Текст книги "Иван-чай. Год первого спутника"

Автор книги: Анатолий Знаменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Пока он изъяснялся, Николай успел тысячу раз проклясть его спокойствие.

– Что им тут надо? – снова загорячился он.

– По данным контрразведки, десант с целью диверсии на Северопечорской магистрали. Взорвать мост на Печоре, изолировать блокированный Ленинград от воркутинского угля. Не волнуйтесь, боевая группа наготове, ждала сведений с места высадки. Теперь ясно. Ваша задача – всеми силами помешать им с выходом к железной дороге до подхода ликвидационной группы.

– Задача ясна, товарищ майор. Но у меня почти нет никаких сил для этого: все вооружение – личный револьвер, – откровенно признался Николай.

– У вас есть люди, – сказал майор и подчеркнул: – Люди! Продержитесь два-три часа…

– Да, люди у меня есть, – повторил про себя Николай, чувствуя, как по спине залегает, прилипает к лопаткам рубашка. Потом подумал еще, прикинул что-то и сказал в трубку сухо, по-военному: – Слушаюсь, товарищ майор. Задержим!

* * *

Все приготовления заняли полчаса.

Суматохи не было. То, что именовалось участком Верхняя Пожма, ни в какой мере не походило на обычный заводской поселок, где, по старинной традиции, отгорожены и разъяты дворы и семьи. Это была единая трудовая бригада, способная на военные действия, движение и понимание команды. Это было своеобразное ополчение при одном существенном отличии от фронтовых ополчений – у жителей Пожмы не было боевого оружия.

В поселке набралось семнадцать охотничьих ружей и три допотопных шомпольных дробовика времен русско-турецкой войны. И личный револьвер начальника участка. Это было все, что можно противопоставить вооруженным до зубов диверсантам, не считая кольев, ломов и кирок из инструменталки.

Но главное было настроение людей, их настороженность, острое сознание опасности, их неожиданно четкое, доверчивое единение вокруг Николая.

И он не сомневался в своих людях, хотя, в сущности, прожил с ними каких-то три невеселых месяца, в тяжелом труде, незаметных, крошечных победах и горьких потерях. Он не сомневался потому, что проверил их в нелегкой борьбе за одно общее дело, не сомневался даже в таких темных душах, как Глыбин или конюх Останин.

Неожиданную поддержку оказал Сергей Останин. Он зашел в кабинет, когда Николай и Шумихин заканчивали беспримерную утреннюю летучку, все наличные силы были учтены, и каждый бригадир уже получил необходимое наставление.

– Взрывчатку и толовые шашки прошу мне! – сказал Останин, стараясь не глядеть на Шумихина. – И двух-трех охотников… на взрывные работы!

Николай обрадовался. А Шумихин вдруг настороженно вскинул голову, щетина на его небритом лице от волнения, казалось, встала торчком.

– Аммонит? Всю взрывчатку в одни руки? – запротестовал Шумихин, неумело скрывая существо своих возражений. – Гляди, Николай Алексеич… С Опариным такие дела нужно б согласовать. Я, одним словом, отвечать не берусь!

С Опариным поговорить об этом невозможно: палатку дорожников только что перенесли в конец трассы, не успели поставить телефоны. Да Николай, впрочем, знал заранее точку зрения Ильи. Его возмутил паникерский крик Шумихина, стыдно было перед Сергеем.

– Семен Захарыч… Иди отсюда, строй народ в колонну. Ждут тебя, слышишь?

И коротко кивнул Останину:

– Пошли!

Пока двигались к складу взрывчатых веществ, оба успокоились. Николай отпер двери с тяжелой накладкой кузнечной работы, пропустил в полумрак Останина. В дальнем углу невнятно желтели бумажные кули с аммонитом. Сергей вскрыл один, молча подтянул на свет, к двери. Зачерпнул горсть яично-желтого порошка, со сноровкой истого пекаря пропустил гремучую мучицу меж пальцев и снова пошел в глубь склада.

– Бикфордов шнур отсырел у вас малость… – сказал он из темного угла. – Кто же так хранит дефицитные материалы?

Ключи от склада «ВВ» с самого основания участка и до последних дней были у Шумихина. Но Николай промолчал, осведомился с беспокойством:

– Вовсе не годится, что ли?

