Текст книги "Жизнь и судьба Федора Соймонова"

Автор книги: Анатолий Томилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)

6

Петру нездоровилось. Осенью, особенно с наступлением холодов, загнанные внутрь болезни всегда обостряются. И тут надобно быть особенно осторожным в нашем климате. Царь же, по деятельности своей натуры, не берегся, а болеть не умел. Всяческое недомогание вызывало в нем прежде всего раздражение. Вот и вчера вечером прогнал прочь консилию медиков во главе с Лаврентием Блюментростом. Видано ли дело – велели ему сидеть дома в тепле и на волю не показываться. Царь бранил их безмозглыми ослами и, недовольный собою, спал дурно. Правда, проснувшись, поутру он все же отменил намеченную было поездку в Лодейное Поле и, чтобы развеяться, надевши шлафрок, пошел в токарню к Нартову. Сюда же был допущен и явившийся к нему на вызов лейтенант с Каспия.

Жужжит токарный станок под нетерпеливою царской ногой, обутой в теплый пантофель. Брызжет из-под ручного резца мелкая стружка. Низкий потолок прибивает запах разогретой кости, которую точит Петр, к столу. Здесь он смешивается с табачным духом и с ароматом анисовой дешевой водки. Возле полуштофа на оловянном блюде, политая постным маслом, лежит редька, нарезанная крупными ломтями, рядом в глубокой мисе – соленые огурцы. Это любимые закуски Петра, человека в еде, как и вообще в быту, крайне неприхотливого. Тут же на столе рядом с разодранным «кувертом» – карта, подписанная фон Верденом, и его доношение. Капитан-поручик пишет одновременно царю и генерал-адмиралу графу Федору Матвеевичу Апраксину. Он сообщает, что «ездил от Астрахани до самого Перситскаго берегу до устья Куры реки, которому берегу, островам подле онаго и рекам, при сем посылает карту... А об состоянии сей карты явственно донесет... вручитель сего посланной от меня порутчик Соймонов».

Не переставая точить, царь дернул усами в ответ на приветствование лейтенанта, кивнул головой на разложенную карту.

– Изрядная работа, коли точна есть. Что об сем скажешь?

Федор пытался заверить, что старались как могли и все, как было, в точности положили на бумагу. Рассказал, что унтер-лейтенанты Дорошенко с Золотаревым ходили на ботах и описывали мелкие места до устья Терки-реки, а они на трех шнявах – господин капитан-лейтенант фон Верден на «Святом Александре», господин лейтенант князь Василий Урусов на «Астрахани», а он, лейтенант Соймонов, на «Святой Екатерине», выйдя в море, дошли до Тюленьего острова – исходной точки съемки. Потом, минуя Аграханский полуостров, пошли к Дербенту, а оттоле к Низовой пристани и к Апшеронскому полуострову, и далее до самых Персидских земель, до Куры-реки...

– Сам ли ты берег-то от Дербента видел?

Федор поклонился:

– Сам видел, государь. С господином Яном Рентелем, что обретался на моем корабле, никак разов шесть для обсервации на берег ходил. Пеленги брал...

– Ну и каков он, берег-то тама? Пеше можно ли войску пройтить, али горы да скалы вкрай?..

– Горы, государь, от Дербента к зюйду идут... – отвечал Федор, припоминая виденное и жалея, что не взял с собою путевые журналы. – Однако до берега оные не касаются. А где в некоторых местах от оного и на пятьдесят верст отстоять имеют. Меж горами и морем обширная равнина находится, с речками многими и лесами. По плодородию своему бесчисленными населена деревнями. Тама и скотские заводы имеютца, и пашни, и сады с плодами изрядными. Поистине сию страну за парадиз почитать можно...

Царь снял ногу с педали, остановил станок. Любил, когда отвечали на его вопросы точно, толково и со знанием предмета. Подошел к столу с бумагами, поверх которых лежала карта моря Каспийского с берегами.

– А как думаешь, провианту для войска достанет ли там?

– Отчего не достанет, коли сами не разорим да не пожгем?.. Ширанская провинция должна по всему тому побережью вестному за лутчее место почитаться. Вот токмо хлеба тама, мнится мне, государь, мало есть, и фуража коннице...

