «Ингерманланд» ничем особенным не выдавался среди других кораблей русской постройки. Срубленный «на живую нитку» из сырого лесу, он был тяжел и неповоротлив, и, как писал в дневнике мичман Соймонов, «обычнаго ходу, как и протчие». А ему было с чем сравнивать.

Командовал Кораблем Мартын Гослер – из голландцев. Злобесный и жестокосердный человек, он так выхвостал русскую команду, что никто в эскадре не мог с ним тягаться в ловкости выполнения маневров. По капитанскому указу матросы на ходу перетаскивали грузы, то выравнивая, то осаживая корпус, выбивали вкруг мачт. клинья и ставили новые, меняя наклон, чтобы полнее брать ветер. Иноземные лейтенанты дрались и драли нещадно за любую оплошность. Отчего, по мнению современников, фрегат «пред всеми остальными легчайший ход имел»... Не так ли и империя Российская, подобно громоздкому, собранному «на живую нитку» фрегату, мчит по волнам исторических событий? Крепостная бессловесная команда, иноземная плеть и самодержавный шкипер, единственный обладатель призрачного знания направления и цели плавания, для которого установлен сей бесчеловечный регламент... Мчит фрегат, оставляя за собою пенистый след, ломая верхушки волн и судьбы уже не отдельных людей, а целых народов. А куда мчит?..

Несмотря на свое небольшое звание, Федор исполнял должность подпоручика и поручика: вел журнал, производил «яко штурман обсервацию корабля», смотрел «управление парусов и в бросании якоря над боцманом, чтоб было порядочно». При погрузках был при шкипере, наблюдая, «чтоб грузили обыкновенно, где чему быть надлежит», – это все фразы из его дневников. И, надо думать, – справлялся. Все это он уже знал и умел делать по прошлым плаваниям в иноземельщине. Пройдут годы, и, вспоминая флотскую службу, напишет Федор Иванович в назидание молодым свой главный принцип, коим руководствовался в жизни: «Не отлынивать и не отказываться ни от какой работы, ...потому что кажется весьма прилично офицеру, зная всякую работу, приказывать и указывать, нежели, не зная, что делают, одним смотрителем быть».

Неплохо начиналась служба, чего зря Бога гневить. Гослер не придирался, у царя на виду. Летом того же года «Ингерманланд» с вице-адмиралом Петром Алексеевичем участвовал в походе союзных флотов от Копенгагена к острову Борнхольму. Шли кучно. Судов вокруг – видимо-невидимо. Англичане все норовили в сторону от русского флота податься. Датчане и голландцы – как свои, где места уговорены были, там и держались. Однако разобраться, находясь в гуще плывущей армады, кто, где и за кем идет, было не просто. А вот он, мичман Федор Соймонов, разобрался. Мало того, примостившись в тесной каюте, которую делил с мичманом Василием Мятлевым и двумя унтер-лейтенантами из иноземцев, Федор в свободное время изобразил в корабельном журнале всю диспозицию союзных эскадр, равно как и ведомых, будто в конвое, торговых судов. Все разместил на плане. Подчернил «Ингерманланд» с вице-адмиральским флагом. Расставил русские корабли, отведя шесть из них «для репетиции» назад. Вывел вперед англичан и составил арьергард из датских кораблей, окружив их «голландцами», взявшими словно в замок купеческие суда, шедшие вместе. Составил к своему плану легенду...

– Ты пошто над сим планом спину-то гнешь? – спрашивал Федора Васька Мятлев. – Али вахты мало?

Молчал Соймонов, только сопел – от усердия ли, от робости... А в глубине души лелеял тайную надежду, что поглядит государь в шканечну тетрадишку, узрит старание его...

– Да ты никак Петру Алексеевичу казать думаешь? – ахал догадливый товарищ.

Федор краснел, выдавливая из себя:

– Не-е, я не смею...

Васятка сердился:

– Эх ты, толстоносый. Умел бы я так-то изображать, нипочем не утерпел.

Нельзя сказать, что Федор Соймонов не думал о своей карьере. Да и плох тот мичман, который в своем сундучке не видит капитанских нашивок. Но более того интересовал его сам процесс уразумения происходящего. Сегодня мы бы сказали: он любил науку, военную ли, морскую ли, любил составление карт; привлекало его к себе звездное небо – светильник верный для честного морехода. Пожалуй, это была едва ли не главная его черта – жадность до знаний...

