Текст книги "Жизнь и судьба Федора Соймонова"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)

9

После праздников, на которые был снят траур по случаю кончины Петра Второго, на 20 февраля назначено было приведение жителей Москвы к присяге. Верховный тайный совет, кроме Успенского собора в Кремле, наметил еще четырнадцать церквей и определил лиц из «Сената и генералитета», которые должны были приводить людей к присяге.

Часу в третьем пополудни Федор Соймонов стоял в тесном приделе приходской церкви Покрова Богородицы, в ожидании начала действа. В духоте толпы катался, как войлочный мячик, разговор. Он то взлетал на волне новых слухов и домыслов, то испуганно нырял и затаивался, а потом снова откуда-то появлялся и катился сперва несмело, шепотком, а потом все громче и громче.

– А что, ваше благородие, – обратился к Федору сосед по усадьбе, стоявший рядом, – правда ли, нет ли, Федор Иванович, что верховные сочинили присягу на верность императрице и Тайному совету?..

Соймонов пожал плечами.

– А что велено заарестовывать всех уклоняющихся, не слыхивал?

– То, как водитца. Особого указа не надобно.

– Говаривали, первым в Тайном совете князь Иван Федорович Ромодановский присягнул, а уж за ним – трое Долгоруких, князей...

– Недолго им, ворам, лакомствовать, – вмешался стоявший поодаль Семен Иванович Сукин, муж закала старого, прибывший в Москву с пятью дочерьми на выданье, да так и не увидевший сватов. – Вот ужо матушка государыня царица на престол взойдет...

– А чево взойдет? – перебил молодой чей-то голос. – Коли она уж и кондиции подписала. Так же Долгорукие да Голицыны править будут. Им и мы подписываться ноне будем...

Толпа зароптала, зашевелилась. В этот момент двери растворились и в церковь вошел Иван Ильич Дмитриев-Мамонов с секретарями и подписными листами. Они стали пробиваться вперед. «Привезли, – загудело в толпе. – Присяжные листы привезли». Из царских ворот вышел архиерей в облачении со служителями – дьяконом и дьячками. Архиерей сказал проповедь, увещевая собравшихся в святости присяги, в нерушимости великой клятвы, данной в доме Господа. Но говорил пастырь без выражения, кратко. Закончив, отступил в сторону, уступая место генералу. Тот вышел вперед и развернул лист.

– Аз нижеимянованный, – начал сипло Иван Ильич, – обещаюся и клянуся всемогущему Богу пред святым Его Евангелием... – При этих словах дьякон подошел к аналою, взял с подставки крест, подал его архиерею, а сам поднял тяжелую книгу в богатом золоченом окладе и прижал ее к стихарю. Иван Ильич, не обращая внимания на их действия, продолжал читать:

– Что должен ея величеству великой государыне царице Анне Иоанновне... – Затаив дыхание, церковь слушала, что воспоследует за сими словами: – ...И государству верным и добрым рабом и подданным быть...

Общий вздох облегчения прокатился по толпе. Нет, стало быть, не дали Долгоруким с Голицыными вписать в присягу верность Верховному тайному совету, обошлось...

– Також ея величеству и отечеству моему пользы и благополучия во всем по крайней мере искать и стараться, и оную производить без всяких страстей и лицемерия, не ища в том своей отнюдь партикулярной, только общей пользы...

Далее уже было неинтересно, шли знакомые всем слова о здравии и чести Ея Императорского Величества, о целости и благополучии государства. Иван Ильич задохнулся от быстрого чтения, закашлялся, отдышался и продолжал:

– А ежели бы ея величеству и отечеству моему что ни есть противное сему приключитца хотело, то не точию охранять и оборонять, но в потребном случае и живота своего не щадить, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. И во всем том клянуся, памятуя будущий Суд в день страшного испытания, иже воздаст комуждо по делом его, от которого тогда, ежели не сохраню здесь обещанного, да будет мне месть, зде же градская казнь. В заключение же сей моей клятвы целую слово и крест Спасителя моего. Аминь!

– Аминь! – выдохнула толпа и качнулась к амвону, на который снова вперед вышел архиерей с диаконом. Началось целование. Священник держал в одной руке крест, к которому прикладывались присягавшие, другой же крестным знамением осенял подходивших. Диакон подставлял Евангелие. Затем присягавшие шли к боковым приделам, где расположились секретари с присяжными листами, подписывались.