– Почему не годится? – отвечал Сергей, появляясь с мотком шнура в руках. – Подсушим – пустим в дело. А хранителю при случае все же не мешало бы всыпать! Это не инвентарные телогрейки, не лопаты и кирки…

Николай положил руку на плечо Останина:

– Ну, Сергей Иванович, на тебе обе скважины. Возьми у отца лошадей под взрывчатку, сколачивай из буровиков саперную группу, чтобы до скважин ни при каком случае, не допустить сволочей! Поселок сами как-нибудь… Бери ключи!

…Через четверть часа все мужчины поселка двинулись к болоту, где намечался «передний» край.

Глыбин в расстегнутом ватнике облюбовал густой куст черемухи, залег с пешней. Полупудовый инструмент не раз выручал его в карьере, и, как видно, землекоп и здесь возлагал на него немалые надежды.

– Тю, Степан! Ты вроде чертей глушить собрался! – окликнул его бригадир Смирнов.

Степан понял нарочитую веселость соседа, но простил ему: значит, и тот понимает, что дело нешуточное.

– Ермак, сказывают, с таким оружием воевал… – хмуро прохрипел Степан в ответ, поддержав этот зряшный, но отвлекающий от расслабляющих мыслей разговор.

– Зато у татар в те поры автоматов не было, – предостерегающе заметил Иван Останин, пристраиваясь позади Глыбина. И спросил осторожно: – Как, Степан, думаешь, не сделают они нам капут?

Глыбин тяжело ворохнулся под кустом:

– Тут с хитростью надо, потому – у них сила. Не мешает знать тоже, сколь их сверзилось на нашу голову. А толку – один черт, вряд ли они добьются, раз через пару часов войско прибудет. Понял?

Останин мелко, колюче засмеялся:

– Я и то думаю: за каким бесом я тут торчать буду, когда войско есть?

Глыбин не понял сразу, о чем хотел он сказать, обернулся, чтобы переспросить, но Останин исчез, как сквозь землю провалился. Позади грустно покачивалась ветка черемухи, отягощенная гроздьями цвета.

Не понимая еще, почему Останина не оказалось на месте, Степан задержался взглядом на раскидистом кустике. Черемуха распушилась, разнежилась в янтарном утреннем воздухе, распространяя чистый, нежнейший запах. Цветы, пронизанные солнцем, походили на расплавленное взбитое серебро.

Давно Степан не замечал такой земной красы, не вдыхал этого первозданного, святого запаха. А сейчас голова у него мягко кружилась, он понял всю прелесть душистого цвета, ощутил радостное тепло солнца, неудержимый рост иван-чая на лесной прогалине.

«Хор-рошая земля, Степан! Куда ты глядел раньше? Ведь из-за этого они и лезут к нам, сволочи!..»

И прямо в душу кольнуло прямее, обнаженнее:

«Может, нынче придется лапти вытянуть под этим кустиком? Не пожалеешь ли, Степан?»

Тут все существо его воспротивилось минутной слабости, закричало против, несогласно и остро.

Случалось, не раз в жизни решал Степан, что уж очень долго зажился на этом трудном свете, что пора кончать. Было такое и перед Беломорканалом и, в особенности, после потери семьи, но в эту минуту прежние мысли показались ему бесконечно далекими, пережитыми и, прямо говоря, чужими. В этот день нельзя было умирать, надо было начинать жизнь сызнова.

– Пожалею! – прохрипел Степан. – Пожалею!

И ежели станет так дело, чтобы постоять за себя и за землю свою, убью семь гадов, хоть они и с автоматами, а там… «А там, – слепой сказал, – увидим!» Там – жить буду! Буду жить на этой земле!

* * *

…Алешка Овчаренко с топором в руках помчался времянкой на участок Ильи Опарина. Поручил ему предупредить Илью с бригадами сам Горбачев.

Трудно передать тот азарт, который охватил Алешку, когда он узнал о предстоящем «порядочном деле».