Я не знаю, увидел ли Петр планы своего мичмана. Документальных свидетельств о том не осталось. Но сам Соймонов, видимо, весьма ценил сей документ, поскольку его и ныне можно, хотя и не без труда, увидеть в том же Центральном Государственном архиве древних актов в фонде 192, среди морских карт. Рукою Федора Ивановича под ним написано:

«ПЛАН ПОХОДА

Союзных четырех военных корабельных флотов росискаго, аглинскаго, датскаго и галанскаго, в которых находилося 72 военных линейных кораблей и 22 фрегата, от Копенгагена до острова Борнгольма, которыми командовать изволил всеросиской император Петр Великий на корабле «Ингермоландии» под императорским штандартом, а имянно: росиской флот в кордебаталии, аглинской – авангард, датской – ариергард, а галанской позади и по сторонам, имея в середине аглинския и прочих наций купеческия корабли и протчие разнаго рода суда, которых число состояло в 570 судах.

В MDCCXVI году. Нарисован из содержаннаго журнала на его величества корабле «Ингермоландии» мичманом Федором Соймоновым».

Дальнейшие события в жизни нашего героя дают нам, пожалуй, некоторое право предположить, что несмотря на его скромность царь знал о пристрастии мичмана к морским наукам. И блестящая память Петра ничего не упускала из того, с чем он встретился хоть раз.

4

Летом, в конце июня семьсот семнадцатого года, после вечерней зори вахтенный матрос вызвал Федора к капитану. В каюте Гослера за столом, на котором лежала раскатанная карта, сидели двое – сам капитан и лейтенант Мартын Янсен. Говорили по-голландски.

– Поедешь с господином Янсеном. – Гослер знал, что Соймонов хорошо владеет голландским языком, и потому не стал переходить на ту ломаную тарабарщину, которую считал своею русской речью. – Возьмите сорок гренадеров и на двух ботах высадитесь на Готланде. Произведете обсервацию берегов и удобных гаваней для большого десанта. После обсервации составишь сказку. Отбери охотников, чтобы дознали под рукой про шведский гарнизон на острову. Людей на свой бот отбери разведчивых лазутчиков, кого знаешь из русских. В команде господина лейтенанта пойдут иноземцы...

В полночь два наполненных людьми бота отвалили от бортов «Ингерманланда» и направились к темному берегу. Для Федора это была первая почти самостоятельная боевая операция с подначальным отрядом бывалых людей. Он волновался...

Но все прошло хорошо, и несколько дней спустя русские войска благополучно высадились на ровное известковое плато, покрытое обширным еловым лесом. Десант сошел с лодок как раз в тех пунктах, которые указала разведка.

Были и еще рейды, было крейсирование и каперские плавания – настоящая морская военная служба, которая по душе каждому истинному зейману. Век бы плавал, как вдруг...

Сколько в его жизни будет таких «вдруг»? О событиях, кои вырвали нашего героя из начавшейся на Балтике службы, мы узнаем из собственного сочинения Федора Ивановича, которое он написал, находясь уже на покое: «Сокращенное описание о приращениях всероссийской империи по разным достопамятным случаям, а паче в царствование государя императора Петра Великаго и како в нынешнее цветущее и во всем свете славное состояние приведено. О тех единых случаях, которыя пред протчими за важнейшия почитаются наподобие екстракта, выписано и сочинено...» Не будем упрекать автора за длинноты, время было неспешным. И говорили люди, и писали весьма обстоятельно...

«В самом начале 719‑го году, получено было от лейтенанта Урусова известие, что при осмотре устья реки Аму-Дарьи сходственно явилось по объявлении лейтенанта Кожина, и для того намерение и оставлено было. Но понеже его величество за нужное почитать изволил то, чтоб обстоятельно знать состояние моря Каспийскаго, во-первых как для тогдашнего купечества с Персиею российских подданных, так и для будущаго купечества и протчаго с Персиею предусмотрений. И для тово по именному указу отправлены были с его величества корабля «Ингерманланд» капитан фон Верден да лейтенант Соймонов з двумя ундер-лейтенантами и некоторым числом ундер-офицеров и редовых в Астрахань для осмотру и описи западнаго берега Моря Каспийскаго...»

Обратите внимание – помощник фон Вердена, Федор Соймонов – уже лейтенант! Несмотря на прижимистость в деле награждения чинами, царь не забывал рачительных птенцов своих. И потому, отправляя Соймонова на службу в дальние края, велел произвести его, минуя унтер-лейтенантский чин, прямо в лейтенанты.