10

Анна не ожидала, что попадет в Москве в такой клубок страстей и противоречий, что окажется в самой гуще ожесточенной борьбы, втянутая в нее помимо воли и желания. Кружилась голова: кому верить, чего желать? С одной стороны «верховники» – Долгорукие, Голицыны, – сильные, знатные и многочисленные боярские роды, позвавшие ее на царство. На них опереться?.. Но они хотят ограничить ее самодержавство, чтобы самим господствовать. Так говорит в письмах своих между строк Андрей Иванович Остерман, так говорят посылаемые от него люди. Князь Василий Лукич стережет, как дракон. Глаз с нее не спускает, не допускает к ней никого, кроме придворных дам... О! Она знает, что такое жить с ограничениями. Это будет та же Курляндия, а может быть, и еще хуже... Да и в самом Верховном тайном совете согласия нет. Голицыны с Долгорукими только для виду заодно стоят. Их объединяет древность рода. Зато Головкин – безроден. Выдвинулся в дяденькино время, ныне с ним никто не считается. Андрей Иванович Остерман – человек темный, хотя и умен. Ныне, говорят, болеет сильно. Весь в мазях, обложенный подушками, он тем не менее не забывает ее советами. Для передачи ей своих планов и «конъюнктур» пользуется услугами дам, не подозреваемых «верховниками». Сестра, Мекленбургская герцогиня, решительная Екатерина Иоанновна, постоянно ободряет колеблющуюся Анну, убеждая ее, что она как государыня происходит от старшего брата Петра Великого и потому имеет первейшие права на престол без всякого избрания. Прасковья Юрьевна Салтыкова, урожденная княгиня Трубецкая, крестница царицы Прасковьи Федоровны, имела широкие связи среди знатных семейств. Она по сути служила шпионкой для «узнания мыслей знатных людей скрытным образом, для чего она приезжала ко многим по ночам». А потом передавала все Андрею Ивановичу Остерману и императрице. Наконец – Наталья Федоровна Лопухина, любовница Рейнгольда Левенвольде, шептала Анне о тех мерах, которые предпринимают немцы.

Каждый день баронесса Остерман и княгиня Черкасская приносили в царские покои младшего сына Бирона, к которому Анна питала большую нежность. И каждый раз – за отворотами ли распашонки детской, в складках ли пеленок – находила она записки с извещением об успехах сторонников самодержавия.

Хитрый поп Феофан Прокопович поднес ей часы для камина, а за задней доской оных обнаружилось тоже письмо...

Значит – Андрей Иванович за самодержавную власть. Феофан – тоже. А за Феофаном – друзья, почитатели наук, сколько людей, жаждущих продолжения великих дел петровских. Остерман и глава святого Синода заедино? Чудеса!..

Победит тот, за кем пойдет шляхетство: за Верховным тайным советом или за сторонниками самодержавной власти. Андрей Иванович Остерман, несмотря на болезнь, развил кипучую деятельность. После того как ему удалось поселить несогласие среди членов Верховного совета, он направил усилия на окончательный подрыв авторитета Долгоруких. Они и так не пользовались, за исключением фельдмаршала, популярностью. И Андрей Иванович озаботился тем, чтобы по Москве не затихали слухи и рассказы сначала о том, что князья Долгорукие не заботились о здоровье покойного отрока-императора, обкрадывали дворцовое и государственное казначейство и даже о том, что, сочинив подложную духовную императора, пытались возвести на престол княжну Екатерину. Передавали друг другу на ухо подробности о том, как мертвого Петра Второго венчали с Долгоруковой девкой... Особенно благодатную почву эти рассказы находили среди гвардейских офицеров, ненавидевших хищное семейство. В кружках военных шли серьезные разговоры о том, чтобы напасть на «верховников» во время заседания и выбросить Долгоруких в окна.

Голицыных пока Остерман трогать опасался. Это были слишком сильные и менее скомпрометированные противники. Помогали Андрею Ивановичу в его партии и иностранные министры, особенно датский посланник Вестфален и посол цесаря граф Вратислав.

Двадцать третьего февраля на заседании Верховного тайного совета Василий Лукич после множества текущих дел, запущенных в связи с присягой и празднествами, высказал мнение, что надобно согласиться с рядом требований шляхетства, выраженным во многих проектах.