Алешка способен был крепко привязываться к людям, наделял их в этом случае невероятно высокими качествами. Сейчас для него таким авторитетом стал Горбачев. И Алешка считал излишним беспокойство за успех в схватке с диверсантами. Передохнут ли фашисты сами, убьет ли их гром среди ясного неба, уничтожат ли трудяги из семнадцати ружей, – но все будет в порядке. А в заварухе он, Овчаренко, как раз и покажет, на что способен. Нужно только не хлопать ушами и быть в самых горячих местах…

Поручение начальника показалось ему сейчас наиболее важным в сложившихся обстоятельствах. Во-первых, потому, что оно и в самом деле имело большое значение, а во-вторых, поручено могло быть только сметливому и расторопному человеку. В-третьих, связного на пути могли подстерегать те самые диверсанты, о которых следовало известить Опарина.

Последнее опасение ввергало связного в боевой трепет, но, к счастью, оно не оправдалось.

Дорога была пустынна, и, если не считать колющей боли в груди от непрерывного бега, все шло отлично.

Далеко в лесу, на зеленой поляне, стояла белая палатка, сохранявшая со вчерашнего дня обидно-мирный вид.

У входа дымил костер. На треноге – артельный закопченный котел. Над котлом безмятежно стоял здоровенный детина без рубахи, самодовольно поглаживал ладонью смуглые полушария хорошо развитой груди. Алексей с ходу растоптал остатки костра (дым мог привлечь внимание немцев!) и, оттолкнув удивленного кашевара, влетел в палатку.

– Где Опарин? – с трудом выдавил он, задыхаясь после сумасшедшего бега.

Опарина не было, он с рассветом ушел на охоту.

– А ну, все наружу, сюда!

Заскрипели топчаны, поднялись нечесаные головы. От стола обернулась намыленная физиономия:

– Ты чего?

– Давай выходи! Собираться живо! – со злобой закричал Алешка, чувствуя, как неумолимо летит дорогое время.

– Пожар, что ли?

– Хуже! Десант военный, немцы! – заорал Овчаренко.

Стало тихо. Тихо было в тайге, вокруг.

– Ты чего, мак ел? – окликнул Алешку кашевар.

– Перехватил лишку, парень, ради выходного!

– А говорят, мол, водки нет…

У Алексея гневно дрогнул подбородок.

– По приказу начальника, слушать беспрекословно! Некогда убеждать! Зарублю любого за волынку! – Топор выразительно блеснул в его руках. – Живо! В засаду, к болоту!

И вдруг, словно в подтверждение его слов, невдалеке, у болота, тревожно грохнул одиночный ружейный выстрел. За ним треснула, прокатилась трещотками автоматная очередь, и снова повторился выстрел.

Тайга отозвалась глубоким рокотом, охнула. Потом стало тихо.

* * *

Весеннее утро всегда особенно чутко к звукам.

Выйди за черту поселка, на опушку, – и ты услышишь чуть внятный шепот нарядно позеленевшей хвои, прозрачный, едва слышный звон упавшей с дерева сосульки, в которую обратилась в полночь бисерная капля росы, запоздалый вскрик старого косача на ближнем токовище, шорох ранней, до смешного торопливой белки на вершине старого кедра. И даже вкрадчивый треск сухой ветки под собственной подошвой ощутишь с новой, неясной значимостью.

Чего-то ждущая, чуткая тишина над родимой землей!..

Всю ночь Илья не спал, думал о предстоящей встрече с Катей. Он не питал никаких надежд, ибо знал о существовании девичьих причуд. Но она звала его, ждала его. Первый лед тронулся, оставалось любить и ждать.

Ружье можно было не брать вовсе, но все же она приглашала его на охоту, ружье было как пароль… Да и с тех пор как Илья попался на дорожной трассе в лапы медведя, он никогда не расставался с централкой.

Часов в шесть утра палатка зашевелилась. Илья бросил ружье на плечо, обстоятельно, по-охотничьи подтянул пояс, наполовину вынул кривой отцовский нож из чехла, большим пальцем на пробу коснулся лезвия и, удовлетворенно крякнув, посадил обратно. Можно было выходить.

Тишина в лесу была покоряющей, славной. За полчаса он миновал беломошный бор и голубичную низину, волнуясь, ускорил шаги.

У охотничьей избушки Кати не оказалось.