Думаю, не будет большой ошибкой предположить, что Федор Соймонов с охотой принял новое назначение. Во-первых, – ему еще только двадцать семь лет. Во-вторых, – личное поручение императора! И наконец, – внеочередное повышение через чин и первый корабль под собственную команду. Чего большего желать?.. Конечно, покидать Балтику было немного жаль, но служба есть служба. Тем более что служба предстояла «по ученой части». Историограф Г.‑Ф. Миллер, который был хорошо знаком с Федором Ивановичем во второй половине жизни нашего героя, рассказывая об этой каспийской Экспедиции, пишет: «Им (участникам) было известно о положении Каспийскаго моря, то состояло отчасти в Олеариевой карте и описании онаго моря, а отчасти в сочиненной лейтенантом Кожиным карте о восточном береге онаго. Но не можно им было ни на какую из сих карт надеяться, а особливо на последнюю, потому что Кожин по большей части наведывался сухим путем, ехавши по берегам на верблюдах...»

Так это было или нет – трудно сказать. Советский географ академик Л. С. Берг считает, что Миллер пристрастен и в России были к тому времени и другие карты Каспия. Характерными в этом отношении являются слова самого Соймонова, который писал, что к началу плавания «мы о положении Каспийскаго моря никакого известия не имели, кроме восточнаго берега, описаннаго лейтенантом Кожиным, о котором мы, о справедливости того сумнительны были, ведав, что он на верблюдах ехав, море описать осмелился; а к тому ж того берега нам и описывать не велено...»

5

Кто же такой был фон Верден, капитан-поручик (или капитан-лейтенант, что одинаково), коему поручено было возглавить работы по картографическим съемкам Каспийского моря?

Согласно Общему морскому списку, изданному полутора столетиями позже, в 1885 году, Карл Петрович ван Верден (писали также фан Верден, сам же он подписывался Carl von Werden) был по рождению своему голландцем и в начале Северной войны служил штурманом в неприятельском шведском флоте. Однако, взятый еще в 1703 году в плен, своею охотою перешел в русскую службу. По запискам современников, слыл знающим и опытным морским офицером с твердым характером. Ведом он был и государю. Достаточно сказать, что при обсуждении претендентов на должность командира Камчатской экспедиции его кандидатура рассматривалась наравне с именем Витуса Беринга.

Получив от Сената инструкцию, предписывающую ему ехать немедленно с набранною командой в Астрахань, фон Верден вызвал офицеров. То были: флота лейтенанты Соймонов и князь Василий Урусов да два унтер-лейтенанта – Григорий Золотарев и Петр Дорошенко. Позже к ним присоединился еще посланный из Петербурга капитан Ян Рентель. Он много лет прослужил на Каспии и хорошо знал те места. Рентель оказался офицером знающим, но с характером. И с капитаном-поручиком фон Верденом, назначенным командиром отряда, не поладил с самого начала.

До Астрахани наряженная команда добиралась обычным путем, выехав из Москвы в феврале на санях. И лишь в мае, разместив наличный состав на новопостроенном большом морском боте и трех лодках («тялках»), отряд фон Вердена отправился из Казани в Астрахань.

Что представляла собою Астрахань той поры? Чтобы получить верное представление, давайте обратимся к книге Ивана Кирилова «Цветущее состояние Всероссийского государства», составленной этим выдающимся русским географом, чиновником высокого ранга, или, как он сам пишет: «Собрана в Высоком Сенате. Совершена 1727 февраля ... дня». На месте числа в рукописи стоит пропуск. Итак:

«Город столичной Астрахань, каменных два города з башнями, третей земляной вал, стоит на берегу реки Волги на особливом острову. ...Первой город каменной называется Кремль, стены высокие з башнями, по стенам зубцы, в него трои ворота: первые, Вознесенские, над которыми в башне часы и соборные колокола, вторые, Никольские, третьи, круглой башни. В том городе соборная каменная Успенская церковь, великая пятиглавная; монастырь Троицкой каменной, приписной к Троицкому Сергиеву монстырю; архиерейской дом каменной, в нем церковь; дворец деревянной. Каменные полаты, в коих имеются канцелярии и конторы, иного жилья нет; токмо содержится артилерия и артилерийские магазейны.

Другой город каменной, называется Белой, в него семеро вороты з башнями. В том городе гостиные дворы с лавками, а имянно: первой, руской, другой, индейской, третей, армянской. Площадь торговая, на которой торговые ряды деревянные. Слободы посадских и разночинцов; в тех слободах церквей каменных 3, деревянная 1.

За Белым городом подле Гарянских и Исадских городовых ворот ряды торговые рыбные и с посудою. Слободы посадских, руских; в тех слободах церковь деревянная 1. За Вознесенскими воротами слобода армян торговых, также и руских. За вороты решотными по солончаку слободы салдацкие. За Татарскими вороты юрты нагайских татар, в которых есть мечети их, также площадь с рядами, где бывает торг татарской и калмыцкой. Близ тех юрт магазейн провиантской. Сады виноградные архиерейской и одного купецкаго человека.