Царь перебил, стал спрашивать подробности. Лейтенант, поощряемый интересом высокого собеседника, старался донести точнее, что знал. Оба разгорячились...

Турецкая война 1711 года и постоянное опасение ее возобновления, а также стремление выйти к морям, открыть новые торговые пути, пробиться к вожделенной «золотой Индии» заставляли Петра внимательно следить за событиями на Кавказе. В 1715 году, когда Волынский отправлялся посланником в Персию, царь сам вписал ему в инструкцию пункты: «Едучи по владениям шаха персидскаго как морем, так и сухим путем, все места, пристани, города и прочие поселения и положения мест, и какие где в море Каспийское реки большие впадают, И ДО КОТОРЫХ МЕСТ ПО ОНЫМ РЕКАМ МОЧНО ЕХАТЬ ОТ МОРЯ И НЕТ ЛИ КАКОЙ РЕКИ ИЗ ИНДИИ, КОТОРАЯ Б ВПАЛА В СИЕ МОРЕ...»

Про себя царь уже решил, по-видимому, начать Персидский поход. И Соймонов со своим знанием мест был ему как нельзя кстати. Может возникнуть вопрос: зачем территориально неоглядной России нужны были новые земли? Конечно, необходимость выхода страны к морю очевидна. Но не только это. Вся политика Петра Великого носила откровенно экспансионистский характер. Почему?.. Думается, что не последнюю роль играло то обстоятельство, что расширение территории рассматривалось в духе времени как приращение богатства страны. Это был типичный, как сказали бы мы сегодня, экстенсивный путь развития экономики, введение в государственный оборот дополнительных материальных и людских ресурсов, захват региональных богатств чисто грабительским способом. Петру постоянно не хватало денег. Не хватало на развитие экономики, не хватало и на войну. Но если новые мануфактуры, литейные и железоделательные заводы, мельницы, если увеличение добычи сырья и даже расширение торговли требовали, как говорится, «живых денег», то война, предприятие не менее дорогое, в основном довольствовалась людьми. А сей товар в России, несмотря на немногочисленное, в общем, население империи, был всегда дешев.

Была и еще причина того, что экстенсивный метод развития оказывался предпочтительнее интенсивного, – отсталость и дремучее невежество, чтобы не говорить дикость, подавляющей части населения. Но просвещение стоило денег. А чем было за него платить – людьми, войной!..

В заключение можно добавить, что разговор с Соймоновым был еще и просто интересен царю, бывшему от природы чрезвычайно любознательным человеком.

Удивителен феномен природы человеческой. Откуда в одних появляется страсть к познанию мира окружающего, а в иных все стремления души направлены к приобретению благ земных, зримых, ощущаемых, материальных? В этом отношении Петр, как мне кажется, представляет полнейшую загадку. Ведь в юности своей, в отличие от старших братьев, учился он мало. Отец его, царь Алексей Михайлович, умер, когда мальчику исполнилось всего четыре года. В годы правления сестры Софьи было не до учения. Провозглашенному на царство вместе с братом Иваном, Петру постоянно угрожала гибель. Вдовая царица-мать жила в отдалении от двора и дни свои проводила в тревоге за жизнь сына.

Учил Петра дядька – Никита Зотов. Учил грамоте по Евангелию и Апостолу, да еще рассказывал некоторые эпизоды из гистории по картинам... Откуда же у нервного, впечатлительного подростка, дурно воспитанного и практически необразованного, появилась и, развившись, окрепла столь неуемная любознательность, тяга к учению? И когда, каким путем сумел он накопить столько разнообразных сведений? У него была феноменальная память. Все полезное, что узнавал, ложилось в ней прочно, систематически и оставалось там навсегда. Петр знал в совершенстве множество ремесел, владел математикой, астрономией, знал историю и был великолепным дипломатом. Он проектировал и строил корабли, был недюжинным архитектором и фортификатором. Экзаменовал недорослей, вернувшихся из-за границы после обучения, и сажал леса.

Знать бы нам рецепт воспитания любознательности и трудолюбия в детях своих. Как сделать, чтобы они сами рвались все увидеть, все попробовать сделать, изобрести, построить, все сами – от самых детских лет и до конца жизни? Как?.. Ну, кто знает этот рецепт, эту программу, поделитесь! Ведь она – главное, что упустило человечество за последние годы научно-технической революции, за годы оголтелой автоматизации всех процессов, включая и мышление...