Илья заглянул в полуоткрытые, вросшие в моховину двери. Внутри было пусто, темно, пахло плесенью. Стены керки обросли мхом, столик почернел и покосился, как и сама избушка. С тех пор как начались горные работы в этом крае, ушел зверь глубже в тайгу, ушли за ним охотники, избушка опустела. И не было в ней уже традиционного запаса дров и соли для всякого случайного путника, разрушился очаг…

Илья отошел, присел на пень. Тоскующе скользя глазами вокруг, достал из нагрудного кармана часы. Половина седьмого.

Тихо вздыхала тайга. Родная, синяя, туманная тайга…

Все, что знал Илья в жизни, все, что успел испытать и преодолеть, прошло под раскидистыми, узорчатыми ветвями леса, все было окрашено и овеяно мощным, таинственным дыханием пармы, своеобычной прелестью лесных запахов, журчаньем холодных, звонких родников, лепетом берез в белые июньские ночи.

Березки, березки, березки… Они как серебристые струйки в гуще чернолесья, среди ельника и кедра. Словно свет надежды в душе, теряющей веру.

Илья представил вдруг себя в лодке, на быстром перекате, с шестом в руках. Так же вот в конце весны плыл он серединой реки с охоты, спешил в деревню, к Кате. А в устье какого-то безымянного ручья, на песчаной узкой косе, неподвижно стоял молодой лось и умным взглядом невозмутимо провожал лодку.

Да, но где же Катя? Судя по часам, ей давно уже надо быть здесь. Может, приходила, не дождалась, ушла?

Илья поднялся и, тревожно осматриваясь, пошел краем болота. Отойдя шагов сотню, он заново вернулся к избушке и тут, под кустом черемухи, остановился. На мокром песчаном откосе ясно отпечатались следы маленьких сапог.

Это были ее следы!

Ну конечно же она ломала здесь ветки с цветами черемухи! Как же он сразу-то не заметил!

Зоркие глаза охотника теперь без труда различали в траве, на подушках серебристого ягеля отпечатки ее каблуков – вверх по угору, к назначенному месту, к избушке…

Он пошел по следу, как привык ходить в тайге, словно выслеживал чуткого, скользящего над землей оленя.

Около керки рядом с ее следами отпечатались еще другие – большие, окованные, грубые каблуки. Мужские!..

Что такое? Илья определил направление и почти бегом двинулся вслед.

Шагах в тридцати, на кустике можжевельника, казалось еще раскачивающегося от прикосновения, висела газовая смятая косынка. Ее, Катина!

Здесь произошло что-то неладное.

Испытывая острую тревогу, Илья устремился в самую гущу сосняка по едва заметному следу.

* * *

Старика Кравченко с дочерью Николай оставил в конторе, у телефона. При них для связи и помощи врачу состояли девушки Катиной бригады.

Федор Иванович на всякий случай внес в погребок несгораемый ящик с документами и высунулся в окно, нетерпеливо всматриваясь в дальний конец времянки, хотя хорошо знал, что подмоги ждать еще рано.

Аня все порывалась выйти к бригадам, но старик одергивал ее, помня наставление Горбачева. Да, по правде, он и опасался за дочь…

Кравченко встревожился, может быть, сильнее других. В противоположность легкомысленному Алешке Овчаренко, старик не возлагал покуда особых надежд на несомненную организаторскую одаренность начальника участка. Старик нервничал в ожидании оперативной группы, проклинал здешние расстояния, измеряемые сотнями километров, и весеннее бездорожье.

В этот-то момент в конце времянки показалась тяжелая машина с автобусным кузовом и, разбрызгивая воду, стала приближаться к поселку.

«Что за притча? – удивился старик. – По воздуху, что ли, она? И почему только одна?»

Кравченко выскочил на крыльцо. Машина затормозила, обдав нижние порожки волной грязи. Дремавший в кабине человек в военной фуражке очнулся, приоткрыл дверцу, брезгливо осматриваясь, выбирал место, куда поставить начищенный сапог: кругом плескалась стоячая лужа. Из-за кузова вынырнул другой человек с двустволкой за плечами, в огромных роговых очках и брезентовом плаще. Он безбоязненно прошлепал кирзовыми сапожищами по грязи, легко одолел ступени и дружелюбно потряс руку Кравченко.

– Здравствуйте! – сказал он. – Я из каротажного отряда. Как буровые? Сегодня простреляем? Начальник не говорил?