Позади юртов и Армянской слободы зделан земляной вал от Волги реки до протока, называемого Кутум. За тем валом и за Кутумом великие сады виноградные и овощные государевы и жителей астраханских. Подле того валу на берегу Волги реки место, где с озер соль, привозя судами, выкладывают великими буграми, и потому называются соляные бугры. ...При Астрахани Адмиралтейство...»

В том Адмиралтействе, а позже в порту иллюзии, свойственные молодости, у Федора Соймонова должны бы были порастаять. Судно, полученное под команду, оказалось старой шнявой, на потемневшем носу которой скорее угадывалось, чем читалось название «Святая Екатерина». Построено оно было на скорую руку из сырого леса. Корпус тек, рангоут и такелаж оказались сборными, паруса ветхими. Команда же – пестрая, привыкшая к длительному безделью на берегу...

Но тем не менее это был первый корабль с постоянным экипажем, отданный под самостоятельную его, Федора, руку. И молодой лейтенант не пожалел сил, чтобы его шнява выглядела не хуже двух других, коими командовали сам капитан-поручик и пронырливый князь Васька Урусов, бывший еще в экспедиции с Кожиным, а ныне обретавшийся в одном с ним, с Федором, чине.

В ту пору на парусном флоте шнявами называли небольшие военные корабли с одной-двумя мачтами. Причем шнявы покрупнее несли на бизань-мачте, как правило, латинские прямые паруса с косым акселем на рейке вместо гафеля. Огневой бой состоял из пушек небольшого калибра, коих размещалось от шести и до двадцати по бортам.

Если обратиться к составу астраханского флота по реестру Ивана Кирилова, то легко заметить, что ни одной шнявы в нем не числится. А ведь если рукопись его была закончена в 1727 году, то сведения наверняка отставали года на два, на три... Значит, уже тогда эти посудины были списаны и исключены из состава.

Еще в отряд фон Вердена входили два малых корабельных бота под командой унтер-лейтенантов. То-то собралась флотилия грозная...

Капитан-поручик прохлаждаться никому не позволил. Едва снарядившись и набравши воду, по первому ветру суда вышли из гавани и, миновав остров Четыре Бугра, взяли курс на зюйд-ост.

Не раз Федор в дальнейшем поминал то лето. Как они старались! Четыре месяца до самой осени прошли в непрерывной работе, да какой! Строго говоря, никто из них специалистом в картографии не являлся. Опыта практической работы на сем море, кроме Урусова, никто не имел. И ежели прибавить к тому непривычный климат, жару да постоянную нехватку воды и провианта, жизнь их в особенно розовом свете себе не представишь. Однако Федор работал с азартом. Они разделили с фон Верденом между собою участки, и каждый вел съемку самостоятельно. Время от времени съезжались для сверки и сопоставления результатов, а также для того, чтобы наметить планы дальнейших работ. При этом лейтенант Соймонов никогда не упускал случая высадиться на берег. Он собирал гидрографические сведения, расспрашивая жителей, а потом проверял их лично, интересовался природой, жизнью населения, тем, как люди ведут хозяйство. Все, на его взгляд примечательное, заносил Федор в свои путевые журналы. Немудрено, что начальник экспедиции именно его решил послать для доклада о результатах проделанной работы к царю.

В запечатанном сургучом конверте повез Соймонов в столицу изготовленную карту с легендой к ней, вез обстоятельный доклад фон Вердена. На рисованных листах красовалась примечательная надпись: «Хартина плоская моря Каспийскаго от устья Волги реки протоки Ярковской до устья Куры реки по меридиану. Возвышения в градусах и минутах. Глубины в саженях и футах. Рисована в Астрахани 1719 года октября 15». И подпись: «Вашего величества нижайший раб Carl von Werden».

Нас не может не удивить отсутствие имени Соймонова. Это отмечал еще историограф и академик Императорской Санктпетербургской Академии наук Г.‑Ф. Миллер. Он писал о несправедливом забвении имени русского картографа, «...потому что он столько же в сочинении сей карты трудился, сколько фон Верден, ибо они оба ездили на особливых судах. Они разделили между собою те страны, которые надлежало им описывать, и сносили потом свои труды на одну карту, которая издана под именем фон Вердена, токмо для того, что сей одним чином был выше и господин Соймонов ему подчинен был».

До Петербурга добирался Федор месяца полтора. И по прибытии сразу же «как репорты командирския, так и карту ... подал ноября 30 дня». Пару дней спустя царский денщик Иван Орлов передал поручику приказание прибыть поутру, не позже начала шестого часу в Зимний царский дом...