Не раз и не два обращался Петр к разложенной на столе карте, тыкал в нее толстым пальцем, спрашивал Соймонова о подробностях. Между разговорами налил чарки. Выпили оба. Царь покивал головой на здравствование, похрустел редькой. А под конец спросил:

– А правда ли, что капитан Рентель навигации не разумеет и в коммерческих делах вовсе неизвестен?

Федор промолчал. Он знал, что еще на берегу между фон Верденом и Рентелем возникла ссора и что командир фактически отстранил опытного в местных делах капитана Рентеля, прожившего немало лет в тамошних местах, от работ по картированию. Слыхал он перед отъездом из Астрахани и спор двух капитанов, бранившихся между собой по-немецки. Рентель требовал, чтобы под картой рядом с подписью фон Вердена стояла и его расписка. А капитан-поручик кричал, что не дозволит сего, «понеже карту сию делал не ты!» Однако вмешиваться в эти раздоры Федору было не по душе. И он постарался отговориться незнанием. Царь усмехнулся.

– Что товарища не выдаешь, то добро. Но ить я – царь. Предо мною как пред Богом...

– Прости, государь, но, истинный господь, сего не ведаю. До команды на своем корабле я господина капитана по регламенту не допускал, в коммерции не вступал. А когда к берегу на пеленги ходили, так всякое дело сообща чинили...

И еще раз усмехнулся Петр. Не стал рассказывать лейтенанту, что еще допреж него прибыла к генерал-адмиралу Апраксину жалоба Рентеля на Карла фон Вердена. И что среди доношений в запечатанном конверте, который привез с собой Соймонов, лежала просьба капитан-поручика прислать в Астрахань на замену Рентелю морского офицера из русских, который бы «о навигации и о коммерческих делах известен был, чтоб имел команду над коммерческими делами, понеже капитан Рентель того не знает и навигации не разумеет».

Пожаловавши руку на прощание, царь отпустил лейтенанта. А 17 января нового 1720 года вышел тому сенатский указ возвращаться снова в Астрахань для продолжения начатого дела. Велено было «оное море чрез нарочно от нас туды отправленных искуссных людей осмотреть и верную и аккуратную карту чрез двулетние труды зделать». Конкретно же от них требовалось продолжить съемку западного берега далее и южнее тож, как и говорено было ранее, до самого Астрабата (ныне Горганского залива).

Глава пятая

1

Когда в начале апреля 1720 года Федор вернулся в Астрахань, в большом деревянном губернаторском доме-«дворце», что стоял через ворота от магазейных амбаров, распоряжался новый начальник губернии. Это был молодой и энергичный полковник и царский генерал-адъютант Артемий Петрович Волынский, обретавшийся некоторое время по царскому указу в Персии в ранге и качестве посланника.

По характеристике камер-юнкера Берхгольца, познакомившегося с Волынским в Москве, в марте 1722 года, «он человек очень приятный, высок ростом и красив, и, как говорят, на хорошем счету у его величества».

Милостивое отношение царя к Волынскому имело под собой основание. Артемий, именно так называл его Петр, был расторопен, исполнителен и толков. Хорошо усвоив любовь государя к полезным переменам и нововведениям, он старался предупредить желания царя и был необыкновенно плодовит на прожекты. Хотя двигала им в этом стремлении, как правило, единственная цель – заслужить благорасположение монарха. В ту пору Волынский ходил в женихах, посватав некрасивую Нарышкину, доводившуюся двоюродной сестрой царю. Одновременно он всячески старался угождать Екатерине, стремился ей понравиться, надеясь на свою внешность. А та, несмотря на страх перед Петром, видных мужчин примечала.

В Астрахани все находилось в запустении. Губернатор, заступив на должность и узрев общее разорение, так и не поправленное, не восстановленное после стрелецкого бунта, почел необходимым обезопасить себя доношением. Однако послать оное решил не самому императору, а благосклонной супруге его. Она-де сумеет доложить, а там что Бог даст.