Вслед за инженером появилась сухонькая старуха в шерстяном платке, с чемоданом и тяжелой котомкой. Она поставила чемодан к ногам Кравченко, напряженно оглядываясь по сторонам.

«Не те…» – сообразил старик и все-таки спросил:

– А как же группа?

– Какая группа?

– Военная. На ликвидацию диверсантов…

Услыша последнее слово, военный разом выпрыгнул из кабины. Потеснил старуху и инженера.

– Каких диверсантов?

Кравченко провел всех в контору и коротко рассказал о событиях нынешнего дня.

– Когда сообщили? – спросил военный.

– В начале шестого.

– Понятно. Мы выехали раньше, – огорчился военный. – Дорога скверная, скорее, чем к полудню, не будут… – И вдруг с сумрачным видом сказал Кравченко: – А бдительности у тебя никакой, дед. Чего ж ты у нас документы не спросил и выложил все разом? Вдруг мы и есть десантники?

Кравченко как-то весь осунулся, поник. Махнул рукой:

– Виноват… не сообразил.

И вдруг длинно, несообразно возрасту, начал ругаться:

– А, будь она трижды проклята, вся эта жизнь! Никому доверять нельзя! Разве уследишь! Вижу – свои будто.

Военный довольно усмехнулся:

– На этот раз не ошиблись. А все же поосторожней советую.

Инженер между тем сбросил плащ и остался в стеганом ватнике, перепоясанный новым, щегольским патронташем.

– Вот что, старик, – картавя, сказал он Кравченко, – приюти женщину пока и скажи мне, где искать Горбачева. Пойду помогать.

– Я покажу… – раздался неуверенный голос. На пороге стояла Аня с зеленой санитарной сумкой на боку, умоляюще смотрела на отца.

Федор Иванович насупился:

– Куда тебя несет? Начальник запретил совать нос на передовую – сиди!

– Не могу, – сказала Аня. – Сидела – не могу! Там уже выстрелы…

– Гляди сама, – смягчился старик.

Инженер вышел из конторы, сняв с плеча двустволку, близоруко щурясь сквозь толстые стекла очков. Аня последовала за ним.

Шофер, слышавший весь разговор, тоже достал из-под сиденья малокалиберку, направился за Бейлиным и Аней.

– Тайга за нас! – бодро крикнул он, потрясая винтовкой.

Только человек в военной форме никуда не спешил. Он достал из кобуры наган, прочистил его, пострекотал барабаном и присел за стол, к телефону. Пораздумав немного, поднял трубку и связался с оперативным начальством.

– Покамест сведений от болота не было, – доложил он. – Поселок брошен на одного старика и девушку-врача. Оба без оружия. Беру эту точку на себя, буду регулярно информировать о ходе операции… где группа? С шестерки звонили? Далековато… Ну что ж, придется держаться…

Кравченко с неудовольствием посмотрел в спину, перетянутую ремнями, увел старуху в другую комнату.

– Что за человек-то? – кивнул он на двери.

Старуха разматывала платок, тревожно озираясь по сторонам.

– А бог его знает. Угрюмый какой-то. Уполномоченный, сказывают, по воровству…

И вдруг вскинулась, схватила Кравченко за руки:

– Коля-то, Коля мой где?!

Федор Иванович задержал ее руку, тревожно кивнул в окно, на болото.

* * *

Если бы у Кати были часы, она бы знала, что пришла слишком рано, что целый час у нее в запасе. Она присела на тот самый пень, на котором позже сидел Илья, и стала ждать.

Она немного злилась на него. Не мог прийти пораньше! Мало ли, что она сама назначила в шесть часов, – парень, по обычаю, должен приходить первым, мучиться ожиданием: придет она или не придет? Так, во всяком случае, полагалось в книжках про любовь. А у нее выходило наоборот…

Но сидеть Кате пришлось недолго. Со стороны болота донеслось грубое мужское бормотанье, чужой, резкий голос. Кто-то ругал болото.

Катя насторожилась, но даже не успела встать.

Из-за кустов появилась огромная фигура в комбинезоне, с вороненым автоматом в руках и туго набитым рюкзаком за плечами.

Катя потерла глаза и щеки ладошками, будто пробуждая себя от дурного сна, а детина уже заметил ее, наяву вскинул на нее автомат и дружелюбно проговорил:

– Стой, стой, девушка! Доброе утро… Как раз тебя-то нам и не хватало!