– Надобно уступить, чтоб народ узнал, что к его пользе народной дела начинать хотим, – сказал Василий Лукич. – Согласимся увеличить количество членов в Верховном совете. Сей способ удобен для того, чтобы убегнуть разногласия.

Однако, как и следовало думать, против выступил Алексей Григорьевич:

– Нам ли думать о том, как народ удовольствовать? А многое число членов в Верховном совете лишь трудности от несогласия причинить может. Да и выборы не без нарекания пройдут.

Порешили обратиться к гвардейским офицерам о готовности Верховного совета пойти на уступки шляхетским требованиям. Сохранилась «черновая записка» о том, подписанная, кроме членов Верховного совета, девяносто семью лицами из генералитета и шляхетства. Вот она:

«Понеже Верховный тайный совет состоит не для какой особенной того собрания власти, точию для лучшей государственной пользы и управления в помощь их императорских величеств, а впредь, ежели кого из того собрания смерть пресечет или каким случаем отлучен будет, то на те упалые места выбирать кандидатов Верховному Тайному Совету обще с Сенатом и для апробации представлять Ея Императорскому Величеству из первых фамилий, из генералитета и из шляхетства людей верных и обществу народному доброжелательных (не вспоминая об иноземцах). И смотреть того, дабы в таком первом собрании одной фамилии больше двух персон умножено не было; и должны рассуждать, что не персоны управляют закон, но закон управляет персонами, и не рассуждать ни о фамилиях, ниже о каких опасностях, только искать общей пользы без всякой страсти, памятуя всякому суд вышний. Буде же когда случится какое государственное новое и важное дело, то для онаго в Верховный Тайный Совет имеют для совету и рассуждения собраны быть – Сенат, генералитет, коллежские члены и знатное шляхетство».

Ну что ж, это было уже многообещающее начало, вполне способное если не обратить к Верховному совету сразу же сердца всех, то, по крайней мере, приостановить процесс отлива сторонников. А там, глядишь, еще немного, и власть была бы удержана... Но было поздно. Сделай то же самое «верховники» раньше – все могло бы, может быть, измениться. А теперь уже все шляхетство было охвачено зудом комбинирования и политической игры.

Дворяне открыто на своих сходках говорили о том, чтобы князю Алексею Григорьевичу Долгорукому вообще было запрещено находиться в каком бы то ни было высшем правительственном учреждении. Против него особенно были настроены практически все. Не придумав лучшего, князь Алексей Григорьевич уехал из Москвы в свое имение Горенки, дав повод для радости тем, кто видел в этом его предварительную ссылку.

Оставалось последнее средство. Средство отчаяния в сложившейся ситуации – государственный переворот. И Василий Лукич решается на него. В программу входили аресты наиболее видных сторонников самодержавия. В их число входили: граф Головкин, барон Остерман и князья Черкасский и Барятинский. Были в том списке, разумеется, и другие фамилии.

О заговоре узнал через своих шпионов все тот же Остерман. И нашел способ сообщить императрице, торопя ее объявить о своем самодержавстве. Анна колебалась. Она хотела сделать это в день коронации, в апреле. Но последние события должны были подтолкнуть и ее. В такой напряженной обстановке подошел решительный день. Было это 25 февраля 1730 года...

11

На Благовещение Пресвятыя Богородицы – февраля 25-го дня[29]29
  У автора книги здесь несоответствие. Праздник Благовещения всегда бывает 25 марта по старому стилю, а не 25 февраля. – OCR.


[Закрыть], 1730 года с раннего утра стало собираться в Кремль московское шляхетство. Сходились поодиночке, как было уговорено, но в приемных палатах объединялись, сбивались в компании. Дворец был оцеплен войсками. Начальнику дневного караула капитану Альбрехту во внутренних покоях сама императрица приказала слушаться только майора гвардии Семена Салтыкова. Именно его ныне назначили командиром над всеми дворцовыми караулами вместо князя Василия Лукича Долгорукого. А в Мастерской палате, не ведая о приготовлениях, заседал Верховный тайный совет в полном составе. Даже князь Алексей Григорьевич Долгорукий приехал из Горенок. Речь шла о дне коронации и его подробностях. Потом, как написано то в «Черновом журнале Верховного Тайного Совета», присутствующие «имели секретные разговоры»...