«Вашему величеству всепокорно доношу, — писал Артемий Петрович 23 июня 1721 года. – В Астрахань я прибыл, которую вижу пусту и разорену по истине так, что хотя бы и нарочно разорять, то б больше сего невозможно. Первое, крепость здешняя во многих местах развалилась и худа вся; в полках здешних, в пяти, ружья только с 2000 фузей с небольшим годных, а прочее никуда не годится; а мундиру как на драгунах, так и на солдатах, кроме одного полку, ни на одном нет, и ходят иные в балахонах, которых не давано лет более десяти, а вычтено у них на мундир с 34 000 рублей, которые в Казани и пропали; а провианту нашел только с 300 четвертей. Итак, всемилостивейшая государыня, одним словом донесть, и знаку того нет, как надлежит быть пограничным крепостям, и на что ни смотрю, за все видимая беда мне, которой и миновать невозможно, ибо ни в три года нельзя привесть в добрый порядок; а куда о чем отсюда написано, ниоткуда никакой резолюции нет, и уже по истине, всемилостивая мать, не знаю, что и делать, понеже вижу, что все останутся в стороне, а мне одному, бедному, ответствовать будет. Не прогневайся, всемилостивейшая государыня, на меня, раба вашего, что я умедлил присылкою к вашему величеству арапа с арапкою и с арапчонкою, понеже арапка беременна, которая, чаю, по дву или по трех неделях родит, того ради боялся послать, чтоб в дороге не повредилась, а когда освободится от бремени и от болезни, немедленно со всем заводом отправим к вашему величеству».

Большой политики человек был Артемий Петрович, глубокой проницательности и ума. С ним-то и пересеклась в Астрахани дорога жизни Федора Соймонова, да так сплелася-свилась, что и не расплести ее оказалось до гробовой доски.

2

Как попал сухопутный офицер Артемий Волынский в морской город Астрахань, да еще на высочайшую должность губернатора – история непростая. Началась его карьера еще с Прутского горестного похода. После чудесного избавления царя с армией из плена в залог будущего мира остался у турок подканцлер Петр Павлович Шафиров, а с ним, в качестве офицера для связи и пересылок, – ротмистр Волынский. Горевание в неволе кого хочешь сблизит. А у Шафирова, уж на что хитер был, и выхода-то другого не находилось. Артемий же Петрович всеми силами старался преданность свою показать. И добился того, что именно его стал посылать Петр Павлович к царю с депешами и устным докладом. Барон Шафиров расположился душою к двадцатишестилетнему красавцу, расторопному и смелому офицеру хорошей фамилии, ревностно исполняющему все его распоряжения. Немудрено, что в 1715 году, когда встал вопрос о посольстве в Персию, вице-канцлер предложил его кандидатуру. И Волынский получил назначение ехать «в характере посланника» к шаху Хусейну. Это была уже определенная ступень «лествицы почестей и отличий», которую Артемий Петрович прошагал до последней перекладины.

Петр придавал весьма важное значение этому посольству. Установление постоянных и прочных торговых отношений с неспокойной Персией могло открыть дорогу все в ту же «золотую Индию», остававшуюся неосуществленной мечтой царя. Задача эта была непростой, поскольку торговля, существовавшая в принципе еще со времен Иоанна Грозного, находилась теперь в весьма жалком состоянии. Ни с одной стороны не имелось никаких постановлений, обязательств или гарантий, обеспечивающих хотя бы безопасность торговых людей. Дороги кишели разбойниками, которые грабили караваны, разоряли купцов и приносили убыток обоим государствам. Неустойчивым было в это время внутреннее положение в Персии. Со второй половины XVII века могучее некогда государство Сефевидов (названное по имени правившей с 1502 года династии), в которое входила Персия (ныне Иран), переживало политический и экономический упадок. Росла феодальная рента, как на дрожжах повышались повинности и налоги. На государственных землях невозможно стало кормиться из-за засилья чиновников. Деревни разорялись, прекращалось производство товаров, сворачивалась торговля и внутренний рынок. В различных областях вспыхивают восстания крестьян и городского населения. Бунтуют афганцы, туркмены, курды, армяне, грузины и азербайджанцы. Поднимаются против власти Сефевидских шахов и наместников закавказские племена.