Катя поднялась, растерянно опустила руки. Что за человек, откуда? Почему на нем странная одежда, а в руках военное оружие? Почему он тычет автоматом прямо ей в лицо?

Меж тем из-за плеча незнакомца вывернулся другой – кривоногий, низкорослый человек, забормотал на чужом языке, весело поглядывая на спутника.

«Вир хабен… руссиш» – эти слова Катя знала еще в школе, с пятого класса. Она с ужасом узнала язык… Она не понимала смысла всего сказанного, но чужие слова больно поразили ее – это были немцы!

Они, впрочем, и не таились. Высокий приблизился к ней почти вплотную, объяснил все:

– Так, фрейлейн… Нам нужно выбраться из этой паршивой местности. Не правда ли, вы нам не откажете в маленькой любезности: указать направление к… же-лез-ной дороге? Да?

Он ничем не угрожал ей. Растерянность Кати вдруг сменилась надеждой. Ведь ничего страшного еще не произошло, скоро придет Илья, нужно лишь как-то оттянуть время…

Но почему до сих пор нет Ильи?

Катя прислушалась к размеренному мощному дыханию тайги. Все было тихо, только внизу, с болота, по временам доносились шорохи и всплески воды.

Высокий перехватил ее движение.

– Вы тревожитесь за тех, кто в болоте? – любезно улыбнулся он ей, и его улыбка будто предлагала «фрейлейн» понять, что с нею просто заигрывают, что она обязана поддерживать эту игру, если не хочет навлечь на себя беды. – Будьте спокойны… Это наши друзья, они пойдут следом. Болото, к счастью, проходимо.

Катя молчала, до конца еще не представляя, что ей следует делать.

– Вам надо железную дорогу? – Она переступила с ноги на ногу.

Немцу, кажется, не понравился ее вопрос, но он снова улыбнулся ей:

– Да, да, очень… Это путь к цивилизации, домой.

Его настойчивые улыбки не достигали цели: они лишь помогли ей взять себя в руки, а минутная растерянность уступила место злой настороженности.

Немцы – чужие здесь, их пугает зеленая громада тайги, ее просторный весенний шум. Катя – дома, и тайга для нее спасительна и понятна вся, от высокого неба до последнего брусничного кустика. И скоро придет Илья!

– А как вы сюда попали? – собравшись с силами, задала она бессмысленный вопрос из желания оттянуть время.

– О, любопытство глупости… – усмехнулся немец и, шагнув к ней, повел автоматом: – Пошли! Выведешь нас на железную дорогу! Слышишь?

Катя не двигалась.

– Ну?!

Она покачнулась, отступила назад.

Тысячи решений, одно безрассуднее другого, вскипали в сознании.

Попытаться убежать? Прямо в кусты, – может, удастся?! Броситься на них? У нее даже ножа нет!

Или… вести снова в болото?

Она пошла. Нет, не в болото, пошла в гущу подлеска, чувствуя спиной холодок автомата. Она дрожала от бессилия и страха, не заметила даже, как куст цепкого можжевельника, захватив колючей лапкой конец ее косынки, стащил с плеч.

Медленно ступая по хрусткому валежнику, Катя двигалась в глубь тайги. Двигалась, не разбирая дороги, искала случая надломить каблуком валежину, чтобы делать больше треска, оставлять следы. Вела преследователей буреломом, сухим кустарником, перепрыгивала через еловые лапы, по одной ей понятным ориентирам. И вряд ли она когда-нибудь вышла бы по этому пути к железной дороге…

Через час она уже сильно устала. Устала от бесцельного блуждания по бурелому, от наведенного в спину автомата… А идти было нужно! Куда-то дальше, в глушь, в медвежью берлогу, но надо было идти!

Она устала от мыслей, тщетно ищущих выхода.

И вдруг острая догадка заставила ее остановиться. Немец даже ткнул ее автоматом, но она не почувствовала боли.

Дура! Дурочка! Как же она сразу не догадалась? Ведь надо немедля вести на палатку Ильи! Там больше десятка охотников, есть ружья! Полсотни мужчин!