К тому времени человек до ста пятидесяти из высших военных объединились во главе с генерал-лейтенантом и майором гвардии князем Юсуповым, генерал-лейтенантом Чернышевым и князем Черкасским и потребовали от Верховного совета, чтобы их выслушали. Из залы заседаний вышел Василий Лукич. Ему вручили бумагу с изложением наново написанных претензий. Долгорукий взял челобитную и огласил ее своим сотоварищам в Совете. Испуганные происходящим, члены Верховного совета объявили полную готовность удовлетворить все имеющиеся пожелания. Однако это, естественно, челобитчиков не остановило. Они высказали желание передать прошение свое лично государыне. А шляхетство все прибывало и прибывало во дворец. Некоторые современники пишут, что собралось уже сот до восьми. Бессильные что-либо предпринять «верховники» пропустили троих выборных к императрице. Та приняла их милостиво, обещала исполнить все по их желанию и выразила надежду, что между шляхетством и Верховным советом установится полное согласие. Несмотря на принятые меры предосторожности, Анна замирала от страха, наблюдая за тем, как в покои набивается все больше народа, как оттесняют караульных, как жмется к стенке Верховный совет. Правда, она была в общих чертах предупреждена и ждала, что будут провозглашать самодержавие. Но то, что случилось, оказалось полной неожиданностью. За князем Черкасским, вручившим челобитную, вперед протиснулся Василий Никитич Татищев, который начал читать ее вслух:

– «Всепресветлейшая всемилостивейшая Государыня Императрица! Хотя волею Всевышняго Царя, согласным соизволением всего народа единодушно Ваше Величество на престол Империи Российской возведена, Ваше же Величество Императорское, в показание высокой Вашей ко всему Государству милости, изволили представленные от Верховнаго Совета пункты подписать, за которое Ваше милостивое намерение всенижайше рабски благодарствуем, и не токмо мы, но и вечно наследники наши имени Вашему бессмертное благодарение и почитание воздавать сердцем и устами причину имеют; однакоже, Всемилостивейшая Государыня, в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такия, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства, из котораго только неприятелям Отечества нашего польза быть может, и хотя мы за благорассудным рассмотрением, написав на оные наше мнение, с подобающею честию и смирением Верховному Тайному Совету представили, прося, чтобы изволили для пользы и спокойствия всего Государства по оному, ако по большему числу голосов, безопасную Правления Государственного форму учредить, однакоже, Всемилостивейшая Государыня, они еще о том не рассудили, а от многих и мнений подписанных не принято, а объявлено, что того без воли Вашего Императорского Величества учинить невозможно.

Мы же, ведая Вашего Императорского Величества природное человеколюбие и склонность к показанию всему Империю милости, всепокорно нижайше Вашего Величества просим, дабы Всемилостивейше по поданным от нас и прочих мнениям соизволили собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласным мнением по большим голосам форму Правления Государственнаго сочинить и Вашему Величеству ко утверждению представить. Напротив же тому всепокорно нижайше желаем и обещаем всякую верность и надлежащую пользу персоне Вашего Величества изыскивать и яко сущую всего Отечества мать почитать и прославлять во веки бессмертные будем. И хотя к сему прошению не многие подписались, понеже собою собраться для подписи опасны, а согласуют большая часть, чему свидетельствуют подписанные от многих мнения, о которых выше показано, что иные еще не принятых».

Далее на листе стояли восемьдесят семь подписей... Анна смутилась. Она ждала изъявления желания самодержавства, а вместо того опять просьба обсудить кондиции и шляхетские проекты с выборными? Глаза ее растерянно перебегали с одного челобитчика на другого. Она даже вопросительно глянула на Василия Лукича, но тот был сам сражен неожиданностью. Несколько секунд в палате царило молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием напряженной толпы. Затем князь Юсупов сказал:

– Снисходительность нашей всемилостивейшей государыни и обращение ея с подданными заслуживает с нашей стороны искренней признательности...

На что генерал Чернышев тут же добавил:

– Не можно нам лучше возблагодарить ея величество за все милости к народу, как возвративши ей похищенное у нея, то есть самодержавную власть, которой пользовались все ея предки.

И тогда князь Черкасский и граф Головкин едва ли не в один голос воскликнули:

– Да здравствует наша самодержавная государыня Анна Иоанновна!