Краснобородый красавец Хусейн, «высокомочно правивший своею высокостию знатною державою», властителем был слабым. Говаривали, что даже в собственном серале, которому он посвящал большую часть времени, править «высокомочно» ему не удавалось. Делали это за него фавориты...

Выехав из Петербурга в июле 7-го дня 1715 года в сопровождении многочисленной свиты, Волынский не торопился. До января его посольство прожило в Москве. И лишь год спустя, 12 июля 1716 года, прибыло в Астрахань. Отсюда морем – мимо Дербента до Низабата. Там высадились и сухим путем, через старую Шемаху и Тавриз, – в Испагань, в столицу, куда и прибыли 14 марта 1717 года. Здесь, надо признать, Артемий Петрович действовал чрезвычайно ловко и умно. Принятый с почетом, он, несмотря на препоны, чинимые приближенными шаха, получил три аудиенции и в полном соответствии с инструкцией Петра заключил с первым министром двора весьма выгодный для России торговый договор.

Как это ему удалось? Четыре года назад Шемаху захватили восставшие афганцы и лезгины, которые разграбили город. В том числе было перебито до трехсот русских купцов, а ущерб, нанесенный их товарам, исчислялся в четыре миллиона рублей. Естественно, что правительство России сразу же потребовало объяснений и сатисфакции. Но что мог ответить двор шаха? Они тянули и тянули, надеясь на время. И вдруг – приезд царского посольства... Было от чего смутиться.

Волынский быстро разобрался в обстановке. Он не имел полномочий касаться этого вопроса, но упускать шанс не желал. И вот со двора русского посланника поползли тайные слухи, будто, несмотря на дружеский тон царских посланий, подлинные чувства российского монарха носят совершенно иной характер. И что заветным желанием могучей державы, разбившей под Полтавой самого Карла Двенадцатого, является война с Персией...

Эти слухи лишили сна не только Хусейна. И тут Артемий Петрович прозрачными намеками дал понять, что дело это, в общем, зависит от него – быть войне или нет, от того, какое донесение он отправит в Санкт-Петербург. Ход был беспроигрышный. Напуганный шах не замедлил прислать на двор русского посольства богатые подарки. Он велел сказать, что их будет еще больше, ежели в донесениях посла речь пойдет о том, чтобы отговорить царя Петра от войны... И тогда Артемий Петрович, нимало не таясь, заявил, что за сто тысяч рублей он готов составить нужную реляцию...

Круглая сумма весьма смутила «царя царей». Но деньги он пообещал, хотя не вдруг. Возликовавший Волынский вскоре объявил: обещанная реляция послана с курьером, и стал ждать награждения. А в это время советники шаха ломали себе головы, как бы половчее надуть наглого посланника. Они дотянули выплату до его отъезда и выдали вместо денег вексель на имя правителя Ширванской области, одновременно велев тому ни под каким видом не платить ни абаза...

Можно себе представить бешенство Артемия Петровича, когда, уехав из столицы, он лишь в пути понял коварство «презренных евнухов, визирей и прочих слуг «царя царей». Волынский никогда не забывал нанесенных ему обид и в долгу перед теми, кто нанес ему любой урон, не оставался. Нынче он предложил, воспользовавшись смутами и разладом внутри шахского государства и слабостью самого Хусейна, «ради безопасности границ наших, принять под свою защиту и населить русским войском лежащие возле Каспийского моря персидские провинции». В противном-де случае ими непременно овладеют восставшие племена «авганцев». Артемий Петрович уверял, что того желает сам шах, сильно тревожимый «рабелизанами».

Предложение совпадало с мнением и желанием самого Петра. Правда, он понимал, что для этого следовало сначала покончить с затянувшейся Северной войной и подписать мир со шведами. Но мысль об овладении всеми приморскими землями Каспия и о закрытии оных для ненавистной Порты его не оставляла.

Письмо Волынского попадало как раз в точку. Довольный результатами его посольства, император оставляет без внимания целый ряд доносов, намекавших на нечистоплотность Артемия Петровича в делах, на мздоимство его и прочие грехи, и жалует бывшему послу чин полковника с назначением сначала генерал-адъютантом, а затем вскоре и губернатором Астрахани.