Она резко повернула влево и уже быстрее, увереннее зашагала вперед, стараясь наверстать упущенное время. Волосы ее растрепались, свисали золотыми прядями с плеч, расстегнутые полы куртки болтались, а глаза наполнились сосредоточенной решимостью, – с этой минуты она почувствовала себя хозяйкой даже под прицелом автомата.

Неожиданно впереди послышался гомон, треск сучьев, знакомый запах хвойного дыма ударил в ноздри. Палатка!

Катя испугалась, что преследователи заставят ее молчать раньше, чем она успеет что-то предпринять, закричать. И тогда, обернувшись к немцам, она громко, во весь голос, крикнула:

– Все! Пришли! Ребята, Илья! Сюда!

Немец, идущий последним, резко шагнул в сторону, недоумевая, почему его рослый спутник, щуря глаз, медленно и выразительно поднимает автомат на уровень бровей девушки…

Выстрел, грохочущий, ружейный, ударил сзади, в упор. Великан покачнулся, выронил автомат…

Но в тот же миг второй немец кошкой прыгнул за дерево, присел и, юлой поворачиваясь на полусогнутой ноге, полоснул вокруг себя, поперек Кати, автоматной очередью.

Катя, охнув, присела на мох, обняла жиденький ивовый кустик и сникла. Она не слышала нового ружейного выстрела, не видела, как второй автоматчик ткнулся в корневище сосны.

Неловко подвернув руку, она пыталась встать.

Небо всколыхнулось над нею, стало гаснуть. И сквозь багровую муть совсем близко она вдруг увидела лицо Ильи.

– Катя! Катя-а-а! – издалека, чуть слышно донесся до нее его зовущий крик, страшная боль пронзила ей живот, и все куда-то исчезло.

«Меня нет…» – умиротворенно сказало что-то в самой душе Кати, земля качнулась, как самолет, понесла ее к облакам.

– Катюша… – дрожа всем телом, лихорадочно и неумело рвал Илья рубашку со своих плеч. – Катя, милая, постой! Погоди…

Он кое-как приподнял ее обмякшее тело, начал бинтовать раны. Белое полотно тяжелело, кровянилось, набухало. Он держал ее на коленях, боясь пошевелиться, отупев, смотрел на ее бледное, мученическое лицо.

Потом снова зашумели кусты, Илью окружила толпа дорожников.

Алешка с топором в руке метнулся к Илье, склонился над Катей.

– Неужели совсем, а?

Его испугали поблекшие веки закрытых Катиных глаз. Схватил за руку, припал чуткими пальцами к запястью. Затаил дыхание.

– Т-с-с!.. Братцы! Стучит… Носилки, ж-живо! Стучит, Илья!

Две жерди скрепили ремнями, постелили ватники.

Когда Катю понесли в поселок, Овчаренко осмотрел убитых немцев, взял автоматы, пистолеты и обоймы патронов и, не оглядываясь, пошел над болотом, к поселку.

У самой прорвы, под черемуховым кустом, он нашел Глыбина. Тот замаскировался ветками, сжимая в руках длинную пешню.

– Эй, человек! – окликнул его в спину Овчаренко. – На-ка немецкую бадягу! Это получше твоего дреколья!

Глыбин с готовностью перехватил из его рук автомат.

– А скольки зарядный?

– Гитлера спроси! Можешь и сам глянуть, видать, не меньше сотни. Двух фрицев уложили… Да они-то, гады, Катю Торопову ранили, – трудно выговорил Алешка.

– Да ну?!

– Боюсь, как бы не начисто…

– Горбачеву донес? Нет? – встревожился Глыбин. – Так чего же ты болтаешь тут без толку? Валяй мигом, ну?!

Горбачева удалось отыскать поблизости, в окружении бригадиров стройучастка. Здесь же оказалась и Аня Кравченко. Алешка встревожился, бросился к ней, минуя Горбачева:

– Вам, докторша, в поселок надо скорей! Туда Катю понесли! Тяжело ранена она!

Аня бросилась к дороге, не сказав ни слова.

Уже подходя к поселку, задыхаясь от бега, она услышала далеко справа частые автоматные очереди и шум. Потом у первой буровой грохнули взрывы, поднялся дым.