Собравшиеся зашумели, пришли в движение. В разных концах послышались голоса, утверждавшие, что шляхетство требует обсуждения порядка государственного устройства по челобитной. Но эти голоса перекрывались криками гвардейских офицеров, требовавших восстановления самодержавия. Кое-где уже вытаскивали палаши из ножен. Наконец сквозь общий гам пробился голос Василия Лукича Долгорукого, призывавшего собрание к спокойствию. Лицо его было красно, руки дрожали. Он почти кричал князю Черкасскому, выделив его как главу всех собравшихся:

– Тебе кто позволил, князь, присваивать себе право законодателя?..

Алексей Михайлович Черкасский отшатнулся, однако, преодолев природную робость свою, отвечал твердо:

– Делаю сие потому, что ея величество государыня вовлечена вами в обман... Вы уверили ея, что кондиции, подписанные ею в Митаве, составлены от всех чинов государства. Но сие истине противно! Мы и не ведали о их составлении...

Собравшиеся снова зашумели. Перекрикивая голоса, Василий Лукич предложил императрице удалиться в кабинет, чтобы там спокойно обсудить шляхетскую челобитную. Естественно, что в обсуждении должны были принять участие и члены Верховного совета. Туго соображавшая Анна уже поворотилась было, когда к ней подскочила герцогиня Мекленбургская с пером и чернильницей в руках. Пронзительный голос ее прозвучал отчетливо среди общего шума мужских басов:

– Не время рассуждать теперь, сестрица, да раздумывать долго. Вот перо, подписывай скорея... Я отвечаю за сие. И ежели нам придется жизнью заплатить, то я первая приму смерть!

И Анна... подписала. Она начертала на челобитной «учинить по сему». Наученная Андреем Ивановичем Остерманом, она сказала, что хотела бы нынче же узнать результаты совещаний шляхетства по поводу поданной ей челобитной. Подсказав таким образом подданным своим, чего может желать императрица. Караульные распахнули двери соседней залы, и разгоряченное шляхетство отправилось заседать. Ах, какой это был мудрый ход! Никого из собравшихся не выпустили из дворца, предоставив им возможность вариться в котле собственных противоречий без посторонней помощи.

Затем, не менее дипломатично, императрица пригласила членов Верховного тайного совета с нею отобедать. Таким образом, и эта группа оказалась не без присмотра.

Трудно сказать сегодня, какой бы оборот приняли события, не прими Анна Иоанновна этих мер предосторожности. Предоставленные самим себе, получив свободу выбора, без подсказки, русские дворяне оказались не в состоянии столковаться. Они не были готовы к тем демократическим преобразованиям, которые обещало им ограничение монархии. Всякий новый порядок должен быть подготовлен. И даже такие незначительные изменения в верховной власти, какие предлагались кондициями, даже с компромиссными поправками проектов, многим казались страшными.

В аудиенц-зале, где остались гвардейские офицеры, продолжались шум и крики. Большинство оставшихся здесь были сторонниками восстановления самодержавия. Офицеры обнажили шпаги, выкрикивали здравицы самодержавной императрице Анне Иоанновне. Все это не могло не влиять на настроение тех, кто совещался за закрытыми дверьми большого зала.

В четвертом часу пополудни предводительствуемое князем Трубецким шляхетство снова вошло в аудиенц-зал. Пришла туда после обеда и Анна с «верховниками». Старик Трубецкой, по причине сильнейшего заикания, никак не мог начать чтение и передал бумагу автору, которым являлся князь Антиох Кантемир.

– «Всепресветлейшая, Державнейшая Великая Государыня Императрица Анна Иоанновна, Самодержица Всероссийская!.. – нараспев красивым голосом читал Кантемир новую челобитную. – Усердие верных подданных, которое от нас должность наша требует, побуждает нас по возможности нашей не показаться неблагодарными; для того в знак нашего благодарства всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять Самодержавство таково, каково Ваши достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного Совета и подписанные Вашего Величества рукою пункты уничтожить...»

Далее перечислялись просьбы уничтожить Верховный тайный совет и вместо него и Сената учредить один правительствующий Сенат с двадцатью одною персоною в качестве членов. А также просьба о выборах баллотированием в оный Сенат и в губернаторы и в президенты от шляхетства. Это был полный отказ от каких бы то ни было новшеств. Увы, русское дворянство оказалось к конституции неподготовленным. И, как будет еще не раз, русский правящий класс выступил с позиций консерватизма, властно потянув телегу государственного устройства по прежней колее. Восстановив самодержавие и трижды прокричав «виват», дворяне не заметили, как одновременно восстановили и тот тяжкий гнет полного бесправия, в котором находились раньше перед властью и от которого, может быть, могли бы именно теперь избавиться.

– Мое постоянное намерение было управлять моими подданными мирно и справедливо, – заявила в ответ Анна, – но поскольку я подписала известные пункты, то должна знать, согласны ли члены Верховного тайного совета, чтобы я приняла предлагаемое мне моим народом?!

Глаза всех присутствующих обратились к «верховникам». И трудно поручиться за то, что их не выкинули бы из окон, если бы они молча не наклонили головы в знак согласия.

Секретарь кабинета статский советник Маслов поднес Анне подписанные ею в Митаве бумаги. «И те пункты Ея Величество при всем народе изволила, приняв, изодрать».

Так была уничтожена «затейка верховников» и восстановлено самодержавие в России. В тот же день началась бурная раздача милостей. Во дворец прямо из тюрьмы явился освобожденный Ягужинский и со слезами на глазах, пав на колени, принял из рук государыни шпагу и орден. На другой день была назначена новая присяга и великолепная иллюминация. К сожалению, свет тысяч и тысяч огоньков не смог затмить зловещего блеска северного сияния, разлившегося по всему небу так, что горизонт казался залит кровью.

«Это явление природы, – пишет Манштейн, – произвело такое впечатление на суеверный народ, что все были приведены в ужас и впоследствии русские говорили, что предзнаменование это было слишком оправдано теми потоками крови, которые Бирон проливал в стране».

Говаривали также, будто вечером в кругу семьи князь Дмитрий Михайлович Голицын сказал перед сном: «Пир был готов, но гости оказались недостойны его. Я знаю, что буду его жертвою! Так и быть, я пострадаю за отечество; я уже близок к концу моего жизненного поприща, но те, которые заставляют меня плакать ныне, будут проливать слезы долее меня!»

В то время секретарем французского посольства в России, после отъезда полномочного министра Кампредона, был некий Маньян. Он оставался представителем Версаля почти весь период царствования Анны Иоанновны. В марте 1730 года в своей депеше французскому двору он писал:

«Русские упустили благоприятный случай избавиться от их древнего рабства, как по их собственной вине, так и по неумению взяться за дело, потому что раз царица приняла и подписала условия, предложенные ей представителями правительства, чтобы удержать эти условия навсегда, нужно было согласиться между собою на такую новую форму правления, которая пришлась бы по вкусу мелкому дворянству. Для них это было невозможно по двум главным причинам: во-первых, по недостатку единения и согласия, которых в то время не существовало среди главных фамилий. Вторая же причина являлась неизбежным следствием первой – это их упорное нежелание, чтобы Верховный совет, собранию которого должна была быть представлена вся правительственная власть, был составлен только из восьми или десяти членов, тогда как дворянство, которое основательно предвидело, что не будет недостатка для него в угнетении всякими способами, если власть сосредоточится в руках двух, трех главных фамилий, требовало, чтобы число членов Совета доходило до двадцати одного и чтобы от каждой фамилии было выбрано одно или два лица.

Остерман, который считал себя уже совершенно устраненным от дел, был слишком смышлен, чтобы не воспользоваться беспорядком, вызванным тогда этим противоречием среди правительства.

Опираясь на важное соображение, что ни Голицыны, ни Долгорукие не могут попытаться употребить свое влияние на войска, почти исключительно состоявшие из этого самого дворянства, он присоединился к Ягужинскому и князю Черкасскому, чтобы внушить царице, что для нее, взошедшей на трон по праву рождения, должно быть невыносимо то, что ей осмеливаются предлагать условия еще более суровые, чем те, которые были по отношению к царице Екатерине, принимая во внимание ее постыдное возвышение.

В то время, как делались эти внушения царице, некоторые наиболее пронырливые из духовенства, оскорбленные исключением их из собрания правительства, пустили со своей стороны в ход все, чтобы возбудить мелкое дворянство против Верховного совета, главных членов которого выставляли такими тиранами, которые не пожелали бы новой формы правления иначе, как с тем, чтобы захватить безнаказанно всю правительственную власть в свои руки; благодаря этому рабство дворянства станет несравненно более невыносимым, чего никогда не может произойти при сохранении абсолютной монархии».