«Это у Золотова. Там отобьются, – уверенно подумала она. – Там взрывники… Но Катя! Только бы успеть к ней! Только бы успеть!..»

20. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКЗАМЕН

На этом тишина кончилась. Не дождавшись своих разведчиков, встревоженные выстрелами, немцы обрушились на левый фланг заслона, шумихинский. Они обстреляли опушки из автоматов и бросились вперед цепью, прочесывая тайгу. Судя по редким ружейным выстрелам, Шумихин стал отходить.

И на этот раз Николай вынужден был оценить почти военную четкость его действий. Невзирая на трудность минуты, Шумихин сообразил послать к Николаю связную.

– Шумихин прислал! – захлебываясь, скороговоркой частила Шура Иванова, подбирая свои растрепанные косы. – Немцы отжали нас от болота. Отходим… Семен Захарыч передал, что часа полтора может продержаться и не допустить немцев к поселку…

– Много их?

– Точно не знаю. Семен Захарович еще передал, что человек пятнадцать ушли в сторону, к буровой.

Николай задумался.

Что делать? Он сознавал, что всю группу десантников, собранную в кулак, задержать не удастся. Можно было бы выловить диверсантов поодиночке, в крайнем случае блокировать в болоте, но вот они уже вырвались на простор.

Начальник участка! Мирно работать, заботиться о производстве и людях, вверенных тебе, воспитывать их – это, оказывается, меньшая половина дела. Пришел час, когда нужно думать и действовать так, чтобы плоды твоего труда, бессонных ночей и настоящего сражения с тайгой не пропали даром, не пришлось начинать все сызнова, с первой землянки!

Как быть?

– Сейчас нужно использовать психологический момент, – раздался незнакомый голос.

Кто это сказал?

Пока Николай размышлял, Смирнов, Глыбин, Серегин и другие бригадиры не сводили с него глаз – они надеялись, ждали от него важного решения. А решения пока не было, и это, по-видимому, почувствовал инженер в огромных роговых очках, с которым Николай не успел еще как следует познакомиться.

– Психологический момент, – повторил инженер Бейлин, подхватив Николая под руку. – Пока немцы преследуют группу Шумихина, нам нужно заходить в тыл… Вы ориентируетесь в местности? Куда проще догонять немца, даже если он с автоматом, чем встречать его лицом к лицу с охотничьими ружьями. Понимаете? Надо не упустить острый момент. Можно сесть диверсантам на плечи, даже вполне вероятно…

Николай резко обернулся. Люди ждали.

– Овчаренко!

Алешка оказался рядом, с автоматом в руке. Непривычно-серьезный, будто повзрослевший на десяток лет.

– Лети с Шурой к Шумихину! Передайте, чтобы отходил быстрее, не терял людей, слышишь? Но и отрываться от фашистов не смел! Все понял?

– Так точно!

– На рожон не лезь! Убьют – все дело провалишь. Шура, смотри за ним!

Алешка кивнул девушке и бросился в кусты. Зеленый подлесок зашуршал и, пропустив связных, сдвинулся плотной стеной.

На всякий случай оставив здесь, у болота, засаду из четырех охотников с ружьями, Николай поднял весь заслон – человек в двести.

Автоматные очереди не прекращались, постепенно откатываясь к поселку. Сейчас весь отряд Горбачева был на левом фланге немцев. Оставалось покрыть два километра вдоль болота, чтобы зайти к ним в тыл. Тогда можно внезапно ударить из леса, биться врукопашную…

Впереди бегом продвигались охотники с ружьями, Николай с пистолетом, Глыбин с автоматом и шофер каротажной машины с малокалиберкой. И те, что, по древнему обычаю, держали в руках колья и рабочий инструмент, шли за ними доверчиво, смело.

Треск валежника, шум листвы, усталое дыхание людей вокруг заглушила череда взрывов у первой буровой.

– Нажмем, братцы! – с тревогой закричал Николай, оборачиваясь к людям. И, пока он на секунду замешкался, многие опередили его.

Лес расступился неожиданно. Начинались вырубки в полукилометре от поселка. Выскочив на опушку, Николай придержал шаг.

Большая группа диверсантов рвалась по времянке к домикам поселка. Пестрые десантные плащ-палатки трепыхались за их спинами.

– А ведь заберут поселок! – проскрипел зубами Николай.